Текст книги "Наемники"

Автор книги: Евгений Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЙНА

ГЛАВА 1

Эбахон играл Чайковского – Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем-то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.

Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.

Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.

Слушатели – белые наемники да с полдюжины офицеров-гвианийцев из свиты Эбахона – сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете – солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.

На столиках – бутылки всех цветов и размеров, подносы с сандвичами, высокие стаканы, набитые кубиками льда, пачки сигарет.

Столик, за которым сидел Петр, стоял к пианино ближе других, и один стул возле него был пуст: это было место самого президента. Он лично распорядился насчет того, кто должен был сегодня составить ему компанию за столом: сестра Урсула, Питер Николаев и главнокомандующий Рольф Штангер.

Маленький англичанин Блейк, «человек „Шелл“, сидел за одним столиком с толстяком Аджайи, Жаком и командиром Кодо-6 бородачом Кэнноном. Коллеги Петра прибыли из Обоко вместе с Эбахоном, и теперь им явно не терпелось задать ему множество вопросов. Но президент, как только увидел Петра, не отпускал его уже от себя ни на шаг. Он не дал Петру перекинуться парой фраз даже с Войтовичем, грубо заявив Анджею, что „господин советник сейчас очень занят“.

Войтович ободряюще подмигнул Петру и отошел, оставив его рядом с президентом, Жаком, Штангером и другими командирами наемников на небольшом плацу, расчищенном в лагере Кодо-2; они должны были принимать парад командосов, над подготовкой которых так потрудились Жак, Браун, Жан-Люк и их коллеги.

Президент остался доволен парадом. Когда вся Команда-2 в заключение смотра выстроилась на плацу, он произнес несколько прочувствованных слов и лично приколол на куртки белых наемников значки-эмблемы – череп и скрещенные кости.

– Этот знак, – напыщенно сказал он в заключение, – означает символ верности, верности вождю и военачальнику. Это знак древних германских воинов, клявшихся быть верными своим вождям и за гробовой чертой.

Сидя за столом рядом с Николаевым и слушая Чайковского, Рольф Штангер задумчиво теребил пиратскую эмблему, приколотую к его куртке.

Много бы дал Петр сейчас, чтобы узнать, о чем думает этот профессиональный наемник, стареющий «солдат фортуны», достигший вершины своей карьеры – поста главнокомандующего мятежной армии. Впрочем, кое о чем можно было догадаться по тому разговору сегодня утром, когда Штангер повел речь с ним, с Петром, об интересах неких, пока еще анонимных деловых кругов – вояка Рольф явно подумывал об обеспечении своей старости.

Петр перевел взгляд на Элинор – сестру Урсулу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и лицо ее было бледно, пальцы рук, вытянутых, лежащих на краешке стола, стиснуты.

Она была вся во власти музыки, она была не здесь, она была далеко от этой поляны в африканском буше, от этих дурацких разноцветных лампочек, вокруг которых бешено метались нетопыри, пожирая хороводы стремившихся на свет ночных бабочек, далеко от парней в пятнистой форме, скучающих над стаканами пива.

И вдруг Петр понял – Эбахон играл для Элинор, для таинственной белой монахини, для бывшей туземной жрицы, мечущейся в поисках самой себя.

Но вот последние аккорды, Эбахон опустил руки и уронил на грудь свою тяжелую, начинающую лысеть лобастую голову…

Несколько секунд тянулась пауза, потом раздались вежливые аплодисменты. Эбахон встал, устало кивнул аплодирующим и пошел к своему месту за столиком – между Штангером и Элинор, и Петр увидел, что он смотрит в глаза Элинор, а она отвечает на этот взгляд.

– Браво, – вежливо сказал Штангер, когда Эбахон взялся за спинку своего кресла.

Эбахон кивнул. Он продолжал смотреть прямо в глаза Элинор, широко раскрытые, завороженные. Штангер заметил это, уголки его тонких бледных губ чуть заметно искривились.

