Текст книги "Южный Урал, № 1"

Автор книги: Евгений Федоров

Александр Гольдберг
ПОЛЮШКО-ПОЛЕ
Поэма

I.

 
Разбросала весна
По дворам зеркала,
Из Туниса дрозда
На Урал привела,
Под окошком сухим
Расстелила ковёр,
Ветерком полевым
Затуманила взор…
Первый выезд машин.
Сортировка зерна.
Рано встал селянин:
– С добрым утром, весна!
Ты зовёшь и бодришь
Старика с посошком,
Ты подпаску велишь
Подниматься с рожком.
Ой, как сладко с тобой
От зари до луны
Поднимать бороздой
Тишину целины,
С громом вешним твоим
Гром мотора сливать,
Тёплым ветром твоим
В чистом поле дышать!
Не в твою ли страду
Немец бомбы метал?
Не ему ль на беду,
Пахарь воином стал?
Не за то ль, чтоб к заре
Снова быть за рулём,
С автоматом до Шпрее
Он прошёл под огнём?
Он вернулся сюда,
Не ослабшим в пути —
На фуражке звезда,
Две звезды на груди.
Правя громом стальным,
Он сидит, как стальной,
Насте радостно с ним
Поспешать бороздой…
Сбился набок платок,
Распустилась коса,
У пылающих щёк
Показалась роса,
Но глядит фронтовик,
Улыбаясь в усы,
Что отстал он на миг
От упорной косы.
Он рукав засучил,
Натянул козырёк,
И сильней ощутил
На лице ветерок…
После жарких работ
Травы мягки, что пух.
Настя фляжку берёт
Из Степановых рук.
И незримо горда,
Ясным взором горя,
Тихо шепчет: «Вода
Хороша у тебя».
Тут Степану как раз
Намекнуть бы о том,
Что по сердцу пришлась
И собой и трудом.
А сказал он: – «Пойду
Светел месяц пока,
Доведу борозду
До берёз у ярка».
 

II.

 
Зачастили дожди
В неурочные дни,
И тревогу в груди
Породили они.
Выходили с росой,
Уходили с луной,
Торопясь, под грозой
Рвали стебель дурной,
Густо хлеб забивал
Василёк и пырей.
Весь колхоз воевал,
Нехватало людей.
Но однажды к утру,
Верной помощью, в срок,
Красный шёлк на ветру
Заиграл с двух дорог.
Справа, к ржи золотой,
Строг, подтянут и рад
Вёл Степан за собой
Пехотинцев отряд.
Слева, думой светла,
С барабанщиком вряд
Настя в поле вела
Пионерский отряд…
Трижды солнце в горах
Розовило концы.
Синий ветер в хлебах
Проносил бубенцы.
На четвёртый денёк
Вновь стучал барабан.
Дело сделали в срок!
Встретил Настю Степан.
Шли, где стёжки прямы,
Где колосья шумят.
Вышли в степь, где холмы,
Словно беркуты спят.
Он подумал: «Люблю»,
А сказал: – Буду жив,
Эту степь застелю
Жёлтой скатертью нив.
 

III.

 
Семицветной дугой
Озарённый с небес,
Дышит колос тугой
В тонких усиках весь.
В рожь по пояс войдя,
Настя рвёт васильки.
Рядом с Настей друзья —
Молодёжь, старики.
Всюду песня слышна
На раздолье родном:
«Будет вдоволь зерна,
Будут чаши с вином!».
Руки быстры, ловки,
Дружный труд тороплив…
А вблизи от реки,
От желтеющих нив,
Там, где лес к небесам
Вскинул шапку свою,
Валит сосны Степан.
С ним друзья, как в бою…
Спал полуденный жар.
Сруб сбивает Степан.
Будет ладный амбар, —
Не продует буран.
Скоро с новых тесин
Флаг расправит крыло —
С ним пришёл он в Берлин,
Чтоб вернуться в село.
 

IV.

