Текст книги "Расписание тревог"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Пыльная буря

1

Зачавшись над территорией Зауралья, антициклон стремительно шел на запад. В течение первых трех мартовских дней он прогремел грозами над Поволжьем и Ростовской областью и уж затем всей скопившейся дурной силой обрушился на Краснодарский край.

Разом похолодало, резко упало давление.

Антициклон породил ураганные ветры и затяжную пыльную бурю.

К утру четвертого дня эпицентр его переместился на улицы Краснодара.

Нюта Черкашина срочным порядком заклеивала оконные рамы. Дочь ее, Татьяна, девятиклассница, в школу не пошла – считалось, помогает матери. Изломив бровь, она наблюдала за действиями Нюты из кресла, лениво возила пальцем по крышке журнального столика, за какую-нибудь четверть часа обметанной толстым слоем пыли, и отпускала реплики:

– Криво. Поправь верх.

Татьяна считала заклеивание окон пустой затеей. В самом деле, мелкозем, напоминающий растворимый кофе, проникал в малейшие щели и трещины. Кроме того, квартира была коммунальная, борьбу с пылью вели только Черкашины, в трех других комнатах жилички оставили всякие попытки противостоять ей и передвигались по местам общего пользования, как балерины, стараясь не вздымать пыль и реже чихать.

– Артель «Напрасный труд», – сказала Татьяна матери.

Нюта сдержалась. Она стояла на подоконнике, зажав зубами бумажные ленты и широко расставив ноги с крепкими, загорелыми уже икрами. Татьяна подумала, что этим летом ее ноги будут такими же.

Наконец Нюта догадалась повесить ленты на шею. Скомандовала дочери:

– Переставь тазик!

– Пожалста, – проговорила Татьяна и не спеша передвинула стремянку, на которой стоял таз с клейстером.

Стремянка оставила в пыли на полу четыре неровных бороздки.

– Пожа-алста! Я вот зараз слезу и выдеру тебя, как сидорову козу, – пригрозила Нюта. – Прынцесса!

Дочь промолчала, потом произнесла ледяным тоном:

– По радио сообщали: через три дня буря кончится.

– Кончится… – проворчала Нюта. – Пока кончится, пыль глотать? Подай кисть, кулема!

В коридоре зазвонил телефон.

Соседка Варвара Семеновна сняла трубку, послушала, сказала «чичас» и вплыла в комнату:

– Нюта, тебе к телефону.

– Не тебе, а тебя, – сказала Татьяна.

– Тебе не спрашивают, дык не сплясывай, – обиделась Варвара Семеновна.

Нюта с побледневшим лицом спрыгнула на пол, прошлепала к телефону.

– Собирайся! – сквозь скрежет и шум помех услышала она бодрый голос мужа.

– Ой, Егор… Уже?!

– Не, сперва на беседу! Судья назначил на одиннадцать тридцать!

Нюта глянула на часы: было без пяти десять.

– Успею ли?

– Успеешь! Паспорт не забудь!

В это мгновение со здания суда порывом ветра сорвало табличку. Черное с золотом стекло беззвучно рассыпалось на каменных ступенях.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Коротая время, он топтался в потемках судейского коридора, курил, размышлял, кашлял – в глотке першило от табака и пыли.

С Нютой он прожил семнадцать лет. Было всякое; казачья кровь нет-нет да вскипала в жилах в общем-то покладистой его супруги. Еще и по сей день зудит то место над бровью, куда Нюта угодила половником, приревновав к агрономше Галине Мокеевне. Сам Егор никогда и пальцем ее не трагивал, чего не было, того не было… А сколько пережито из-за дочери! Дорого досталась Татьяна. Руки опустились, когда дежурная сообщила, что девочка родилась с опухолью на голове. Сестра же и утешала: рассосется, в акушерской практике таких случаев много. Гематома действительно рассосалась, но на долгие годы оставила страх за здоровье дочки. Может быть, оттого и второго ребенка не осмелились завести.

Перекуривая прожитую жизнь, Егор вспоминал, как часто Танька хворала, все к ней льнуло, любая зараза. Вспомнился завгар Тищенко, с которым у Нюты чуть было не завертелся тустеп – все отклонения от супружеской верности у них в гараже называли «тустепами»; вспомнились собственные грешки… Да у какого шофера не бывает этих самых тустепов в дальних поездках! А ведь гоняли на жниву и в Ростовщину, и в Ставрополье.

