Текст книги "Урощая Прерикон (СИ)"

Автор книги: Евгений Кустовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Кряхтя Билл встал на колени и, порывшись в кармане, нащупал спичку рядом с табакеркой. Билл, как и большинство разбойников, курил, но весь его курительный табак давно сошел на нет, и свернуть папироску было не из чего. Билл помнил, что одна или две спички, завалялись у него в кармане. Коробок он потерял, так что зажигать спичку пришлось ногтем, который у Билла – этого древнего ископаемого – был тверд, как камень. Первая спичка сломалась, и Билл, чертыхнувшись, выбросил ее во тьму. Хруст под колесами продолжался, он уже не стихал. Телега начала трястись, чего раньше с ней не случалось. По всему выходило, что она наехала на что-то, и Билл хотел выяснить, чем это что-то было, поэтому достал из кармана вторую спичку. Прямо перед тем, как зажечь ее, он услышал голос своей давно почившей матушки. Она напевала мотив колыбельной, слов которой он не помнил, но мелодию узнал бы из тысячи, под ее пение Билл засыпал в детстве. На глаза старика навернулись слезы, он и подумать не мог, что это могло быть предупреждением ему или преддверием к чему-то страшному.

Ноготь чиркнул о головку, вспыхнуло пламя, и Билл перегнулся через бортик, чтобы лучше видеть, когда же он рассмотрел источник хруста, то так испугался, что едва не свалился вниз. Дно ущелья было завалено костями. Птичьи, звериные, человеческие: черепа, хребты, ребра, кости таза, конечностей – все это хрустело и перемалывалось колесами телеги. Останки были разной давности, некоторые покрывал желтый налет, другие были белыми, как мука, третьи имели на себя кровавые пятна и остатки сухожилий. Чем дальше телега углублялась в это кладбище, тем более свежие попадались кости.

Билл так и замер, будучи не в силах пошевелиться, вдруг в глазнице одного из черепов что-то моргнуло и тут же исчезло. Тоже повторилось со вторым черепом, с третьим. В их провалах появлялись глаза, они были желтого цвета и имели красные зрачки. Глаза появлялись во всех черепах: людей, зверей, птиц, не делая различий из того, чем были существа при жизни. В глазах смерти все равны, а эти глаза если и не были глазами самой смерти, то без сомнений, принадлежали чему-то родственному ей. Возникая то тут, то там, то в одной глазнице, то в другой, они сопровождали движение телеги, провожали Билла взглядом.

Послышались какие-то шорохи, слишком далеко, чтобы спичка могла пролить свет на то, что издавало их. Билл был в неведении об их источнике, пока что-то не зашевелилось в поле его зрения. Загипнотизированный этим шевелением, Билл по наитию какой-то черной силы перегнулся вперед через бортик телеги и вытянул руку с зажженной спичкой. Прямо напротив его руки вдруг согнулась другая рука, без кожи и плоти, состоящая из одних только костей и сухожилий. С громким щелканьем перемещались ее суставы, фаланги пальцев согнулись разом, сжимаясь в кулак, а затем раскрытой пятерней полетели вниз и из моря костей выхватили череп. Удерживая череп, рука нырнула с ним в могильник костей, а через секунду вынырнула снова и бросилась вдогонку за телегой. В тот месте, где руки крепятся к плечу, она срослась с хребтом, перевернула его и засеменила шестью лапками, прежде бывшими ребрами какого-то несчастного. Поравнявшись с телегой, рука повернула череп в сторону Билла. В пустующие провалы его глазниц тут же выкатились глаза, а из открывшихся челюстей показалась голова маленького красного аспида, судя по яркости расцветки, смертельно ядовитого. Змея вылезла наполовину и, открыв пасть, хотела было уже броситься на руку Билла, когда в момент начала ее стремительного броска, нижняя челюсть черепа поднялась к верхней, гильотинировав голову аспида. Тут же Билл получил возможность двигаться и отпрянул, свалившись задом в телегу, но не выпустил из пальцев выгоревшую уже наполовину спичку.