 
Сколько радостных тут
Он увидел обнов!
Над колхозом бегут
Три струны проводов.
Новых яблонь листва
У окрашенных стен.
Входит в избы Москва
С немудрёных антенн.
Где шумел краснотал,
Новой кузни дымок….
Он село не узнал, —
Не село, – городок!
Заглянул в сельсовет,
Руки жал землякам,
Часто слышал в ответ:
Благодарность и вам!
А с крылечка сошёл,
Будто крылья обрёл.
Сел за руль поутру,
Встретил Настю к добру.
Русокоса, стройна,
Взор, что южная ночь!
Неужели она
Власа бондаря дочь?!
Пригляделся, узнал,
Снял фуражку в пыли:
– Вы, как в сказке, – сказал, —
За войну подросли!..
Рядом пахотой шли
Козырёк и платок.
Вместе травы свезли
В луговой теремок.
И коса или плуг,
К дому ль медленный шаг,
Не заметили как
Породнили их вдруг.
Всем он Насте подстать
Любо, мило взглянуть,
Да боялась сказать,
Чтоб любовь не спугнуть.
А Степан приумолк.
Вроде вместе и врозь,
Знать заметить не смог,
Что с дивчиной стряслось,
Почерствел знать боец
За военную жизнь…
На щеке за Елец
Косо шрамы срослись,
Серебрится висок, —
След пройденных дорог,
А заходят к ней в дом,
Парни, – кровь с молоком!
 

V.

 
Месяц всплыл за бугром.
Сел Степан у стропил,
Вытер лоб рукавом,
За весь день закурил.
Улыбнулся, вздохнул,
С куртки бабочку сдул,
Огляделся вокруг,
Словно кто-то зовёт.
Увидал: меж подруг
Настя с поля идёт.
Не почуявши ног,
Он сбежал с бугорка.
Протянула венок,
И умчалась легка.
То ли свет просветлел
От луны ободка,
То ли громко запел
Соловей у ярка.
Без вина, будто пьян, —
Неширокой тропой
Шёл Степан сквозь туман
На огни за рекой.
В жаркой кузнице он
На ладонь поплевал,
Заходил на загон,
В МТС побывал.
Что-то ладил, крепил
Под комбайном своим.
Весь табак искурил
По тропинкам кривым.
А когда притомлён
Задремал он, сквозь тьму
В красных туфельках сон
Подал руку ему.
Он услышал: «Пойдём!»
Настин голос узнал…
Брал он горный подъём,
Облака задевал,
Шёл к вершине крутой,
Прямо к солнцу, но вдруг
Пятикрылой звездой
Стал сверкающий круг.
Улыбаясь, горда,
Настя машет платком.
Обернулась звезда
Васильковым венком.
Раздвоился венок,
Дверь открылась в дворец,
На дворцовый порог
Вышел друг и отец.
Битв минувших огонь
Пепел в брови надул,
А, как подал ладонь,
Словно силы вдохнул.
– Слышал я, что у вас, —
Он сказал не спеша,
Ясным взором лучась, —
Нынче рожь хороша!
Поглядел на зерно,
Поднял руку, и тут
Превратилось оно
В многоцветный салют.
Под салютом цветным
Рожь, что волны текла.
Шёл Степан, рядом с ним
Настя в дом его шла.
 

VI.

 
Хлеб до самой груди.
Поле радует взор.
Словно пчёлка гудит
За мотором мотор.
Тут сверкают серпы,
Там за косами вслед
Люди вяжут снопы,
Ветер солнцем согрет…
Над колхозным добром
Месяц виснет серьгой,
За степным кораблём
Поспешает другой.
Видит Настя тогда:
Вместе с ней, впереди. —
На фуражке звезда,
Две звезды на груди.
Пал над полем туман.
Потемнел небосвод.
Слез с машины Степан,
Рожь в ладони берёт,
Улыбается он,
И негаданно тут
Вспоминает свой сон:
Хлеб… вождя и салют…
Долго шёл по жнивью.
Вышел к стёжке лесной,
Встретил долю свою —
Две косы за спиной.
«Хороша до чего ж», —
Он подумал о ней.
А сказал: – Нынче рожь
Я не видел крупней.
И ещё он сказал:
– Нужно силы напречь,
Рожь, чтоб дождь не застал,
Чтоб зерно всё сберечь.
 

VII.

 
Сдуло листья с осин,
Глубже прячется сом,
От подвод и машин
Пыль в дороге столбом.
Люди, молод и стар,
Пели песни весь путь.
На пригорке амбар, —
Любо, мило взглянуть.
Знать недаром Степан —
Хлеб подвозит сюда.
Не продует буран,
Не пробьётся вода…
Он трудился как мог,
Хлеб подпер потолок.
А как запер замок,
Вспомнил Настин венок.
Вспомнил, за руку взял,
Что-то тихо сказал
И услышал в ответ
Очень ласково: «Не-ет…»
…Пироги удались,
Пива пенится жбан,
Гости дружно сошлись, —
Справил свадьбу Степан.
А как пала листва,
Сел снежок у окна,
Их позвала Москва
Чтоб вручить ордена.
 

