Текст книги "Расписание тревог"
Автор книги: Евгений Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
4
Утром следующего дня Барышев стал свидетелем ссоры между бригадиром стекольщиков и водителем самосвала, переехавшим мостки в двух местах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мужья да жены
1
В палате оказалось всего двое: пожилой, в седом ежике, краснолицый мужик и паренек на вид лет восемнадцати, а то и меньше, с усиками и длинными волосами. Некоторое время они молча наблюдали за Зуевым. Мужик пучил глаза, молодой щурился, грыз кулак.
Зуев прошел к свободной койке, сунул в тумбочку целлофановый пакет с утренними принадлежностями, лег поверх постели и заложил руки за голову.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здорово ночевал, – сипло отозвался мужик и продолжал прерванную его приходом ссору. – Поскольки ты отпетый фулюган и где тольки тебе подобрали… а я человек заслужонный, я во фронтах участвовал!
– Ну и молодец!
Минут пять стояла зловещая тишина. Затем мужик выдвинул из тумбочки ящик, извлек оттуда карандаш и тетрадку и стал писать, диктуя себе по слогам:
– «Иуристу Министерства Обороны С.С.С.Р. по делам. Заявление на гражданина Брагина Александра. Поскольки таковой есть отпетый фулюган и где тольки его подобрали, прошу принять санкцию».
– Кончайте, ребята, – сказал Зуев. – Ты, паренек, мог бы и поуважительнее. Человек тебе в отцы годится.
– Видал я таких отцов!
– С чего хоть вы завелись-то?
– У меня завод с пол-оборота, без капли бензина! – сказал молодой, садясь на постели. – Шуток не понимает, старый хрен!
– Шутка шутке рознь, – заметил Зуев.
– Да понимаешь, нашел я утром винтик, от какой-то больничной установки, – начал объяснять молодой.
– Нашел? Положи к себе, если так пондравился! – заорал мужик.
– Тише, тише, ребята.
– Ну, правильно, Яклич! Мы тут опухнем, если будем как колоды лежать!
– Врачи поумней тебя! Говорят – лежать, значить, надо лежать!
– Ну слушай, друг. Беру я этот винтик и подсовываю Якличу в электробритву, в чехольчик. Тот бриться как раз собрался. Открывает чехольчик – винтик лежит. Отдельно! «Девы-бабоньки, откеле же ты выпамши?!» – Молодой захохотал. – Я говорю: давай попросим старшую сестру, пускай снесет в мастерскую! Яклич – к сестре. Та его посылает от себя на три буквы в сторону. Тут, говорит, больница, а не металлоремонт! Мы к лечащему врачу, к Ирине Леонидовне. Так, мол, и так, вот видите, винтик выпамши? Она говорит, а шарики у вас на месте? – Молодой снова расхохотался. – В седьмой палате хромой старичок лежит, часовщик. Я говорю: Яклич, сходи к, нему, колбаски снеси, сальце-яйце, может, он отремонтирует. Пошел Яклич. Но с пустыми руками. Он у нас сильно скромный насчет поделиться с товарищем. Ну, короче, поковырялся старичок в бритве, ставит диагноз: покупай новую. Приходит Яклич сам не свой: как же, почитай двадцать лет работала, а тут винтик выпамши. Жалко! Я его утешаю, по-моему, говорю, у меня один раз такая авария тоже была. Дай-ка посмотрю! Но с условием. Тащи из холодильника курицу. Яклич зубами поскрипел, принес. Оприходовали. Беру я этот винтик и в форточку. Теперь включай, говорю, свой трактор. Включает Яклич, бритва работает, как часы. Ну, чаю попили. Тут до Яклича доходит, что винтик никакого отношения к его бритве не имел. Пристал ко мне: ты подложил? Я, дурак, сознался, думал, посмеемся вместе! А он рогом попер.
– Ладно, ладно, – сказал мужик. – Найдем на тебе управу, лобочес. Так и зарегистрируй. Вот этот новый товарищ мене поддержит. Тебе как зовут?
– Славка, – сказал Зуев.
– Вячеслав или Станислав?
– Ярослав.
– У тебе пневмония али бронхит?
– Пневмония.
– Односторонняя али двух?
– Внематочная, – сказал Зуев.
– Пять шаров! – захохотал молодой. – А я Сашка. Держи кардан! – И протянул пятерню.
– Горохов, – назвался мужик. – Павел Яковлевич.
– Уже усек, – сказал Зуев. – А во сколько тут ужин, ребята?
