Текст книги "Атаман Устя"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
XXIV
Не прошло двухъ недѣль, какъ гость московскій исполнилъ свою угрозу. Дѣйствительно, былъ ли онъ безъ ума, безъ памяти отъ дѣвушки, или просто привыкъ столичный затѣйникъ исполнять всѣ свои прихоти, но дѣло въ томъ, что, отъѣхавъ верстъ за пятьдесятъ, онъ остановился въ одной станицѣ и рѣшилъ дальше не ѣхать.
Однажды, въ глухую и темную ночь, когда все небо заволокло тучами, завывалъ и гудѣлъ вѣтеръ и частилъ осенній дождь – на домъ священника напала вооруженная ватага людей… Головорѣзы явились и забрались въ домъ тихо и осторожно. Собаки не лаяли, ворота и двери отворились какъ волшебствомъ, – все было, видно, заранѣе налажено и пристроено. Священникъ, который спалъ, не успѣлъ и пальцемъ двинуть, какъ его въ кровати связали и привязали. Дѣвушку, несмотря на сопротивленье, повалили, скрутили и, заткнувъ ротъ, вынесли на улицу, положили въ экипажъ и махнули отъ крыльца во весь опоръ.
Скоро въ степи ихъ и слѣдъ простылъ. Отца Ѳеодора нашли и освободили только лишь по утру; онъ былъ безъ сознанія, и его насилу привели въ чувство. Съ перепугу и предчувствія горя отъ случая съ дочерью, онъ какъ-то осунулся весь и едва двигался, едва шевелилъ языкомъ.
Казаки, вся станица клялись и божились, крестясь на храмъ Божій, что они разыщутъ и привезутъ Устю, хотя бы пришлось лазать на дно морское. Съ десятокъ молодцовъ тотчасъ поскакали въ разныя стороны на развѣдки и поиски похищенной силкомъ дѣвушки. Но чрезъ три дня красноярская казачка по рожденью и кабардинка по своей природѣ – сама прискакала на конѣ въ станицу и вихремъ подлетѣла къ своему дому.
– Что батюшка? Живъ-ли? Что онъ? вскрикнула она, увидѣвъ двухъ женщинъ.
Отецъ Ѳеодоръ былъ въ томъ же полномъ состояніи разслабленія, но, услыша дорогой голосъ, ожилъ сразу…
– Устя! Устинька! воскликнулъ онъ и даже поднялся самъ съ постели.
Долго обнимала и цѣловала дѣвушка отца и ласкала на всѣ лады.
Священникъ все глядѣлъ ей въ глаза и все хотѣлъ будто разгадать что-то, не спрашивая словами.
– Ничего со мной не приключилось худого, дорогой мой! сказала Устя. Гдѣ имъ со мной было управляться!
– Какъ же тебя отпустили, прозѣвали? Секретарь-то…
– Онъ, батюшка, на томъ свѣтѣ!
– Какъ?!
– Я его запорола ножемъ!
– Устя! вскрикнулъ отецъ Ѳеодоръ, – Господи помилуй!!
– Что-жъ было дѣлать, батюшка. Либо мнѣ была погибель, либо приходилось убить, себя обороняя. Хотѣли бы вы, чтобы я загибла?
– Что-жъ теперь будетъ съ нами?
– Не знаю!.. Но одно знаю, что мы вмѣстѣ будемъ; хоть и худо, да вмѣстѣ, а не въ разлукѣ.
– Тебя судить будутъ, въ Сибирь угонятъ…
– Вы за мной пойдете, или бѣжимъ загодя…
– Куда же намъ бѣжать, родная… Я еле дышу; уходи ты отъ суда московскаго, уходи одна…
– Нѣтъ, безъ васъ я никуда не пойду! рѣшила Устя:– будь, что будетъ.
На станицѣ всѣ казаки тоже перепугались; шутка ли – съ Москвой тягаться.
Не прошло трехъ дней, какъ войсковое начальство, встревоженное происшествіемъ, поднялось на ноги. Убійство столичнаго секретаря было дѣло нешуточное. Какія причины побудили молоденькую казачку зарѣзать чиновника и богатаго московскаго барина – стало дѣломъ второстепеннымъ. Виноватъ онъ, да вѣдь и мертвъ! Разумѣется, худое дозволилъ себя чиновникъ съ казачкой, а именно ночное разбойное похищенье и неудавшееся насиліе, такъ за то онъ и люто отвѣтилъ, былъ ею умерщвленъ; стало быть, теперь оставалось только судить убійцу.
Будь секретарь живъ, а казачка опозорена – то была бы права и ступай въ Москву съ жалобой просить на него суда и расправы у царицы, а распорядилась сама, защищаясь отъ его козней – теперь иди къ отвѣту.