Николай Кутов
СТИХИ

КИРОВЦЫ

 
Я прохожу вдоль стройных корпусов,
Что тянутся везде на километры,
Не видно им конца, и волны ветра
Доносят тысячи заводских голосов.
                На эту горку (вспомни день вчерашний)
                Взбирались танки, вздрагивая вдруг,
                Тяжёлые, приплюснутые башни
                Стволом орудия вычерчивали круг.
Завод похож на многошумный город,
Где тысячи путей переплелись,
А на окраинах его крутые горы
Колючей стружкой устремились ввысь.
                Лежит ненужный хлам: чугунный остов стана,
                Литые шестерни и вал маховика.
                Над ними высоко стрела большого крана,
                Как длинная железная рука.
Людей не замечаешь ты сначала,
Они теряются среди огромных стен.
Не слышно их, а только звон металла,
Шум поездов и резкий крик сирен.
                Но вдруг увидишь ты сквозь чад и клочья пара
                В литейном, в сборочном, у новых тракторов
                Косынки девушек и шляпу сталевара,
                И синие спецовки мастеров.
Вот кировцы, вот гордость всей России,
Гвардейцы, о которых я пою.
Ведь это армия, её стальные силы
Пришлось врагам учитывать в бою.
                Куя валы машин и собирая танки,
                Рукой усталою стирая пот с лица,
                Они с бойцами рядом шли в атаке,
                У Новгорода, Киева, Ельца.
Ещё в ушах у них сражений скрежет адский,
Вон у печей, станков, и кранов, и машин,
Участники победы Сталинградской,
Стремительного боя за Берлин.
                Их труд вздымался орудийной башней
                И скрежетал металлом о металл
                Бронёю крепкою, мотора силой страшной
                Бока немецких танков пробивал.
От кировцев огня, словно бумажный ворох,
Горели у врага фольварки, хутора,
Теперь их труд звенит в страны родных просторах,
Где движутся заводов трактора.
                Где новостроек гул колеблет синий воздух,
                Где сёл и деревень мерцают огоньки,
                Там, где сливаются фабричные гудки
                С весёлой песней девушек колхозных.
 

НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ

 
Здесь всюду шум строительства теперь.
Грызёт огромный экскаватор глину,
И тишина, как осторожный зверь,
И ночью не спускается в долину.
Конвейер новый от извёстки бел.
Как инеем, покрыта цепь стальная.
Три дерева шумят, напоминая
О хвойном лесе, что кругом шумел.
А где станки стояли на снегу,
Грохочут цехи светлые, большие.
Следы волков на диком берегу
Стирает след автомобильной шины.
 

ТАКЕЛАЖНИК

 
Легко качаясь на цепях железных
Высоко над заводом, над землей,
Работает он быстро. Словно бездна,
Чернеет мрак внизу и за спиной.
Порвётся цепь, жизнь тоже оборвётся,
Ремни сдадут и лопнет волокно,
Но шутит он и весело смеётся,
Привыкнув к высоте уже давно.
И не боится. Вы ему поверьте.
Вверяется он крепости ремней.
Ведь смелые не думают о смерти,
Не трусят, не бледнеют перед ней.
Такой от смерти словно застрахован.
И та не может тронуть смельчака,
Хотя он только цепью с жизнью скован.
А каупер, что тёсом заштрихован,
Вершиной задевает облака.
Но такелажник, словно смелый лётчик
Над городом, на страшной высоте
Привык читать огней весёлый почерк,
Сверкающий в тумане, в темноте.
И глядя, как искусный такелажник
Скрепляет формы, улыбаясь мне,
Подумал я, как много по стране
Людей таких же смелых и отважных.
 

ДОРОГА

 
Родные, родные просторы
И вальса весёлый мотив,
А поезд проносится скорый,
Полей тишину возмутив.
 
 
Знакомой мелодии вторя,
Негромкая песня звучит
И зимнее небо, как море,
Как тихое море, молчит.
 
 
Бегут и проносятся мимо,
Как встречные поезда,
И фабрики в облаке дыма,
И в ярких огнях города.
 
