Текст книги "Урощая Прерикон (СИ)"

Автор книги: Евгений Кустовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Неспроста во многих древних культурах гонцов, принесших плохую весть, убивали. Людям требуется на чем-то выместить свой гнев, но гонец не повинен в том, что случилось, не со злым умыслом он разочаровывает людей, с Миражом же все было сложнее. Мысленно она убила его, а вернее то, что под его личиной скрывалось, еще прошлой ночью. Но вот опять маленькая девочка столкнулась с суровой действительностью, в которой ее враг был жив и всматривался в ее личико с такой наигранной заботой и такой в то же время искренней, что и мать тревожиться меньше за свое простывшее дитя. Она встала, сбросив ладонь Кавалерии со своего плеча, как люди сбрасывают пожелтевший лист, упавший с дерева им на плечо во время осенней прогулки по алее. Весна – время любви, осень – время разлуки. Теперь наступила зима, когда все мертво.

Энни встала и пошла прочь, но почти сразу же остановилась и завизжала, наступив на что-то скользкое и мокрое. Подняв свой каблучок, которым она это что-то раздавила, Энни пошатнулась, и если бы Мираж не подхватил ее, падение было бы неминуемым. И только тогда Энни обратила внимание на то, что происходит вокруг, а вокруг происходило нечто: Терри Рыбак и Даффи гоняли по траве вокруг с котелками и плошками, собирая лягушек. Кто-то надоумил их разуться, и потому они гоняли по траве босиком, то и дело поскальзываясь на лягушках, и падали. Они же квакали буквально отовсюду, сползались к реке с холмов, а на той стороне реки, где виднелись первые деревья леса, они падали с их веток и тоже ползли к воде.

– Да что же… Что же это такое?! – Энни растеряно посмотрела на Миража, позабыв даже об их сложных отношениях.

– Я же сказал, дорогуша, это Rana Mirum! Она же лягушка чудесная! Чудеса, моя дорогая, это когда происходит что-то необъяснимое научными методами, их от кошмаров наяву отличает лишь отсутствие злого намерения! Чудеса по отношению к людям имеют нейтральную или положительную природу, куда чаще первую, но в нашем случае – это и правда истинный дар небес, который мы можем использовать себе во благо. Вчерашней ночью, Энни, произошло самое настоящее чудо: представьте себе, дождь пошел из лягушек, вот это они и есть! – Мираж поднял лягушку, которую все еще держал за лапку, и поднес ее к лицу Энни, из котелка в его второй руке на нее полезли еще амфибии. Ощутив прикосновения их скользких тел к своей руке, Девушка завизжала и забарабанила Миражу по груди кулачками, они била его до тех пор, пока он ее не отпустил. Энни тут же отскочила от Миража, раздавив сразу нескольких лягушек, и на этот раз таки упала, задницей приговорив еще по меньшей мере четырех. Очутившись на земле в слизи раздавленных амфибий и их вываленных внутренностях, девушка разрыдалась.

Они зажарили лягушачьи лапки на сковородке, смочив их в желтке фазаньих яиц, птицы водились в здешних лесах. Энни к тому моменту уже успокоилась, но есть мясо земноводных радикальнейшим образом отказалась, едва не закатив новую истерику по данному поводу, когда Мираж принялся ее уговаривать попробовать его стряпню. Мало того, что лягушки сами по себе выглядели мерзко и наверняка даже в приготовленном виде были отвратительны на вкус, так еще и дождь этот лягушиный явно имел причастность к ночному приключению или кошмару наяву по терминологии, любезно представленной ей самим виновником случившегося. Она с плохо скрываемым отвращением наблюдала за тем, как зажаренные лапки лягушек, похожие на мускулистые человечьи ноги, исчезают во рту Миража одна за другой. Будто дьявол пожирает грешников – так это для нее выглядело. Раньше она считала его благодетелем, ночью он предстал перед ней чудовищем, никем другим она не могла его воспринимать теперь.