Такъ разсудилъ войсковой старшина.
Попова дочь и казачка красноярская Устинья Ѳедоровна, по приказу правленія войска Донскаго, была арестована и съ конвойными казаками доставлена на арбѣ въ Ростовъ… Послѣ увоза дочери, священникъ затихъ, не то живъ, не то нѣтъ…
Дѣвушку временно засадили въ городскую тюрьму и стали ждать указа изъ Москвы – что повелятъ изъ столицы учинить съ убійцей? Какъ и гдѣ казнить, и куда сослать, коли вынесетъ плети?
Долго ждали отвѣтнаго указа изъ станицы.
Между тѣмъ въ острогѣ, гдѣ сидѣла Устя, нашлись всякіе молодцы, и старые и малые, и со всѣхъ концовъ міра, и душегубы, и безвинно попавшіе подъ судъ людской.
Одинъ изъ заключенныхъ былъ разбойникъ съ Волги, молодой и простодушный малый, красивый и ласковый, по имени Стенька, но котораго всѣ острожники звали «попадья». Это ли прозвище, или его добрый нравъ и сразу оказанное вниманіе и ласки ко вновь заключенному, но Устя быстро подружилась съ Стенькой. Ему одному разсказала она все свое приключенье и объявила, что хочетъ, во что бы то ни стало, бѣжать, не дожидаясь наказанія, котораго ей, конечно, и перенести было бы не въ мочь.
– Ужъ лучше смерть, чѣмъ на площади истязаніе; да и за что? думалось ей: была бы виновата – иное дѣло; а тутъ вѣдь она только себя защищала отъ изверга.
Стенька вызвался подговорить еще двухъ человѣкъ, часто ужъ сидѣвшихъ въ острогахъ и много разъ бѣгавшихъ. Вскорѣ общій уговоръ четырехъ человѣкъ былъ приведенъ въ исполненіе легче, чѣмъ они сами драли и могли надѣяться.
Устя, переодѣтая парнемъ-казакомъ, очутилась на волѣ. Но какъ добраться домой верстъ за двѣсти и что потомъ дѣлать съ собой? Дѣвушка думала только о первомъ дѣлѣ… Первое – повидаться съ отцомъ! а тамъ послѣ – что Богъ дастъ! Два дня Устя съ Стенькой бродили вмѣстѣ въ степи, на третій день Стенька на лугахъ Дона угналъ изъ какого-то табра отличнаго коня и представилъ его казачкѣ, скрывавшейся въ оврагѣ.
– На вотъ! сказалъ онъ;– одна мнѣ обида, дѣвушка; не увижусь я больше съ тобой.
Голосъ молодца былъ такой, что Устѣ за сердце схватило.
Первый разъ въ жизни молодой парень былъ ей по душѣ… Было въ ней что-то къ нему – чему имени она не знала и не могла назвать, не могла уяснить… Устя вздохнула и вымолвила:
– Буду тебя помнить, Стенька.
– Спасибо.
– Коли случишься около красноярской станицы, знай, что я тебя въ домѣ родителя укрою хоть на мѣсяцъ.
Стенька усмѣхнулся грустно и тряхнулъ головой.
– Эхъ, дѣвушка, да сама-то ты, нешто ты обѣленная домой ѣдешь, вѣдь и тебѣ на дому ужъ не житье; а ты лучше, себя упасая, приходи къ намъ на Волгу… тамъ жить можно; разбойныхъ шаекъ много, иди въ любую; есть и душегубы, а много тоже такого народу, что вотъ мы съ тобой, знать несчастненькіе, безъ вины виноватые.
Друзья разстались. Почти съ грустью простилась Устя съ острожнымъ пріятелемъ.
Живо, молодцомъ, а не дѣвицей долетѣла Устя домой, скача по полсотни верстъ въ день и ночуя въ степи, гдѣ случится.
Но не радостенъ былъ ея пріѣздъ; домъ былъ заколоченъ досками. Слѣзла казачка съ коня у крыльца родимаго жилища, да и сѣла тутъ на землю, положивъ голову на руки… она поняла, почуяла.
Собралась вокругъ нея кучка своихъ станичниковъ и не сразу признала Устю въ мужскомъ платьѣ; отъ нихъ узнала она то, что почуяла сердцемъ.
Отецъ Ѳеодоръ, тихо пролежавъ въ забытьѣ, скончался, будто заснулъ, чрезъ недѣли двѣ послѣ ея арестованія. Устя была сирота, одна на свѣтѣ, подъ судомъ, бѣглянка изъ острога и безъ пристанища, безъ хлѣба.