Билл услышал какое-то бормотание и только тогда вспомнил о том, что в кузове телеги он единственный человек. Старик подполз к Франко и потряс его за плечо, а когда тот не ответил ему ни движением, ни звуком, перевернул его, обратив передом к беззвездному ночному небу. На Франко не было лица, в буквально смысле слова. Вместо него была маска, созданная миллионами копошащихся насекомых, поедающих остатки плоти и снующих по телу покойника. Букашки полностью сожрали кожу Франко, не только с лица, но и с рук и с ног, с его тела под одеждой. Живот Франко впал и грудь тоже. Поддавшись тому же наитию, что заставило его во второй раз перегнуться через бортик телеги, одной рукой Билл разорвал рубашку Франко и увидел, что его ребра почти голые, а в животе зияет дыра, из которой букашки и прут наружу, как осы на нектар. В миг, когда Билл согнул ногу в колене, чтобы вытолкнуть мертвеца из кузова, раздался отчетливый стук, остановивший его. Только тогда Билл понял, что все это время цоканье копыт Беды и других лошадей продолжало раздаваться в ущелье. Это давало надежду на то, что остальные его спутники все еще живы и едут рядом. Билл хотел окликнуть их, позвать на помощь, но тут стук раздался снова, и Билл понял, что это не чье-то копыто стучит, – это сердце продолжало стучать в развороченной груди Франко.

С громким скрипом позвонков мертвец поднял голову и выкатил на Билла свои желтые глаза. – Безбожник! – закричала искореженная оболочка, которая прежде была Франко, теперь в ней жило или, лучше сказать, обитало что-то другое. Голос этого чего-то был не как одни колосок, а как целый сноп их, многоголосие, легион. – Грешник! – завопил Мертвец повторно и, сверкая красными зрачками, бросился на Билла. Тот успел схватить ружье, лежавшее рядом, но не успел его нацелить. Уперев ладонь левой руки в один из стволов оружия, а правой – продолжая удерживать ружье у приклада, Билл что было мочи толкнул Франко, телега дрогнула в этот миг, и живой труп полетел прочь из кузова. Старик вскочил так быстро, как уже лет тридцать не думал, что может, – вскочил и направил ружье во тьму. Огарок спички по-прежнему был в кузове, каким-то чудом, но отнюдь не божьим, уцелев во время нападения мертвеца. Он продолжал гореть, пока Билл напряженно высматривал Франко во тьме.

Поначалу никаких признаков движения не было, но стоило Биллу уверовать в спасение и опустить ружье, как тут же он услышал топот ног и увидел приближающегося Франко. Он догонял телегу, мчась так быстро, как не мог бежать человек. Пожалуй, только лошадь Прерикон и смогла бы обогнать его. На его костях почти не осталось плоти, а трупоеды, догрызая мясо, отпускали его кости и исчезали во тьме. Шлейф букашек тянулся за бегущим мертвецом, словно дым за паровозом. Палец Билла нажал один из спусковых крючков двустволки – произошла осечка. Дрожащей рукой он вдавил второй: грянул выстрел, и начинка третьего номера дроби отбросила Франко на несколько шагов. К несчастью, он был далеко не заяц и не утка. Половина начинки патрона ушло в никуда, в прорехи между ребрами, часть угодило в сами ребра, пара дробинок увязла в его трепещущем сердце. Оно несколько раз обнадеживающе сбилось, в эти несколько ударов Франко споткнулся и едва не упал, но вместо того, чтобы окончательно остановиться, – сердце вдруг загорелось. А вслед за сердцем и весь Франко с адским хохотом воспылал, его череп объял огонь.

– Предатель! – возопил сонм бесов, которыми скелет был одержим, и его рта валили рои мух, сыпались пауки и многоножки, но не долетая до телеги, они сгорали в воздухе, превращаясь в сажу.

