Текст книги "Урощая Прерикон (СИ)"

Автор книги: Евгений Кустовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

В жизни экспедиции на целую неделю наступило затишье, ничего не происходило, ничто не выбивалось из привычного ритма и даже тот, казалось, слегка замедлил свой ход. Тишь и благодать нависла над прерией легкими перистыми тучами, лагерь был спокоен, люди в нем умиротворились. «При такой-то погодке еще денек в степи я, пожалуй что, и вынесу… Может, и два денька, если с удочкой в руке!» – думали наемные рабочие, изредка поглядывая в небо даже с легким намеком на улыбку. Дискомфорт, вызываемый невозможностью приблизить момент возвращения домой, на фоне этого праздника жизни отошел на второй план, безмятежное небо успокоило людей там, где не сработало даже увеличение суточных выплат.

Только один человек из всей экспедиции так за прошедшие семь дней и не взглянул ни разу вверх. Правда, у Шарля Тюффона были в шатре свои облака, – каракули в его записной книжке! Ученый с головой погрузился в работу. Его никто не беспокоил, пока не было повода. По правде сказать, все уж начали было надеяться, что обзаведясь такими увесистыми доказательствами проделанной работы, неугомонный богатей образумится и прикажет поворачивать назад, но вот однажды в облюбованную экспедицией приречную долину пожаловали гости.

Одним утром полы шатра раздвинулись и внутрь вошел Брэндон. Охлаждение между Дейвом и Шарлем заметили все в лагере, не укрылось оно и от опытного взора следопыта. До приключения со змеей, стоившего жизни Баскету, Брэндон переживал, как бы Шарль не повлиял на неокрепший разум его сына, задурив тому голову своей научной ерундой и россказнями о сладкой столичной жизни. Он уже видел первые ростки этого влияния и был категорически против него, но благоразумно решил обождать, до поры до времени не вмешиваясь и не вставая между ними, – эта выжидательная тактика, принятая им, имела свой успех. Когда Шарль и Дейв в недавнем времени поссорились из-за гибели пса, Брэндон, отлично зная характер своего сына, вздохнул с облегчением, – в той могиле неизвестного воина они похоронили свою едва начавшуюся дружбу. Теперь дурного влияния Тюффона можно было не опасаться, все вернулось на круги своя.

«Поссорились? Тем лучше для Дейва! Я бы не доверил этому и хворост собрать для костра, – думал он про себя, – остались бы все без ужина, еще бы и спасать его пришлось, чего доброго! Уж столько раз бывало… Сущий ребенок, честное слово, а строит из себя не пойми какую шишку! Такой великан мысли, что за завесой туч, окружающих его голову, ничего внизу себя не видит, но вместо того, чтобы опуститься к нам, простым смертным, он просто шагает семью милями наощупь. Но человек, в сущности, не плохой, вроде, – порядочный… Жалко, что бестолковый! Много добра бы мог сделать для нас, простых смертных, с его-то деньжищами и умственной одаренностью, да только применяет он их не в ту степь, великан… Ну да черт с ним! И на нашей лужайке засияет солнце! А Тюффон… Пока платит исправно и не требует невозможного, может быть во мне спокоен, – я на его стороне!» – таково было мнение Брэндона на счет своего работодателя, не вполне лестное и гладкое, его отрицательные стороны, однако, им никак не афишировалось среди людей, что шло весьма на пользу поддержанию порядка. Вздумай он бунтовать, рабочий люд, всецело преданный ему, восстал бы по первому же зову. Однако старый охотник был отнюдь не дурак, по крайней мере достаточно умен, чтобы понимать, что они с Шарлем в одной лодке. Рассудительный Брэндон был последним человеком, который стал бы выбивать опору из-под своих же ног. В тот судьбоносный для всей экспедиции час, его лицо в момент обращения к ученому выражало крайнее волнение, в обычное время и при обычных обстоятельствах северянину совсем не присущее.