Придя въ себя, Устя тихо пошла прямо на станичное кладбище и, упавъ около свѣжей могилы священника, долго лежала безъ памяти.
Въ сумерки пришелъ станичный старшина, увелъ дѣвушку къ себѣ, накормилъ, а жена его уложила ее спать…
Дѣвушка была сама не своя… Все въ ней было будто смято, избито, надорвано, а съ глубины души подымалась и росла, будто какая буря, гроза… Это злоба подымалась на все: на судьбу злую, на людей, на весь міръ Божій. Она лежала не двигаясь и открывъ сверкавшіе глаза, а между тѣмъ будто не вполнѣ сознавала окружающее и все, съ ней случившееся.
Наконецъ усталость взяла верхъ, и она заснула…
На утро старшина позвалъ дѣвушку къ себѣ на бесѣду и объяснилъ ей, что она не можетъ оставаться на станицѣ, что ее опять возьмутъ, опять увезутъ въ острогъ и еще хуже и строже судить будутъ. Добрый человѣкъ передалъ ей около ста рублей, найденныхъ въ вещахъ покойнаго священника, и посовѣтовалъ бѣжать. Куда? – Да куда глаза глядятъ!
Устя молча взяла деньги, молча сѣла опять на своего краденаго коня и тихо выѣхала изъ станицы. Многіе видѣли ряженаго молодого казака, провожали глазами, вздыхали, но никто не спросилъ, куда горемыка отправляется; вѣстимо, куда глаза глядятъ, отъ людей на всѣ четыре стороны. И очутилась красавица-казачка тамъ, гдѣ всѣ судьбой обойденные сходились со всѣхъ краевъ – на Волгѣ.
Много наслушалась она всякихъ разсказовъ пріятеля Стеньки о житьѣ-бытьѣ на низовьѣ и о понизовой вольницѣ, голытьбѣ-сволокѣ всесвѣтной. Недолго плутала казачка верхомъ по пустыннымъ мѣстамъ. Однажды, ввечеру, налетѣли на проѣзжаго молодого казака двое душегубовъ, но парень, назвавшись бѣжавшимъ съ родной стороны донцемъ Устиномъ, самъ отдался имъ въ руки и велѣлъ себя вести къ атаману – охотникомъ поступить въ шайку.
Ничего казакъ о себѣ сказать и пояснить не желалъ, но атаманъ, богатырь лѣтъ подъ пятьдесятъ, по имени Тарасъ, не сталъ и пытать парня-охотника, а принялъ въ число своихъ молодцовъ-головорѣзовъ. Но человѣкъ бывалый и много видѣвшій на вѣку – Тарасъ тотчасъ понялъ, что за человѣкъ вновь поступившій охотникъ. Съ перваго же дня Устинъ поселился въ хатѣ самого атамана и съ нимъ рядомъ за столъ сѣлъ ужинать, вмѣстѣ съ эсауломъ Гвоздемъ и съ сыномъ атамана Петромъ, или Петрынемъ, какъ его звалъ отецъ.
– Устинъ, такъ Устинъ, парень, такъ и парень! Что намъ? сказалъ атаманъ Тарасъ и никому не повѣдалъ своей догадки.
Полгода прошло, и время будто взяло свое.
Устя повеселѣла и живо привыкла къ мужскому обороту рѣчи и безъ ошибки говорила: «я сказалъ, я видѣлъ, я думалъ»…
XXV
Молодецъ Устя сталъ не хуже другихъ молодцовъ, а въ двухъ битвахъ при разбоѣ показалъ себѣ удалѣе многихъ. Во второй битвѣ при разгромѣ расшивы на Волгѣ даже наскочилъ подъ шашку и былъ раненъ въ голову: но за время болѣзни, лѣченія отъ раны, много новаго опять пережилося. Атаманъ Тарасъ, человѣкъ удивительный, совсѣмъ непонятный для всѣхъ, даже и для умной Усти, загадочный и темный человѣкъ, ухаживалъ за раненымъ, какъ мать родная, не отходя ни на шагъ, и наконецъ однажды объявился:
– Устя, что намъ таиться… заговорилъ онъ ласково: – давай все выложимъ, какъ на ладони. Я помѣщикъ, дворянинъ изъ-подъ Курска; ушелъ изъ-за убійства, во гнѣвѣ, своей жены и ребенка, прижитаго не со мной, а съ моимъ же холопомъ крѣпостнымъ; здѣсь я опять прижилъ сына Петра отъ вольной жонки, которая давно померла, и вотъ двадцать лѣтъ живу съ Петрынемъ и атаманствую на Волгѣ, на Камѣ, на Бѣлой и Чусовой и гдѣ придется. Разъ были мы съ Петрынькой и въ острогѣ казанскомъ, да ушли, какъ водится… и опять загуляли. Скажи и ты. Видишь, я тебѣ не чужой человѣкъ, люблю тебя, ровно какъ сына родного.