Выстрел Билла воспламенил его так же быстро, как еще недавно ноготь старика зажег головку спички. И эта самая спичка, ее догорающие остатки, упущенные стариком из вида, подожгли телегу. Огонь прокатился по деревянным бортикам, как нож по маслу, их словно окатили керосином. Билл закричал, его старые обноски загорелись, и он, выпустив из рук ружье, принялся сбивать с плеч огонь, а после сбросил с себя горящую куртку. Это получилось у него далеко не с первой попытки, он боролся с одеждой, как пациент бедлама борется со смирительной рубашкой, но в отличии от душевнобольного пациента бедлама Билл в конечном итоге все же смог с ней совладать. Во всю эту ночь он был, однако, ближе к сути безумия, чем все пациенты всех лечебниц мира вместе взятые. Когда же, наконец, Билл ее сбросил, то увидел, что одна из горящих рук бегущего Франко вот-вот дотянется до его шеи. Пылающий череп продолжал хохотать.

Билл отполз к переду телеги, уперевшись спиной в доски. Протянутая рука скелета приближалась к его лицу, передняя фаланга указательного пальца Франка была все ближе и ближе к его лицу. Огонь с бортиков телеги перескочил на колеса, выхватив из тьмы их узников, и в тот же миг раздался визг множества обезьяньих глоток. К колесам каким-то образом оказались прикованы мартышки, они истошно визжали, пока огонь пожирал их шерсть, кожу и плоть. Только одна из мартышек не кричала, Билл взглянул на нее, а она повернула к нему свою морду. В ее звериных чертах Билл узнал искаженные черты своего собственного лица, ее желтые глаза с красными зрачками уставились в его глаза. Дьявольская улыбка растянулась на лице горящей мартышки. Вдруг телега подскочила, а возникшая из кучи костей рука скелета с зажатым в ней молотом ударила по одному из кандалов мартышки, освободив ее лапу. Медленно обезьяна поднесла указательный палец к своему рту, повелевая старику молчать, и Билл судорожно закивал ей в ответ, готовый сделать все что угодно, даже поцеловать ее красный зад, лишь бы спасти свою душу, о спасении жизни он уже и не мечтал. Мартышка подмигнула ему и отвернулась. Прежде чем сунуть руку обратно в стальной браслет, она подбросила монетку. Приглядевшись, Билл узнал ту самую монетку, которую бросил ему в глаз Мираж. Вместо того чтобы поймать золотой ладонью, мартышка схватила его в полете, зажав меж двух мохнатых пальцев, удерживаемая таким образом монетка встала ребром.

Едва это случилось, скелет Франко сбился с шага, начал бежать медленнее. Все чаще в его пламени мелькали синие сполохи, хохот прерывался покашливаниями и становился все тише, пока наконец не перешел совсем в кашель. Череп изрыгал сажу, как засыпающий вулкан, решивший припугнуть людей напоследок, его огонь медленно затухал. И пламя бортиков телеги посинело и колеса, сбавляя ход, почти погасли. Мартышки перестали кричать, их скрыла тьма. Растаяв в ней, они исчезли, как ночной кошмар.

Билл тяжело дышал, мало по малу он начал успокаиваться. Все инфернальное в предметах вокруг отступало, ночь и реальный мир восстановились в своих правах. Телега все так же тряслась, но вместо костей под колесами тарахтели камни, самые большие из них от недостатка света можно было принять за черепа. Билл чувствовал, что его сердце не переживет еще одного такого ужаса. Только одно могло помочь ему теперь, старик потянулся в карман за табакеркой.

Что-то укололо его, и он отдернул палец. За первым уколом последовали новые, вскоре Билл почувствовал, как тяжелеет его штанина, размокшая от бегущей крови. Пересилив себя, он запустил руку в карман снова и, обхватив рукой табакерку, вытащил ее из кармана, разрывая ткань штанов. Он словно обхватил рукой ежа или кактус с большими иголками. Ладонь Билла кровоточила, что-то способное пробить металл табакерки делало все новые и новые проколы на его коже, но даже несмотря на это старик сдерживал данное мартышке слово и не кричал. Стоило Биллу поднять табакерку вровень со своим лицом, как тут же дыры в металле перестали появляться. Из уже проделанных отверстий полился слабый свет, а через мгновение из табакерки послышалась музыка, хотя она не была музыкальной и в ней отсутствовал соответствующий механизм воспроизведения звука.