 
И кружатся, кружатся снова:
Поля и поля и поля,
Березовый лес и сосновый,
Вокзальных садов тополя.
 
 
Озёра, река небольшая,
Пейзаж этот (как он знаком)
Теряется, вдаль убегая,
И снова встаёт за окном.
 
 
И разве найдёшь ты красивей
Страну, чем родная страна!
Россия, Россия, Россия,
Всегда в моём сердце она.
 
 
И вспомнил: в походной теплушке
Я ехал на север, на фронт,
И также мелькали избушки
С рябиной у старых ворот.
 
 
Тревожные, дымные ночи,
Тревожные думы и сны.
Нет, прочих дорог не короче
Большая дорога войны.
 
 
От битвы большой куликовской
От Плевны и Бородина,
До Рейнских битв и Днепровских
Идёт не кончаясь она.
 
 
Ты помнишь ли сила какая
Вторглась в родимый предел?!
Отважных на битву скликая,
Набат над страною гудел.
 
 
Был ворогов натиск так страшен,
Но выстоял русский народ.
От прежних времён и до наших
Дорога победы идёт.
 

ДЕРЕВНЯ

 
Глухая, тихая деревня.
Здесь так далёко до войны.
Кругом зелёные деревья,
Кругом так много тишины.
 
 
Не видно танков грозных башен,
Но вы спросите – почему
На лошади мальчишка пашет,
Наверно восемь лет ему?
 
 
Нет пушек. Пуль не слышно визга
И самолёты не видны.
Отсюда до фронтов не близко,
Но очень близко до войны.

1942 г.
 

Борис Кедров
КУЛИКОВСКИЙ ЗНАК
Рассказ

Вечером, после ужина, на веранде одной из дач, что расположена на берегу Банного озера, собралось нас человек восемь. Все мы приехали отдыхать в дом отдыха инженерно-технических работников Магнитогорского комбината. Курили, шутили, смеялись. Кто-то напомнил, что недавно был юбилей Магнитки: «Первого февраля 1932 года был получен первый магнитогорский чугун». Мысленно мы все перенеслись на 15 лет назад. Каждый стал вспоминать, где он работал, кем был в тридцать втором году. Тогда-то и рассказал нам эту историю инженер К. Весёлый и общительный, он работает механиком в одном из цехов. И хотя молод он, но хорошо известен на Магнитке.

– Я родился и вырос на одном из старых уральских заводов, – так начал он. – В 1932 году мне было шестнадцать лет. Я тогда окончил фабзавуч и работал токарем. В сравнении с Магниткой наш завод маленький, но в то время он был одним из крупнейших на Урале. Естественно, что на этом заводе было размещено много заказов Магнитостроя, и его цехи – литейный и два механических – работали с огромным напряжением. Людям доставалось. Почти каждый день, отстояв у станка положенное время, токари ходили в литейку. Дело было в том, что хронически отставал участок обрубки, и ему помогали все – работали здесь ежедневно по нескольку часов, орудуя кувалдами и пневматическими зубилами. Мы не считались со временем, каждый знал, что труд этот – для Магнитки.

Магнитка! Какой большой смысл вкладывался в это слово. Помню: по путёвке комсомола несколько наших товарищей уехали в Магнитку. Когда мы их провожали, нам было грустно и завидно… немного грустно и здорово завидно. Мы ещё с большей энергией взялись за работу: теперь нам надо было работать и за себя, и за них. В нашем цехе появились маленькие красные флажки с надписью «Ударник Магнитостроя». Каждый токарь гордился, когда на его станке появлялся такой флажок. На одном из станков, таком же, как пятнадцать других в нашем пролёте, нас работало трое: Павлик Куликов, Андрюша Стасюк и я. Как и все другие рабочие, мы гордились, обрабатывая подшипник, вал или шестерню, предназначенные для какого-либо агрегата никем из нас невиданной стройки, с азартом молодости боролись за маленький, но почётный красный флажок.

Работали мы дружно. Получив новый заказ, вместе решали, как лучше и быстрей выполнить его, вместе подбирали наиболее подходящий инструмент. Не обходилось, конечно, и без споров, ибо бывало, что мнения расходились. Однако, это были деловые споры и кончались они всегда хорошо, без обид для кого-либо из нас и с пользой для дела.