– В семнадцать тридцать, – ответил Горохов, – по графику расписания.
Помолчали.
– Ты женатый, Ярослав? – вдруг спросил Сашка.
– Обязательно. А ты?
– Я тоже!
– Сколько ж тебе лет?
– Двадцать один! Третий десяток.
– И детки есть? – уважительно спросил Зуев.
– Нет, нету. Людка не хочет.
– Захочет, – сказал Зуев.
– А живешь где? – чуть погодя спросил Сашка.
– В Печатниках, на Шоссейной.
– Ха! А я в Перерве! Девятиэтажку за оврагом знаешь?
– Как не знать. Ты лимитчик, что ли?
– Ну! А ты?
– Тоже.
– Во дела! – воскликнул Сашка. – Одна лимита́ собралась! Яклич ведь тоже лимитчик. В жэке дворничает!
– У мене в Москве свояченица живет, – сказал Горохов. – Да дочка Тимирязевскую академию наук кончила. Мене с собой не ровняй, лобочес орловский.
– Ага, – согласился Сашка, – ты у нас коренной москвич. Рылом только не вышел.
– Я сельхозпроизводством руково́дил, – сказал Горохов, пропуская реплику Сашки и обращаясь к Зуеву. – Про тульский совхоз «Шульгино» слыхал? Как нет? По телевизеру показывали! Фермой командовал. Дом у меня тама крестовой. Баня с отопительной колонкой, мотоцикл колясочный, «Урал»… Ну и конечное дело, хозяйство.
– И чего тебя в Москву понесло? – спросил Сашка. – Сидел бы себе на печке, тараканов давил.
– Не твоего ума дело! Я, Ярослав, в своей жизни раза не ошибся. Как смолоду расчет вывел, так по нему и следую.
– Так всё бросили и уехали? – спросил Зуев.
– Зачем? Квартирантов пустил. Хорошие люди, ничего не скажешь. Оне и за коровой ходят.
– Кулацкая ты морда, как я погляжу! – сказал Сашка. – Ярослав, давай ему ночью велосипед сделаем?
– Я тебе изделаю велосипед! – встревожился Горохов. – Счас дежурного врача позову!
Отворилась дверь, няня вкатила тележку с чайником и винегретом. Поставила на стол две тарелки, разлила чай.
– На тебя седни не полагается, – сказала она Зуеву. – Ты новенький.
– Что ж ему, голодным лежать? – возмутился Сашка.
– Останется чего, принесу, – посулила няня. – Кружка у тебя есть?
– Не догадался, – виновато сказал Зуев. – Лей так, в ладошки.
– До чего смирёный мужчина. – Няня вздохнула, достала из кармана небольшую фарфоровую кружку, налила вскрай.
– Романовна, а сахарку-то пожалела, – попенял Горохов.
– В твои лета сахар вредный, – отрезала няня. – Ишь, пузу какую наел.
– Это, Романовна, у него грудь, – пояснил Сашка, – только малость приспущенная.
– Оно и видать, – кивнула няня.
Сашка развернул сверток с колбасой и маслом, ловко напластал бутербродов.
– Садись, Слав! Не стесняйся!
За едой разговорились о работе. Сашка работал водителем в автобусном парке.
– Прямо с линии сняли! Высадил пассажиров на конечной – и вдруг будто кто кол в грудь забил. Пот ручьями. Постовой подскакивает: в чем дело, водитель, а ну дыхни! Я как раз дыхнуть-то и не могу. «Скорую» остановили, врачиха – градусник. Сорок один и пять десятых в тени! Ну, под белые ручки и сюда. Яклича смешить. Что характерно, до сих пор температуру согнать не могут! Просто пять шаров, да и только.
– Исть надо боле, – рассудил Горохов. – Хоть через чуры, а исть. Голодовать ни к чему.
– Были бы кости!
Зуев рассказал о себе. Работает в ДОКе (деревообделочном комбинате) в Курьянове, в больницу попал своим ходом. Температура держалась тоже почти месяц, но рассчитывал перебить парилкой и народными средствами, да и начальство упрашивало не брать больничный: конец квартала, конец года. Дотянул до последок, пока верстак не клюнул – весь нос в занозах. Хорошо, напарник рядом был. По одной вытащил. Поди, с час трудился.
2
Лечение не было обременительно ни для медперсонала, ни для больных. По утрам лечащий врач совершала обход, выслушивала пациентов и прописывала назначения. Они были для всех одни: четырехразовые инъекции пенициллина.
