Текст книги "Атаман Устя"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Красавица-казачка, надѣвшая мужское платье для побѣга изъ острога, а затѣмъ явившаяся въ немъ на Волгу молодцомъ Устиномъ, была уже теперь давно атаманомъ.
Петрыня, дряннаго, слабодушнаго и трусливаго, не могли конечно выбрать въ атаманы; что же касается до замужества красавицы, то она слишкомъ любила память самоотверженнаго Тараса, чтобы любить его сына. Петрынь былъ ей почти противенъ, когда она вспомнила, что изъ-за него погибъ отецъ его и изъ за него потеряла она въ Тарасѣ человѣка, котораго любила. Самопожертвованіе и погибель Тараса было ошибкой, было роковымъ недоразумѣніемъ. Все сдѣлали ея молчаніе, да лукавство и ложь Петрыня. Если Петрынь не зналъ, что Устя любитъ его отца, то могъ догадываться, что на него самого она смотритъ, какъ на товарища. Разумѣется, Петрынь сначала всячески и упорно добивался любви Усти. Дѣвушка, только что принявъ атаманство, еще неувѣренная въ преданности всѣхъ молодцовъ шайки, еще незнавшая, какъ отнесутся къ ней всѣ, если узнаютъ ея полъ, – лукавила, хитрила и, не отказывая и не ссорясь съ Петрынемъ, оттягивала время.
Но вскорѣ явился въ шайкѣ новый молодецъ, котораго сразу всѣ полюбили – Егоръ Иванычъ Соколовскій, или Орликъ. Прежній эсаулъ Гвоздь, попавшись на базарѣ въ городѣ Камышинѣ, былъ угнанъ въ Сибирь, и Орлика тотчасъ выбрали на его мѣсто, хотя Петрынь добивался почетнаго званія. Новый эсаулъ, разумѣется, тотчасъ угадалъ, кто атаманъ шайки, и, какъ прежде Тарасъ, влюбился въ Устю; одновременно онъ возненавидѣла лукаваго и злого Петрыня.
Устя, имѣя теперь новаго эсаула, добраго, храбраго, умнаго и горячо ей преданнаго, уже стала дѣйствовать прямо и открыто, не стѣсняясь съ Петрынемъ. Единственно, что она считала своимъ долгомъ по отношенію къ покойному Тарасу, – не давать Петрыня въ обиду своимъ молодцамъ, которые, безъ ея защиты, давно бы уходили его.
Появленіе Орлика измѣнило окончательно поведеніе Петрыня. Онъ ревновалъ, злился и, видя, что Устя относится теперь къ нему холодно или съ нескрываемымъ презрѣніемъ, возненавидѣлъ Орлика и отчасти и ту, которую думалъ, что любитъ. Петрынь рѣшилъ отомстить Устѣ. Взяться за мщенье просто, по-разбойнически – онъ не могъ; броситься на Устю съ ножомъ, убить ее или Орлика, дѣйствовать прямо и храбро – онъ не могъ по своей врожденной трусости; его дѣло могло быть только лукавство, месть изъ-за угла, безопасная самому себѣ… и онъ задумалъ предательство.
Сначала онъ раснустилъ слухъ, что атаманъ простая дѣвка съ Дону… Многіе изъ шайки посмѣялись и не повѣрили, такъ какъ Орликъ, уже всѣми уважаемый, Ефремычъ, котораго тоже любили всѣ, поклялись, что это эхидная выдумка подлаго и дрянного парня; а тѣ, которые повѣрили Петрыню, ибо сами подозрѣвали, что атаманъ ихъ «что-то чуденъ» своимъ видомъ, отнеслись къ извѣстію, какъ каторжникъ Малина:
– А мнѣ что? Нашему брату что изъ ризы ни торчи – все батька! Лишь бы удалъ да разуменъ былъ атаманъ, да дѣла разбойныя вѣдалъ, да кормилъ хорошо и дуванъ соблюдалъ безхитростно и по-Божьему… А тамъ будь себѣ не токмо баба и дѣвка, а будь хоть птица учучанъ или рыба китъ…
А между тѣмъ атаманъ ихъ былъ молодецъ. Дѣла шли хорошо. Онъ съумѣлъ даже укромное мѣсто выискать на Волгѣ и цѣлый поселокъ устроить, и держаться въ немъ, откупаясь умно отъ ближайшихъ властей и собирая разные поборы, обдѣлыйая разныя дѣла чрезъ камышинскаго притонодержателя, дядю Хлуда.