Брэндон снял шляпу и на некоторое время замер, будто в нерешительности, едва переступив через условный порог границы шатра. Удивительно, но это было так. Вести, с которыми он пришел на этот раз, были отнюдь не пустяковыми и должны были в скором времени значительно повлиять на дальнейшую судьбу экспедиции.

– Ах, Брэндон, это вы! – Шарль наконец заметил коренастую фигуру охотника. До его прихода ученый был занят тем, что протирал колбы с заспиртованными в них детенышами найденной змеи, поминутно любуясь на них. Все они были изъяты из змеиного брюха и в свое время послужили поводом для повторного и более детального прочесывания местности. Несмотря на понимание бесперспективности этой затеи, Шарль пустил все усилия на то, чтобы отыскать отца неродившихся детенышей, однако, увы, это его начинание постигла неудача. – Ну разве они не прекрасны?! – спросил молодой Тюффон, переводя взгляд с Брэндона на колбу в своих руках и обратно. Он держал ее с той же бережностью, с которой отец держит своего первенца, если только не баюкая при этом.

«Да будут милосердны боги к той блаженной, которая согласиться стать его женой…» – подумал следопыт между тем, но вслух сказал совершенно другое:

– Месье, я прибыл сообщить вам одну крайне важную новость… – неуверенно начал Брэндон, во весь путь с равнин в шатер размышлявший над эпитетом к слову новость, в конечном итоге остановившись на нейтральной крайней важности известия. Брэндон не сомневался в том, как воспримет его Шарль, а также в том, что он первым делом предпримет после их встречи, однако это был как раз тот самый неприятный случай, когда интересы лидера и подчиненных ему людей расходятся настолько, что прямо-таки кардинально противоположны друг другу. – Видите ли, Шарль, насколько я могу судить, мы больше не единственные обитатели гостеприимных берегов Йеллоуотер…

Глупая улыбка медленно сходила с лица Шарля по мере того, как до его перегруженного наукой мозга доходил смысл сказанного. Двигаясь наощупь, великан споткнулся об гору и вынужден был прервать свое гордое шествие, чтобы в кои-то веки опуститься ниже туч и рассмотреть остановившую его преграду.

– Вы хотите сказать, что…

– Боюсь, что так… – вздохнул Брэндон и потер густую бровь, пребывая в столь частом замешательстве честного человека перед необходимостью из принципа действовать себе во вред. Это, однако, был далеко не тривиальный случай. Простая ложь бы не спасла ситуацию, ученый бы все равно прознал, так как ту весть, которую он нес, скрыть было невозможно. – Кони, – с натугой выдохнул Брэндон, наконец решившись говорить, – Дикие кони. Целый табун лошадей пожаловал к нам на лужайку…

Спустя несколько минут они уже мчались на всех парах вниз по склону к месту, в котором Брэндон оставил сына наблюдать за новоприбывшими гостями, а все остальные обитатели лагеря с беспокойством смотрели им вслед, обдумывая возможные причины такой спешки. Несомненным для всех было одно, – их отбытие из прерий опять задерживается на невыясненный срок.

Три человека залегли на изгибе склона, в том месте, где он немного выравнивался, и мог служить укрытием от взглядов снизу для всех, кому оно было нужно. Помимо рельефа и расстояния, от лошадей наблюдателей закрывала еще и высокая и густая трава. По всей вероятности, именно за этим сочным лакомством кони и пожаловали к лугам вблизи Йеллоуотер, ведь по сравнению с остальными прериями здесь был прямо-таки оазис. Да какие еще кони! Даже Брэндон – следопыт старый и опытный – и тот не мог смотреть на их могучие тела без смеси страха и восхищения. Те же чувства, только усиленные во сто крат, испытывал и Дейв, Шарль же радовался так, как не радовался, должно быть, ни один ребенок после долгой разлуки со своими родителями. Прежде он думал, что именно змея была драконом, подаренным ему прериями, – теперь он считал иначе.