В целом жизнь была как жизнь, и переменять ее они не собирались. Но вот Танька подросла, жить в одной комнате стало тесно. Ходили, обивали пороги, все без толку. Решили вступить в жилищный кооператив; подали документы, внесли деньги. И вот поди ж ты, жаль стало старой комнаты, до зарезу! И опять же Танька: вымахала на голову выше отца, кавалеры весь подъезд мослаками вытерли, бренькают на гитарах, додики неумытые, каждый вечер. Того и гляди, принесет девка в подоле. Ладно, это я зря на нее клепаю, растет в строгости. Но пошли дальше. Въедем в этот кооператив, в эти две клетки для канареек, и что после? Через год-два Танька выскочит замуж: где, спрашивается, станет жить? На женихов нынешних, как и вообще на чужого дядю, Егор Черкашин ие рассчитывал. Практика показала, что все добывается собственными мозолями. Решили так: они с Нютой разводятся, Егор остается в старой комнате, а в ЖСК идут Нюта с Танькой. Потом, когда пройдет нужное время, они с Нютой снова сойдутся, и в итоге Танька будет иметь свой угол, поменявшись комнатами с отцом.

Расчет был верный. Но сколько Егор спалил табаку, сколько Нюта слез выревела!

Между тем синоптики сообщили: антициклон захватил юго-западные и западные районы края, температура воздуха упала еще на три градуса, скорость ветра достигла двадцати пяти метров в секунду.

Нюта пришла в десять сорок пять, опоздав, таким образом, на четверть часа.

– Дошла! – нетерпеливо и заботливо сказал Егор.

– Ой, Егор, думала, унесет! – сквозь набитые ветром слезы улыбнулась Нюта. – Вон капроны порвала, два раза падала.

– Черт с ними, с капронами, не реви только.

У дверей зала заседаний Нюта остановилась.

– Не могу, ноги подгинаются…

– Ну постой, отдышись.

– Чего говорить-то, Егорушка?

– Скажешь, пьет, изменяет…

– А ты, правда, изменяешь? – Нюта жалко заглянула ему в лицо.

– Нашла время выяснять! – сердитым шепотом ответил он.

Нюта вздохнула, качнула головой с тяжелыми, уложенными высоко косами и проговорила твердо:

– Нехай, будь что будет! Пошли!

В зале было пусто, лишь секретарь суда, совсем девчонка, гнулась над книжкой, запустив в нос палец по самый казанок.

– Это судья?! – едва слышно спросила Нюта.

– Секретарша, – ответил одними губами Егор и покашлял.

Девчонка вытащила палец, покраснела, близоруко сощурилась.

– Вы на беседу?

– На беседу, доченька, на беседу, – сказала Нюта.

– Иван Иванович, кажется, у прокурора.

При слове прокурор Нюта струсила, вцепилась в рукав Егора.

Девчонка приоткрыла внутреннюю, обитую дерматином дверь.

– Иван Иванович, вы здесь? До вас пришли.

– Черкашины? – послышался глуховатый голос судьи.

– Черкашины, – подтвердил Егор.

– Пусть заходят.

– Заходите, – сказала секретарша.

2

Судья сидел на столе. Прислонившись к стене, тянулся ухом к динамику. Это был не старый еще, с болезненным лицом мужчина.

– Минутку, – буркнул он и кивком указал на стулья.

Егор и Нюта осторожно присели. Нюта было придвинула свой стул ближе к Егору, тот зыркнул на нее свирепым глазом и отодвинулся.

– Так-так, – сказал судья хмуро, слезая со стола и усаживаясь на место. – В прошлом году мело и вот, нате вам, нынче снова. Лучшие карбонатные земли выдуваются…

Егор кивал, покашливая в кулак. Нюта широко раскрытыми глазами смотрела на судью, отмечая про себя несвежий ворот сорочки, покривившийся институтский ромбик на лацкане потертого пиджака, на веснушчатые залысины и такие же веснушчатые короткопалые руки, перебирающие бумаги на столе, и старалась угадать, как отнесется к их делу, а в частности к ней, Анне Черкашиной, этот человек, на вид такой недоступный и строгий. Она припомнила, как на выборах бабы судачили, что у него парализованная жена и старушка мать. Нюта встретилась с ним глазами и на миг всей своей бабьей душой окунулась в холодную глубину его одиночества, мужского стыдного сиротства и привычной внутренней боли. «Засудит», – подумала она со страхом.