Устя умѣла справляться съ разнохарактернымъ сбродомъ, которымъ начальствовала. Атамана всѣ уважали, иные боялись даже его гнѣва и быстрой, всегда неожиданной и короткой расправы. Разбойные обычаи низовья много помогали атаману-дѣвицѣ; атаманъ былъ воленъ въ жизни и смерти своего молодца уже по той простой причинѣ, что самъ этотъ молодецъ воленъ въ жизни и смерти всякаго прохожаго и проѣзжаго – кто сильнѣе или ловчѣе, тотъ и правъ; кто раньше всталъ, палку взялъ, тотъ и капралъ.
Устя, потворствуя во многомъ слабостямъ разныхъ молодцовъ своей шайки, въ иныя мгновенья бывала рѣшительна настолько, что про атамана сложилось убѣжденіе въ шайкѣ, что онъ за словомъ и за ножомъ въ карманъ не полѣзетъ.
– Разъ – и готово! Эдакъ-то вотъ Степанъ Разинъ завсегда дѣйствовалъ! говорили въ шайкѣ. – Любилъ онъ до смерти царевну персидскую и за собой вѣкъ таскалъ; а разъ она ему согруби – онъ ее за косы да въ воду, и пожалѣть не успѣлъ; послѣ все жалѣлъ да на воду глядѣлъ.
Однажды, когда одинъ изъ молодцовъ Усти послѣ грабежа утаилъ отъ дувана нѣсколько кушаковъ, которые надо было подуванить, раздѣливъ поровну между всѣми, атаманъ приказалъ связать три кушака и повѣсить виновнаго тутъ же, на мѣстѣ.
– Дуванъ святое дѣло! сказалъ атаманъ. И молодцы, довольные, повторяли эти слова.
Въ другой разъ Устя строго выговаривала при всей шайкѣ одному молодцу изъ цыганъ за то, что онъ продалъ ихъ коня, на которомъ поѣхалъ въ городъ, а показалъ будто онъ палъ въ дорогѣ. Обманъ былъ подтвержденъ свидѣтелями, видѣвшими его съ конемъ на базарѣ. Цыганъ клялся, что не виноватъ, а когда былъ уличенъ при всѣхъ, то со злости, остервенившись, выговорилъ:
– Ну, продалъ, такъ продалъ! и плевать мнѣ на тебя!.. я вольный человѣкъ. Хочу – у тебя служу, хочу – уйду къ другому атаману… поумнѣе.
– Нѣтъ, не уйдешь! выговорила Устя, вдругъ поблѣднѣвъ.
– Ань, вотъ уйду! стрекоза эдакая!..
Устя мгновенно достала изъ-за пояса пистолетъ и выпалила въ упоръ. Цыганъ повалился съ воплемъ на землю.
– Ушелъ? тихимъ, но страннымъ голосомъ спросилъ атаманъ, наступая на него ногой. Эй, вы, кончай его, въ воду…
Цыгана забросили и утопили.
Устя цѣлую ночь не спала послѣ убійства, а сидѣла у себя, положа на руки горячую голову и глубоко задумавшись, но этого никто изъ молодцевъ видѣть не могъ. Въ управленіи разбойными дѣлами, конечно, эсаулъ Орликъ много помогалъ своему атаману, иногда даже самъ все обдѣлывалъ, но молодцы шайки этого не знали: Орликъ всю честь приписывалъ атаману, а себя выставлялъ только исполнителемъ его разумныхъ и ловкихъ приказаній.
Да, атаманъ Устя и былъ въ дѣйствительности не глупѣе и не трусливѣе Орлика. Если атаманъ и не былъ молодцомъ-парнемъ, то по нраву и духу – конечно не походилъ теперь на дѣвицу, казачку донскую.
За нѣсколько времени предъ тѣмъ, какъ разграбили бѣляну купца Душкина – Петрынь исчезъ изъ Устинова Яра. Онъ отправился въ городъ и пропалъ. Въ шайкѣ многіе были увѣрены, что Петрынь «напоролся», какъ татаринъ Измаилъ, или попалъ въ острогъ; но другіе прямо подозрѣвали, что Петрынь будетъ ихъ предателемъ, по злобѣ на то, что его не выбрали ни въ атаманы, ни даже въ эсаулы. Настоящей причины его поведенія, т. е. любви и ревности – никто подозрѣвать не могъ, кромѣ Орлика и Ефремыча; они одни знали, что Петрынь влюбленъ давно въ красавицу и, не добившись взаимности, способенъ на месть.