Вот тогда-то, в начале 1932 года, появился на деталях «куликовский знак» или, как называли его мы, «марка КС». Собственно, «куликовский знак» не был новостью на заводе, но за несколько лет перед этим он исчез, а в 1932 году появился снова, удивив многих старых токарей.

Однако, не буду спешить, расскажу всё по порядку. Я не помню сейчас, что было причиной появления «куликовского знака», – или какое-либо недоразумение при проверке готовых деталей контрольным мастером, или как результат нашего мальчишеского задора. В общем, мы решили метить все детали, которые делаем на своём станке. Встал вопрос, как метить, чем? Делать знак зубилом или керном? Взять в инструментальной какой-нибудь литер? Всё это обсуждалось, но показалось нам неподходящим и было отвергнуто. Хотелось чего-то совсем особенного, своего. «А вдруг кто-либо задумает опозорить нашу марку и подбросит бракованную деталь, заклеймив её таким же керном?» Это, помнится, был один из доводов в защиту «особого» знака. Сейчас этот довод кажется мне наивным и смешным, но ведь в то время, не забывайте, нам всем было по шестнадцати лет, и мы обсуждали его со всей серьёзностью людей, совсем ещё недавно игравших в «красных дьяволят».

Мы редко сходились вместе все трое. Бывало это только тогда, когда один из нас имел «длинный» выходной после ночной смены и приходил в цех в часы отдыха. Обычно же, хотя мы и виделись ежедневно, но встречались по двое, сменяя друг друга. Поэтому прошло порядочно времени, неделя или две с того дня, как кто-то из нас предложил клеймить детали, а мы всё ещё не решили – «как?»

И вот однажды, придя на работу, Павлик торжественно объявил мне:

– Есть!

– Что есть? – не понял я.

– Клеймо. Такое клеймо – во!

– А ну, покажи! – заинтересовался я.

Павлик порылся в своих карманах, выложил кронциркуль, связку инструментальных бирок, потом нутромер и, наконец, извлёк прямоугольный стальной брусочек длиной миллиметров в сто. На одном конце его я увидел две выпуклых буквы «КС». Но что это были за буквы! Замысловатые, с завитушками и хвостиками, они прямо-таки вплетались друг в друга, но так ловко, что ясно было видно и ту, и другую.

– Где твои детали? Давай попробуем! – предложил Павлик после того, как я вдоволь налюбовался тонкой работой.

Мы тотчас же взяли молоток и заклеймили несколько пар вкладышей, обработанных мной в этот день. Выбитые на сверкающей бронзе буквы казались ещё красивее.

Очень хороший мастер, должно быть, изготовил это клеймо. Но, самое главное, – К и С были начальными буквами наших фамилий. Словно специально для нас постарался кто-то!

– Где ты взял его? – спросил я.

Павлик засмеялся.

– Дедовское. У деда взял.

Вон оно что! Так это и есть, значит, «куликовский знак», о котором до сих пор с уважением говорят старики. Я не раз слыхал о нём, но видел его впервые.

– Как же он тебе дал? – невольно вырвалось у меня!

– А что ж? Ему ведь не нужно, – пожал плечами Павлик.

Я знал его деда, Степана Емельяновича Куликова, который почти полвека проработал токарем, тридцать лет из этого времени – на одном заводе, на одном станке. В первые годы после Октябрьской революции Куликов получил звание героя труда и право лично контролировать свою работу. На изготовленных деталях он ставил своё клеймо, и контрольный мастер, увидев «куликовский знак», пропускал деталь без проверки. Степан Емельянович очень гордился этим почётным правом, пожалуй не меньше, чем званием героя труда. В 1929 году старик вышел на пенсию – слаб стал глазами и, как говорили старые токари, боялся, что из-за плохого зрения может опозорить свою марку. Но и теперь ещё он появлялся иногда в цехе. Прохаживаясь по пролётам, он постукивал по полу своей толстой суковатой палкой, подходил к старым рабочим и беседовал с ними, а на нас, молодых станочников, глядел строго и, как мне казалось, подозрительно.

Через несколько дней после того, как Павлик принёс в цех «куликовский знак» и мы начали клеймить им свои детали, Степан Емельянович устроил нам скандал. Оказывается, Павлик взял клеймо без разрешения. Кто-то из приятелей сказал старику, что в цехе снова появилась его марка, он спохватился, начал искать клеймо и, конечно, не нашёл. Павлика в это время дома не оказалось, и Куликов явился в цех. Он пришёл в хорошее для нас время – все трое были в сборе. Иначе трудно пришлось бы кому-то из нас. Правда, и так, хотя мы были все налицо, нам пришлось не легко.