В раздавшейся музыке сольную мелодию вела скрипка, ей аккомпанировало фортепиано и контрабас. Билл поднес табакерку к уху, чтобы расслышать мотив получше, тут же на зло ему музыка прервалась, и кто-то заколотил в барабан, причем громко, что из уха Билла чуть не пошла кровь. Стоило ему убрать табакерку от уха, как прежняя музыка заиграла снова. Все так же сдерживая ругань в себе, Билл потянулся, чтобы отвинтить крышку, скрипка затихла, а на его пальце появилась дыра. Со второго раза Билл отвинтил крышку табакерки и замер пораженный открывшимся зрелищем.

Внутри табакерки больше не было табака, в ней стояло и сидело в сумме шесть миниатюрных скелетов. Один из них, самый изящный, в руках держал скрипку и смычок, заканчивающийся острой иголкой. Конец ее был окровавлен. В табакерке также имелся пианист и маленькое фортепиано. На контрабасе играл самый низкорослый музыкант, его скелет был массивным, а череп по строению напоминал обезьяний, имел выдающиеся надбровные дуги и общую вытянутую форму. Каждый раз, когда он извлекал из струны ноту, его челюсти двигались странным образом. У двух сидящих на дне табакерки скелетов были трубы, последний из шести, по всей видимости, одного с контрабасистом вида, держал барабан.

Когда Билл отвинтил крышку, трио закончило играть, а барабанщик принялся вразнобой стучать по барабану кулаками. Этот стук до того довел Билла, что тот, не выдержав и секунды такой какофонии, схватил барабанщика за череп и выбросил его прочь из табакерки. В тот же миг оставшиеся пять скелетов бросились на его лицо. Трубачи, втыкая трубы острой стороной ему в кожу, карабкались по его щекам, контрабасист вцепился одной рукой в верхнюю губу старика, а второй принялся стучать по губам в намерении добраться до больных зубов Билла. Успешнее всего действовал скрипач: ловко забравшись по спинам контрабасиста и трубачей, он добрался до распухшего глаза Билла и принялся остервенело дырявить его своим смычком. Тут уж Билл не выдержал и закричал.

Вновь вспыхнуло пламя, и телега начала набирать скорость. Теперь Франко не догонял ее, а вцепившись в задний край кузова подталкивал ее вперед. Его безумный хохот отбивался от сужающихся стен ущелья многократным эхом, а глаза вертелись в орбитах без каких-либо ограничений. Кости не захрустели снова, теперь каждый поворот горящих колес сопровождался стонами и криками, примешивающимися к визгу мартышек. Внизу теперь лежали не скелеты и их части, а живые люди, обнаженные мужчины и женщины. На разных языках мира они молили о пощаде. Стоило Биллу подать голос, как тут же скелеты оставили его, а вернувшись в свою табакерку, принялись исполнять токкату. Им ответили горящие скелеты, стоящие у стен ущелья со скрипками и трубами. Трубачи молчали, а скрипачи вторили миниатюрному маэстро из табакерки.

– Безбожник! Грешник! Убийца! – кричали скелеты у стен.

– Предатель! – добавлял Франко сквозь хохот, толкая телегу вперед. Конец ружья, дула которого были направлены в горящий череп, раскалился добела. Даже если бы у Билла были патроны, он не рискнул бы поднять ружье теперь, когда Франко был от него в двух шагах. Билл подумывал о том, чтобы перебороть свой страх, взять ружье и попытаться отбиться прикладом, но Франко словно прочитал его мысли. Видно, первый выстрел ему не больно-то понравился, так как череп тут же принялся жевать раскаленные дула. Он пожирал красное железо с такой легкостью, будто жевал морковку. Железо уступило по крепости его зубам. Откушенные им металлические кольца плавились у него во рту и растекались по костям. Когда же он дошел до несработавшего патрона, перекусив его напополам, огонь Франко воспламенил его и патрон разорвался у него во рту. Глаза черепа вылетели из орбит, а часть костей затылка снесло фейерверком дроби. Голова черепа откинулась в момент взрыва, но тут же вернулась на место. В глазницы выкатились новые глаза, а из дыр на затылке полезли насекомые, тут же сгорая в пламени. Череп снова хохотал.