– Ты и насъ и себя, атаманъ, погубишь съ Петрынькой! говорили они. Давно бы слѣдъ его, лядащаго, удавить или утопить.
– Покуда я атаманю и онъ у меня въ Ярѣ, отвѣчала Устя, – я его не дамъ обижать.
– А если онъ насъ погубитъ, разоритъ гнѣздо, заставитъ бѣжать отсюда, донеся въ городѣ, говорилъ Орликъ.
– Нѣтъ… стояла Устя на своемъ. – Дрянный онъ, знаю, но на такое дѣло не пойдетъ.
Однако теперь Петрынь исчезъ и пропадалъ.
Прошло двѣ недѣли послѣ разгрома бѣляны. Въ Устиномъ Ярѣ жизнь шла весело; всѣ отъ атамана до мальчугана Гаврюка, всѣ были довольны; на бѣлянѣ купца Душкина все нашлось и всего вволю было теперь по хатамъ и хибаркамъ притона разбойниковъ. Зерно было засыпано въ ригу, а красный товаръ раздѣлили на двѣ части – одна пошла въ запасъ, а другую по дуванили, или подѣлили поровну между всѣми. «Дуванъ поравенный» – обычай разбойниковъ низовья, конечно, былъ ровный всѣмъ, въ томъ смыслѣ, что каждый членъ шайки съ согласія и суда товарищей, атамана и эсаула получалъ часть, смотря по своимъ заслугамъ, храбрости и степени личнаго участія въ грабежѣ. Такимъ образомъ теперь Малина, Черный и Ефремычъ получили гораздо больше, чѣмъ татаринъ Мустафа или Кипрусъ; первые отличились при взятіи бѣляны; вторые только не отставали. Ванька Лысый, въ качествѣ пострадавшаго, какъ раненый, получилъ столько же, сколько и Малина. Калмыки и разная другая татарва, которая ничѣмъ себя, какъ и всегда, не заявила, получили понемногу. Часть атамана и эсаула была извѣстна заранѣе – половина всей добычи, раздѣленная на четыре части, изъ которой атаманъ получалъ три.
Но Устя и Орликъ, за что ихъ и любили, этимъ правомъ не пользовались, а брали себѣ что-нибудь, немного, что приглянулось.
На этотъ разъ Устя взяла себѣ только маленькій красивый и острый кинжалъ, да двѣ книжицы, что нашлись нежданно у купца въ сундукѣ: псалтырь и книга съ заглавіемъ: «Арапетъ, или сказаніе о послѣднихъ днѣхъ и преставленіи свѣта». Орликъ взялъ себѣ ружье, ремень съ насѣчкой и красивый тулупчикъ съ убитаго на бѣлянѣ молодца, что былъ родственникомъ и приказчикомъ купца Душкина. Всѣ молодцы получили холсты, кумачу и ситцу на штаны и рубахи, кто больше, кто меньше. Ружья, топоры, вилы, ножи, порохъ и свинецъ – все было, конечно, взято къ атаману въ запасъ про всѣхъ. Хлѣба появилось вдоволь, крупы стали выдавать всѣмъ въ двойной пропорціи.
– Масляница! говорилось повсюду. – Взыскалъ насъ Господь послѣ голодухи.
– Эхъ, обида, не нашлось на бѣлянѣ вина. Бочекъ бы всего пять! жалѣлъ Малина, а пуще всѣхъ растрига-дьяконъ, прозвищемъ Саврасъ, который былъ горькій пьяница.
Одинъ боченокъ вина, найденный у купца, пошелъ въ обиходъ къ атаману, но не ему, а для того, чтобы знахарь Черный настоялъ его зельемъ для раненыхъ и больныхъ.
Черный ходилъ теперь за раненымъ Лысымъ и обѣщалъ живо вылѣчить добряка калужанина, если онъ только не помретъ.
Лысый сильно страдалъ отъ раны въ грудь на вылетъ, и первые дни лежалъ даже въ бреду и безъ памяти, но затѣмъ онъ сталъ, видимо, поправляться и только еще пуще началъ хрипѣть и пришепетывать.