Лечащий врач Ирина Леонидовна была молодая женщина с непомерно развитыми бедрами, хотя в талии узка и в плечах самая обыкновенная. Если бы не эти бедра и не заикание, она отличалась бы от прочих врачей больницы только вятским произношением. Зуева она невзлюбила с первого взгляда. Едва он пожаловался на гастрит, как она с плохо скрываемым злорадством записала его на диетический стол.
Очевидно, сознание незаурядности телосложения, омраченное равнодушием тех, кого оно должно было поразить в самое сердце, вкупе с недостатком речи сделали из нее то, чем она стала. Если бы, однако, стереть с ее лица выражение озлобленности и рефлексии, да прибавить зарплаты, да поселить в отдельной квартире, то на первый план выдвинулись бы совсем иные черты. Ирина Леонидовна переехала в Москву недавно. Получив комнату в коммуналке, она вскоре убедилась, что шансов устроить личную жизнь на данной площади нет никаких и на кооператив в ближайшие годы собрать не удастся. И то женственное, неглупое и даже задорное, что прежде составляло основу ее характера, сошло на нет.
Зуева как вновь поступившего она слушала чуть дольше, чем остальных, с брезгливой миной пальпировала живот.
– Г…де у тебя печень? – спросила она.
– Где у всех.
– Н…ет там!
– Не знаю, всегда была.
– Ирина Леонидовна, – обратился к ней Сашка. – Что за дела? Меряю пульс – на руке шестьдесят, а на ноге восемьдесят!
– П…ора выписывать!
– Ой, можно сегодня?
– Л…ежи! П…ульс у него! Чего мокрый-то весь?
– Конденсация!
– И г…олова вся м…окрая.
– Работает, вот и потеет!
– Остряк. Б…рагин. Фамилия какая-то запьянцовская.
– Какую дали!
– Скажи т…ридцать т…ри.
– Тридцать три.
– Еще!
– Триста тридцать три!
– Я не прошу т…риста! Просто тридцать т…
– Тридцать три! Сорок четыре! Пятьдесят пять!
– Хватит! Р…азговорился.
– Лобочес, – поддакнул Горохов.
Этот при появлении врачихи весь расцветал, лоснился каждой складкой лица; глаза в постоянном подозрительном выкате утягивались под надбровные дуги, сокращались до диаметра шнурочных фисташек. Очень уж он хотел понравиться… Смысл его искательств был весь наружу – началась пора снегопадов, и Горохов рассчитывал отлежаться в тепле. Ирина Леонидовна на его заискивание реагировала строго, но, в общем, благоволила к нему больше, чем к остальным.
Зуеву лежать было муторно. Болели мягкие ткани, истыканные шприцами; болеть они начинали еще до укола, когда он вставал в очередь под дверь процедурной. Сестры кололи по-разному, некоторые почти неслышно, другие словно задавались целью дырявить как можно больней. Впрочем, и те и другие дружно бранили его за мешкотность. Вины же Зуева не было, просто сестра-хозяйка выдала ему рубашку не по росту, и, пока он выпрастывал подол из штанов, сестры теряли темп и нервничали. Зуев сердился тоже:
– Вашими иголками только носки вязать!
Негладко было у него и на сердце. Часами разглядывая потеки на потолке, он тосковал по дому, по жене Алевтине и дочке. Ярославна в отличие от родителей была урожденная москвичка, ходила в садик. В часы посещений из-за карантина Зуев общался с ней через стеклянную перегородку и не мог ни полялькать, ни приласкать. Алевтина появлялась накрашенная, под хмельком. Работала она на мясокомбинате, в колбасном цехе, и приносила в дом вдвое больше, чем Зуев, но этих-то дурных денег он и боялся. В минуты душевной близости уговаривал ее переменить работу, пойти на стройку или в тот же ДОК. Алевтина только смеялась.
Теперь, когда Зуев находился в больнице и Алевтина осталась без его контроля, в голову лезли самые мрачные думы. Так и виделось, что Алевтиной заинтересовались органы, что какие-нибудь краснорожие мясники мнут ее в колбасных подвалах, известно, пьяная баба себе не хозяйка; или, того горше, дочка сидит голодная и неухоженная, а мать гуляет. С каждой встречей он все настойчивее упрашивал Алевтину развязаться с сотоварищами, не встревать в их махинации, и, кажется, упросил.