Энни была изумлена, когда увидела, как Кавалерия спокойно ест мясо вместе со всеми. Она, глядя на то, как он жует, даже допустила, что, возможно, ее сближение с мрачным каторжником было подстроено Миражом намеренно, а сам он – верный слуга колдуна, ведь это именно Мираж убеждал ее в том, что Кавалерия не так плохой, каким кажется. Она вспомнила, как Франко в Ущелье смерти, прямо перед тем как пасть жертвой чего-то здравым смыслом необъяснимого, пытался свергнуть Миража, вполне серьезно подбивая народ на мятеж. И что с ним стало? Сколь ужасно обернулась его судьба! Может, это именно он был рыцарем, стремившимся уничтожить зло, а не Кавалерия? Но тут же вспомнив, как вчера труп Франко пытался ее убить, Энни отбросила эту мысль, как черновую бумагу, в топку ошибочных суждений. «Кем бы Франко не был при жизни, что бы им не двигало, теперь он слепой исполнитель воли силы, пробудившей мертвых холма!» – так она для себя решила. А посмотрев на Старый падуб впервые после ночи, она увидела, что дерево как бы немного наклонено вбок. Поначалу она приняла это за обман зрения, но чем дольше она вглядывалась в Старый падуб, тем больше уверялась в собственной правоте. Чтобы узнать наверняка, нужно было вновь забраться на холм, у нее имелось множество причин, чтобы не делать этого.

Энни перевела взгляд на мужчин, окружавших ее, и увидела отвратительных тварей, чертей. Балом правил дьявол – Мираж – он как раз облизывал свои тонкие пальцы, но Дадли переплюнул и его, чередуя жаренных лягушек с живыми. Терри Рыбак был манерным чертом: он отрывал одну лапку от другой, как богатые отрывают от мякоти хлеба кусочки, и точно так, подражая богатым, забрасывал их себе в рот по одной. Кавалерия жевал скупо и молча, но не через силу, он всегда питался так, как сейчас. Джек забивал свою пасть лапками лягушек, подобно тому, как курильщик забивает табаком трубку. Он сметал в рот сразу полсковородки и затем отвратительно чавкал, пережевывая все это. Даффи был самым маленьким и незначительным чертом, и не чертом вовсе, а так, бесом! Он питался словно мышь: выбирал себе лапку, но не сразу брал ее, а выжидал, пока кто-нибудь еще не захочет, и если никто не брал ее, то брал он, а если все же брал, то Даффи бросал на того, кто отнял у него еду, быстрый злой взгляд и выбирал себе другую лапку. Он очень часто отдергивал ладонь правой руки, когда хватал ею пищу, хотя всегда дожидался, пока она остынет, следовательно, пища не могла быть горячей. Энни заметила эту странность, а приглядевшись, увидела, что с внутренней стороны ладонь Даффи покрывают красные бугры. Она прикоснулось к сыпи на своей щеке, прикосновение собственных пальцев обожгло ее. Девушка скривилась от боли, а Мираж сказал:

– Говори, что хочешь, но это так никак нельзя оставить, дорогая! Позже я приготовлю вам мазь, всего один раз намажете щеку ею, и вся сыпь осыплется, простите меня за мой неудачный каламбур!

– Ах, отцепитесь, Джон! – сказала Энни, гадая, насколько наигранно прозвучало из ее уст это имя после недавних событий. Она не хотела принимать ничего из рук Миража, боялась даже предполагать, что могло входить в состав ингредиентов обещанной им мази. – В конце концов, это всего лишь прыщики. Я была подростком, Джон, я знаю, что это проходит.

– О, вы и понятия не имеете о том, какие запущенные случаи порой встречаются в медицинской практике! – возразил Мираж. – Уж поверьте моему опыту, душечка, с этими мелкими засранцами шутить нельзя. Здесь и обсуждать, собственно говоря, нечего, как я уже сказал, я просто дам вам мазь, и все образуется, ладненько?