Запыхавшийся солдат, босоногий, в белом фартуке, навис над столиком с подносом, уставленным новыми бутылками и чистыми стаканами. Эбахон вопросительно приподнял бровь…

– Коньяк, – еле слышно выдохнула Элинор, и Эбахон, поспешно налив в стакан, взятый с подноса, несколько капель мартеля, протянул его Элинор.

– Вам надо было стать артистом. Вы околдовали меня, – сказала она тихо, беря стакан.

– Нет, я – солдат, – мягко улыбнулся Эбахон. – Всего лишь солдат, сражающийся за счастье моего народа. А что касается колдовства… – продолжал Эбахон, пристально глядя в порозовевшее лицо Элинор, – то я слышал, что вы…

– Да, я была жрицей Ошуна, – выдохнула Элинор.

– И можете предсказывать будущее… Элинор усмехнулась.

– Будущее? И вы поверите предсказаниям жрицы, предавшей языческого бога и ставшей невестой Христа?

– Если всевышний предначертал вам этот путь, значит, вы выполняете его волю, – раздался за спиною Петра голос Жака.

Петр оглянулся: Жак подошел к столику вместе с Бобом Рекордом… одетым в пеструю форму десантника. Оба были пьяны и на ногах держались нетвердо.

– Сестра Урсула или жрица бога Ошуна… какая разница, как зовут Кассандру в наше время? – вызывающе продолжал Жак. – Если вам, мадам, принадлежит дар видеть будущее, просто свинство зарывать такой талант в землю! – Он обернулся к мрачному Бобу: – Ты согласен со мною, парень?

Тот кивнул, избегая напряженного, вопросительного взгляда Элинор, которую явно удивило появление Боба в форме наемника.

– Хорошо! – вдруг решительно встала она. – Вы настаиваете?

Взгляд ее был устремлен на Эбахона. Тот быстро кивнул. Элинор перевела взгляд на Штангера:

– И вы?

Немец неожиданно смутился:

– Я… н-не… очень…

– А вы?

Этот вопрос был обращен уже к Петру.

– Если судьба моя решена наперед, то я предпочел бы играть втемную. Так интереснее…

– А вам, господа, я предскажу судьбу, хотите вы этого – или нет, – твердо сказала Элинор, обращаясь к Жаку и Бобу.

– Это будет дьявольски занятно, – ответил за обоих француз.

Элинор обернулась к Эбахону:

– Мне нужны орехи кола, собака, коза и белая курица… Кола и курица у меня есть, но вот собака и коза…

Эбахон вопросительно взглянул на Штангера, потом на ухмыляющегося Жака:

– Френчи?

– Мои парни сожрали все живое на двадцать миль вокруг, – расхохотался Жак. – В сыром виде, как учит их сержант Браун.

Конечно, если великий Ошун требует жертв, я прикажу совершить набег на какую-нибудь дальнюю деревню. Или привести собаку и козу от прокаженных Элинор закусила губу:

– Хорошо! Попробую обойтись курицей… Но вам придется подождать…

Она резко повернулась и быстро пошла к домику миссии. Штангер, проводив ее хмурым взглядом, обратился к Бобу:

– Значит, Френчи все-таки уговорил вас, – обратился он к хмурому Бобу Рекорду и дотронулся до его пятнистого рукава. – А как же миссия?

– У всех у нас тут одна миссия, – мрачно отозвался Боб. Эбахон ободряюще положил руку на плечо Боба:

– Ничего! Война, а не молитвы – удел мужчины. Мне говорили, вы сражались во Вьетнаме, у вас есть боевой опыт. Мы заключим с вами контракт как с ветераном: хорошее жалованье, премия за каждый бой, страховка и выходное пособие. Вы знаете наши условия…

Боб безразлично кивнул.

– Этот парень будет служить у меня, – тоном, не допускающим возражений, заявил Жак. – Это было главное условие, на котором он согласился принять участие во всем, что здесь происходит.

Эбахон и Штангер переглянулись.

– Вот видите, мистер Николаев, с какими своенравными парнями нам здесь приходится иметь дело, – неожиданно обратился Эбахон к Петру. – Впрочем, вы могли убедиться в ходе вашей инспекции, что они стоят тех денег, которые мы им платим.