Человѣкъ пять батраковъ съ бѣляны поступили охотой въ шайку, – что случалось часто. Остальныхъ здоровыхъ и раненыхъ молодцовъ, а вмѣстѣ съ ними, разумѣется, и бабъ, которыхъ везъ купецъ ряжеными, отпустили на всѣ четыре стороны.
Убитыхъ своихъ и купецкихъ похоронили въ общей ямѣ и крестъ поставили. Купца Душкина, несмотря на ропотъ многихъ молодцовъ, Орликъ самъ проводилъ верстъ за десять отъ Устинова Яра и сказалъ:
– Ну, дери, да и не оглядывайся. Не поминай насъ лихомъ. Быть бы тебѣ въ водѣ или на деревѣ, если бы не атаманъ нашъ сердобольный. А въ другой разъ не ѣзди въ нашу сторону.
II
Итакъ, сыто и весело стало въ притонѣ разбойниковъ; даже Малина былъ въ угарѣ и молодцамъ по вечерамъ разсказывалъ послѣ ужина разныя свои похожденія въ Сибири.
Но Устя и Орликъ уже тревожились…
Приходилъ мальчуганъ, посланный отъ дяди Хлуда изъ Камышина, съ требованіемъ, чтобы кто-нибудь изъ шайки поумнѣе, не медля ни мало, навѣдался въ городъ къ нему, ради передачи и объясненія «самонужнѣйшаго и самоважнѣйшаго дѣла».
Атаманъ тотчасъ же отрядилъ, конечно, Ваньку Чернаго и теперь нетерпѣливо ждалъ его возвращенія.
– Что это за дѣло будетъ? спрашивала Устя раза по три въ день у своего эсаула.
Орликъ повторялъ одно:
– Дѣло худое; зря Хлудъ не пошлетъ.
– А Петрыня все нѣту. Сгинулъ! говорилъ атаманъ.
– Проявится, небось, шутилъ Орликъ. Только это будетъ въ послѣдній разъ; надо его похерить, хочешь не хочешь.
Наконецъ, однажды въ сумерки, Устя, сидя у себя въ горницѣ и разбирая по складамъ свою чудесную книжку: «Арапетъ», услыхала внизу голосъ Ефремыча.
– Ахъ, лядащій… Откуда? Ну, будетъ тебѣ отъ атамана. Постой на часъ!
– За что? За то, что чуть подъ плети не угодилъ! отвѣчалъ знакомый голосъ.
Устя сразу поднялась и пошла къ лѣстницѣ на встрѣчу пришедшему.
Это былъ Петрынь.
– Ишь, щенокъ поганый, разжирѣлъ!.. бранилась внизу Ордунья. – Кабы въ острогѣ сидѣлъ, такъ рыло бы у тебя повысохло, а вишь, какой – словно котъ съ масляницы…
– Петрынь! крикнула Устя.
По лѣстницѣ поднялся и вошелъ молодой малый, худощавый, но высокій и довольно красивый.
– Здорово, Устя… заговорилъ онъ вкрадчиво и льстиво, небось, вы тутъ положили, что я нарѣзался и сгибъ; анъ вотъ я.
Устя, не двигаясь, молчала и смотрѣла ему прямо въ глаза испытующимъ взглядомъ, упорнымъ и строгимъ. Брови ея сомкнулись на переносицѣ, поднялись высоко въ вискахъ, а глаза, какъ два луча, свѣтились, упираясь въ улыбающееся, притворное лицо вошедшаго.
– Рыло въ пуху! подумала дѣвушка, сразу увидя и прочитавъ въ лицѣ парня обманъ, игру и неумѣло скрываемое смущеніе.
– Иди, сухо вымолвила она и, повернувшись, пошла впередъ. Петрынь послѣдовалъ за ней. Глаза его, глядѣвшіе теперь въ спину идущаго впереди атамана, на одно мгновенье будто вспыхнули не то гнѣвомъ, не то злорадствомъ; но когда Устя сѣла на свое мѣсто у стола, а Петрынь опустился тоже на скамью между столомъ и окномъ, лицо его снова ухмылялось.
– Ужъ и радъ я, что вернулъ. Что было-то со мной, Устя; диву дашься, какъ разскажу все.
– Диво дивомъ, а судъ судомъ! отрѣзалъ атаманъ.