Энни ничего не ответила, ей захотелось уединиться. Она встала и пошла к реке, но даже там не нашла покоя. Река больше не журчала, как раньше. Вода позеленела: лягушек в реку набилось столько, что течение почти остановилось, мелкая рыбешка всплывал брюхом кверху или поднятая спинами лягушек почти к самой поверхности жадно раскрывала рот от нехватки кислорода. «Вот так и мужчины, – думала Энни: – придут куда-нибудь и все под себя переделают, перебьют сначала то, что жило там до них, а после, когда ничего не останется, обернутся друг против друга из-за какого-то глупого пустяка…»

Она попыталась развить эту мысль, но события прошлой ночи все никак не шли у нее из головы. Она искала вчерашнего дня и его приятных моментов, но как бы не хотела их найти, все в дне сегодняшнем напоминало ей о ночи. Прямо вокруг нее было множество лягушек, появившихся из ниоткуда. Мираж назвал это лягушиным дождем, но разве такое случается? «Точно не с праведными людьми!» – ответила Энни сама себе. Она вдруг сильно озаботилась вопросом бога и его существования. Одни вопросы сменяли другие, и только ответы на большинство из них все никак не посещали ее голову. То, что случилось с ней, то, что она видела, было ей непонятным и оттого пугало ее еще сильнее.

Особенно Энни тревожили те символы, которые вырезал на себе Мираж, равно как и те, что вслед за символами на его теле, появились на земле ночью. Казалось бы, она должна была наплевать на то, что именно они означали, главное, она прекрасно понимала, что что-то злое, что-то, от чего простым смертным, как она, лучше держаться подальше. Но против ее воли некоторые из символов поднимались из глубин ее памяти и пылали так ярко, словно она видела их вживую, и даже того ярче. Они вытесняли ее мысли, отбирали ее время. Девушка будто впадал в ступор на секунду или несколько, а когда приходила в себя – оказывалось, что прошло куда больше времени, чем говорили ее внутренние часы. С трудом у нее получалось развеивать приходящие ей на ум символы, почти мгновенно другие или те же знаки приходили на смену развеянным. Энни не знала, что они значили, она лишь хотела, чтобы это кончилось, хотела, чтоб ее оставили в покое.

Незаметно пролетело время до обеда, и на нем она кушала вместе со всеми какое-то мясо, даже не различила его по вкусу и не проследила, чем это было прежде, как обычно делала. Она жевала и глотала какую-то дичь, просто, но отлично приготовленную, до тех пор, пока не наелась. Где-то несколько часов спустя, Энни затруднялась определить точное время, к ней подошел Мираж и, сказав ей что-то, чего она не расслышала, принялся размазывать по ее сыпи какую-то серую массу. Она сначала слабо воспротивилась ему, но вскоре уступила. Рука Миража была совсем как у человека, такая же теплая и мягкая, не как у Франко ночью, не как у мертвеца. Его прикосновения напомнили ей о Кавалерии, и она впервые за весь день задумалась о том, как он там. Но тут же одернула себя, вспомнив, что она его ненавидит. Она была теперь еще более рассеянной и непостоянной, чем обычно. Настолько изменилась, что даже сама заметила свою ветреность.

– Простите, Босс… Это ведь мазь для кожи, так? – Энни вздрогнула, не узнав говорившего, а после вздрогнула еще раз, осознав, что не заметила, как Даффи подошел. Да, это был именно он, очень редко Даффи обращался к кому-то, почти всегда он просто молча следовал приказам, только если дело не представлялось ему слишком опасным, как тогда у Змеиного каньона. И теперь, как в тот раз, когда он отказывался лезть на утес, видимо, что-то очень беспокоило его, раз он решился подойти к ним и подать голос.

– Полагаю, что можно и так сказать, – ответил Мираж, нахмурившись, – а почему ты спрашиваешь?

– Да дело в том просто, сэр… – маленькие глазки хорька блеснули и забегали, он потянулся рукой, чтобы почесать затылок, но тут же скривился от боли: – Видите ли, у меня с рукой что-то странное твориться в последнее время… Вот, лучше сами посмотрите, а то я, как вы, по-научному, говорить не мастак! – и он показал Миражу свою ладонь.