Позади заржала лошадь и старик, обернувшись увидел, что кобыла, тащащая телегу за собой, растолстела до коровьих размеров. Свисающее почти до дна ущелья брюхо ничуть не мешало ей бежать с каждой секундой все быстрее. В какой-то момент телега разогналась до такой скорости, что горящие скелеты превратились в мелькающие огни по сторонам, все перемешалось: тьма, свет, кости и скалы, даже музыка исказилась скоростью, превратившись во что-то несуразное.

Кобыла снова заржала, и Билл с ужасом увидел, как из того места, откуда обычно вылезают жеребята, высунулись две ладони с длинным, когтистыми пальцами. Они растянули края отверстия, и наружу из него вылез череп на длинной птичьей шее. Желтые с красными зрачками глаза уставились на Билла, длинный нос обещал проколоть ему голову, если он хоть чуточку наклонится вперед. Весь низ лица чудовища, если, конечно, это можно было назвать лицом, состоял из одной широченной улыбки, примерно с тем же дружелюбием улыбается полуразрубленная томагавком шея восточного человека, убитого дикарем.

К тому моменту стены были уже так близко одна от другой, что телега начала биться о них своими горящими колесами. Ударяясь о стены, мартышки ломали кости. Движение немного тормозили тела грешников внизу, они цеплялись руками за колеса и доски телеги. Иногда отрывались доски, чаще руки грешников. Все это уже не имело значения для Старины Билла. Он ощутил, что сердце его остановилось, но странным образом продолжал оставаться в своем мертвом теле. Это не было осуществимо в физической реальности, но там, где он находился теперь, было возможно многое из невозможного в ней.

Все, что Билл знал, все, что имело для него значение, это то, что телега, на которой он ехал – его катафалк – направлялся прямиком к Стиксу. Последнее он прочитал на билете, протянутом ему рукой чудовища. Этот билет ничем не отличался от обычного билета на поезд, но обещал доставить покойника туда, куда обычные поезда не ходят. Чем ближе была точка назначения, тем больше тлел билет. В какой-то момент он распался в его руках, тогда телега резко остановилась, и Бил отлетел назад. Он увидел прямо над собой Франко, череп сказал с удовольствием:

– Пора, приятель, пора! – он сказал: «приятель», но Билл услышал «предатель» и принялся умолять его не делать этого. Франко лишь грустно покачал головой и, схватив телегу за дно, приподнял ее над пропастью, куда в момент остановки, заржав, рухнула лошадь. Существо же успело из нее выбраться и теперь стояло сбоку, и смотрело на него.

Когда Билл начал молить о пощаде, Демон скривил костяные губы. Своей огромной пятерней он прижал старика к дну телеги. Щелкнул когтистыми пальцами второй пятерни – и катафалк стал ему гробом: бортики телеги разом стиснули Билла с двух сторон, зажав его словно в кузнечных тисках. Передние доски «обули» его ноги. Старик дергался и пытался вырваться ровно до тех пор, пока демон не положил ему две золотые монеты на глаза. Билл сразу же затих. В руки ему демон вложил все еще открытую табакерку, в ней музыканты ожидали разрешения начать.