– Мнѣ сказаться, откуда я пришелъ и что натворилъ – нельзя! отвѣчала Устя.
– Малое дитя, неразумное, да неужто же ты мнишь, что мнѣ глаза ты отвела своей одеждой? Я съ перваго дня зналъ и видѣлъ, что ты не парень, а дѣвица, да и красавица-дѣвица. И Петрынь тоже давно это знаетъ, но положили мы молчать и другихъ молодцовъ въ оборонѣ держать – тебѣ же въ помощь. Хочешь за парня прослыть, ну, и пускай.
Устя удивилась; она думала, что никто ея тайны не разгадалъ.
– Разумница ты удивительная, сказалъ Тарасъ, – видно, на всякаго мудреца много еще простоты. Ты вотъ что птица-тетеревъ или бакланъ: уткнетъ голову въ мохъ или въ камышъ, зажмурится и думаетъ, что и его не видно. Наши молодцы, вѣстимо, не догадались, имъ не до того; сказываютъ только и дивятся, что ты парень худощавъ, съ малыми руками да ногами. И порѣшили они, что ты дворянскаго происхожденія.
Устя созналась, конечно, во всемъ и подробно, искренно разсказала атаману всю свою злую судьбу.
– Бываетъ и хуже, родная, рѣшилъ Тарасъ:– моя судьба хуже. Каково было мнѣ убить жену, убить неповиннаго младенца, бросить помѣстье и крѣпостныхъ людей, и довольную, сытую и веселую жизнь и итти въ разбойники; а не могъ себя обуздать, не могъ стерпѣть. Молодъ былъ, да и жену крѣпко любилъ; а она меня промѣняла на моего же доѣзжачаго, на псаря, только за то, что онъ смазливъ былъ да пѣсни хорошо пѣлъ ей. А ребенка малаго погубилъ ужъ не во гнѣвъ на него. Чѣмъ онъ повиненъ! А нельзя было иначе: не оставайся послѣ моего уходу незаконный наслѣдникъ, холопье отродье, да съ моимъ именемъ дворянскимъ, да владѣльцемъ всего моего имущества, когда у меня братъ родной и племянники законные были. О правдѣ людской надо было подумать. Ну, теперь они владѣютъ моимъ имуществомъ и поженились, и расплодились… и меня лихомъ поминаютъ, какъ убійцу, осрамившаго ихъ родъ… Да и все такъ на свѣтѣ.
Бесѣда эта Тараса съ Устей глубоко врѣзалась въ память ея. Цѣлый день и послѣдующіе атаманъ искренно пробесѣдовалъ съ дѣвушкой, разсказывая многое о себѣ, разспрашивая и ее о подробностяхъ ея жизни. И онъ первый заронилъ въ душу Усти диковинную мысль о ней же самой, объ ея прошломъ. Узнавъ все о дѣвушкѣ, Тарасъ сказалъ задумчиво:
– Поминай добромъ и молися за душу сердечнаго попа… А что ты не его, а этого молодца-кабардинца дочь – въ этомъ я самъ руку отрубить дамъ. Ты, поди, одна на всю станицу этого не знала.
И Устя сразу вспомнила многое, и это многое теперь стало ясно ей и подтверждало подозрѣніе умнаго атамана Тараса. И ей меньше жаль стало своей станицы на Дону: казачество ей, стало быть, – чужое! Ея отецъ Богъ вѣсть гдѣ и даже вѣры иной, нехристіанской, а вернулся въ свою, мухамедову.
– Стало быть, здѣсь на Волгѣ и коротать жизнь! подумала она. Атаманъ Тарасъ, хоть и пожилой, шибко полюбился Устѣ, послѣ того какъ оба исповѣдали, каждый свое: всю жизнь, невзгоды, горе и бѣды, даже всѣ помыслы свои тайные, все, что кому мило и дорого было, все, что не по сердцу на свѣтѣ, все, что грезится въ темномъ будущемъ.