Бугры на ней выглядели куда хуже, чем сыпь на щеке Энни. Они надулись и пульсировали, и кажется, даже еще увеличились с того момента, как Энни их видела за завтраком. Хотя она теперь уже сомневалась во всем, что видела, и в том, что видела вчера, в том числе. Она будто застыла на пограничье между ложью и правдой, живя одновременно и в реальном и в выдуманном ею мире, отчего реальные факты, фантазии и домыслы постоянно переплетались между собой и путались. Она знала, что когда-нибудь это измениться, но не знала, когда наступит этот момент, что не мешало ей с нетерпением ждать его.

– Действительно, странно, Даффи… – сказал Мираж, внимательно осмотрев его руку. – Ты, наверное, мне не поверишь, но кажется у тебя на руке растут грибы.

– А разве такие бывают? – спросил удивленный Даффи. Он знал, как отличить мухомор от белого гриба, а лисичку от поганки, но не больше этого.

– Представь себе, да! Бывают, и не такие, – ответил Мираж.

– А хоть бы и так, мне, по правде сказать, все равно, сэр. Гриб, – так гриб, какая разница? – пожал плечами Даффи, – лишь бы этот зуд, наконец, прошел! Вы ведь поможете мне, правда? А то я уже из последних сил терплю. Сказать по правде, хочется руку взять так и оттяпать – до того оно меня разобрало. Я как Дадли сказал, так он сразу за нож схватился – ему, понимаете, только повод дай… Но и я не железный, я был уже готов и правда руку дать на отсечение…

– А вот этого не надо, Даффи! С этим не спеши! Рука тебе еще самому нужна. О чем вопрос, помогу, конечно… Чем смогу, тем помогу! На общее благо ведь трудимся, – ответил Мираж. – Но скажи мне вот что, приятель, ты не трогал случайно чего-то необычного в последние дни? Ну, знаешь, какой-нибудь предмет, из поверхности которого мог занести споры в кожу? Просто, если это гипотетическое что-то еще в лагере, то его следует убрать из него поскорее, чтобы кто-то еще не дотронулся случайно и не подцепил заразу, смекаешь?

Лицо Даффи покраснело, капля пота появилась на его лбу и скатилась вниз к подбородку, окурки бегающих глаз загорелись, их зажгла жадность бандита. Он машинально сунул руку в карман и нащупал в нем золотой глаз Билла. Нет, он не был готов с ним расстаться! Чтобы скрыть свою находку Даффи, тут же опомнившись, сунул в карман и вторую руку, замаскировав этим первое движение, и, вперив глаза в середину лица Миража, сказал уверенным тоном: – Боюсь, что нет, босс! Я ничего такого не припоминаю… Нет, сэр, даже и не знаю, чтобы это могло быть…

– Хм, не знаешь, значит? – спросил Миража, пристально глядя Даффи в глаза. Тот не продержался и трех секунд, и вперил взгляд в землю. – Хорошо! – хлопнул Мираж в ладони, выводя громким звуком Энни из оцепенения, она опять погрузилась в себя. – То есть плохо, конечно, – добавил он, – но хорошо, если ты не помнишь, то у меня к тебе больше нет вопросов, – давай сюда свою руку…

Даффи протянул ему ее, и Мираж использовал остатки мази, которой заготовил с запасом. Когда он закончил обрабатывать рану, Даффи с удивлением и радостью несколько раз сжал и разжал ладонь.

– А ведь и правда помогает, сэр! – сказал он. – Только намазали, и вот уже эффект есть! Вы прям волшебник, босс, вы знаете?

– Рад, что сумел помочь, – сказал Мираж и, хлопнув его по плечу, удалился, а Энни долго смотрела ему в спину, а после опять забылась.