«Ищущему, да воздастся!» – желая найти одно чудовище, молодой Тюффон отыскал их множество. Шарль был уверен в том, что ничего ценнее в Прериконе не водится. Он уже воображал себя въезжающим в столицу с триумфом, подобно генералам древности, верхом на исполинском коне, родом из темного пятна на карте. К несчастью, у него, как у генералов древности, не было за спиной человека, чьим долгом было принижать разыгравшееся тщеславие, напоминая смертным об общем для всех исходе. Кто-то забыл сказать ему, – «помни о смерти, Шарль!» И Шарль не помнил, – не помнил себя от счастья.

Дейв, зачарованно глядя на лошадей, тоже представлял себя верхом на одной из них: мальчишка, он по-прежнему мечтал стать рыцарем из материнских сказок, возмужав, но с душей оставшись детской.

Голову Брэндона осаждало слишком много мыслей, чтобы передать их все в одном предложении. Будучи человеком хозяйственным, он прикидывал в какого размера плуг можно запрячь одну такую кобылу, как следопыт – с первого взгляда понял, что с этими животными лучше не шутить. Брэндон обладал отточенным годами чутьем охотника, и сейчас это чутье во всю вопило об опасности. Однажды одной из лошадок вздумалось с дуру пробежаться, тогда-то он и понял, какая мощь таиться в этих с виду неповоротливых гигантах. Не каждый первоклассный скакун для скачек, без примеси грязной крови и тренированный с яслей, наберет такой же разгон с места, – сил в этих ногах было немеряно, казалось, в каждой заключен локомотив! Даже у себя в голове Брэндон не решился назвать такую лошадь зверем. Это были не кони, но воплощенные боги, – боги прерий!

– Поразительно… – изредка шептали пересохшие губы ученого, как будто приросшего своими ресницами к оптике подзорной трубы. Было только вопросом времени, когда Шарль увлечется настолько, что захочет спуститься вниз и рассмотреть животных вблизи. Брэндон с беспокойством ожидал этого момента, предвкушая тщетные попытки его урезонить. Если бы любовь и правда могла сжигать, как утверждают многие поэты, переменись законы физики специально для этой цели, и тут же бы из подзорной трубы вырвался луч света, испепелив табун, а вместе с ним и прерии, – именно такой силы чувства одолевали молодого Тюффона. Всю свою любовь, нерастраченную на женщин, он обращал в науку, сделав возлюбленной избранную стезю.

Ниже представлены несколько отрывков из дневника ученого, посвященные его наблюдениям и расположенные в хронологической последовательности.

«Уже второй день я наблюдаю за ними и поражен тому, как быстро эти звери питаются. Как если бы передо мной были не лошади, но увеличенные в размерах кобылки саранчи! Целую ночь я проворочался, будучи не в силах заснуть, а к утру, еще до первых лучей солнца, разворошил Брэндона и Дейва и отправился с ними на точку наблюдений. Ближе к полудню эту точку пришлось оставить, так как звери подобрались вплотную к склону. Я, кажется, даже мог ощутить запах их пота – настолько они были близко – и только тогда я по-настоящему осознал их размеры. О, это не передать словами! Настоящие гиганты: в каждом их копыте по меньшей мере два копыта тяжелоупряжного коня. Тела мускулистые и поджарые, вся их жизнь – это сплошной бег. Они бегут от голодной смерти и обезвоживания из одних лугов в другие, опустошая все на своем пути и каждое место, в которое приходят. Эти звери в буквальном смысле слова создают здешний мир, выполняя ту же роль, что и самые высокие и сильные деревья в лесах, определяющие состав всей прочей лесной растительности. Остальная живность попросту не поспевает за ними и вынуждена подстраиваться под их темп. Могу только представить, сколько удивительных созданий, должно быть, вымерло еще до нашего прихода в прерии, не вынеся жестокости отбора местной гонки за право жить.

