Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Евгений Евтушенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
1
Ягодный уполномоченный был человек как бы сборный: крошечная головка с маслянисто-плутовскими, но самоуважительными глазами, увенчанная черно-серебряной тюбетейкой, вроде бы по ошибке торчала на длинной худой шее из грузного, тестообразно колыхавшегося тела, еле втиснутого в засаленный, прожженный парусиновый пиджак с карманами, отдувавшимися от накладных. К пузу были кое-как прикреплены несоразмерно короткие, но крепенькие ноги в милицейских галифе, не заправленных, однако, в сапоги, а бодро болтавших завязанными тесемками над бежевыми сандалетами. Все это вместе и было – ягодный уполномоченный Зиминского райпотребсоюза Тихон Тихонович Тугих. Тихон Тихонович деятельно сновал около обшарпанного грузовика с откинутыми бортами, мешая своими ценными указаниями грузчикам, взваливавшим в кузов пустые деревянные чаны для ожидаемых ягод, мешки с сахаром, новенькие цинковые ведра с еще не отодранными наклейками.
– Что вы как вяленые? – покрикивал Тихон Тихонович. – Время поджимат…
Шофер с аристократической отстраненностью наблюдал за погрузкой, покуривая «Беломор» и беседуя, как бы между прочим, с явно заинтересованной им пышной, небессимпатичной кладовщицей, старавшейся вроде невзначай показать ему из-под серого рабочего халатика искрящиеся, чулочного типа сапоги.
– Я тебе пива под сиденье сунула, Гриш, – торопливо говорила кладовщица. – Только ты его в реку поставь охладить – оно приятнее будет.
Гриша небрежно кивнул смоляным чубом.
– И шанежки я тебе испекла, там же в сверточке лежат.
– Ну, это уж зря… – поморщился Гриша. – Все же в тайгу едем, а не в пустыню. Одно слово – ягодные места…
И он вдруг с очаровательной подловатостью улыбнулся каким-то своим затаенным, но небезочевидным для кладовщицы мыслям.
– Кобель ты несчастный… – вздохнула кладовщица. – Знаю я твои ягоды…
В это время ягодный уполномоченный подошел к кладовщице, сурово и вопросительно взглянул на нее со смыслом, видимо, известным лишь им двоим.
– Поняла, поняла, Тихон Тихонович. Ведь еще со вчера приготовила. Один момент… – виновато засуетилась кладовщица.
Она исчезла в полутьме склада и вскоре появилась, прижимая к груди четверть, наполненную какой-то жидкостью.
– Ессенция, – немногословно пояснил Тихон Тихонович в ответ на нездорово оживившиеся глаза грузчиков и протянул кладовщице накладную. – Ты чо, рехнулась? Одна тыща восемьсот семьдесят третьим годом пометила. На сто лет ошиблась. А ну-ка, своей рукой исправь…
Четверть была водружена в кузов и бережно укутана старым овчинным тулупом. Тихон Тихонович со вздохом оглядел напрашивавшихся к нему в рейс попутчиков: сухонького старичка-грибничка с несколькими вложенными одна в другую корзинами и худощавого геологического парня с легкомысленной сумочкой «Аэрофлот».
– Не положено, ну да ладно… Сажайтесь.
– Вы, Тихон Тихонович, в кабине или на воздухе предпочитаете? – предупредительно спросил шофер.
Ягодный уполномоченный покосился на горло четверти, высовывающееся из тулупа в кузове.
– На воздухе.
– Тогда вас, папаша, в кабиночку могу определить, – обратился шофер к старичку-грибничку.
– Я тоже на воздухе, сынок, ветерку таежного поглотаю… – ласково уклонился старичок.
– И я, пожалуй… – сказал геологический парень.
Кладовщица встрепенулась.
– В таком разе, Тихон Тихонович, ежели вы позволите, я вас в кабине до Старой Зимы сопровожу – у меня там дельце есть… – затараторила она ягодному уполномоченному, сама, однако, умоляюще глядя на шофера.
– Ну, ежели дело… – хмуро сказал Тихон Тихонович.
– Не помешаю тебе, Гриш? – спросила кладовщица, мигом ставя свой искрящийся чулочный сапог на ступеньку кабины.
– С нашим удовольствием… – тоскливо сказал шофер, сплевывая папиросу, прилипшую к губе. Сесть за руль, включить зажигание, нажать педаль газа и рвануться в тайгу для него всегда было блаженным состоянием прорыва в хотя бы относительную неизвестность из, так сказать, быта. Но быт цепок, а особенно в женском лице.