Это было сказано громко, так, будто было рассчитано на кого-то еще, не только на одного Петра, и Петр сразу же понял на кого.

Мартин Френдли, краснолицый, распаренный духотой и виски, в широком светлом клетчатом пиджаке, с пышным галстуком-бабочкой, синим в белый горошек, подходил к столику. Он, несомненно, слышал слова Эбахона, но сделал вид, будто пропустил их мимо ушей.

– Позвольте поздравить ваше превосходительство с блестящим исполнением Чайковского, – начал он, еще не доходя до столика. – И способ, которым вы решили еще раз продемонстрировать свое расположение к нашему коллеге мистеру Николаеву, просто потрясает! – Он слегка поклонится Эбахону и протянул стакан, который держал в руке, Петру: – Поздравляю вас, мистер Николаев, с успехом вашей миссии. У вас блестящий дар нравиться людям. Я знал это в Луисе, но здесь вы поразили всех нас…

Френдли хохотнул:

– Мы все надеемся, что, занимая такое положение при его превосходительстве президенте республики, вы будете полезны и нам, вашим бывшим коллегам, при исполнении нами нашего профессионального долга.

И Френдли сделал рукою широкий жест в сторону столиков, занятых журналистами. Петр невольно посмотрел туда, и его приветствовали высоко поднятые стаканы. Френдли выступал, как говорится, от имени… С этим надо кончать, дело действительно зашло слишком далеко.

– Мистер Френдли! – твердо начал Петр, стараясь говорить так, чтобы его услышало как можно больше окружающих. – Я категорически отрицаю какое-либо отношение к тому, что происходит в Поречье!

Лицо Эбахона сразу стало жестким, он вперил в Петра тяжелый, угрожающий взгляд. А Френдли…

– Конечно… конечно, сынок! – хохотнул Френдли и подмигнул. – Есть вещи, о которых не говорят… или обязательно опровергают.

Он шутовски поклонился. Все вокруг захохотали.

«А ведь им нужно… чтобы я был советником у главаря мятежников, – с горечью подумалось Петру. – Это же… сенсация! Сенсация? Нет, пропагандистское прикрытие интриг хозяев Эбахона!»

Он взглянул на Эбахона, решив идти напролом: сейчас… сейчас… при всех… десять маленьких негритят! Но Эбахон, опередив его, встал, поднял руку:

– Я должен извиниться перед главой группы представителей международной прессы за то, что до сих пор не выразил им соболезнования по поводу трагической гибели… – он опустил глаза, лицо его стало скорбным, – …журналистов из ФРГ и Японии. Пути господни неисповедимы, но… как сказал только что мой друг Рольф Штангер, это Африка, джентльмены. И здесь до сих пор многое необъяснимо даже нам, африканцам.

Он поднял взгляд на Петра, и в этом взгляде Петр увидел холодную, неумолимую жестокость человека, готового ради своих замыслов пожертвовать жизнями не одного-двух, но десятков, сотен тысяч людей. И еще было в этом взгляде откровенное, циничное предупреждение. Взгляд Эбахона словно говорил: смотри, жизни этих двоих на твоей совести. Жизни остальных в твоих руках.

На поляну вернулась Элинор. На ней теперь был костюм африканской «мамми» – длинная юбка из куска оранжевой материи, украшенной черными птицами, короткая кофточка в талию, с рукавами в оборку. На голове – тюрбан желтоватой кисеи, усыпанной блестками, на запястьях – браслеты из змеиной кожи.

Большие глаза ее остекленели, она медленно ступала по жесткой, коротко подрубленной траве, будто в трансе, не видя и не слыша ничего вокруг.

– Они жгут во время церемонии листья, содержащие наркотики, – услышал Петр громкий шепот Жака и удивился.

Жак был трезв. Он так и сказал – «во время церемонии», именно так гвианийские жрецы называли по-английски свои ритуальные обряды.