Только вчера мы наблюдали миграцию нескольких видов грызунов, обитавших в здешней степи. Я не мог отлучиться от наблюдения за лошадьми и поэтому поручил слежку за зверьками Дейву. Он отследил их маршрут и доложил мне, что часть из зверьков двинулась в сторону нашего лагеря, совершенно позабыв о страхе перед всем новым и необычным, страх перед лошадьми у них заложен на уровне инстинкта. Вы только вдумайтесь! Грызуны решились пересечь лагерь через самый его центр и были отчасти пойманы тогда же моими людьми, тем же вечером они приготовили из них жаркое. (Я по-прежнему питаюсь из собственных запасов и могу только догадываться, каково их мясо на вкус, но думаю, что очень жесткое.) Многие из тех зверьков, которым удалось избежать рук людей или которыми люди побрезговали из-за их маленьких размеров, прожили еще меньше своих пойманных собратьев. Дейв отчитался, что большая часть из той мелюзги двинулась вниз вдоль берега, а после предприняла безумную попытку пересечь реку в месте наиболее слабого ее течения. Большая часть грызунов погибла, не уверен, что оставшаяся сможет восстановить популяцию, кажется, именно мы своим вмешательством в естественный ход вещей и лишили их шанса на выживание. Прискорбно, но увы, это так.

Что же до Дейва, то, по-моему, мальчик наконец позабыл о нашей ссоре. Между мной и ним теперь, ясное дело, нет того тепла, что было раньше: нас сейчас объединяют исключительно деловые отношения – отнюдь не дружба. Не подумайте, однако, – меня это более чем устраивает! Может, и будет из него толк в итоге… Я подумываю, предложить ему место своего ассистента, если, конечно, он успокоится в достаточно степени, чтобы здраво обдумать мое предложение, и простит мне гибель своего пса до конца нашего путешествия.

Но вернемся к лошадям. Табун кобыл ведет один племенной жеребец. Его очень легко отличить по снежно-белому цвету кожи, тогда как все без исключения кобылы – черные, как смола. По всей видимости, других окрасов у них не существует. Самец к тому же значительно больше, на полголовы выше самок. Полноценно оседлать такого чисто физически смогли бы только самые высокие представители рода людского, человеку же среднего роста понадобилось бы для этого выдумать специальное седло или переосмыслить целиком и полностью манеру езды на лошади. Это не говоря уже об очевидных сложностях, проистекающих из особенностей характера жеребца, которые даже у известных человечеству пород лошадей не всегда и не полностью изглаживаются укрощением и которые мы не берем сейчас в расчет…»

Следующая запись дневника Шарля посвящена особенностям размножения этих удивительных животных:

«Сегодня днем я имел удовольствие лицезреть брачные игры лошадей Прерикон (так я их назвал), а несколько позже и сам процесс спаривания. Он, впрочем, ничем не отличается от аналогичного процесса у обычных лошадей. Куда больший интерес представляют брачные игры: жеребец гонится за избранной им кобылой, чтобы затем сбить ее с ног и немножко повалять мордой. Совокупление между ними происходит, когда кобыла поднимается. Иногда погоня повторяется насколько раз, прежде чем дойти до своего логического финала. Если кобыла сдается слишком быстро, самец оставляет ее и выбирает другую самку, пока, наконец, не находит себе подходящую. Такие поиски происходят по несколько раз за день, не потому, однако, что жеребцу требуется отдых, но потому, что за один гон беременной может ходить только часть из самок табуна. Это кажется мне вполне обоснованным, так как логично предположить, что скорость перемещения табуна по прериям снижается тем больше, чем больше кобыл покрыто жеребцом. Также я полагаю, что в разные сезоны половая активность самца снижается или, наоборот, повышается по аналогии с большинством млекопитающих и, в частности, с человеком, пик активности которого припадает на весенний период.