– Что судъ? Ты послушай; не за что судить; я въ острогѣ былъ, чуть было подъ плети не угодилъ.
– Гдѣ? Въ Камышинѣ? умышленно спросила Устя равнодушнымъ голосомъ, вызывая его на ложь.
– Нѣтъ. Гдѣ? Какой тебѣ Камышинъ?
– Гдѣ-жъ ты былъ?
– Въ Саратовѣ, въ самомъ. Я къ тебѣ посланца вѣдь гонялъ оттуда. Нешто посланецъ не бывалъ въ Ярѣ отъ меня?
– Нѣтъ.
– Скажи на милость, обманулъ; я вѣдь ему два рубля далъ. Ахъ, мошенникъ! Такъ ты въ неизвѣстности обо мнѣ все время была?
– Былъ! рѣзко и сердито выговорила Устя.
Петрынь мгновенье молчалъ и глядѣлъ удивленно, не понимая гнѣва, но затѣмъ онъ вспомнилъ и спохватился:
– Ахъ, прости, атаманъ.
– Такъ наболтался по свѣту, что ужъ и память отшибло! строго выговорила Устя.
– Прости, и то правда. Давно не видалъ, давно бесѣдовать не приходилось, вотъ и сталъ я путать. Такъ ты въ неизвѣстности былъ, гдѣ я?
– Вѣстимо. Я думалъ, ты въ Камышинѣ.
– Я и пошелъ тогда въ Камышинъ, но на дорогѣ повстрѣчалъ молодца-коробейника. Покажись мнѣ у него мѣшокъ съ добромъ – я на него…
– Грабить! усмѣхнулась Устя, – такъ я и повѣрилъ.
– А что же? отчего?
– Ты! Въ первый разъ отъ роду. Похоже…
– Что-жъ, что въ первый… Ты же, да и всѣ вы меня все хаили, что я добычи никогда не доставлю. Вотъ я и порѣшилъ, когда будетъ случай… Вѣдь тоже обидно, родная, слушать всякія…
– Опять? воскликнула Устя внѣ себя, поднявшись съ мѣста.
– Прости, атаманъ! взмолился Петрынь.
Устя сѣла и выговорила гнѣвно:
– По третьему разу я тебя въ свой чуланъ на три дня запру.
– Прости, атаманъ – отвычка.
– А мнѣ-то что-жъ? грозно произнесла Устя. – Ты при народѣ брякнешь: «родная» либо «голубушка»; лучше тебя ухлопать до бѣды.
– Не буду, ни единаго разу не обмолвлюсь. Я объ тебѣ все въ мысляхъ въ острогѣ, тебя по женскому поминалъ, – вотъ и срывается. Прости, ни единаго больше не обмолвлюсь.
– Ладно. Вотъ увидимъ. Ошибешься не взыщи, сказала Устя спокойно, но холодно.
– Я и самъ не пойму атаманъ… какъ это? Никогда прежде не бывало со мной, жалобно молвилъ Петрынь.
– Ну, разсказывай… Какъ вмѣсто Камышина въ Саратовъ попалъ… Ближній свѣтъ вѣдь! презрительно и отчасти съ горечью разсмѣялась Устя, начинавшая вполнѣ вѣрить подозрѣніямъ Орлика и Хлуда.
Петрынь передалъ длинное повѣствованье, видимо, приготовленное и заученое. Молодецъ, будто бы имъ встрѣченный, оказался не коробейникъ, а тоже разбойникъ. Они побились, но ни тотъ, ни другой не одолѣли, и они помирились. Разбойникъ предложилъ Петрыню выгодное дѣло: вмѣстѣ ограбить церковь въ богатомъ селѣ Измайловѣ, куда онъ шелъ. Село это выше Устинова Яра на Волгѣ, лишь въ ста верстахъ отъ Саратова. Петрынь, будто бы ради того же намѣренія отличиться, согласился, думая сбыть продажей всякую золотую и серебряную утварь въ Саратовѣ и принести Устѣ разные подарки… Дошли они и церковь ограбили благополучно, но въ городъ не попали, а были настигнуты и захвачены мужиками на дорогѣ, а затѣмъ доставлены въ острогъ.
– Село Измайлово знаю, прервала Устя рѣчь парня, – на рѣчкѣ Холодушкѣ. Знаю. Богатое село.