Чтобы скоротать время, Зуев крутил сестрам фунтики под таблетки, как-то раз починил каталку, врезал в процедурной новый замок.
За этой работой его застал заведующий отделением, временно исполняющий обязанности главврача.
– Как фамилия? Зуев? А, из ДОКа? А ну пройдемте!
Зуев поплелся за ним на первый этаж, теряясь в тревожных догадках.
Кабинет главврача был сплошь заставлен пиломатериалами.
– Вот какое дело, Зуев, – сказал заведующий. – Облицевать стены сможете?
– Чем?
– Вот этими самыми панелями.
– Смогу, поди…
– Н-вот и займитесь! – У заведующего была манера больно тыкать указательным пальцем собеседника, когда произносил свое «н-вот». – Кстати, как ваше самочувствие?
– Температуры нет, – ответил Зуев.
– Это очень хорошо!
– Я извиняюсь, – осмелился Зуев. – Как вас по имени-отчеству?
– Вектор Петрович. Не Виктор, а Вектор.
– Вектор Петрович, тут работы недели на две, а мне осталось лежать десять дней.
– Будешь лежать, сколько понадобится. Температуры у тебя, положим, нет, но возможны осложнения. Так что лечись, Зуев. Прочное здоровье – главное в любой биосистеме, в том числе в человеке, н-вот!
– Помощники потребуются, – сказал Зуев.
– Нет проблем. Бери всю палату.
– Да нас всего-то трое.
– Сегодня будет пятеро, – улыбнулся заведующий. – Инструментом обеспечить не могу, соображай сам. – Он отцепил от связки ключ и протянул Зуеву. – Не забывай запирать.
– Так завтра можно приступить?
– Можно и сегодня, н-вот!
Четвертый появился перед обедом. Это был высокий костлявый человек с ресторанными бакенбардами и подусниками, на вид лет шестидесяти. На вопрос: как звать-величать, ответил просто:
– Как всех дураков.
– Эдиком? – уточнил Сашка.
– Почему? Иваном. Никифорович по батюшке.
– Деревенский, чай? – поинтересовался Горохов.
– Селянин.
– Плотник? – спросил Зуев.
– Увольте, нет.
– Чем же вы займуетесь? – спросил Горохов.
– Чем все.
– Чтой-то непонятно, – сказал Горохов.
– По-английски понимаете? Мани-мани делаю.
Сашка внес ясность:
– Это в смысле тити-мити?
– Тити-мити – это по-русски. По-английски – мани-мани.
– И где это такое блаженство? – не отставал Горохов.
– На кладбище.
– Иди ты?!
– Надгробья на могилки работаю. Силуэты, бюсты, барельефы.
– И хорошие мани?
– Когда как. В зависимости от родственников упокойника.
Горохов обнял Ивана Никифоровича за плечи:
– Ваня, друг! А можешь такой камень выточить, теще моей, покойной головушке, чтобы ни у кого во всем Шульгине?
– Я плохо представляю, что у вас в Шульгине. Это где?
– Да под Тулой! У нас тама один бетон!
– Вероятно, да.
– Ваня! Дай пять!
– Простите, с кем имею честь?
– Пал Яклич! Для тебя – просто Паша!
Иван Никифорович подумал, затем спросил:
– Вам какой камушек желательно?
– Хорошо бы из мрамора!
– Мрамора насчитывается двести сорок марок.
– Да ну-у!
– Самые ходовые – коелга белая и шелья серо-черная. Мне лично шелья нравится, полируется легче. При ударе звенит как медь. Но можно гранитный. Долговечнее.
– Ваня, как скажешь!
– Граниты бывают, пальчики оближешь. Возьмем лабрадорит. Черный, с синевой. Габро – чисто черный, как сажа. Шведский – тот черный, как жук, золотом отливает. Теперь янцевский. Этот серый, однотонный, но встречается и с прожилками. Жежелевский – серый, черно-пятнистый. Да вот еще, капустянский! Отличный гранит.
– Красивый? – заискивающе спросил Горохов.
– Превосходно красивый. По всему полю, а оно красное, серые лопухи, будто снег нападал.
3
Сашка заскучал от их разговора и стал рассказывать Зуеву о службе в армии.
– В Казахстане служил. Само собой, за рулем. Однажды сайгаков видел. Вожак у них – морда серьезная, во-от такая борода!
– И в зубах трубка, – ввернул Иван Никифорович.
Все засмеялись.
– Я все думаю, – сказал Сашка. – Где я тебя видел? Теперь вспомнил. Этот сайгак и ты – просто одно лицо, пять шаров!