В своем наблюдении нескольким кобылам я уделяю наиболее пристальное внимание. Судя по грузности их живота и малой подвижности, они пребывают на последних стадиях беременности и очень скоро должны понести. Что примечательно, эти кобылы дни напролет лежат, тогда как остальные кони даже спят, стоя по ночам. Жеребец приносит им травы, собранные на лугах, чтобы они кормились. Уверен, обе мои сестры, равно как и многие из женщин, нашли бы такую заботу крайне романтичною, – меня же данное занимательное обстоятельство привлекает в первую очередь как проявление высокого интеллекта лошадей Прерикон. Ваш покорный слуга с нетерпением ждет момента родов, чтобы во всех подробностях запечатлеть его на бумаге и таким образом донести до вас, благодарных читателей!»

И, наконец, заключительная запись дневника Шарля Тюффона, которую, уверен, многие благодарные читатели с нетерпением ожидали:

«Я пишу эти строки, а рука моя дрожит от крайнего восторга, разбрызгивая чернило по бумаге. Видите ли, свершилось! Одна из кобылиц разродилась сегодняшним вечером. Кони по этому поводу почти всю ночь ржали и скакали, как обезумевшие, конечно же, на удалении от роженицы, где они не могли ей навредить. Табун образовал вокруг нее кольцо из своих тел, словно защищая новорожденных жеребят и их мать от возможной угрозы извне, ума не приложу, однако, что может угрожать этим прекрасным и грациозным гигантам? Я прямо тогда же хотел спуститься вниз и рассмотреть детенышей вблизи, но Брэндон уговорил меня повременить, пока пыль от копыт не уляжется. Следопыт был настойчив и как никогда серьезен. Хорошенько поразмыслив и взвесив его аргументы, я уступил. Он, кажется, боится, чтобы со мной чего-нибудь не случилось. Без сомнений, дело не в заботе обо мне, но в беспокойстве за себя и за сына. Я его не осуждаю и понимаю, что его волнения более чем оправданны, но ничего не могу с собой поделать, долг зовет меня и мне ничего не остается, кроме как сложить голову под копыто во имя науки, понадеявшись на удачу. (Сложить, уж надеюсь, в переносном смысле – голова мне еще пригодиться!) Итак, решено, нет сил больше тянуть, – это случится завтрашним же утром… Вернее, уже сегодняшним: первый контакт человека и лошади Прерикон! Вам остается только пожелать мне удачи, мои дорогие, – только пожелать мне удачи…»

Тем утром Шарль осуществил записанное им на бумаге, в этот раз его затея обернулась куда большей трагедией, чем смерть пса, она стоила жизни человеку, стоила жизни Дейву. Случившийся в тот день инцидент был последним инцидентом на веку экспедиции Тюффона, им она завершилась, следующим же утром они повернули назад, в Чертополох. Ни строки дневника Шарля не посвящено тому несчастному случаю, ни слова о нем не сорвалось с его уст вплоть до самой кончины ученого, и только Брэндон в своих мемуарах не раз упоминал о том дне, как о худшем дне своей жизни. Ни одну из смертей близких ему людей он не переживал так же сильно и болезненно, как смерть своего первенца, повидав на веку их немало. Не потому, однако, что Дейв был первым и любимым его сыном, но по причине бессилия, охватившего Брэндона, когда тот увидел, как он погибает. Ниже описано то, как все было.

Два человека лежали на вершине холма, наблюдая за третьим, спускающимся вниз. Этот третий двигался по направлению к табуну лошадей, мирно пасущемуся на лугах, – двигался, не скрываясь и быстро. Плечи Брэндона и Дейва грели приклады винтовок, их пальцы лежали на спусковых крючках. Старый следопыт изредка поглядывал на сына, после снова переводил взгляд на спускающегося вниз Шарля, сплевывал и качал головой. Он был убежден в том, что сумасброд окончательно спятил, а размышлял о том, какими словами будет убеждать людей оставить в покое сундук с казной и вещи покойника для передачи их в руки живых родственников Шарля. Крайне тяжелой задачей ему представлялось объяснять народу то, почему он не может получить причитающуюся ему сумму целиком и полностью, вместо того, чтобы уповать на честность родственников Шарля в выплате оставшейся ее части, как предписывалось сделать по закону. Обмозговывая все это, Брэндон в очередной раз убедился в том, что правосудие и справедливость, – на деле два совершенно разных явления, что особенно заметно там, где дело касается низов, для которых закон и писан.