– Богатое. Страсть.
– Только вотъ что, Петрынь, сурово вымолвила Устя, – тамъ храма нѣту.
– Какъ нѣту… проговорилъ тотъ, слегка смущаясь.
– Онъ сгорѣлъ объ прошлую зиму! оттягивая слова, произнесла Устя, строго глядя ему въ лицо.
– Что ты, Богъ съ тобой… я же… я же видѣлъ…
– Нѣтъ, ты не видалъ!! Не бреши попусту.
Наступило молчаніе.
– Ну, Петрынь, что-жь? На этомъ всему и конецъ?
– Что же тебѣ?
– Правды я отъ тебя не добьюсь, гдѣ ты былъ и что дѣлалъ, какой у тебя умыселъ, воровской или же такъ – одно баловство со зла на меня? Ничего не скажешь?
– Я же тебѣ все повѣдалъ, а ты не вѣришь, сказалъ Петрынь заискивающимъ и жалобнымъ голосомъ.
– Ладно, такъ и знать будемъ! холодно произнесла Устя, будто отрѣзала, будто безповоротно рѣшила что-то на умѣ относительно молодца.
Петрынь понялъ этотъ оттѣнокъ голоса атамана.
– Побойся Бога, Устя. Что-же я то… чѣмъ я виноватъ; всѣ молодцы у тебя отлучаются и пропадаютъ бывало по три мѣсяца, и имъ за это ничего, а я вотъ…
– Ладно, говорю, буде! Скажи только мнѣ: теперь-то ты что дѣлать хочешь?
– Ничего, странно произнесъ Петрынь.
– Не собираешься опять въ Камышинъ, либо въ Саратовъ? ухмыльнулся атаманъ ядовито.
Петрынь смутился отъ взгляда и голоса атамана и пробормоталъ:
– Зачѣмъ? Куда? Зачѣмъ мнѣ…
– То-то. Коли отлучишься безъ спросу, то знай, пошлю Малину въ догонку, чтобы онъ тебя на дорогѣ пугаломъ положилъ.
Петрынь зналъ эту воровскую поговорку: убить путника и зарыть около дороги, послѣ чего народъ всегда этого мѣста боится и обходитъ крестясь.
– Спасибо. Не придется вамъ меня похерить – не за что; все напраслину я терплю.
– Ну, теперь ступай…
Петрынь вышелъ отъ атамана и, лукаво усмѣхаясь, спустился внизъ по лѣстницѣ.
Онъ отправился въ хату, гдѣ лежалъ раненый Лысый. Сначала Петрынь, какъ другъ и товарищъ Усти, жилъ внизу дома атамана, но затѣмъ, когда проявился новый эсаулъ Орликъ, и Устя стала пренебрежительнѣе относиться къ нему, то начались частыя ссоры между ними, и однажды, въ минуту нетерпѣнія, она приказала молодцу уйти жить въ какуюлибо изъ хатъ въ поселкѣ. Петрынь поселился одинъ въ хатѣ на краю Яра, а затѣмъ въ нему же помѣстили и Лысаго.
Появленіе Петрыня въ Ярѣ, послѣ долгаго отсутствія, облетѣло поселокъ тотчасъ. Узналъ объ этомъ и клейменый каторжникъ.
– Добро пожаловать! усмѣхнулся гнусливо Малина. – Не зналъ я – обида, что бѣляну мы разгромимъ и ситцу раздобудемъ, а то бы не уговорился съ Чернымъ на рубахи. Надо бы на однѣ гривны уговоръ вести. Обмахнулся, нечего дѣлать. Ну, будутъ двѣ лишнія рубахи про запасъ лежать, якобы у дѣвки на приданое лежатъ. А глупъ парень. Ну, зачѣмъ пришелъ… Напакостилъ въ городѣ, и сиди тамъ. А онъ теперь сюда самъ въ руки полѣзъ. Дурень. И волкъ не жретъ овцу, гдѣ зарѣзалъ, а уходитъ.
III
Въ ту же ночь отчаянные вопли всполошили весь поселокъ. Привыкли устинцы и самъ атаманъ слышать иногда крики среди ночи, когда подерутся двое и полѣзутъ на ножи, но все-таки на этотъ разъ многіе повскакали съ просонья на улицу; самъ атаманъ проснулся и сѣлъ на кровати.
– Петрынь? Его будто голосъ! подумала Устя.