Последующие несколько дней Энни провела словно во сне. Лагерь жил обычной жизнью, внешне и она жила, но не внутренне: символы по-прежнему не оставляли ее, все чаще и все глубже она погружалась в себя. Девушка чувствовала, что ее нынешнее состояние связанно с тем, что происходило со Старым падубом. Дерево все больше клонилось в сторону. Теперь она понимала, что нечто росло под ним, но кажется, никто, кроме нее, не замечал этого, а когда она хотела сама заговорить с кем-то об этом, что-то накатывало на нее, и она забывала, зачем подходила к человеку. Просто стояла и смотрела на него молча, ничего не отвечая, когда к ней обращались, и только когда потревоженный ею человек отходил от нее сам, она приходила в себя.

Энни едва ли понимала хоть одну тысячную долю того, что происходило. Однако несомненным для нее было одно: то, что начал Мираж в ту ночь, еще не закончилось. Черная туча не являлась конечной целью ритуала, но была лишь его частью, переходным звеном между началом и концом. Все это был какой-то цикл, логики которого она не понимала, единственное, что Энни знала точно – это то, что очень скоро цикл должен был завершиться, тогда круг замкнется, и что-то случиться, что-то очень плохое, и если к тому моменту они все еще будут здесь, это что-то настигнет их, и не все переживут столкновение с ним.

Дни шли, тревога Энни возрастала, зловещий мрак распространился по долине, как если бы крона старого падуба отбросила тень на все Лоно, так было теперь, так теперь чувствовалось. И даже разбойников проняло, они ощутили наконец, что что-то назревает. Бандиты озирались, посматривали по сторонам с тревогой, проверяли свои ружья и револьверы, но не могли найти рационального объяснения той смуте, которая их охватила, и поэтому игнорировали ее. Они привыкли иметь дело с пулями, законниками, конкурентами – в общем видимыми врагами, и это перебивало их чутье, мешало им увидеть ту картину, которую видела Энни. Они и она жили физически бок о бок, но духовно в разных мирах, и только Энни знала об этом. По иронии судьбы или кого-то, ответственного за их невзгоды, ее больше других посвятили в секрет того таинства, в которое все они были вовлечены, но она не имела языка, чтобы поделиться своими знаниями с остальными. Они же расточали драгоценное время на мелочи, то, что на самом деле было важно, оставалось вне поля их зрения вплоть до рокового дня, когда гнойник, который вызревал под Старым падубом, прорвало и то, что сидело в нем, вылезло наружу.

Они заснули в ясности, а проснулись во мгле. Это было страшно, все равно что ослепнуть во сне. За ночь туман спустился с холмов. Он был настолько плотным, что реки и деревьев за ней, окутанных его пеленой, совершенно невозможно было разглядеть из лагеря, и только вершины гор виднелись где-то далеко на севере и Арка седла на западе. Тот же лес, что был на юге, из которого они вышли, полностью исчез, как и все, что находилось выше их стоянки. Холмы потонули во мгле, похожие на валы океанических волн они грозились вот-вот рухнуть вниз, погребя всех людей под собой. Только Старый падуб виднелся сквозь мглу, его черный силуэт напоминал замершего в ожидании ворона. Уж не казни ли он ждет, чтобы выклевать глаза мертвецам?

Все то утро разбойники собирали лошадей, которые разбрелись по пастбищам. Сделать это было немногим проще, чем найти иголку в сене: люди не видели дальше вытянутой руки. Но лошадей нужно было собрать во чтобы то ни стало. Все, что им оставалось, – это действовать исключительно на слух. Мираж научил их свисту, на который лошадь не могла не отреагировать. Каждый раз, когда они свистели, какая-нибудь из них, если не сразу несколько, отзывалась ржанием. Люди уходили во тьму и не возвращались, Энни казалось, что мгла пожирает их, а каждый, кто осмелился войти в нее, не найдет дороги назад. Сама девушка осталась в лагере, вместе с ней был Мираж и Джек Решето, а также Беда, привязанная к руке Джека. Даже на сон он не отвязывал ее, но наоборот, добавлял узлов. Кобыла совсем притихла, кажется, она о происходящем знала больше, чем бандиты, и даже Энни. Сколько бы они не старались, костер все никак не хотел разгораться, слишком тяжелым и сырым был воздух. Они позавтракали вяленым мясом, которого Мираж, ежедневно охотясь, заготовил за время пребывания в Лоне столько, что хватило бы им всем на перезимовать и еще бы на полвесны осталось. После завтрака расселись кто куда и даже не говорили, просто чего-то ждали.