Прежде часто Устя думала, что Тарасъ куда добрый да умный человѣкъ, теперь же она совсѣмъ уже иначе на него глядѣла, будто на близкаго человѣка, родного, но не такъ, какъ когда-то на священника или на Темира; скорѣе ужъ такъ, какъ однажды въ степи на Стеньку, который, собой играя, помогъ ей бѣжать изъ острога, а потомъ добылъ коня и велѣлъ спасаться, только прося изъ милости его не забывать. Но къ Стенькѣ у нея на мгновеніе при разставаніи только въ степи шевельнулось какое-то чудное и незнакомое ей дотолѣ чувство и тотчасъ же исчезло… А теперь то же самое хорошее чувство шевелилось и сказывалось все чаще да больше. Это была какая-то новая дружба съ Тарасомъ. Она ни словомъ не заикнулась объ этомъ съ атаманомъ, но ей чудилось однако, что лицо ея и глаза говорятъ ему объ этомъ ежечасно, помимо ея воли… А Тарасъ будто знаетъ и видитъ все… и будто онъ ждетъ чего-то, чтобы заговорить съ ней объ этой ихъ «новой дружбѣ», но все повернулось иначе. Незадача, несчастье и лихая доля Устѣ видно ужъ были написаны на роду.
Сынъ Тараса, Петрынь, съ первыхъ дней поступленія казачки въ шайку сталъ ласково обходиться съ своимъ сверстникомъ Устиномъ. Онъ, разумѣется, со временемъ узналъ и догадался, что парень Устинъ – красавица-казачка. Сначала Петрынь всячески ухаживалъ за новымъ пріятелемъ, стараясь предупредить всѣ желанія и даже прихоти Усти; притворялся, что ничего не отгадалъ, и только дивится, что отецъ его, атаманъ, старый воробей, а на мякинѣ поймался, не видитъ и не чуетъ, что имѣетъ въ домѣ не парня, а дѣвицу, ряженую казакомъ.
– Молодцы наши, думаетъ Петрынь, видятъ Устю рѣдко, но отецъ и эсаулъ Гвоздь отъ зари до зари съ Устей. Ну, Гвоздь – сибирный, да у него и не то на умѣ: у него гульба да грабежъ одинъ на умѣ: а какъ-же батька-то мой воронитъ, ничего не чуетъ.
Тарасъ, глядя на дружбу Петрыня съ Устей, тоже ухмылялся насчетъ простоты сынка.
– Дѣвку за парня почитаетъ; малъ еще глупенекъ, думалъ Тарасъ. – Пущай, покуда… Тамъ послѣ посмѣемся всѣ вмѣстѣ. Но объясниться Тарасу съ Петрынемъ насчетъ красавицы, что жила у нихъ въ качествѣ почти пріемыша, родственника, а не батрака простого, было неподходящимъ дѣломъ.
Съ первыхъ же дней завязался узелъ, а отецъ и сынъ вмѣсто того, чтобы живо и скорѣе распутать да развязать все, своимъ молчкомъ хуже затянули петлю. Атаманъ, давно тосковавшій отъ пустоты и грѣховности своей разбойной жизни на Волгѣ, вдругъ будто помолодѣлъ, когда около него очутилась умная, лихая и красивая Устя. Развѣ во снѣ иди въ сказкѣ такія бываютъ, а на-яву Тарасъ и не чаялъ такой видѣть, и, Богъ вѣсть какъ, пожилой атаманъ, которому шелъ пятый десятокъ лѣтъ, какъ юноша влюбился въ этого ряженаго молодца Устина; и чѣмъ дальше, тѣмъ горячѣе, съ юнымъ пыломъ, любилъ онъ Устю и тѣмъ тщательнѣе скрывалъ отъ всѣхъ обуявшее его чувство,
– Сѣдина въ бороду, а бѣсъ въ ребро! ворчалъ онъ самъ на себя. Когда же Тарасъ увидѣлъ, что, несмотря на свои года, онъ пришелся разумницѣ Устѣ по сердцу, что она, очевидно, тоже любитъ его, то атаманъ мысленно возблагодарилъ Бога. Онъ считалъ, что судьба послала ему Устю за всѣ его душевныя страданія среди дикой разбойной жизни – подневольной, хотя и на волѣ. Петрынь, таяся отъ отца, въ первый разъ въ жизни полюбилъ горячо и сильно – ту же Устю. Онъ радъ былъ, что отецъ ласкаетъ и любитъ парня Устина, не чуя въ немъ дѣвицу.
Когда все разъяснится, отецъ согласится, конечно, на его женитьбу. Въ шайкѣ не мало женатыхъ, и хоть разбойники, душегубцы, а тоже вѣнчаны въ храмѣ Божіемъ. Иной разъ и наѣздомъ, силкомъ, заставятъ попа себя обвѣнчать, а все-таки вѣнчаны, какъ слѣдуетъ. Головорѣзъ идетъ своимъ чередомъ, а жизнь по-людски и по-Божьи – своимъ чередомъ; таковы уже норовы на низовьяхъ. А потому, что на десятокъ разбойниковъ половина не по своей охотѣ душегубитъ, а ради пропитанія, не по своей винѣ, а изъ-за своей лихой доли, что выпала ненарокомъ. Тарасъ и Петрынь жили не просто, какъ отецъ съ сыномъ: этого мало было сказать, глядя на нихъ. Отецъ служилъ сыну вѣрой и правдой, какъ рабъ, какъ холопъ, какъ крѣпостной; малѣйшая затѣя и прихоть Петрыня была для Тараса будто строжайшимъ указомъ, и не хотѣлось ему иной разъ поддаваться, видѣлъ онъ, что неразумное хочетъ сынишка, а шелъ противъ воли и дѣлалъ; многіе дивились въ шайкѣ отношеніямъ отца и сына; всѣ уважали умнаго и справедливаго Тараса и всѣ не любили его баловня Петрыньку.