Не доходя нескольких метров до столика, который она покинула сорок минут назад, Элинор остановилась и вытянула вперед руки. И сейчас же на поляне, где до этого момента стоял громкий гул грубых солдатских голосов, воцарилась недоуменная тишина. Все повставали, чтобы лучше видеть эту странную женщину, вдруг сменившую черное одеяние монахини на платье африканки.

Журналисты устремились вперед, на ходу вскидывая фотокамеры. Сверкнули первые вспышки блицев.

И сейчас же послышался приглушенный голос Френдли, насмешливый, полный сарказма:

– Эффектно! Для европейцев нелогично: из монахини – в жрицы! А на африканцев такие штучки действуют! Девочка берет президента голыми руками!

Френдли повел подбородком, словно приглашая Петра смотреть происходящее.

Элинор, медленно, словно через силу, повернула лицо к Эбахону. Глаза ее были неподвижны, зрачки расширены. Она глубоко вздохнула и заговорила глухим, негромким голосом:

– Ошун не принял мои жертвы. Священный огонь погас. Кровь белой курицы свернулась. Орехи кола не открыли мне свои тайны. Но я вижу…

Голос ее окреп, стал громче, она вскинула руки над головой:

– Я вижу огонь и смерть. Священный змей выползает из священного леса, и души предков спешат к богам с печальными вестями. Я вижу тела погибших воинов, их терзают гиены и шакалы, стервятники пируют на берегах Бамуанги. Я вижу…

Голос ее вдруг оборвался, и она как подкошенная рухнула на траву.

ГЛАВА 2

Отшвырнув стул, на котором сидел, Петр бросился к Элинор. Он подбежал к ней одновременно с Эбахоном, их плечи столкнулись, когда они протянули руки, чтобы подхватить бесчувственное тело, раскинувшееся на жесткой, колючей траве. И сейчас же Эбахон резко выпрямился, словно испугался чего-то, лицо его стало холодным и бесстрастным, он снова был губернатором, маршалом, президентом.

– Помогите ей, – сухо сказал Эбахон, и солдаты в передниках кинулись выполнять его приказ. Боб Рекорд помешал им. Петр даже не заметил, как он очутился рядом, как осторожно приподнял левой рукой голову Элинор.

– Обморок. Надо отнести ее в дом, – сказал он тихо.

– Немедленно врача, – услышал Петр властный голос Эбахона.

– Здесь нет врачей, – равнодушно ответил ему Штангер. – Мы вербуем только солдат…

В комнате, куда внесли Элинор, тускло светила слабенькая лампочка под потолком, затененная голубым стеклянным абажуром, и было хорошо слышно, как тарахтит где-то неподалеку движок электрогенератора.

Перед большим распятием на стене, у самого его подножия, распростерлась на полу сестра Цецилия, словно большая подбитая черная птица. Услышав шаги, она испуганно подняла голову и обернулась, бледное лицо ее было в слезах.

Петр обратился к ней:

– Помогите ей… она без сознания.

– Нет… Нет! – в ужасе пробормотала молодая монахиня и поспешно подползла к самому подножию распятия, словно ища у него защиты.

– Она без сознания, – повторил Петр.

– Господь покарал ее! – истерически выкрикнула вдруг сестра Цецилия, и лицо ее исказилось злобой. – Она – колдунья! Я видела, видела…

Она разрыдалась, потом, вдруг закрыв лицо руками, вскочила и выбежала из комнаты.

Элинор шевельнулась, сознание возвращалось к ней.

– Это вы… Питер, – прошептала она и попыталась улыбнуться, приподнимаясь в кресле.

– Вам нужен покой. У вас был обморок…

– Обморок?

По ее губам скользнула грустная улыбка.

– Я опять видела Ошуна.

– Жак говорил про листья, содержащие какой-то наркотик…

Лицо Элинор порозовело:

– Я видела, что ждет каждого из нас – губернатора Эбахона, вашего Френчи, Боба, вас…

Она говорила это убежденно, с такой верой в каждое свое слово, что Петр невольно улыбнулся.