Старичок и геологический парень были уже в кузове. Грузчики подмогли Тихону Тихоновичу, и ягодный уполномоченный благополучно перевалился. Затем он уселся спиной к кабине, сжав для подстраховки милицейскими галифе таинственную «ессенцию».
– Крупных ягодок вам, Тихон Тихонович, – сказал старший грузчик, с усмешливой грустцой глядя в последний раз на четверть, отбывающую в таежные дали, и с грохотом захлопывая борта.
Тихон Тихонович крякнул, устраиваясь поудобнее, и грузовик двинулся от склада, пыля по зиминским улицам и распугивая лениво переваливающихся уток.
– Склад не закрыла! – крикнул вдогонку кладовщице один из грузчиков, но было уже поздно.
– Вот чо любовь с бабами вытворят… – независтливо, но удивленно поскреб затылок второй грузчик.
– Однако посторожить склад придется, – весело подмигнул товарищам третий грузчик. – А заодно провесть ревизию – нет ли там ишо малость этой, как ее, ессенции.
И грузчики, хохоча, направились в склад.
Гриша вел грузовик с мрачным видом, нарочито показывая сидящей с ним рядом кладовщице занятость важным шоферским делом. «Нежничаю я с ними, – думал Гриша, – надежды пробуждаю. А чо потом делать с ихними надеждами?»
Надежда явно почувствовалась в том, как кладовщица, сняв пестренький платок, стала озабоченно, по-хозяйски протирать лобовое стекло.
Гриша заметил правым глазом, что бедро кладовщицы вроде бы от толчков подвигается к нему, да благо его защищал рычаг переключения скоростей.
– Скучать по тебе я буду, Гриш, вот чо. А ты? – стала нащупывать она почву для сочувствия.
– Угу, – пробурчал Гриша. «Погрубее надо с ними, пожестче. Главное – ни намека на перспективы. А то на шею сядут».
Но кладовщица продолжала:
– Кто ж тебе рубашки да носки в деревне стирать будет, грязномазенький ты мой?
– Да уж найду каку-нибудь старушку… – отмахнулся Гриша.
– Знаю твоих старушек… Только ту рубашку, заграничну, чо я тебе подарила, гладить не давай. Сожгут утюгом – расплавится. Они ведь, деревенски, без понятия… – говорила кладовщица, гордо показывая свой чулочный сапог, как бы отделявший ее от деревни.
– Смотря какие… – загадочно сказал Гриша, на всякий случай давая кладовщице почувствовать его положение свободного человека.
– Да я без никакой ревности, Гриш. Только они, деревенски, с инфекциями всякими. А народ там пестрый бывает, одни вербованы из экспедиций чо стоят. Заразу себе не подхвати.
– Стращашь, – оскалил зубы Гриша. – Ко мне не пристанет.
Кладовщица сообразила, что далековато зашла, и переменила пластинку:
– Гриш, а ты чо не женился ни на ком? Достойными себя никого не считашь или как?
«Началось, – скрипнул зубами Гриша. – Дорого мне это пиво с курьерского встанет».
– Волю я люблю, понимаешь, волю… Как сказал поэт, на свете счастья нет, а есть простор и воля.
Гриша, когда приводил эти прочитанные ему однажды районным журналистом и запомнившиеся строки, всегда вместо слова «покой» ставил «простор». Покой – это было что-то непонятное ему, расплывчатое. А вот простор – это он понимал, любил.
– Это Есенин написал? – спросила кладовщица, одновременно и настраиваясь на лирический лад, и желая показать свою образованность, но вместе с тем опасаясь в прочитанных строчках какого-либо подвоха.
– А то кто же…
– А вот я вольная, да счастья все равно нет. Мне бы пусть неволя, да счастливая… – грустно сказала кладовщица, касаясь Гришиной руки, подрагивавшей на черной пластмассовой шишечке рычага, а в мыслях у нее было: «Я ведь все равно в неволе у тебя, кобель ты несчастный. Так уж оформить бы эту неволю, и делу конец, а зато у меня к самой себе уважение будет».
Гриша легонько, но твердо отстранил ее руку.
– Мало ли человеку разных неволь, он еще и в семейную сам лезет. И так на человеке столько сидит – и работа, и начальство, и местком. Пусть уж хоть дома начальников не будет.
Гриша нарочно не стал объезжать ухаб на дороге, чтобы как следует тряхнуть свою непрошеную спутницу. Но кладовщица не унималась:
– Да разве, когда обоюдность есть, это ли неволя?