– Вы не есть воспитанный человек, – ничуть не обиделся Иван Никифорович. – К тому же у меня нет трубки.
– Ладно, – сказал Горохов. – Приступаем к умственному развитию.
И достал карты.
В эту минуту вошел Вектор Петрович. За ним, в сопровождении медсестры, какой-то замухрышка в драной пижаме, рыжий, потный, пылающий температурой.
– Ваш новый товарищ, – сказал Вектор Петрович.
– Полный комплект! – сказал Сашка.
– У меня к вам поручение, – сказал Вектор Петрович. – Необходимо кое-что сделать для больницы. Зуев вам объяснит. Вы тут все люди сознательные, так что я на вас надеюсь, н-вот. А игра в карты, между прочим, нарушение режима.
– Да мы в дурачка! – струхнул Горохов.
– Никаких дурачков, – сказал Вектор Петрович. – Вот вам товарищ. Ягодка, у него большой опыт, он вами поруководит. Как, Зуев?
– Как скажете, – сказал Зуев.
– Ну, поправляйтесь. Н-вот! – И Вектор Петрович больно ткнул Зуева в бок.
Когда он вышел, Горохов спросил уныло:
– А чо там делать-то, Ярослав?
– Стены в кабинете обшить. Панелями.
– Пойти посмотреть, что ль… – сказал Горохов.
В полном составе спустились в кабинет главврача. Вдруг Ягодка оттеснил всех и бросился к телефону.
– Друг, – спросил Сашка, – ты что, не в себе?
Ягодка снял трубку, набрал номер и тотчас заговорил, не дожидаясь отклика абонента.
Судя по разговору, он оказался каким-то начальником. Видимо, жар выбил его из кресла только что, и он еще не совсем понял, где он и что с ним, и тянулся к привычному – к телефонной трубке у рта. Говорил он негромко, но властно, сгибал и разгибал руку в локте, покачивал начальственно головой, хотя абонент не мог его видеть и, следовательно, не мог оценить совершенство его начальственной жестикуляции.
– Строгий какой, – отметил Иван Никифорович!
– Не из тучи гром, – поддакнул Горохов.
Ягодка скосил глаза, зажал микрофон ладонью и укоризненно произнес:
– Тише, товарищи. Оперативка же!
– Мна, – печально сказал Горохов. – Допрыгалси наш буланчик.
– Отведите его, завтра приступим, – сказал Зуев.
Все ушли, он остался. Еще раз осмотрел, обтрогал панели, потом позвонил жене Алевтине и перечислил, что надо из инструментов. Алевтина обещала принести вечером.
Они не виделись уже три дня, и Зуев с тревогой ждал, в каком виде явится на сей раз его благоверная.
Алевтина пришла чем-то подавленная, но бодрилась, даже шутила. Разговаривали через щель, нос к носу: вином от нее не пахло. Именно это Зуева и насторожило.
– У тебя все в порядке? – спросил он.
– Все в порядке, Славик, все-все, – ответила Алевтина.
– Купи дочке конфет полакомиться.
– Куплю, Славик.
– Скажешь, папка прислал.
– Скажу. Тебе самому-то что принести?
– Ничего не надо. Еще то не съедено.
– Я тебе колбасок куриных принесу.
– Не вздумай! – запротестовал Зуев.
– У нас сейчас партия большая идет, принесу.
– Алевтина, я тебе запрещаю!
– Да ладно, впервой, что ли, – усмехнулась она. – Ты только поправляйся скорей. Скучно нам без тебя. Ленка каждое утро спрашивает, когда папка придет.
– Я, Алька, постараюсь. Вот кабинет оформлю, и выпишут.
Попрощались; Алевтина подошла к зеркалу в холле, поправила шапку. Она не знала, что Зуев наблюдает за ней из-за перегородки. А у него сжалось сердце, когда увидел, какое у нее тоскливое, состарившееся лицо.
– Алька! – крикнул он.
Алевтина вздрогнула, обернулась, торопливо разглаживая лицо улыбкой, опять подошла к щели.
– Что, Славик?
– У тебя в самом деле все в порядке? – спросил он.
– Все-все, Славик! Поправляйся и ни о чем не думай.