Не в меньшей степени его беспокоила и реакция Дейва: мальчик явно восторгался отвагой и самоотверженностью Шарля, очевидно, не видя разницы между честолюбием и откровенной помешанностью. В случае таких фанатиков, как молодой Тюффон, запредельная храбрость очень часто граничит с форменным безумием. При всем при этом характерно, что во всем, кроме предмета своего фанатизма, создается впечатление вполне спокойного и здравомыслящего человека. На наживку этого ошибочного впечатления, по мнению Брэндона, и попался Дейв. Нужно отметить, что в его неприязни к Шарлю не было и капли ревности к прежде всецело преданному ему сыну, только беспокойство за свое чадо и понимание опасности, которой может обернуться для него такого рода близость.

Будучи на расстоянии двадцати шагов от ближайшей лошади, Шарль нагнулся и что-то подобрал с земли. Взглянув в подзорную трубу, Брэндон обнаружил, что он взял в руку конское яблоко, недавно исторгнутое кишечником, но уже запекшееся на солнце. Следопыт еще раз сплюнул. «А теперь он положит это что-то в один из мешков, которые носит с собой в обилии, чтобы затем в своем шатре исследовать навоз на входящие в него составляющие, как будто и так не понятно, что питаются кони травой, а выходят из них непереваренные ее остатки!» – мысленно предсказал дальнейшие действия ученого Брэндон. Развенчивая стереотип классического провинциала, он был вовсе не глуп и неотесан и даже понимал в общих чертах суть работы исследователя.

Однако Брэндон ошибся, предположив, что лошади Прерикон питаются исключительно травой, сравнивая их с обычными лошадьми. Как впоследствии выяснилось, правда, уже значительно позже, эта обитающая в прериях удивительная порода лошадей всеядна и не гнушается на ряду с обычной травой разнообразить свой рацион и ее обитателями. К примеру, все теми же грызунами, которые, едва заслышав топот конских ног, попрятались по норам, а когда те начали их разрывать, суясь внутрь своей продолговатой мордой, бросились бежать и так по-глупому погибли, утонув в водах реки и в котелках людей.

При приближении человека лошади сначала не слышали шума его шагов, их заглушал ветер. Затем, когда прежде чем перемениться, ветер, доселе зачесывавший траву склона вверх, пригибая ее к земле, затих, они его услышали, а когда тот подул снова, только теперь в обратную сторону, – унюхали, окончательно учуяв. Кони тут же бросили есть и отбежали, увеличив дистанцию, а будучи уже на расстоянии, принялись изучать вышедшего к ним человека. Они уже встречали людей раньше, но никогда таких, цивилизованных, и поначалу были введены в заблуждение нарядом молодого Тюффона. Шарль медленно и пораженно осматривал территорию, прежде зеленую и лучившуюся жизнью, теперь желтую и опустошенную лошадьми. Вблизи он увидел то, чего не было заметно издалека. Поразительно, но эти кони, кажется, понимали в фермерстве куда больше, чем многие известные ему богачи-болваны, землевладельцы-толстосумы. Они не доедали траву до конца, оставляя корни и порядка трех-четырех миллиметров стебля от земли. Здешние травы росли очень быстро. Они вытягивали питательные вещества буквально из всего, что попадалось их корням, в том числе и из такого ценного источника питательных веществ, как навоз, которым лошади удобряли почву. Как результат такой слаженной работы пожирающих и ими пожираемых в тех местах, которые кони прошли раньше, уже начал формироваться новый слой травы.