Избалованный отцомъ парень былъ дрянной, слабодушный и злой. И природа отъ рожденія обидѣла парня, да и отецъ своимъ обращеніемъ въ конецъ испортилъ малаго.
Тарасъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не видѣть недостатковъ сына и не понимать своей вины. Онъ какъ будто даже меньше любилъ его, чѣмъ показывалъ это. Его отношенія въ сыну были настоящей загадкой.
Устя вскорѣ тоже замѣтила это странное отношеніе и наконецъ узнала отъ Тараса, чего никто отъ него не слыхалъ никогда, чего и самъ Петрынь не зналъ.
– Душу я свою спасаю… Я убилъ младенца неповиннаго и за него мнѣ страшный отвѣтъ предъ Богомъ предстоитъ. Когда у меня здѣсь, на Волгѣ, родился Петрынь, я надъ нимъ клятву далъ итти къ нему въ кабалу. Прикажи онъ мнѣ лѣзть за него въ огонь – я полѣзу… Люблю ли я его, Устя? страшно вымолвить… самъ не знаю. Много я вижу въ немъ худого, но повиноваться ему, жить для него и служить ему – я клятву далъ, обѣтъ на себя положилъ и какъ вериги какія ношу на себѣ.
Устя обомлѣла отъ этого объясненія. А послѣ того Тарасъ показался ей еще удивительнѣе, головой выше всѣхъ ею виданныхъ людей, а на Петрыня стала она смотрѣть недружелюбно, какъ на мучителя своего отца, котораго онъ и ноготка не стоитъ. Иногда ей казалось, что Петрынь будто угадалъ въ ней дѣвушку, будто относится къ ней не какъ къ парню-пріятелю; но мысль эта не укладывалась въ ея головѣ.
– Гдѣ ему кого-либо полюбить! Онъ дрянной, хитрый, завистливый, льстивый; онъ видитъ, что Тарасъ со мной ласковъ, и боится, что отецъ меня больше его полюбитъ.
XXVI
Подъ предлогомъ пользовать Устю у хорошаго знахаря всѣ трое собрались и поѣхали въ городъ Астрахань, и сразу всѣмъ тремъ судьба злая раскрыла глаза. Какъ громъ, какъ Божье наказанье, свалилось на голову ихъ то, чего они по слѣпотѣ своей людской не предвидѣли. Или ужъ какъ кому на роду написано упасть въ пропасть, то онъ лѣзетъ въ нее самъ, не глядя себѣ подъ ноги.
Въ городѣ Петрынь открылся отцу, объяснилъ, что онъ съ первыхъ же дней появленія Усти къ нимъ въ станъ любитъ дѣвушку.
Тарасъ первый разъ въ жизни былъ такъ пораженъ, что не зналъ, живъ онъ или сразу убитъ сыномъ его словами. Кажется, живъ: видитъ все, слышитъ, понимаетъ, но внутри, на сердцѣ – все черное, все будто умерло, все разбито, все онѣмѣло, все стало какъ каменное; должно быть, такъ только у покойниковъ бываетъ.
На четыре дня пропалъ Тарасъ съ постоялаго двора, гдѣ остановились всѣ трое. И четыре дня скитался атаманъ разбойной шайки вокругъ города, играя своей головой, такъ какъ могъ попасться на глаза, быть узнанъ и схваченъ властями.
Было отчего Тарасу разума рѣшиться!
Онъ повезъ Устю въ городъ, чтобы уговорить давнишняго пріятеля, священника подгороднаго, обвѣнчать его по-божески съ дорогой красавицей, изъ за которой онъ помолодѣлъ сердцемъ, даже и видомъ… А тутъ вдругъ – грѣхъ страшный – онъ ее у сына отбиваетъ; сынъ давно ее любитъ и, вѣроятно, больше, чѣмъ онъ, старый грѣховодникъ.
– Не уступать?!