– Вы не верите в предначертания? – Взгляд Элинор погас, она отвернулась и медленно поднялась из кресла: – Пойдемте, я должна быть там…

Когда они вышли из дома, прием на поляне уже заканчивался. Наемники, журналисты, офицеры из свиты Эбахона толпились со стаканами в руках небольшими группами, а солдаты уносили столы и кресла.

Эбахон беседовал о чем-то со Штангером и малышом Блейком, толстяк Аджайи стоял тут же и с необычной для него скромностью молчал. Он первым заметил приближающихся Петра и Элинор.

– А вот и господин советник с нашей очаровательной хозяйкой! – предупредил он остальных.

Первым обернулся Блейк, и Петр успел заметить на его кукольном лице недовольную гримасу, тотчас же сменившуюся любезной улыбкой. Плоское лицо Штангера не отразило никаких эмоций, зато Эбахон просиял.

– А мы уже решили расходиться, – широко улыбаясь, шагнул он навстречу Элинор. – Хозяйка чувствует себя неважно, да и нам еще надо добраться до дома. Темно, а дороги в сезон дождей опасны. – Он перевел взгляд, ставший сразу же строгим, на Петра: – Собирайтесь, господин советник, мы сейчас уезжаем. А без нас вам здесь, насколько я понимаю, – он понизил голос, – лучше не оставаться.

В голосе Эбахона была нескрываемая угроза. Петр невольно обернулся, ища взглядом Жака и Войтовича, или хотя бы Боба Рекорда. И он увидел их – за широкими спинами великанов телохранителей, уже окруживших его, Элинор и Эбахона.

– Это… арест? – обернулся Петр к Эбахону.

– Приглашение, – жестко отрезал тот.

– И я тоже еду с вами. – Элинор взяла Петра под руку. – Вы ведь приглашаете и меня, господин президент?

– О! – Эбахон удивленно и радостно вскинул брови: – А как же…

И он сделал жест рукою, словно спрашивая: «А как же миссия?»

– Здесь останется сестра Цецилия. Она больше меня готова к служению богу.

– Уж не Ошун ли подсказал вам это решение, дорогая мисс Карлисл? – любезно осведомился Аджайи.

– Ошун, – серьезно кивнула Элинор, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.

Эбахон, прищурившись, смотрел на Элинор внимательно, словно пытаясь прочесть ее мысли. Она встретила его взгляд, и несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу.

Эбахон не выдержал первым и отвел взгляд, на крутом лбу его выступили капельки пота.

– Вы – храбрая женщина. Вы знаете, на что идете. Элинор усмехнулась:

– Мне нужно несколько минут, чтобы собрать вещи… и успокоить сестру Цецилию. Бедная девочка, она готова сойти с ума… – Она обернулась к Штангеру: – Господин генерал, я вверяю это бедное дитя заботам вашего любимца Френчи. Надеюсь, что ваши люди будут вести себя по-джентльменски…

Штангер бесстрастно склонил голову.

…Колонна «джипов» медленно тащилась по извилистой, полуразмытой ливнями дороге. Было тепло и душно, где-то вдалеке погромыхивал гром, очередная гроза неслась над Поречьем за Бамуангу и дальше, к океану.

Эбахон сам вел «джип», и сидящий рядом с ним Штангер недовольно морщился при каждом резком повороте дороги; скорости президент не снижал.

Петр, сидящий на заднем сиденье рядом с Элинор, зябко закутавшейся в белое верблюжье одеяло, вдруг поймал себя на мысли, что он все чаще, даже в мыслях, называет Эбахона президентом, не губернатором, а именно президентом, как все остальные вокруг.

Эбахон глянул на часы в панели приборов и щелкнул вклю чателем радиоприемника:

– Сейчас будут последние известия. Надо послушать… «Та-та, та-та, та-та… Та-та, та-та, та-та, та-та…» – застучали в эфире «токинг-драмы», «говорящие барабаны».

– Позывные радио Поречья, – объяснил Эбахон. – Боевой призыв идонго.