Видя, что животные замерли в отдалении, Шарль медленно опустился на одно колено и провел ладонью по невероятно быстро восстановившейся траве. В следующий же миг он услышал тяжелый удар копыт об землю в нескольких шагах от себя, такой мощный, что сперва ему даже показалось, будто началось землетрясение. Подняв глаза, зрачки которых были расширены от неожиданности и страха, Шарль увидел замершего перед ним жеребца, его длинная, густая грива развевалась на ветру, а копыто било предупреждающе о землю. Одним скачком конь преодолел десять человеческих шагов из тех двадцати, что разделяли Шарля и кобыл. Брэндон видел с какой легкостью он проделал этот прыжок, для такого коня, должно быть, что десять шагов, что все двадцать, – разницы никакой. Дейв испуганно приподнялся: молодой охотник прозевал момент, когда эта белая бестия снежным комом выметнулась из сплоченных рядов угольно-черных кобыл и теперь удивленно хлопал глазам. Острота его реакции, пожалуй, впервые в жизни Дейва столкнулась с чем-то, чья скорость превосходит ее собственную. Переведя ошеломленный взгляд на отца, он увидел, что опытный следопыт уже целиком и полностью погружен в прицеливание и вот-вот спустит курок, метя в широкую грудь жеребца.

– Не стреляй! Ты можешь промахнуться, это разозлит его, и тогда месье Тюффону конец! – громкий шепот Дейва резанул по ушам Брэндона, как пила по дереву. Повременив с выстрелом, старый охотник перевел взгляд на сына.

– Разве я когда-нибудь промахивался, сын? – спокойно спросил он Дейва.

– Я понимаю, но… Все когда-нибудь случается впервые, не так ли? Ведь ты сам так говорил! Расстояние велико, отец, ты стар, а цена промаха как никогда высока. Позволь мне это сделать!

Брэндон вздрогнул, впервые сын назвал его старым. Между тем его слова имели вес, Брэндон и правда не был уверен в себе так, как прежде. Глаза все чаще подводили старину Брэндона, еще с пяток лет и с трудным ремеслом следопыта ему придется завязать. Тем более ему нужны были деньги, которые обещала принести эта экспедиция, ими Брэндон намеревался обеспечить себе спокойную старость и полноценную молодость своим детям.

– И что ты предлагаешь? Хочешь сам свалить коня? Не пойми меня неправильно, Дейв, ты хорош с ружьями на средних дистанциях, но почти не орудовал винтовками на дальних! Да, мои глаза уже не те, но рука тверже твоей. Уж поверь мне на слово, все-таки я спускал курок три твоих века, опыт и выучка что-нибудь да значат в этом мире!

– Отец, доверься мне! Ты совершенно прав, я и сам не попаду отсюда, но позволь мне подобраться ближе! Ведь говорят же: там, где старый не совладает, справиться молодой! А если это как раз тот самый случай?

– И речи быть не может! – отрезал Брэндон, – это слишком опасно. Выросши в нашем тупике на задворках мира, ты даже представить себе не можешь, на что способна разъяренная, дикая лошадь, тем более такое чудище, как это! Ты только посмотри на него, Дейв, ты правда хочешь приблизиться к такому?! Хочешь острых ощущений, – просто представь его вставшим на дыбы рядом с собой! Наш наниматель сумасшедший, и потом, даже если я попаду, если ты попадешь, – не факт, что табун будет просто стоять или убежит прочь в испуге, пока его вожака убивают. Обычные кобылы бы сбежали, но не эти… Нет, сын, эти лошади уже не раз нас удивляли, кто знает, насколько они мстительны и свирепы? Твой поход вниз – неоправданный риск, его поход – самоубийство. Вся эта экспедиция – риск, на который мы пошли из нужды! Никто из нас не шел из веры в лидера, иногда люди чувствуют победителя и идут за ним, так вот, – это не тот случай, сын! Месье Тюффон приехал в Вельд и нашел бедняков, он просто потряс перед нами кошельком, а мы и повелись, мы пошли за ним! Весь наш поход зыблется на жадности, из жадности я не могу потерять сына…