Дѣйствительно, вопилъ на весь поселокъ никто иной, какъ Петрынь.
Долго въ эту ночь лукавый малый не смыкалъ глазъ отъ сумятицы на душѣ, отъ дурныхъ предчувствій, отъ боязни того обстоятельства, что атаманъ не повѣрилъ его сказкѣ объ ограбленіи храма и пребываніи въ острогѣ. Петрыня мучилъ вопросъ, что будетъ съ нимъ, что дѣлать ему: оставаться ему нѣсколько дней въ Устиномъ Ярѣ или тотчасъ бѣжать отъ бѣды въ тотъ же Саратовъ. Онъ явился теперь въ надеждѣ провести еще ловчѣе атамана и шайку, чтобы исполнить затѣмъ молодцоватѣе свою ехидную, давно задуманную месть.
– А коли бѣжать тотчасъ – не то ужъ будетъ, думалось ему. Однако послѣ колебаній Петрынь все-таки порѣшилъ на умѣ встать и тотчасъ же, выйдя изъ хаты, бѣжать изъ Яра, не дожидаясь утра.
– Если Малина за мной приставленъ тайкомъ отъ атамана сторожить меня – избави Богъ.
Эта мысль остановила его, и въ этомъ волненіи ему не спалось; къ тому же рядомъ съ нимъ все вздыхалъ и охалъ часто раненый Ванька Лысый.
Вдругъ среди ночи Петрыню почудилось, что кто то пробрался мимо окна его хаты, будто ползкомъ по землѣ. Онъ прислушался и различилъ осторожный шорохъ за дверьми. Кто станетъ соблюдать эту осторожность съ доброю цѣлью? невольно подумалось Петрыню. Или же просто предчувствіе повѣяло ему холодомъ на сердце!.. Такъ или иначе, но Петрынь вскочилъ со своей лавки и среди темноты горницы переползъ въ уголъ за печку.
Дверь тотчасъ же отворилась, кто-то просунулся въ горницу и замеръ, прислушиваясь… По особому сиповатому и свистящему дыханію, Петрынь отгадалъ сразу, кто явился среди ночи въ хату; клейменый каторжникъ, одинъ, дышалъ и сопѣлъ съ этимъ присвистомъ въ рваныя ноздри.
Петрынь затрясся всѣмъ тѣломъ, прижимаясь въ углѣ хаты.
– Атаманъ прислалъ умертвить! подумалъ онъ.
Малина тихо двинулся и началъ шарить въ темнотѣ…
Лежащій Ванька Лысый попалъ ему подъ руки, и онъ умышленно ткнулъ его… Лысый простоналъ и повернулся.
Малина, очевидно, узналъ голосъ раненаго и двинулся дальше… Руки его попали на скамью, съ которой соскочилъ Петрынь.
– Ахъ, дьяволъ, теплая!.. громко выговорилъ Малина и шагнулъ на средину горницы, будто готовый ловить бѣглеца. Въ ту же минуту онъ выскочилъ вонъ изъ горницы, сообразивъ, что Петрынь на дорогѣ около хаты. Парень, полумертвый отъ страха, не зналъ, что дѣлать; зубы его стучали, какъ отъ холода, а между тѣмъ потъ выступилъ на лбу.
– Что дѣлать? будто не онъ самъ думалъ, а около его уха все спрашивалъ кто-то посторонній. Понявъ, что каторжникъ снова вернется съ улицы въ хату и накроетъ его въ углѣ,– онъ, обождавъ мгновенье, перешелъ къ двери и прислушался; въ нѣсколькихъ шагахъ, за плетнемъ, слышался гнусливый голосъ Малины.
– Щенокъ поганый, почуялъ и удралъ изъ подъ носу! Ахъ, щенокъ!
Петрынь рѣшился и, надѣясь, что Малина не увидитъ его за кустами и плетнемъ, – выскочилъ на улицу и пустился бѣжать. Не примѣтить бы, конечно, сибирному бѣгущаго среди ночи, да еще и босикомъ, но на бѣду Петрыня, выскочивъ опрометью, онъ спугнулъ у самаго порога спавшую курицу. Птица шаркнула изъ своей ямки, бросилась и закудахтала, какъ если бы ее рѣзали… Малина кинулся къ хатѣ и увидѣлъ среди кустовъ мчащуюся фигуру парня. Не стерпѣлъ неудачи звѣрь и заоралъ дико, бросаясь со всѣхъ ногъ въ догонку.