Потом на полминуты наступила тишина, что-то щелкнуло, и заговорил диктор:

«Внимание, внимание! Говорит радио свободной Республики Поречье. Говорит радио свободной Республики Поречье. Передаем последние известия. – Диктор перевел дыхание и продолжал: – Мировая печать сообщает подробности погрома, организованного правителями Гвиании против народа идонго на всей территории, находящейся под их властью. В Луисе пьяные солдаты и специально нанятые подонки ночью оцепили кварталы, населенные преимущественно идонго, и стали врываться в дома, убивая на месте всякого, кто не мог доказать свою принадлежность к какому-нибудь иному народу, населяющему страну. Лагуны вокруг Луиса забиты трупами мужчин и женщин, детей, стариков.

В Каруне разграблены и сожжены все дома, лавки и предприятия, принадлежащие идонго. Тысячи идонго убиты самыми зверскими способами. Лишь некоторым удалось бежать в саванну, где на них сейчас ведется охота, словно на диких зверей.

Как сообщают иностранные журналисты, в Игадане все идонго согнаны на городской стадион, и с часу на час над ними должна начаться кровавая расправа.

Погромы продолжаются по всей территории Гвиании. Правительство Республики Поречье обратилось ко всем народам мира с просьбой осудить геноцид, осуществляемый сегодня правителями Луиса против народа идонго. По предварительным подсчетам, уже зверски убито около миллиона идонго». .

Петр почувствовал, как пальцы Элинор стиснули его руку.

– Это ужасно! – с болью вырвалось у нее.

А диктор продолжал сообщать страшные подробности убийств и пыток, которым подвергаются идонго, перечислял имена убитых и искалеченных.

– Ужасно, – повторила Элинор, и ее пальцы, стискивающие руку Петра, ослабли.

«А теперь военные сводки», – перешел диктор к следующему разделу последних известий.

Эбахон прибавил громкость, Штангер чуть подался вперед, к приборной панели.

«Передовые части федеральной армии вышли на правый берег Бамуанги и попытались с ходу форсировать ее. Наши доблестные солдаты приняли бой и дали решительный отпор агрессорам. Уничтожено десять вражеских танков и пять броневиков, сбито два самолета противника.

Ни один из вражеских солдат и офицеров, пытавшихся переправиться через Бамуангу, не вернулся на правый берег. Наши десантные отряды проникли в нескольких пунктах на вражескую территорию и перерезали коммуникации противника».

Эбахон обернулся к Штангеру:

– Не слишком ли победно, Рольф? И потом… эти цифры. Десять танков, пять броневиков, два самолета… Еще пара таких сводок, и окажется, что нам уже не с кем воевать.

– Пропаганда доктора Геббельса строилась именно так. И мы верили ей до самого конца, – сухо возразил Штангер.

– Времена меняются, дорогой Рольф, – не согласился с ним Эбахон. – Да и мы не в Европе, а в Африке. Услышав о таких победах, мой народ бросит оружие и будет петь и плясать три дня подряд.

– Наслушавшись перед этим ужасов? Даже меня проняло… насчет погрома. Да уж ладно, сводки умерим, – проворчал Штангер.

– А что скажет господин Николаев? – на миг обернулся Эбахон и опять впился взглядом в набегающую дорогу.

Цинизм этого разговора, собственная беспомощность раздражали Петра: впрочем, чего иного можно было ожидать от главаря мятежников и профессионального наемника? Он не счел нужным ответить.

– Мы должны выстоять, иначе потеряем не только свободу, но и жизнь, – не дождавшись ответа, продолжал Эбахон. – Только в победе будущее моего народа, будущее без страха за существование. А чтобы победить, мы должны ненавидеть!

Эбахон произнес это уверенно и вдохновенно, словно репетировал перед выступлением где-нибудь на митинге, перед тысячами людей, которых он должен был зажечь и увлечь за собою.

– Мой народ доверил мне свою судьбу, и я оправдаю его доверие. Мы разгромим федералов, если они хоть когда-нибудь появятся на левом берегу Бамуанги. Нам не нужны чужие богатства, но права на наши мы будет отстаивать и отстоим. Но для этого тоже мы должны воспламенить наши сердца ненавистью.