– Что вы меня разглядываете?

– Я? Ничего… я слушаю, – пролепетала Нюта. Егор сурово на нее посмотрел.

– Раньше надо было глядеть, когда выбирали!

Егор усмехнулся его словам, которые можно было истолковать вполне как шутку, но сделал это осторожно и чинно.

– Ну что же… Поговорим? – с видимой неохотой поговорить сказал судья. По складу характера он предпочитал дела уголовные, хорошо накатанные следствием, не требующие сложного судебного разбирательства. Приступая к рассмотрению дел гражданских, он всякий раз перебарывал свое нежелание заниматься ими, невольно раздражался и настраивался враждебно к обеим тяжущимся сторонам. – Расскажите-ка мне, уважаемая Анна Афанасьевна, с чего это вы надумали разводиться?

– Как все, так и я…

– Выходит, по-вашему, все разводятся?

– Я не то хотела сказать, – поправилась Нюта – Я хотела сказать, у нас все, как у людей, у других то есть.

– У людей брачные узы и семейный очаг, а у вас картина обратная и малопривлекательная.

– Разве, кроме нас, никто не разводится?

– Почему же… В том-то и беда. Но возьмите, к примеру, молодую пару. По недомыслию сошлись, по недомыслию и расходятся. А вы?

– Там, в заявлении… гражданки Черкашиной все указано, – сказал Егор.

Нюта заплакала:

– Ой-ё-ё-еньки, гра-ажда-анки… Ты чо, Егор?

– Ничего, – отрезал Егор. – Товарищ судья, лично я на развод согласен. Прошу удовлетворить.

– Погодите, Черкашин. Я сейчас опрашиваю истицу. Вам, как ответчику, дам слово потом.

– Добре, – кивнул Егор. Скулы его напряженно побелели.

– В своем заявлении, Анна Афанасьевна, вы пишете, что ваш муж систематически пьет, имеет незаконные связи с женщинами. Насколько это соответствует действительности?

– А кто нынче не пьет? – сказала Нюта. – На то он и мужик, чтобы выпить чарку. А что у него тустепы были, так это давно.

– Какие еще тустепы?

– Такие! Это же редкий мущщина пройдет, если плохо лежит.

– Так он еще и ворует?!

– Кто? – подскочила Нюта. – Георгий?! Да как у вас язык повернулся такое сказать!

– Анна! – прорычал Егор. – Говори все как есть! Да, товарищ судья. Ворую! Совершаю левые рейсы, А деньги трачу на выпивки и женщин! Танцую с ними тустеп! Гражданка Черкашина права, я аморальный тип, таким не место в законном браке!

Судья внимательно посмотрел на него, поиграл авторучкой, обдумывая сказанное:

– Но если вы отдаете отчет в своих дурных поступках, почему бы вам не исправиться и сохранить семью?

– Поздно! – сказал Егор. – Я человек конченый! Я зашел слишком далеко.

– Ирод, ирод… – Нюта залилась слезами. – А на словах так прямо ангел: Нюточка то, Нюточка это… А я-то думаю: откуда он деньги берет? Ну и жулик же…

– Истица, раньше надо было переживать, здесь не место, – одернул ее судья. – Ответчик, давайте попробуем разобраться. С чего все началось?

– С нее, – мрачно сказал Егор. – Как она спуталась с нашим завгаром, так все пошло сикось-накось. – Он повернулся к Нюте. – Было такое?

– Ну и было; так и что? – ответила Нюта. Слезы на ее глазах тотчас высохли.

– А то, что я через эту душевную травму не человек стал! – с неподдельной болью сказал Егор.

– Подумаешь! – воскликнула Нюта. – Убыло от тебя?

– Вот, ей танцульки-вертульки, а мне жизнь опостыла!

– Кто из вас танцевал тустеп? – теряя выдержку, спросил судья.

– Какой еще тустеп! – разозлилась Нюта. – Его уже давно никто не танцует!

– Не морочьте мне голову!