Они прожили восемь лет, и, если бы Зуеву представилась возможность начать все заново, он опять женился бы на Алевтине. В Москву, наверное, не поехал бы, а жениться женился. В Архангельске был у них свой дом, зуевское наследство, они его продали и отправились искать счастья в чужих краях. Впрочем, идея искать счастья в чужих краях принадлежала Алевтине. Зуев же бежал от несчастья. Был он мужик не особо видный, слабохарактерный, а жену выбрал не по себе, бабочку красивую, отчаянную да и по летам не пару – ему в то время пошел уже тридцать первый, а ей едва минуло восемнадцать. Может, будь Алевтина постарше, она бы за него и не вышла. Еще там, в Архангельске, стала она погуливать, последние месяцы перед отъездом жили врозь. Это уж после Зуев не выдержал, разыскал и уговорил вернуться. Теперь ему стало ясно, что пересуды соседей и знакомых, стыд и ослава, от чего он бежал, куда меньшее зло, чем то, что подстерегало их здесь, в большом городе, где было больше соблазнов, больше свободы и, стало быть, вседозволенности.
Инструмент Алевтина принесла, как и обещала, но поговорить еще раз им не удалось: не дала дежурная. С тем же чувством глухой тревоги он и остался.
Утром, после обхода, Зуев позвал сопалатников на работу. Сашка собрался тотчас же, Ягодку решили по состоянию здоровья не брать – всю ночь пел украинские песни и проводил оперативные совещания.
Неожиданно заартачился Горохов:
– Идитя, мужики, идитя. Работа дураков любит.
– Значит, Яклич, подрастрястись не желаешь? – уточнил Сашка.
– Не желаю, Сашечка.
– Вы извините, Пал Яклич, – сказал Зуев. – Но идти надо. Мы вас ничего тяжелого делать не заставим. Подержать там что-нибудь, подать.
Горохов засопел, стал надевать куртку.
– Эй, камнерез! – сердито окликнул он Ивана Никифоровича. – Тебе отдельное приглашение?
– Я, видите ли, не лимитчик, – ответил Иван Никифорович. – Я москвич.
– Это как же так? А говорил, с деревни!
– Правильно, из Выхино я. А Выхино, как черту города до кольцевой додвинули, стало Москвой. Волгоградский район столицы.
– Ну, как хочешь, – помрачнел Сашка. – Ешь опилки, я директор лесопилки.
– Это в понятии чего? – насторожился Иван Никифорович.
– Того, что нам с Вектором не с руки ссориться, а тебе – с нами. Сегодня ночью сделаем тебе велосипед. Жить будешь, но нервную систему расшатаем на пять шаров.
– Кончай, Саша, – поморщился Зуев. – Человек в самом деле чего-нибудь подумает. Он шутит, Иван Никифорович. Но вообще-то заведующий вас тоже имел в виду.
– Нравишься ты мне, Ярослав, – уважительно сказал Горохов. – Как-то все у тебя овально выходит.
– Ну что, идем? – спросил Зуев.
– Пошли, – вздохнул Иван Никифорович. – Подчиняюсь большинству голосов.
– А ты как думал? – Горохов снисходительно посмотрел на него. – У нас коллектив что надо!
– Ты, Яклич, не дави на него, – сказал Сашка. – А то не видать твоей теще памятника.
– Да, это очень сомнительно, – подтвердил Иван Никифорович. – В свете вашего поведения.
– Ладно, разберемся, – пробурчал Горохов.
4
Работы оказалось куда больше, чем Зуев предполагал. Взялись за дело с наскоком, разметили стены под пробки, но бетон оказался неприступен. Сверла с победитовой напайкой крошились, как стеклянные. И не то чтобы выгрызали, а буквально выжевывали миллиметр-другой. Сашка психанул, бросил дрель и слез со стремянки.
– В гробу я видел такую работу!
– Давай шлямбуром, – предложил Зуев.
– Пускай каменщики долбят, они привычные!
– Если ты обо мне, – обиделся Иван Никифорович, – то ошибаешься. Я не каменщик и не бетонщик. Я камнерез. Без пяти минут скульптор. Разницу улавливаешь?
– А я шофер, а не плотник! Тоже две большие разницы!
Горохов, ссылаясь на задышку, отсиживался на диване, делился соображениями о своем хозяйстве, оставленном на попечении квартирантов. По мысли Горохова, корову следовало продать, так как квартирантам не справиться с заготовкой сена.
– Что ж ты сразу ее не продал?
– А вишь, какое дело, Зуев. У этих квартирантов ребятишки малые. Им молоко полагается по рациону питания.
– Заботливый какой, – сказал Сашка. – Лучше взял бы да подолбил для разнообразия! Сидишь тут мертвым капиталом.