Очень скоро разбойники начали свистеть не только для привлечения животных, но и для того, чтобы найти друг друга. Никто не надоумил их обвязаться одной веревкой, и теперь они сами понемногу отчаивались выбраться из мглы. Случалось, звуки шагов раздавались буквально в нескольких метрах от лагеря, их окликали, но люди, кажется, не слышали криков, или это были не люди? Иногда разбойники возвращались, приводили с собой лошадей, куда чаще приходили с пустыми руками и облегченно вздыхали, увидев знакомые лица. Раньше они думали, что чистилище – это бесконечное Ущелье смерти, сейчас они были уверены в том, что в чистилище находятся теперь.

В тот день солнце на небо не вышло. Может, где-то его и видели, но Лоно оно обошло стороной. Тучи сначала были просто белыми, затем стали серыми, потом налились свинцом и почернели. Кроме того, в воздухе очень скоро запахло гарью, но пожара при таких условиях просто быть не могло, сама древесина пропиталась влагой. Казалось, какая-то гигантская фабрика была возведена за ночь на юге специально для того, чтобы испортить им жизнь. Она жгла леса, а производила туман и смог.

Ближе к вечеру в лагере собрались все. Лошади ржали и тревожно озирались, били копытами и пугались каждого шороха. Когда Кавалерия вернулся в лагерь, приведя Бо Джека, а вместе с ней и Даффи притащив за шкирки, никто не задавал вопросов, все поняли сразу, что доходяга пытался сбежать. Его, однако, не тронули за предательство, хотя стоило бы – мысли людей были заняты совсем другим. Даффи же и не думал раскаиваться, только жалел о том, что его поймали и ненавидел не только Кавалерию, но весь мир за это. Маленькие глазки его пылали злобой. Его правая рука была в кармане, пальцы без конца мусолили золотой глаз.

Люди расселись вокруг телеги, оперевшись на нее спинами, и Энни пододвинулась к Кавалерии, позабыв обо всем, что случилось между ними раньше. Теперь она чувствовала от кого разит смертью. Ей для этого не нужно было на человека смотреть, она просто знала, рядом с кем ей надо быть, а от кого стоит держаться подальше, чтобы уцелеть. Энни сидела слева от Кавалерии, положив голову каторжнику на плечо и вцепившись в его руку. Он же, хоть и держал ладонь правой руки на кобуре своего револьвера, впервые за долгое время не был уверен в силе огнестрельного оружия, но точно знал, что сегодня ему придется пустить его в ход. Те же или сходные чувства, наверное, испытывал каждый разбойник в лагере, и потому все сидели с ружьями и винтовками, постоянно проверяя их на готовность.

Мираж был особенно хмур в тот день. Будто мел, мгла выкрасила его лицо в белый, эта бледность явно свидетельствовала об истощении сил. Только девушка, пристально следившая за Миражом, заметила эта. Если и еще кто-то заметил, то не подал виду, очевидно, не связав бледный и болезненный вид Миража с туманом.

Ни разу за день не подул и слабый ветерок, но вечером, когда стемнело и туман превратился в подвижный мрак, – подул сильный. Его порыв пронесся с юга на север, растрепав волосы людей, переполошив их всех и лошадей. Ветер подул так сильно, что телега закачалась. Будто коса мрачного жнеца просвистела над их головами, предупреждая о том, что скоро грядет. Разбойники, к счастью, не были зайцами: ушей ее лезвием никому не отрезало, но все прекрасно понимали, что следующий удар косы, вполне возможно, придется по их шеям.