Стало быть, въ пустякахъ онъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ исполнялъ свято свой обѣтъ служенія сыну, чтобы искупить свое смертоубійство младенца, страшное пролитіе крови невинной, а въ эдакомъ дѣлѣ забылъ клятву. Или по боку ее! насмѣяться надъ своей клятвой!
– Нѣтъ! Устя должна быть женой Петрыня, а ему, старому, невѣсткой.
Но можетъ ли онъ жить около нихъ и глядѣть на это счастье сына? Нѣтъ, не можетъ. Она ему теперь дороже всего въ мірѣ, она заставила его перестать жалѣть прежнюю жизнь помѣщика, она примирила его съ его долей разбойника волжскаго, онъ почелъ было ее, какъ посланную ему въ награду за долгое мытарство на низовьѣ и долгое смиреніе духомъ, долгое искреннее раскаяніе въ грѣхѣ смертоубійства.
– Нѣтъ! уступить ее сыну я долженъ по клятвѣ, данной ради спасенія души своей, но глядѣть на нее, чужую жену, я не могу, рѣшилъ Тарасъ.
На четвертый день вернулся пропадавшій атаманъ на постоялый дворъ. Устя кинулась ему на встрѣчу. Она давно уже тревожилась объ его судьбѣ и послала Петрыня разыскивать отца по городу, не понимая почему и куда онъ вдругъ сгинулъ. Тарасъ унылый, съ печальнымъ лицомъ, посидѣлъ съ дѣвушкой, но молча и неохотно отвѣчалъ на ея разспросы.
– Дѣло было… А ты вотъ что скажи мнѣ, заговорилъ онъ наконецъ, – что тебѣ ряженой-то ходить. Брось! Мой Петрынь отъ тебя давно безъ ума, безъ памяти полюбилъ; иди ты за него замужъ.
– Богъ съ тобой. Я замужъ никогда не собиралась и никогда ни за кого не пойду. Вѣкъ буду парнемъ прикидываться! отвѣчала Устя. Хотѣлось было дѣвушкѣ сказать: развѣ за тебя бы пошла! Но она этого не сказала; она думала всегда, что умный Тарасъ самъ это по ея глазамъ пойметъ, но онъ не захотѣлъ этого понять! – что-жъ говорить!
– А коли я помирать буду и стану тебя просить объ этомъ, пойдешь за него? Ради меня, что ли?
– Пойду! грустно проговорила Устя, и ей почудилось, что на глазахъ ея выступили слезы, чего, кажется, ужъ давнымъ давно не случалось.
– Ну, спасибо, родная. Помни это. Обѣщала.
Больше Тарасъ ничего не сказалъ дѣвушкѣ. Когда Петрынь вернулся домой, онъ вызвалъ сына за собой и, уведя на задворки въ огородъ, сѣлъ съ нимъ на лужайкѣ.
– Крѣпко ты любишь Устю? спросилъ онъ.
– Вѣстимо, батька.
– Тебѣ безъ нея – жизнь не въ жизнь, каторга?
– Хоть утопиться.
– Ну, а любитъ она тебя?
– Тысячу разовъ сказывала!
– Что? ахнулъ Тарасъ, – сказывала тебѣ, что тебя любитъ?
– Вѣстимо.
– Да ты лжешь, что-ль?
– Зачѣмъ я буду лгать. Спроси ее самое. Правда, что она не вѣдаетъ про то, что я призналъ въ ней дѣвицу. Она мнѣ сказывала, якобы пріятелю, что меня всякая дѣвица полюбитъ.
Тарасъ долго молчалъ, наконецъ вздохнулъ и всталъ…
– Ну, прости, сынокъ, я на два дня опять отлучусь по дѣлу. Если нарвусь на воеводскихъ да засадятъ меня, не пугайся – я опять уйду; не въ-первой!
– Ладно! равнодушно произнесъ Петрынь, вѣрившій въ ловкость и опытность отца-атамана.
Тарасъ вошелъ въ домъ къ Устѣ.
– Прости, дѣвушка, произнесъ онъ, я на два дня отлучуся опять; дѣло есть.
Сердце защемило у Усти отъ этихъ словъ. Вспомнилось ей прощанье въ степи со Стенькой, но то было легче; теперь холодомъ охватило ее всю…
– Зачѣмъ, куда… прошептала она, будто ослабѣвъ вдругъ.
– Нужда. Дѣло. Если нарвусь на начальство, вы живо ко двору утекайте, а я выберусь, и васъ еще, поди, въ пути догоню. Не въ-первой мнѣ… Ну, а коли мнѣ не сдобровать… помни свое обѣщанье… живите счастливо и меня добромъ поминайте, какъ дѣтямъ слѣдуетъ – выходи вотъ замужъ за моего Петрыня.