– Я не сижу, я думаю.
– Ну тогда думай про себя!
– Я про себе и думаю. Про свою корову. И между прочим, про вас.
– И что же вы придумали? – поинтересовался Иван Никифорович.
– Тута машину надо!
– А вы правы, Яклич, – сказал Зуев. – Нужен пистолет. И пристрелять продольные рейки дюбелями. А? Что скажете?
– Золотая у тебя головушка, Ярослав, – сказал Горохов. – Поговори с Вектором, пущай запросит со стройки. Мы ему не мамонты.
Вектор Петрович заглядывал к ним довольно часто.
Больше года тому назад больница заключила договор со стройконторой на облицовку пресловутого кабинета. Дело застопорилось по непонятным причинам: материал строители завезли, а рабочих не выделили. Вектор Петрович, обретя временную власть, решил произвести работы своими силами. Договор же по истечении срока расторгнуть. Это давало ощутимую экономию на текущем ремонте и тем самым приподнимало бюджет больницы. Кроме того, это давало также возможность подчеркнуть административную слабость главврача и административную хватку Вектора Петровича, исполняющего его обязанности. Поэтому, начав работы силами своих больных, Вектор Петрович перестал домогаться начальника стройконторы, к вящей радости последнего, обходил щекотливую тему во время встреч в исполкоме и был вообще чрезвычайно собой доволен.
Вот почему предложение Зуева о пистолете было им отвергнуто категорически.
Кляня все на свете, сопалатники гвоздили стены три дня, с грехом пополам навесили несколько продольных реек.
А вскоре пришел в себя Ягодка. Когда сбили температуру, он успокоился, не заговаривался больше, лежал в сухом белье, в сухой свежей постели – тихий и благостный. Выяснилось, работал он в той самой стройконторе, которая заключила договор с больницей, инженером по технике безопасности. Когда его спросили, как вышло, что материал завезли, а рабсилу не выделили, Ягодка ответил с улыбкой выздоравливающего:
– Почему не выделили? Я же тут!
Позже уже объяснил:
– Где ее взять, рабсилу-то? На основных объектах людей некомплект.
– Ты сам-то откудова? – чуть погодя спросил Горохов.
– С Полтавы я буду, хлопцы.
– Это же надо! – подивились сопалатники. – Из каких далей!
– Ладно, лежи, Полтава, – разрешил Сашка. – Мыльницы сторожи!
– Меня Николай Семеновичем зовут, – сказал Ягодка.
Зуев спросил:
– Пистолет сможете достать, Николай Семенович?
– Это сложно…
– А ежли подумать? – надавил Горохов.
– Я подумаю, – сказал Ягодка.
– Держи кардан! – повеселел Сашка.
Пистолет привезли в субботу, когда Вектора в больнице не было. Пристреляли рейки за какие-нибудь два часа. А дальше работа пошла уже не работа, а развлечение: знай, гони шпалеры, стыкуй на хлорвиниловые прокладки.
Фанерованные под ясень панели в ширину были стандартные, в высоту же разнились: приходилось подпиливать. Зуев не успевал заправлять ножовки.
Сашка захандрил опять.
– Это что ж такое получается, мужики? У меня жена без присмотра, а я тут ошиваюсь!
– А чем тебе здесь не глянется? – спросил Горохов.
– А тем, – вскипел Сашка, – что я тут лежу, а она там…
Сев в кресло, он снял трубку и стал звонить в общежитие.
– Але! Тетя Дуся? Привет, это я, Брагин! Ага, выписывают! Передай Людке, как с работы явится, пусть мне одежду тащит! Какую, какую! В какой по улице ходят! Ну! Да пусть пузырь прихватит! Скажи, на проводы, мол! Сама-то не догадается! Ну будь! Будь, говорю!
Положив трубку под испытующими взглядами товарищей, прошелся по кабинету, тоном Вектора Петровича произнес:
– Думаю, с оставшимися недоделками вы справитесь без меня. Н-вот! – И уколол пальцем Ивана Никифоровича.
– А ты? – спросил Зуев.
– А я к Ирине Леонидовне. На выписку.
Злиться и сердиться Зуев не умел, и, когда злился и сердился всерьез, это выглядело смешно. Сашка рассмеялся ему в лицо. Вернулся он минут через десять.
– Как она тебе скоро выписала! – съехидничал Горохов.