– Нет же отец, ты не понимаешь! Ты…

– И речи быть не может! – почти в полный голос прервал его разъяренный Брэндон, сделав свой извечный жест ладонью, который Дейв так не любил с самого детства. Ребром ладони следопыт как бы рубил невидимую нить – этот жест в его исполнении означал конец любого спора с участием Брэндона и еще его убежденность в принятом решении. Этим жестом Брэндон как-то выразил перед женой серьезность своего намерения переехать из Холлбрука в Вельд, о котором неоднократно впоследствии жалел. Увидев этот жест, Дейв тут же умолк, не смея отцу перечить, внешне он остался таким же спокойным, внутри него, однако, пылало пламя.

Тем временем жеребец ходил вокруг Шарля, нарезая круги медленно, как хищник, убежденный в том, что добыча никуда не денется от него, но вместе с тем и с любопытством. Изредка он фыркал и бил копытом, его налитый кровью глаз все время смотрел на ученого, а тот, как завороженный, смотрел на него в ответ. Повторялась история со змеей и пещерой, только в этот раз драконом был жеребец, а чтобы уложить его понадобился бы по меньшей мере ручной слон или артиллерийский залп. На своей стороне Шарль имел только две винтовки, одна из которых была подслеповатой, но надежной, а вторая – била без промаха, но иногда стреляла сама. Так получилось, что в этот ответственный момент винтовки решили рассориться.

Возможно, все и обошлось бы, если бы Шарль не был Шарлем и молча ждал помощи, но он почему-то решил, что помощь ему не нужна. Молодой Тюффон, как у него часто случалось, вдруг почувствовал связь между собой и жеребцом, вера в нее заставила его подняться на ноги и двинуться по направлению к зверю. Белый гигант остановился и недоверчиво фыркнул. Казалось, он не мог поверить в такую наглость от разряженной в одежды мартышки, было преклонившейся перед его величием как подобает, но отчего-то дерзнувшей восстать. Он как раз думал над тем, что ему сделать: помиловать или казнить, а эта моська посмела встать и теперь направилась к нему. Что, интересно, захотела она сделать? Уж не прикоснутся ли к его прекрасной белой коже? Нет, она не посмеет или…

Шарль протянул руку перед собой, спустя шаг она коснулась чего-то мягкого, влажного и горячего. Этим чем-то была шея жеребца, взмыленная солнцепеком. В мгновение ока очнувшись от прикосновения, зверь встал на дыбы и принялся молотить передними ногами воздух перед собой, первым же ударом он опрокинул Шарля навзничь. Ученый отлетел от коня с той же скоростью, с которой пушка исторгает ядра из своего железного нутра. Он потерял сознание от боли, его рука превратилась в кровавое месиво, в нем смешались лопнувшая кожа, плоть, остатки раздробленной кости и рукав его рубашки. Почти сразу же грянул выстрел, пуля вошла зверю в грудь, но увязла в толстой кости. Ранить его было все равно что пролить кровь в молоко, – белая кожа окрасилась багрянцем.

Жеребец взвыл, однако вместо того, чтобы броситься прочь, подальше от источника боли, он, опьяненный ею, бросился на своего обидчика. Куда больше его ярости способствовала не боль, но уязвленное самолюбие повелителя прерий. Ведь прежде его право было неоспоримым, а теперь все самки услышали его вопль. Он не мог простить себе слабость и из-за этого ненавидел врага еще больше. Страх сковал несчастного Дейва, бросившегося на помощь своему другу и кумиру вопреки воле отца. Видя мчащегося во весь отпор к себе жеребца, он не смог даже закричать, не говоря уже о том, чтобы отскочить в сторону. Есть что-то гипнотическое в том, как смерть приближается к тебе спереди, заведомо возвещая о своем прибытии, но не как обычно вероломно и исподтишка. Мечтая быть рыцарем, Дейв умер рыцарем, он стал героем в последние минуты своей жизни, к сожалению, в реальном мире герои надолго не задерживаются.