– Тарасъ, Богъ съ тобой! Что ты… ты будто собираешься куда, далече!.. черезъ силу, отъ отчаянья и страха, выговорила Устя.
– Такъ, родная, къ слову пришлось… Я на два денька. Ну, прости, дѣвушка.
Тарасъ обнялъ крѣпко и поцѣловался съ Устей. Почудилось ему, что губы Усти холодны, какъ ледъ и дрожатъ.
Дѣвушкѣ вдругъ захотѣлось ему прямо сказать одно завѣтное слово… но онъ живо отвернулся отъ нея и заговорилъ съ сыномъ.
– Ну, прости, сынокъ… Помни, коли что, сейчасъ утекайте домой, а то и васъ накроютъ. Да это я такъ; а черезъ два дня я вернусь безпремѣнно.
Черезъ два дня Тарасъ былъ въ острогѣ, въ кандалахъ и на цѣпи прикованъ къ стѣнѣ, какъ песъ. Берегло начальство, какъ зеницу ока, славнаго волжскаго разбойника, что двадцать лѣтъ не давался имъ, какъ кладъ.
Какъ же онъ теперь-то маху далъ?
Онъ самъ явился къ воеводѣ!..
– Погулялъ, буде! сказалъ онъ. – Намаялся да и прискучило. Судите и казните.
Боялся Тарасъ одного – кнута и Сибири. Но скоро узналъ, что съ нимъ будетъ, и перекрестился. Будетъ за всѣ его долголѣтнія лиходѣйства по низовью Волги, Камѣ и по Чусовой примѣрно строгое наказанье – четвертованье.
Узнала Устя о поимкѣ и заключеніи Тараса, и во второй разъ въ жизни сердце ея будто содрогнулось и кровью горячей облилося. Первый разъ было съ ней такъ, когда она, прискакавъ изъ острога домой, нашла домикъ отца Ѳеодора, заколоченный досками, а теперь вотъ во второй разъ… И еще тяжелѣе, еще ужаснѣе. Теперь она, благодаря признаньямъ Петрыня бездушнаго, смутно чуяла правду. Тарасъ ее любилъ, какъ же онъ уступилъ ее сыну, а самъ вдругъ попалъ въ острогъ?
Въ первую минуту Устя собралась было итти къ воеводѣ и добровольно отдаться, чтобы очутиться около Тараса, но Петрынь краснорѣчиво убѣдилъ дѣвушку, что отецъ непремѣнно уйдетъ и явится въ скорости домой. Главное дѣло имъ самимъ бѣжать скорѣе изъ города; попадутся они, тогда и Тарасъ пропадетъ изъ-за нихъ, потому что онъ ихъ не броситъ въ острогѣ, а троимъ вмѣстѣ бѣжать мудренѣе.
Чрезъ силу и противъ воли согласилась Устя, и они въ ночь осторожно покинули городъ. Съ этого дня, ежедневно, ежечасно ждала Устя атамана Тараса домой… Петрынь тоже надѣялся и утѣшалъ ее, и тоже ждалъ.
Прошелъ мѣсяцъ, эсаулъ Гвоздь отправился въ городъ развѣдать объ атаманѣ. Прошелъ еще мѣсяцъ, а ни о Тарасѣ, ни о Гвоздѣ не было ни слуху, ни духу.
Шайка безъ начальства стала разбѣгаться и бунтовать. Устя тоже собралась опять въ городъ, и Богъ вѣсть, что могла бы она сотворить съ собой, если бы отправилась, но на счастье ея вернулся эсаулъ и повѣдалъ о судьбѣ Тараса.
Атамана ихъ казнили четвертованьемъ, а голову и руки развезли по городу и прибили на заборахъ у разныхъ заставъ.
Весь городъ диву дался, да и самъ Гвоздь, разсказывая, вдругъ затрясся, вспоминая, какъ атаманъ помиралъ. Онъ исповѣдывалъ всѣ свои грѣхи народу, все кланялся земно на всѣ четыре стороны, и все повторялъ:
– Простите меня, окаяннаго, православные, замолите мою душеньку черную, грѣшную. Я человѣко-убивица, съ крови младенца новорожденнаго началъ свои лиходѣйства.
И сталъ онъ самъ просить палача, чтобы прежде ему руку его правую отрубили, чтобы ему видѣть ее, окаянную, дьяволомъ искушенную.
– А послѣднія его слова были про тебя, молодецъ! сказалъ Гвоздь: перекрестился онъ и здорово крикнулъ, подставляя голову подъ топоръ: прости, прощай, Устя.
Отъ этого слова Гвоздя – Устя, давно ужъ сама не своя, похолодѣла и повалилась на землю. Мѣсяцъ протомилась она…