– Вы чо? – Нюта поднялась и грудью пошла на судью. – Сговорились, да? Чего вы мне завгара шьете!

– Гражданка Черкашина! Я сейчас вызову конвой, и вас выведут!

– И пусть выводят! – разошлась Нюта. – Пусть сажают! Все равно я с этим подлецом жить не буду!

– Нет, ты гляди-ка! Товарищ судья, – заговорил Егор, клокоча от негодования, – прошу немедленно нас расторгнуть!

К этому времени порывы ветра достигли уже тридцати метров в секунду. На территории совхоза «Геленджик» рухнули три электроопоры, повреждениям подверглись двенадцать пролетов высоковольтной линии. В парниках выбило стекла, со здания детского сада сорвало крышу.

В эти же самые минуты за дверью, отделяющей кабинет судьи от зала заседаний, послышались крики, возня; дверь отворилась и тут же с силой захлопнулась.

– Что там еще? – в совершенном гневе крикнул судья. – Я занят!

Дверь распахнулась снова, и в кабинет ворвалась Татьяна, всклокоченная, с пылающими щеками. Набросилась на родителей:

– Предки, вы что придумали! Вы с ума сошли?!

Нюта охнула и закрыла лицо руками.

– Выйдь отсюда! – вскочил Егор.

Татьяна ничего знать была не должна. И Егор, и Нюта подумали одновременно не о том, что привело ее, а о том, как она дозналась, что они в суде, и в один голос потребовали ответа:

– Как ты сюда попала?!

– Заявления не надо разбрасывать! – захлебываясь слезами, ответила Татьяна и метнулась к судье: – Товарищ судья! Не разводите их, это все неправда! – Она бросила на стол смятую копию заявления. – Я-то знаю, что это неправда! Они до сих пор спят вместе! Не верьте им, товарищ судья!

Судья побагровел, клацнул кнопкой селектора:

– Люся! Немедленно пригласи дежурного!

В комнате сразу сделалось тихо.

– Вы дочь истицы? – ровным хриплым голосом спросил судья.

– Никакой не истицы! – выкрикнула Татьяна. – Я их, их обоих дочь! Но если они разведутся, они мне больше не родители!

В кабинет заглянул сержант:

– Звали, Иван Иванович?

– Проводите эту юную гражданку на выход, – приказал судья.

– Да пожалста! Я и сама уйду! – Татьяна качнула головой в точности, как полчаса назад это сделала Нюта, и вышла.

– Ну? – сказал судья. Он уже взял себя в руки. – Что будем делать? Истица, может быть, заберете свое заявление?

Нюта, растерянно глядя на него, колебалась.

– Чи взять, чи не взять…

– Если она возьмет, – угрюмо сказал Егор, – я подам. Дело ясное.

– Не знаю, не знаю… – проговорил судья. – Для вас, возможно, ясное, для меня не совсем. А может быть… – вдруг осенило его, – может быть, вы фиктивно разводитесь?

Нюта заметалась взглядом. Егор вздрогнул, но ответил твердо:

– Я вам объяснил. Простить можно все, но только не измену. Я долго страдал, теперь хочу начать новую жизнь. Разводите.

– Ну, люди вы взрослые, уговаривать вас я не буду. – Судья опять ткнул пальцем в кнопку. – Люся! Выпиши повестки! На двадцать… на двадцать четвертое. На двенадцать часов.

Черкашины расписались у Люси в журнале, взяли повестки и вышли порознь: сначала Нюта, потом Егор.

Жадно закурив в коридоре, Егор подумал вдруг, что дело может обернуться настоящим разводом. У него похолодело в животе от неясной еще тревоги и такого же неясного предвкушения свободы, сулящей тоже пока неясные, но, должно быть, приятные перспективы.

3

Нюта ждала его на крыльце.

– Я думал, ты уже ушла! – крикнул он сквозь рев ветра.

– Егор! Может, не надо, а?

Было видно, что она уже овладела собой, одумалась, устыдилась сказанного судье и теперь хотела подтверждения, что все сказанное судье сказано с обоюдным умыслом, ради общей цели. Еще можно было все перевести на шутку, посмеяться над собой и похвалить друг друга за то, что разыграли все как по нотам, как заправские артисты, – еще было не поздно. Медля с ответом, Егор тоже понимал это, но именно этого ему сейчас и не хотелось делать, и нежелание это он в себе переломить не смог.