Демон взмахнул указательным пальцем на манер палочки дирижера, и все скелеты из ущелья с трубами в руках разом заиграли на них. Заиграли также и миниатюрные трубачи из табакерки, скрипачи же отложили скрипки в стороны и рассыпались в прах. Фортепьянщик играл ритм, иногда, выполняя сложные соло, он отвечал трубам. Со стороны контрабаса, кроме его низов, звучала также и чечетка челюстей разгоряченного до пламени музыканта, их звучание можно было принять за кастаньеты. Франко поднял обе руки, и Билл в гробу рухнул ниже басов, полетев в раскаленную магму – бурящие воды Стикса, горячей его нету рек и океанов нету глубже. Спустя мгновение Франко и сам переступил через границу обрыва. Отдав честь, он рухнул вниз. Артисты из табакерки играли пока тонул гроб. Последней в магме исчезла монета, смотрящая вверх орлом.

Утром в телеге обнаружили два мертвых тела: Билл и Франко не пережили эту ночь. Лицо старика выражало неописуемый ужас, он лежал, правой рукой схватившись за сердце, а левой – за табакерку, странно, но из нее исчез весь табак, края емкости были покрыты копотью. Франко сгорел в лихорадке, он за ночь сбросил половину своего веса, в телеге лежал не мускулистый молодой мужчина, а «скелет». Он был кожа да кости, ничто не говорило о том, что раньше этот человек считался одним из сильнейших разбойников в банде. Что же до остальных, то Мираж сдержал данное им слово. К утру они были в раю.

Глава седьмая
Лоно

Когда три дня назад Мираж отвел Кавалерию в сторону и о чем-то с ним долго разговаривал, Франко сказал: «Гляди-ка, народ, а Кавалерия с Миражом-то, кажись, столковались! И о чем они там болтают? Не о том ли часом, когда мы, наконец, в города поедем? И куда, черт возьми, теперь движемся? Я бы не отказался узнать ответы на эти вопросы, а вы как? Ну еще бы! Вот только я слишком здоровый, а вот ты, Даффи, ты в самый раз, – неприметный! Так что же, Даффи, не хочешь сходить послушать?» Даффи помялся-помялся, но не захотел. Когда Энни спросила у Джона, о чем он говорил с этим мрачным и пугавшим ее человеком, тот ответил, что они обсуждали предстоящий путь, и не соврал.

«Помнишь, обсуждая план Дела у Змеиного каньона, я рассказывал вам о Лоне? – спросил у Кавалерии Мираж в тот день, когда они отошли на достаточное расстояние, – о месте между центральными прериями и западными, окруженном со всех сторон скалами и имеющем только два входа: один большой с западной стороны и один маленький с восточной. Я слукавил тогда, Кавалерия. Есть в Лоно еще пути… И их множество на самом деле, только не все они вполне реальны, но по всем из них можно пройти при должном знании, умении, понимании и, конечно же, разрешении того, кто их охраняет! Все, кроме двух известных тебе путей, большая тайна, о которой нельзя рассказывать. Неподготовленного путника при попытке пересечь их поджидает опасность. Неподготовленный путник и не найдет те тропы, если только они сами не захотят ему подвернутся или если кто-то не проведет его. Говоря с тобой теперь, посвящая тебя во все это, я делаю исключение из правил, которое, возможно, не простят мне, и подвергаю себя, знающего, огромному риску. Куда большему риску, впрочем, я подвергаю тебя, мой друг!

Теперь я намерен провести вас по одной из таких троп. Многое может случиться на ней, из того, что ты считаешь невозможным, выходящим за рамки привычного восприятия действительности. Ты можешь услышать или увидеть что-то, что покажется тебе безумием, слабое сердце может встать, неспособное пережить такое откровение. Это все равно как для истового фанатика новой веры увидеть бога или его ангела, а для идолопоклонника узреть воочию то, что за идолом стоит. Мы пройдем по ущелью, где многие сложили головы, многие из наших спутников не переживут последующих дней. Как я говорил и как ты, несомненно, знаешь, у всего есть своя цена, а время – самый дорогой товар у смертных и самый ходовой к тому же. Я намерен обменять дни на недели, доплатив еще кое-что… Для каждого своя цена… Когда придет пора расплачиваться, ты сам все поймешь: кто-то не переживет потери, а кто-то ее и не ощутит.»