– Кто-то из двоих все равно начальник. А чаще всего баба, – буркнул шофер.
– Ну, ты-то, Гриш, никогда под каблуком не будешь, – польстила кладовщица, втайне, конечно, надеясь на другое. – Норовистый ты у меня…
Гриша с чувством нарастающей опасности отметил это «у меня». Нет, с ней нужно ухо востро держать. Она как наступит незаметно своим чулочным сапогом, так ты к ее каблуку и прилипнешь – не выскользнешь.
– Ну, вот и Старая Зима, – сказал Гриша не без чувства облегчения. – Тебе докуда?
Кладовщица невесело почувствовала нотки радости в его голосе. «Тонкости во мне нету. Не умею чувства скрывать, вот он и пользуется. Сам под бабий каблук попасть боится, а своими кирзовками баб так и давит. Пооборвал с меня все ягодки, а теперь ему бы только на новы ягодны места. А я, дуреха, к курьерскому бегала за пивом, шанежки пекла. Еще неизвестно, с кем он будет это пиво пить да шанежками закусывать. Ладно, пускай все его рубахи сгорят под деревенскими утюгами!»
– Гриш, доктор на дороге! – вдруг вцепилась она ему в рукав, увидев на обочине человека в белом халате, поднимающего руку. Кладовщица так обрадовалась, как будто появившийся врач мог что-то изменить в отчужденном отношении к ней шофера.
– Подвезти, доктор? – лихо, с надеждой на освобождение спросил Гриша. – Медицину завсегда уважаю.
– Дело, понимаете ли, не во мне… – сказал молодой врач, поправляя очки. – Деликатное, можно сказать, дело. Вы не в Шелапутинки?
– По пути, доктор, – сказал Гриша, все еще продолжая надеяться.
В это время из кузова раздался бас ягодного уполномоченного:
– Вы, товарищ доктор, сажаетесь или нет? Мы со всем уважением, однако время поджимат.
Врач, поняв, что бас принадлежит человеку, видимо, главному, подошел к кузову. Тихон Тихонович привстал, продолжая сжимать четверть милицейскими галифе.
Инстинктивно поняв, что Тихон Тихонович не предполагает спуститься на землю, врач повторил, разводя руками:
– Деликатное, можно сказать, дело.
Тихон Тихонович побаивался деликатных дел, но в то же время любил их. Когда они ему поручались, это пугало его, но и возвышало в собственных глазах, как акт доверия со стороны общества. Поэтому, продолжая контролировать мускулистыми икрами емкость с эссенцией, он все же принагнулся к врачу, что создало некий, хотя и на разных уровнях, интим.
– Женщина с ребенком, – сказал врач вроде бы просто, но со значением.
– Доставим, – несколько разочарованно заверил Тихон Тихонович.
– Вы Беломестных Иван Кузьмича знаете в Шелапутинках? – спросил доктор.
– Кто ж его не знат… – как бы спокойно пробасил Тихон Тихонович, но уже чуя деликатный запах деликатного дела. – Только он не в Шелапутинках, а на Белой Заимке.
– Это дочь его, Ксюта, – быстро заговорил доктор. – Выгнал ее Иван Кузьмич, когда понесла. Родила у нас. Ребеночек прехорошенький, весом три восемьсот. Мы к ней со всей душой: оставайся у нас в нянечках, ребенка в ясли отдадим, а она уперлась – и ни в какую. Поеду, говорит, к отцу, в ноги упаду.
– А отец-то кто? – расслабляя икры вокруг эссенции, но собирая морщины на лбу, насупился Тихон Тихонович.
– Иван Кузьмич Беломестных, я же вам сказал, – с отчаянием повторил доктор.
– Да не ее отец, товарищ доктор, это я усвоил, а ребенка еёного отец кто? – рассердился Тихон Тихонович, очевидно, делая какие-то одному ему понятные прикидки в уме.
– Ягодный уполномоченный какой-то.
– Чо? – взревел Тихон Тихонович, побагровев и оглядываясь на старичка-грибничка, геологического парня и особенно опасливо на вылезших из кабины кладовщицу и шофера. – Это я – ягодный уполномоченный. Я Ивана Кузьмича, можно сказать, друг, в избе у них прошлым летом стоял и Ксюту знаю. Но она мне не то чо в дочки, во внучки годится. Я человек, знаете ли, живой, но строгих правил и отступлений от семейной жизни не позволяю. Чо за оскорбления!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