– А-а, лядащій, почуялъ! Врешь… И я блохой прыгать умѣю.
И оба полетѣли по поселку… Малина машистыми шагами и прыжками началъ настигать парня, а Петрынь сталъ на бѣгу орать съ отчаянья на весь Устинъ Яръ.
Оставалось шаговъ десять каторжнику, чтобы совсѣмъ настигнуть парня и съ маху – какъ онъ хотѣлъ теперь отъ злобы – всадить ему въ спину длинный и отточенный ножъ, который онъ стиснулъ въ кулакѣ.
Но на счастье Петрыня, уже слышавшаго на бѣгу сиповатое дыханіе каторжника за самой спиной, – вдругъ что-то грузно шлепнулось объ землю и покатилось за нимъ, зашуршавъ по дорогѣ. Малина кувырнулся и съ ругательствами не сразу поднялся на ноги. Это спасло Петрыня.
Споткнувшись на что-то въ темнотѣ, Малина ударился грудью объ пенекъ и расшибся такъ, что другой бы не сразу и на ноги всталъ, а полежалъ бы, да поохалъ съ полчаса на землѣ.
Однако каторжникъ не продолжалъ своей травли, а остановился и засопѣлъ сильнѣе и отъ ушиба, и отъ досады.
– Добро, поскудный, до завтрева; ты не изъ журавлей – въ небо не улетишь, забормоталъ онъ и двинулся назадъ по направленію къ своей хибаркѣ, которая была въ другой сторонѣ.
Петрынь, ошалѣвшій, уже не чуя за собой погони и понявшій, что Малина кувырнулся со всего маху, – все-таки бѣжалъ, какъ заяцъ, къ дому атамана и съ перепуга еще раза два визгливо прооралъ среди ночного безмолвья и сна.
– Ишь, заливается! Кукуреку-у-у! разсмѣялся Малина, уже медленно шагая назадъ домой, саженяхъ въ двухъ-стахъ отъ парня.
Когда Петрынь прибѣжалъ къ крыльцу атамана, Ефремычъ былъ уже на ногахъ.
– Чего орешь, полуночникъ?
Петрынь проскочилъ мимо старика въ кухню и заперся и засовъ. Затѣмъ въ темнотѣ онъ повалилъ что-то, и грохотъ поднялъ на ноги и старую Однозубу, которая съ-просонья нчала вопить:
– Ай, пожаръ; ай, горимъ; ай, Мати Божья; ай, свѣтики, помогите…
Ефремычъ ругался и ломился въ запертую дверь, такъ какъ ему съ-просонья показалась штука Петрыня обидною. Петрынь хрипѣлъ и не могъ духъ перевести и все двигался и елозилъ въ темнотѣ, зацѣпляя за все и роняя на полъ то одно, то другое.
Наконецъ атаманъ появился внизу.
– Отворяй сейчасъ, Петрынь! раздался его строгій приказъ, и Петрынь, найдя съ трудомъ засовъ, отворилъ дверь.
– Ой, навожденье, Господи Іисусе, помилуй. Крестная сила, оборони! вопила Однозуба.
– Молчи, старый чортъ! крикнулъ атаманъ; огня давай!
Скоро освѣтилась кухня, но не скоро объяснилъ Петрынь въ чемъ дѣло, такъ какъ онъ началъ съ того, что повалился Устѣ въ ноги, моля о пощадѣ.
– Зачѣмъ подослалъ окаяннаго? Что я тебѣ сдѣлалъ? Лучше изъ своихъ рукъ убей! молился Петрынь, заливаясь слезами. – Отпусти меня на свободу; я уйду и во вѣки ты обо мнѣ не услышишь.
Наконецъ, унявъ Петрыня и заставивъ себѣ все объяснить какъ слѣдуетъ, Устя насупилась:
– Ладно, завтра разсужу самовольничанье Малины; а теперь иди, ложись на ночь у лѣстницы.
Петрынь, обрадованный, поднялся за атаманомъ наверхъ и легъ въ первой горницѣ на полу.
– Стало, атаманъ не гнѣвается! думалъ онъ; сибирный самъ надумалъ. Но зачѣмъ? чего ему нужно? деньги, полагалъ, найдутся на мнѣ.