– Чего тебе не надо? – злобно прокричал он.

– Ну, развод этот! Выйдет Танька взамуж, тогда и думать будем!

– Еще один кооператив строить? У тебя денег много, да?

– Вывернемся как-нибудь! – жалобно прокричала Нюта. – Сам же сказал – налево подрабатываешь!

Последнюю фразу надо было произнести с улыбкой, как шутку, но из-за того, что приходилось напрягать голос, ни улыбки, ни шутки у Нюты не получилось.

Егор аж задохнулся:

– Когда?! Когда я налево подрабатывал?!

– Ну на эти, на выпивки! На женщин!

Егор вкатил ей затрещину.

Нюта в ужасе отшатнулась.

– Зараз вернусь, еще одно заявление накатаю! Ты у меня загремишь! Как миленький!

Егор круто повернулся и пошел прочь, сгибаясь пополам от ветра.

Остаток дня он провел в забегаловке у Сенного. Пил не пьянея, заговаривал с завсегдатаями о только что пережитой драме. Но завсегдатаи уже давно пережили подобные драмы и все время переводили разговор на пыльную бурю. Завсегдатаи забегаловок, как правило, большие энциклопедисты. Они всегда в курсе внутренней и внешней политики, знания их, подкрепляемые регулярным разгадыванием кроссвордов, обширны во всех областях науки и техники. Здешним завсегдатаям, например, было достоверно известно, что в прошлом году выдуванию подверглось от семи до пятнадцати сантиметров пахотного горизонта. Прибавим к ним, подсчитывали они с карандашом, несколько сантиметров, которые улетучатся нынче. Сумасшедшие цифры получаются, казаки! Если исходить из условия, что один сантиметр плодородного слоя воссоздается в продолжение двухсот-трехсот лет, то по теперешнему состоянию почвы значительная часть кубанских черноземов будет соответствовать… одна тысяча семьсот восьмидесятому году до нашей эры! Нет, ты понял, Егор?! – обращались они к Егору как к полноправному завсегдатаю.

И Егор действительно начал понимать, что масштабы его личной, только что пережитой драмы ничто в сравнении с бедствием, свалившимся на кубанские черноземы. И следовательно, все, что он ни выкинет, что ни сотворит, все заметет, запорошит черная буря.

Агрономша Галина Мокеевна ответила на его звонок сразу, как только последняя цифра вернулась на свое место в диске, – словно ждала.

– Это ты, Черкашин? – ничуть не удивилась она. – Опомнился через пять-то лет?

– Я хочу тебя видеть, – сказал Егор.

– Очень? – помолчав, спросила Галина Мокеевна.

– Да! Муж дома?

– В станице, на твое счастье.

– Я иду!

– Что с тобой поделаешь… – Он услышал ее глубокий, с хрипотцой смех. – Так и знала, что сговоришь!

В памяти Егора мелькнуло короткое видение: ее халат, с чуть распахнувшимися полами, безупречная белизна бедер… Сердце его прыгнуло и забилось в сладкой тревоге.

Телетайп городской метеостанции тем временем выстукивал последнюю сводку:

= СТАНИЦА КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ТЧК ПОВРЕЖДЕНЫ ОЗИМЫЕ БОЛЬШОЙ ПЛОЩАДИ ТЧК ЗАНЕСЕНО ОДИННАДЦАТЬ КМ СИСТЕМЫ ОРОСИТЕЛЬНЫХ КАНАЛОВ ТЧК ПОВРЕЖДЕН ДВАДЦАТЬ ОДИН КМ ЭЛЕКТРОЛИНИЙ ТЧК ПОСТРАДАЛО ДВАДЦАТЬ ТРИ СТРОЕНИЯ ТЧК =