Они шли всю ночь третьего дня, и всю ночь их сопровождал карнавал смерти. У них не было света, чтобы видеть тени, идущие за ними по пятам. Каждый раз, когда дул призрачный ветер, слишком тихий, чтобы уши смертных его услышали, с их кожи опадал песок времен. Ветер выедал новые морщины на их лицах, покрывал пятнами их руки, сжимающие уздечки, делал из них стариков. Некоторых ветер задевал сильнее, некоторых слабее, от каждого брал цену не по возможности ее уплатить, но из других соображений, недоступных человеческой логике. К утру они потеряли года, но не знали о том. Никто их не посвящал в тайну Ущелья смерти, как называли его и подобные ему шаманы людей запада, и только мрачный каторжник, благодаря Миражу знавший, что происходит, замечал во тьме движения и чувствовал, как его щек касались языки покойников. Они были тем ветром, что дул в ущелье, прикосновения их пальцев стали старческими пятнами на руках. Каждый, кто умер здесь, – здесь и остался. Билл и Франко присоединились к карнавалу. Телега стала этим заблудшим овцам жертвенным алтарем, души грешников ценились здесь много больше душ праведников. Чем больше человек грешил, тем слаще его время. Среди них праведников не было.

Почти сто лет Билл коптил землю. Франко за двадцать с лишком успел наделать больше, чем старик за весь свой век. Душенка Даффи была самой мизерной из всех, ею духи ущелья побрезговали. Еще в первые дни мертвые мартышки пару раз лизнули его щеки, да и те сплюнули тут же и, вывалив языки, засучили по ним лапками с отвращением. Мартышки служили теням так же, как канарейки служат шахтерам, а дегустаторы вин – императору. Призраки ущелья не прикоснулись к Даффи больше. Целые тучи их вились вокруг Джека, как мошкара над фермерами в конце рабочего дня, но у него душа была такой же огромной, как и физическое тело. Останься Джек в ущелье, его бы хватило им на месяцы. В расстроенных чувствах призраки прощались с ним, гремя кандалами, которыми были прикованы к этим скалам. Душа Дадли, слишком черная даже для здешних обитателей, в пищу совсем не годилась. Несколько призраков упокоились, вкусив по одному ее кусочку, – для них это было все равно как алкоголику выпить денатурат. Слаще всего казалась им душа Кавалерии, но свет от кобуры револьвера Падре отгонял призраков от каторжника. Лишь самые мрачные тени сумели до него дотянуться своими длинными языками, лизнув разок, не больше. Даже Энни не была безгрешной, она, как и предполагал Пит, впрочем, очень преувеличивая ее «гостеприимство», уже успела подарить свою любовь нескольким мужчинам. Энни не трогали, девушка была под защитой Джона. Что же представляла из себя душа Миража, тени не знали – он был для них пустым местом, его и Энни окутывал туман.

На рассвете они выбрались из ущелья, и тени провожали их взглядами до тех пор, пока солнце не поднялось достаточно высоко, чтобы их развеять. В последний раз призрачный ветер прокатился по ущелью, собирая остатки жизненных сил, потраченных людьми на его преодоление. С громкими стоном даже самые мрачные тени исчезли в лучах света, им оставалось только дожидаться полуденной тени, из которой они смогут родиться заново. Обернувшись, Кавалерия взглянул на ущелье напоследок, ему показалось, что он что-то услышал. Позади себя каторжник не увидел ничего, лишь приглядевшись внимательнее, он смог различить проход в желтых скалах, почти ими скрытый. Путешественник неосведомленный во всю жизнь не отыскал бы его здесь. Нога восточного человека вообще редко когда ступала на эту землю.

Лишь только каменная змея выпустила их из своих смертельных объятий, как тут же лесная прохлада обняла их в дружеском приветствии. Их встречала зелень, о которой они так давно мечтали, не просто зелень, но деревья – целый лес их, о существовании которого здесь, в самом сердце прерий, никто из них не догадывался.