С первым порывом ветра бандиты бросились проверять оружие, хотя уже десятки раз это делали прежде. Всех успокаивают разные вещи: кто-то бросает монетку, как, например, Мираж, кто-то держит руку возле оружия, как Кавалерия, женщины держатся за своих мужчин, они их якори в этом жестоком и непостоянном мире, Энни же теперь держалась за того, кто, как она считала, мог ее спасти. Она нашла самое безопасное место в этой западне и цеплялась за него изо всех сил. Даффи продолжал мусолить золотой глаз не ради успокоения, а из простой человеческой жадности, уже сейчас она его погубила, уже тогда, когда он осквернил прах мертвого. Беда замерла на своих четырех, ища спокойствия в земле – опоре под ее копытами. Когда Джек нервничал, он ел, сейчас – все тоже вяленное мясо. И Бо, подражая ему (или это Джек подражал своей кляче?) тоже ела – эта лошадь единственная из всех просто дожевывала остатки травы вблизи лагеря. Она, казалось, нисколько не была потревожена происходящим, инстинкты Бо были такими же тупыми, как у мула. Остальные же лошади находились на грани бегства, вовсе не люди удерживали их, а непонимание того, откуда ждать угрозу.

Но не ветер стал всему началом, а то, что последовало за ним. Чтобы зажечь потухший костер, нужно раздуть угли. В костер превратилось все Лоно, какой-то гигант на юге дунул во всю мочь своих легких, насыщая тяжелый воздух низменности кислородом, и множество языков пламени вспыхнуло в одночасье. Они танцевали в тумане грациозно, как змеи под звуки флейты, но единственной музыкой, сопутствовавшей им, были завывания ветра. Сердца же людей трепетали совсем не им в такт, но куда чаще. Ветер рвал мглу в клочья, превращал туман в синеватые лоскуты, которые развеивались легко и просто, как обычный сигаретный дым. Среди прочего разбойники жалели о невыкуренных сигаретах, мысленно с жизнью рассталось большинство из них, но все были готовы пойти на любую меру, чтобы спастись.

Старый падуб вновь вырос из черноты ночи, самый высокий вихрь пламени возник за ним, отбрасывая тень дерева на северо-восток. Лагерь утонул в ней, они все исчезли под его кроной, на контрасте с огнями тьма казалась кромешной. Языки пламени двигались вокруг лагеря, то медленно приближались к людям, то отдалялись от них. Но ни разу они не приблизились настолько, чтобы осажденные ими разбойники могли понять, что они есть. Каждый слышал о болотных огнях, но в Лоне никогда болота не было, тем более его не могло быть там, где огни горели.

Вдруг телега просела в землю колесами, и каждый вскочил на ноги и тут же утонул ими в грязи. Еще секунду назад земля была твердой, и вот теперь она превратилась в жижу. Разбойники пытались высвободить ноги из трясины, но большинство их хаотичных метаний приводило лишь к более глубокому увязанию в ней. Глубже всех погрузился в болото Джек. Он как встал, так земля под ним просела до колена. Отчаянно ржала Беда, даже лошадь Прерикон тонула медленнее Джека, веревка, связывающая их, утаскивала кобылу в болото вслед за ним, обещая узнику разделить одну могилу с надзирателем.

Собрав все силы, Кавалерия одним движением вырвался из болота и запрыгнул на телегу. В момент его прыжка, Энни показалось, что из грязи внизу запоздало вынырнула рука, чтобы схватить его за ногу, но вокруг была тьма, а рука тут же погрузилась обратно, и девушка не могла быть уверена в том, что видела. Кавалерия подал Энни руку, она ухватилась за нее двумя руками, и он одним мощным рывком вытянул ее наверх. Сразу две руки возникли из трясины, одна из них схватила подол платья девушки и оторвала от него внушительную часть, обнажив девичью ножку до колена. Услышав треск ткани и почувствовав, как что-то удерживает ее, Энни истошно завизжала, а оказавшись наверху, прижалась к Кавалерии всем телом. Он обнял девушку за стан и почувствовал ее тепло, его тело ответило, но сейчас было не время. Нос Энни уткнулся ему в грудь, девушка содрогалась от рыданий, ее слезы промочили ткань его рубашки. На телеге нашло убежище трое: Кавалерия, Энни и Мираж, который просто возник позади них, словно всегда там стоял.