= БЕЛОРЕЦКАЯ ТЧК УЩЕРБ ВЫЯСНЯЕТСЯ ТЧК =

= ТИХОРЕЦКАЯ ТЧК УЩЕРБ ВЫЯСНЯЕТСЯ ТЧК =

= БЕЛАЯ ГЛИНА ТЧК УЩЕРБ ВЫЯСНЯЕТСЯ ТЧК =

4

Вернувшись домой, Нюта долго, с ожесточением мылась в ванной. Она надела свое лучшее платье, с досадой обнаружив, что прибавила в талии; накрасилась, надушилась, заплела косы, но укладывать не стала, пустила с плеч. Потом, спохватившись, что комната не убрана, накинула поверх платья халат и повязалась по самые глаза платком. Был уже одиннадцатый час, когда она закончила с уборкой и снова привела себя в надлежащий вид. Татьяна позже одиннадцати не приходила, и отсутствие дочери не очень ее тревожило. «Выгуляется, выговорится с подружками и явится», – рассуждала Нюта. Но вот отсутствие Егора беспокоило всерьез. В голову лезла всякая чертовщина. Больше всего она боялась, как бы не попал в милицию. С деньгами и так было туго, а попади он под штраф – не видать прогресса в конце квартала, не видать тринадцатой.

Егор ночевать не пришел.

Татьяна явилась только под утро, расхристанная, с грязными, слипшимися волосами; бежевое пальтишко, в котором она была днем, выпачкано в грязи.

Нюта ахнула.

– Да где это ты вывалялась-то?

– Места знать надо, – буркнула Татьяна. От нее пахнуло вином.

– Ты где была?! – вскрикнула Нюта. – Где ты была, скотина ты безамбарная! Ой-ё-ёченьки! Да что же это делается-то на белом светике!

Татьяна воспаленными глазами взглянула на мать, криво усмехнулась. Если бы она заплакала, стала оправдываться, Нюта знала бы, как себя вести. Но эта Егорова усмешка лишала ее привычной уверенности и силы. Она просто не знала, что делать и что говорить.

Татьяна между тем вяло раздевалась. Бросила в угол пальто, стащила платье, залитое чем-то на груди и на подоле, в одной комбинации села на край тахты – левая бретелька была порвана и болталась при каждом ее движении. Татьяна подумала, сдернула комбинацию, швырнула туда же, в ту же кучу, где валялись пальто и платье.

– А где этот разведенец?. – спросила она. – Хотя мне все равно. Меня интересует, могу ли я принять ванну?

Нюта молчала. Материнским чутьем пыталась догадаться, что произошло с Татьяной, насколько происшедшее ужасно и что ждет ее, Нюту, какой подарок.

– Я тебя спрашиваю, – с усилием проговорила Нюта, – где ты была?

– Где бы ни была. Я хочу в ванну!

Нюта вынула из шкафа махровую простыню, швырнула дочери.

– Спасибо, – поджала губы Татьяна.

Слегка покачиваясь, она отправилась в ванную. В коридоре столкнулась с Варварой Семеновной.

– «Не спится, няня? Здесь так душно!» – сказала она.

– Тю, бесстыжая! – рассердилась старуха.

Нюта захлопнула дверь и бросилась ничком на тахту.

Слез не было.

Сухими глазами она обвела комнату, где еще вчера жили они покойно и мирно. Взгляд ее остановился на металлическом костыле, вбитом в стену в незапамятные времена. Сколько раз она просила Егора выдернуть чертову железяку, все-то ему было недосуг…

Уставшее ее сознание сузилось до предела, она уже ничего не видела, кроме этого костыля, обросшего известью от многократных побелок. Ей понадобилась стремянка, и она принесла ее из коридора.

Татьяна вошла в комнату, когда Нюта прилаживала петлю.

– Мама! Мамочка! – пронзительно закричала она. – Что ты задумала!

Она бросилась к матери, с неожиданной силой вцепилась в нее, стянула со стремянки.

– Мамуля! Миленькая! Родная! Ну зачем ты так?!

Нюта обмякла, прислонилась к стене. Татьяна торопливо обняла ее, поцеловала как маленькую, шептала что-то и выговаривала. Обе плакали уже навзрыд, не стесняясь соседей, крепко прижавшись друг к другу…

Памятная пыльная буря тех далеких уже теперь мартовских дней нанесла немалый ущерб краю. По данным специальной комиссии, наблюдалось три вида повреждений посевов: выдувание озимых, механические повреждения ростков, глубокие пылевые заносы. В значительной мере пострадало энергетическое хозяйство. Во многих станицах были разрушены кровли жилых домов и общественных зданий, выбиты стекла. Было зарегистрировано также большое число пожаров, возникших в результате замыканий электросети.