– Как видите, господа, я не врал вам! – сказал Мираж, когда они устроили привал на первой же попавшейся поляне. – Тут начинается Лоно, о котором я вам рассказывал. Оно вообще много где начинается, некоторые шаманы считают, что нигде и не заканчивается, и везде, где есть жизнь – это Лоно! – Жаль только, Билл – дорогой наш престарелый скептик – не дожил до сегодняшнего утра, чтобы увидеть Лоно воочию, – грустно сказал Мираж, подойдя к телеге, внутри которой лежали два тела. – Ну ничего! По крайней мере, мы похороним их как подобает, когда доберемся до Старого падуба…

Люди слушали его одним ухом, а вторым внимали голосу леса. Когда духи ветра, не призрачного, а обычного, проносясь над чащей, проводили своими сотнями рук по верхушкам деревьев, те скрипели стволами и шелестели листьями – в каждом таком вздохе древостоя чувствовалась жизнь.

Они быстро собрали ветки для костра и расчистили для него место на поляне от дерна. Развели его и пожарили найденные поблизости грибы. Их собрала Энни под руководством Миража, который учил ее отличать ядовитые грибы от безопасных, лечебные от дурманящих и просто вкусных. Здесь росли всевозможные виды грибов, всевозможные виды кустов и лесных трав, все породы деревьев, кроме хвойных и северных. В самых неожиданных местах прятались цветы, иногда среди высокой травы, иногда в окружении папоротников. Безмятежная девушка, находя их, как ребенок малый бросала корзину из-под рыбы, в которую собирала грибы, опускалась на мягкую лесную подстилку коленями, наплевав даже на букашек, живущих в ней, которых всегда очень пугалась, и обнимала руками цветы растений, осторожно трогала их хрупкие стебли, листья и лепестки своими не менее хрупкими пальцами.

– Да, здесь много красивых цветов! – говорил Мираж, снисходительно относясь к этим девичьим слабостям Энни.

– Не понимаю, Джон, как они растут здесь, в тени деревьев? Пол моего детства прошло за мамиными каталогами, но я даже и не знала, что такие существуют в природе! – не переставала удивляться Энни, находя то одно, то другое растение.

– Что ж, ничего удивительного в этом нет: не вся из здешней зелени занесена в каталоги… Столичные ботаники не догадываются и о половине видов природной флоры Прерикона, – отвечал ей Мираж. – Видите ли, многие из этих цветков, нигде вне Лона не встретишь. Здесь к тому же встречаются прекрасные сорта известных цветов. Любой флорист бы убил за возможность завести такие у себя в саду. Получись у него достать хотя бы некоторые из них – о, это была бы катастрофа! Они бы неминуемо убили все прочие растения его сада, отобрав у них почву, влагу и солнце. Увы, запад не терпит восток, и запад сильнее. Сравнивать флору этих двух частей света, все равно что сравнивать восточных и западных лошадей. Первым повезло, что вторые водятся только в Прериконе.

Кстати, вот еще одна неразрешимая для науки тайна! Почему такие сильные лошади запада не распространились на восток, на Вельд и дальше, и не вытеснили своих слабых сородичей? И родственны ли они им? Почему только семьдесят лет назад имперцы, народ с многотысячелетней историей, впервые встретили лошадей Прерикон? Люди востока заходили на запад и раньше, но немногие вернувшиеся из прерий не упоминали ни о коренном населении прерий, ни о лошадях, с которыми те сосуществуют… Такая вот загадка истории, а кто-то жизнь тратит в попытках ее разгадать!

Кто бы там на что не тратил свою жизнь, Энни точно мало интересовали подобные вопросы. Синие крылья этой бабочки порхали от одного цветка к другому. Цветы же в глазах Энни могли увидеть небо, таким образом, она с ними как бы шла на сделку: растения упивались красотой девушки, а Энни наслаждалась их красотой. Но именно она расторгала сделку первой, переходя от одного цветка к другому. Как и все новое, вид цветов очень быстро ей приедался.