– Ненависть? – Элинор отпустила руку Петра. – Вы так много говорите о ненависти, словно дело, которому вы служите, не свершается во имя добра. Так кто же вы – дьявол или добрый гений, мистер Эбахон? Когда вы играли Чайковского, ваша душа была светла и чиста. А сейчас вы говорите как…

Голос ее дрогнул и прервался.

Несколько минут они ехали молча. Но когда внизу, в каменной чаше, показались мерцающие огоньки Обоко, Эбахон заговорил глухо, задумчиво:

– Если бы все было так просто, мадам! Добро и зло, жизнь и смерть, власть и подчинение – все это неразделимо. Нет людей добрых и нет злых, есть люди, которые бывают то добры, то злы. И для моего народа я добрый гений, а для его врагов – я дьявол. Вот вы… вы хотите служить добру, но, помогая одним, приносите страдание другим. А Роберт Рекорд? Бывший солдат австралийского экспедиционного корпуса во Вьетнаме, решивший загладить свою вину перед людьми, служа им на поприще науки. Он ведь подавал надежды, будучи аспирантом ЮНЕСКО в Луисе. Вы отвергли его потому, что на его руках кровь вьетнамских детей и женщин. И, не надеясь ни на что, он следует за вами с тех пор по всему миру, отказавшись от науки. Он служит вам, вам, а не человечеству даже здесь, в лепрозории. И наконец, вы вернулись в нашу страну, зная, что здесь будет литься кровь. Вы ведь знали об этом? Святые отцы из «Каритаса» были в курсе наших планов, они не могли не сказать вам, что ожидается в Поречье… Ведь так?

– Да, – прошептала Элинор. – Вы знаете все, вы – чудовище…

Эбахон рассмеялся:

– Хорошо! Я – дьявол, вы – ангел. Так давайте же заключим союз – я возьму на себя вину за все зло, которое будет твориться здесь, на земле моего народа, а вы будете творить добро от моего имени, от своего, впрочем, какая в этом разница? Я дам вам власть, такую же, как моя, вы всегда будете рядом со мною. Подумайте, скольким людям вы сумеете помочь, и, клянусь, я никогда не стану у вас на пути. Короче, говоря прямо, как солдат, я предлагаю вам стать моей женой, женой президента Республики Поречье. Не спешите с ответом. Подумайте, поговорите с Христом, Ошуном, с любыми богами всех времен и народов, с вашими друзьями. Я не буду в обиде, если вы скажете «нет», но никогда у вас не будет таких возможностей служить добру, которые я открываю перед вами сегодня…

Петр покосился на Элинор – она сидела, полузакрыв глаза, безучастная, отрешенная, словно все, что было только что сказано, не имело к ней никакого отношения.

Огни Обоко светились уже совсем рядом. Город был во власти ликования, когда они въехали наконец на его улицы. Надрывно орали проигрыватели, магнитофоны, приемники. Старики, одетые в праздничные национальные одежды, тяжелые, расшитые золотыми и серебряными узорами, важно сидели в грубо сколоченных креслах, и головы их украшали шапочки из меха леопарда. Парни в тесных, расстегнутых на груди пестрых рубахах, чтобы были видны висящие на серебряных цепочках амулеты – коготь льва, голова змеи или большой черный паук, – в немыслимо ярких брюках, самозабвенно выделывали замысловатые па, следуя бешеным ритмам динамиков. Девушки не отставали от них, но пар не было, каждый танцевал в одиночку, сам для себя.

– Как они радуются первым победам! – прервал наконец молчание Штангер.

– И не помнят о тех, кто убит там, за Бамуангой, – мрачно добавил Эбахон.

И опять наступило молчание. Лишь через несколько минут, когда Эбахон помогал Элинор выйти из «джипа» у дверей своей виллы, Петр услышал, как Штангер вполголоса выругался:

– Черная свинья! Ему не хватает теперь только белой девки!