– Где справедливость?! – прорвало Сашку, – Без личного разрешения Вектора Петровича она, видите ли, не может! Дура толстомясая!
– Да, бульонки у нашей Ирочки что надо, – согласился Горохов.
– Уйду! Вот принесут одежду, и смоюсь!
– Не советую, Брагин, – сказал Ягодка. – Дурака сваляешь.
– Я им не карла!
– Самовольно уйдешь, впаяют нарушение режима! – заметил Горохов!
– Пускай! Плевать мне на их больничный! В парке водителей не хватает, а они что делают?!
– Серьезно, Саша, – сказал Зуев. – Зачем тебе эти приключения? Билютень не оплатят, стал быть, запишут прогул. Тринадцатая накрылась. Прописку и ордер от тебя отодвинут. Ты ж не пацан уже. Придет Вектор Петрович, подпишет, и пойдешь как положено.
– Сегодня суббота, так? – заорал Сашка. – Еще почти два дня тут груши околачивать?!
– Дольше ведь лежал, – сказал Иван Никифорович.
– До чего ты вредный мужик, скульптор! Так бы и врезал.
– Ладно, хлопцы, – сказал Ягодка. – Пошли до палаты. На сегодня хватит.
5
Жена Сашки, Людмила, появилась неожиданно; в первые мгновения никто из сопалатников не понял, что произошло. Какая-то густо накрашенная девица в распахнутом пальто, с распущенными волосами, с полотняным чемоданом в руке ворвалась в палату, быстро захлопнула за собой дверь и прижалась к стене.
– Людка?! Прорвалась?! – воскликнул Сашка.
– Чш! – предупредила девица.
Мимо протопали каблуки погони.
– Я тебя внизу подожду, Саш!
– Не жди! – торопливо проговорил Сашка. – Только в понедельник выпишут! Беги!
– Вот же ты баламут! Позвони в общагу! – бросила она сердито и, выглянув в коридор, пулей понеслась на выход.
– Задержи их! – подсказал Зуев Сашке и сунул чемодан под свою кровать.
Сашка выпрыгнул в коридор. И как раз вовремя – погоня в составе дежурной сестры, няньки и гардеробщицы возвращалась назад.
– Девы-бабоньки! – заблажил Сашка, становясь у них на дороге и раскинув руки. – Куда вы, миленькие?
– Пусти, паразит! – прикрикнула на него нянька. – Диверсантку ловим!
– Игде она? Куды побегла? – подсуетился Горохов.
– Да не путайтесь вы под ногами! – рассерчала сестра. – Во, деловые!
– Сестричка! – вцепился в нее Иван Никифорович. – Анальгинчику не дадите? У товарища Ягодки голова разламывается. Лично я предполагаю давление.
– Да-да! – подтвердил Ягодка из палаты.
Гардеробщица обратилась к больным, высыпавшим из других палат:
– Девку с чемоданом не видали?
– Пробежала какая-то на лестницу, – ответили ей. – Но без ничего.
– Ну вот, – посочувствовал Сашка. – Ищи теперь ветра в поле!
– А не к тебе ли она прибегала, молодой?
– Ты тоже скажешь, Романовна, – обиделся Сашка.
– Загадочная история, – сказал Иван Никифорович. – Вы не огорчайтесь, девушки. В следующий раз мы ее сцапаем. Она рыжая такая? В берете?
– Сам ты рыжий, в берете, – пробурчала сестра. – Пошли уж.
– Куда?
– Анальгин просил? Или не просил?
– Точно так, просил. Идемте!
Когда все утихло, палата собралась у стола. Людмила принесла в чемодане не только одежду, но и бутылку спирта.
Иван Никифорович нетерпеливо расчесал подусники; на словах же выразил сожаление:
– Думал, в больнице от этой заразы отдохну.
Горохов, изучая содержимое чемодана, вел с Сашкой такой разговор:
– Вот тебе тольки двадцать один, а уже имеешь зарубежный костюм. А я первый костюм пошил, когда мене тридцать сполнилось. Мна! хороший был костюм, кувыркотовый. Мы как жили? В чем с фронту прибыл, в том и сельское хозяйство подымай.
– Да-а, Яклич, вашему поколению перепало – пять шаров!
У Горохова от его неожиданно дружелюбного тона повлажнели глаза.
– Погодь, мужики, – сказал он, – я счас в холодильник сбегаю!
– Мой пакет заодно прихвати, – просил Зуев.
– И мой, если не трудно, – присоединился к просьбе Иван Никифорович. – У меня там мед.