Телега была временным решением, вес их троих в добавок к ее весу значительно ускорил погружение. Очень скоро колеса телеги до середины утонули в болоте, и тогда из трясины показались руки, и черепа вылезли тоже, и тела по пояс – это были те же скелеты, которых Кавалерия и Энни видели в ночь ритуала. Под действием неизвестных сил земля смягчилась, и они смогли очень быстро добраться до лагеря, прорыв ходы под холмами.

Между тем и сами холмы медленно двигались к ним. Это стало заметно не сразу, но в какой-то момент каждый из тех, кто еще мог соображать и что-то видеть, понял: верхние слои земли, размокнув, сползали вниз. В иной ситуации им не составило бы никакого труда выбраться из западни, просто отойдя в сторону, но при данных обстоятельствах у них шансов не было. Хуже всего успеть осознать смерть, видеть, как она приближается к тебе, и ты никак не можешь все предотвратить, а на исход влияет любая мелочь. Такова специфика медленной смерти – ты успеваешь осознать насколько же в мире все условно, и повернись твоя судьба хоть немножко другим образом, – ты бы так не кончил. Вот только все сложилось именно так, как сложилось.

Как Харон орудует веслом, укрощая души, дерзнувшие восстать против него, так Кавалерия принялся лупить мертвых прикладом ружья по головам. Когда череп превращался в труху, скелет продолжал жить еще какое-то время, пока магия, связавшая его кости воедино, не исчерпывались, и тогда он исчезал во вспышке света. Задача, поставленная перед мертвецами, была простой – утащить живых под землю, сделать их мертвыми, как они, и голова не требуется, чтобы справиться с ней. Кавалерия бил и бил, но было это сродни отрубанию голов гидре – по два новых мертвеца приходило на замену одному убитому. Мираж занимался тем же со своей стороны телеги, вооружившись винтовкой. Кости ломались легко, но было их столько, что свались они разом им на головы, образовалась бы гора высотой до самой верхушки Старого падуба. Мертвецы только шипели и лезли на телегу, на большее они не были рассчитаны. Изредка они уклонялись от ударов, когда нужная шестеренка в механизме, который приводил их мощи в движение, срабатывала.

Среди шипения Кавалерия различил человеческий голос, он молил о помощи. Сперва он подумал, что ему показалось, но вскоре ладонь живого вцепилась в крайнюю доску кузова рядом с кистями скелетов, а из болота показалась перекошенное от ужаса лицо Даффи. Каким-то чудом он сумел выбраться из трясины по костям мертвецов. И вторую руку Даффи достал из грязи, с громким чавканьем болото выпустило ее, золотой глаз Билла ударил по доске телеги, разбойник дорожил им даже теперь, когда на кону была его жизнь.

Энни бросилась к Даффи и протянула ему руку, но Кавалерия схватил ее за плечо и оттолкнул назад в кузов. Вместо руки он протянул ему ногу: ударил сапогом по пальцам Даффи. С криком боли тот отпустил телегу, и тут же оказался схвачен мертвыми. Скелеты цеплялись за конечности бандита, их пальцы разрывали его одежду, а зубы отрывали куски плоти. Сразу три черепа вцепились в лицо Даффи зубами, разорвав его на части. Они пронзили пальцами плоть между его ребрами и, схватившись за них, разорвали грудь бандиты пополам. Они распотрошили его живот и выворотили внутренности наружу, смешав их с грязью. Они вскрыли его без скальпеля или пилы, без каких-либо принадлежностей. На протяжении всего этого пира Даффи истошно кричал.

Энни с ужасом смотрела на это, будучи не в силах отвести взгляд. Она сидела на коленях, обняв ногу Кавалерии, который продолжал отбиваться от орд мертвых. В плену у страха она совсем позабыла о том, как грубо он только что обошелся с ней. Никакие его моральные качества уже не играли для нее роли, она видела ужасную гибель Даффи и не хотела быть на его месте. На грани жизни и смерти от человека остается только зверь.