Увидев Павлика, Степан Емельянович сразу подошёл к нему и сердито сказал:

– Давай сюда!

Мы с Андрюшей не знали, в чём дело, но Павлик, конечно, сразу понял. Он побледнел и тихо проговорил:

– Тебе же не нужно, дедушка…

– Давай сюда, я тебе сказал: – старик нетерпеливо стукнул палкой. – Сколько лет «куликовскому знаку», знаешь? Опозорить меня хочешь?

Тут, конечно, и мы догадались, о чём разговор идёт.

– Дедушка, мы ведь брака не делаем. Дедушка!..

Я глядел на Павлика и видел, что у него из глаз вот-вот брызнут слёзы. Мне тоже было не по себе, да и Андрюша переминался с ноги на ногу. Очень жалко нам было расставаться с таким великолепным клеймом.

В это время внимание Куликова привлекла одна деталь – мы точили её несколько смен и закончили накануне. Это был многозаходный червячный винт. Поставив палку, старик взял его в руки и, кажется, забыл о нашем существовании. Прищурив глаз, он долго глядел на профиль винта, потом подсчитал заходы.

– Семь заходов! Вот это – работа! Высшего разряда работа! – глаза старика восхищённо искрились, он вертел деталь в руках и вдруг на торце винта увидел… «куликовский знак».

Он хмыкнул и улыбнулся. Улыбка была чуть заметная, но мы разглядели её и…

Короче говоря, с этой минуты разговаривать со Степаном Емельяновичем стало значительно легче. Мы все осмелели и, как теперь говорят, «взяли его в окружение». Мы наперебой рассказывали ему, что точим детали для Магнитки, показали красный флажок на своём станке, доказывали, что «куликовский знак» нам дозарезу нужен, позвали контрольного мастера, старого приятеля Куликова, который подтвердил, что действительно делать брак не наша специальность и что мы – «ребята ничего, доверить можно»…

В общем, после этого разговора «куликовский знак» остался у нас, а Степан Емельянович стал появляться в цехе чуть не каждый день. Придёт – и в первую очередь к контрольному мастеру, справиться, не сделали ли мы брака? Отдать-то нам свой «куликовский знак» он отдал, но всё-таки сомневался, должно быть. Так было с месяц, а потом, если и приходил к контрольному мастеру, то по другим делам – уверовал, старик!

А для нас он вроде шефа стал. Вокруг станка ходит, слушает, чертёж посмотрит, резцы проверит. Посоветует, как деталь покрепче зажать, как резец от песка уберечь. Иногда пошутит:

– Вот и моего труда долька, хоть самая маленькая, в Магнитку вложена будет.

С помощью старика наш станок самым лучшим в пролёте стал. Много деталей получила Магнитка с маркой «КС». Магнитостроевский флажок от нас «уходить» перестал – будто на вечное хранение забрали его, так что в пролёте пришлось узаконить ещё один…

Решив, что К. кончил свой рассказ, кто-то спросил:

– Алексей Петрович, а где же эти ваши, товарищи сейчас?

– Павлик Куликов – начальник того самого цеха, где мы работали втроём. Стасюк – остался токарем. У него и наша «марка КС», так мы договорились – кто дольше всех на станке проработает, тому ей и владеть.

Улыбнувшись, К. добавил:

– Может быть, всей этой истории и рассказывать не стоило бы, да вряд ли она и вспомнилась бы мне сейчас, но вот какое обстоятельство: совсем недавно, с месяц назад, я встретил деталь с «куликовским знаком». Во время ремонта одной из машин понадобилось проверить размеры шестерни, чертёж которой в архиве был испорчен. Деталь принесли мне. И вот, осматривая её, я увидел знакомые буквы. Они наполовину стёрлись, но это, несомненно, была наша марка, «марка КС». Трудно передать, какое чувство охватило меня, сколько мыслей мгновенно пронеслось в голове… Во всяком случае, мне было хорошо, чортовски хорошо в эту минуту!..

К. снова улыбнулся. Несколько минул мы сидели молча, каждый думал о своём, далёком, которое может вот так неожиданно встретиться на пути и обрадовать, если оно было хорошим, это далёкое.

г. Магнитогорск.