Текст книги "Камерная музыка"

Автор книги: Евгений Алёхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Annotation

Евгений Алехин. Камерная музыка

Евгений Алехин. Камерная музыка

На самом же деле давно уже ты умер

Но это и не значит, что ты когда-то жил

И этот мир для тебя всего лишь игрушка

Которую можно на время отложить

«Рабы лампы»

Оксана говорит:

– Так, блять. Не надо со мной шутки шутить. Я не хочу быть частью твоего стиха, текста, жж-поста или, не знаю, устного анекдота, если там есть Путин. Я не могу больше слышать о нем. Убей себя или живи дальше. Определись. Третьего не дано.

Еще четверть часа разговариваем на эту тему. Все мои доводы и оправдания не доказывают свою состоятельность. Тогда мы собираем все предметы с изображением Путина и кидаем их в коробку: кружка, календарики, фотографии в рамке, карикатуры, брелоки, коллажи типа «путин-краб», всю мою яркую коллекцию ненависти и веселья. Все это теперь свалено в коробку из-под мультиварки, стоящую в коридоре.

– Пожалуйста, – говорит Оксана. – Мне кажется, ты совсем спятил. Тебя закроют в психушку. Пожалуйста, давай избавимся от этого.

– Ладно, – отвечаю я.

Выходя из подъезда, говорю коллекции:

– Прощай. Закончились твои деньки.

Я понес это добро на помойку. Солнечный осенний день, хорошо. Последнее время я и правда  перегибаю  палку. Ладно, сначала эта мифология всех забавляла: хвалебные стишата, годы правления ВВП, дворцы, кровать размером с поле для мини-футбола и роскошные простыни, на которых Владимир Владимирович властно обладает Алиной, легкая паранойя, не платить за еду и метро, повсюду федералы, черные списки, тебе вроде бы смешно, но агрессия закипает. «Путинская рашка!»  – орешь ты и сам не понимаешь, что имеешь в виду. После того как Дмитрий Анатольевич публично открыл рот и сделал несколько характерных движений, напомнил нам, кто есть царь, я как с цепи сорвался. Я  просто смеялся и ругался, конечно, на что вы еще надеялись, глупые люди, это же было очевидно! То же чувствовал, когда следил за выборами в  Белоруссии в конце прошлого года. Только чувство это было гораздо слабее. То есть ты знаешь, как все произойдет, но все равно до последнего момента не веришь. И тогда, сидя на работе за компьютером, нарезая эти новостные сюжеты о  том, что батька не слезет со своего трона, я испытал такую же тоску по далеким галактикам, как и сейчас, только поделенную на десять. Тоска и разочарование. Как до последнего момента можно было пудрить себе мозги и надеяться? Путин, уходи! В общем, Дмитрий Анатольевич вытер уголки рта, и руки опустились.

Я пьяный залезал в подполье и кричал оттуда:

– Пудинг, уходи!

Пил коньяк, закусывал солеными огурцами и  лечо. Еще громче и страшнее орал:

– Пудель! Уходииии!

Друзья смеялись надо мной и говорили:

– Эй, антипутин! Успокойся!

А я, делая вид, что только в этот момент услышал кодовое слово, вскакивал по стойке и вопил в  неистовом приступе белой горячки:

– Путин – это наше все!

Выпивал за его здоровье и хватал помидорину из банки соленьев, а когда вылезал из подполья, то обращался к единственному, кто стоит выше царя:

– Госп! – взрывался я. – Хелпми! Забери его к чертовой матери! Владимира Владимировича, зачем ты послал его нам «в тяжелые для России времена»?!

Останавливаюсь возле подъезда, чтобы покурить. Взял у Оксаны сигаретку, решил: даже покурю по важному случаю. Можно было продать эту коллекцию через сайт «вКонтакте» поклонникам группы «макулатура», в которой я читаю социально-бытийный рэп, и выручить немного денег. Но  нет, я так не сделал. Как только я начал эту коллекцию собирать, я уже знал, что ей место на помойке.

Теперь моя коллекция покоится в мусорном баке. Я покурил и возвращаюсь домой. У меня ощущение, что мы переехали на новое место жительства. Хорошо, что я выкинул этот мусор. Мы будем тут счастливей, что-то такое. Воздух между мной и  Оксаной – моей девушкой – накаляется, пока мы стоим посреди комнаты, глядя в пустоты на местах, где раньше стояли мои безумные сувениры.

Потом я беру ее на руки и несу на тахту. Нам очень хорошо, я думаю, если бы мы хотели зачать богатыря – сейчас бы у нас получилось. Я слышал, что пол ребенка зависит от температуры матки. Это был бы красивый здоровый мальчик, и при рождении он бы весил пять килограммов.

У меня есть теория о том, как жизнеспособность сперматозоидов связана с Путиным. Сейчас я  выкидываю  эту теорию из головы, и мои сперматозоиды оживают. Я ощущаю вкус жизни на губах Оксаны, на всем ее теле. На этот раз яйцеклетка точно может быть оплодотворена, но в последний момент я обманываю сперматозоидов, выплеснув их на живот. Нет, ребята, сердце еще не успокоилось, и, пока царь на троне, слияния не произойдет. Они еще долго не хотят умирать, борются и ищут яйцеклетку на гладкой красивой коже возле пупка. Долго сопротивляются в лучах заката, но все же погибают и высыхают, как медузы на берегу моря.

* * *

| Уверен, что мне имплантировали чип.

Последний раз я официально работал года три назад. Видимо, позже у меня на чипе упали показатели. Назовем это «счетчиком социальной кармы». Теперь я прихожу устраиваться на работу, прохожу первое собеседование, второе, все хорошо. Потом мне говорят: «Вас проверит служба безопасности, но это, скорее, формальность».

Вот и все. Служба безопасности отказывает мне. Директор по персоналу в восторге от моей кандидатуры, но где-то я  попал в бан, сгорел еще в полете. Я  эту кухню знаю. Прыгаю через турникет – социальная карма минус один. Думаю «мусор» вместо «милиционер» – минус один. Незаметно засовываю орехи себе в сумку в магазине «Перекресток» – минус один. А  если я соберусь сломать бипер – средство защиты от краж – в раздевалке магазина River Island, чип активизируется от выброса адреналина, включается камера, имплантированная мне в глаз. Все записывается, социальная карма – минус десять.

Так что я осторожен, не буду воровать, если нечто стоит дороже 1200 рублей, или после какой там суммы начинается уголовная ответственность? Хотя они докинут товара на лишние пару сотен, знаем мы их методы. Такие козыри в рукаве у стражей тьмы. Тебя поймают и заставят сделать что-нибудь гнусное. Нельзя прожить жизнь, никого не предав, придется это сделать рано или поздно.

А пока я не мог даже официально устроиться на работу. Эти гондоны из службы безопасности просто вводят в компьютер мои паспортные данные, распечатывают показатели, «попался, сукан!», и не дают мне делать блестящую карьеру в  стабильно развивающейся компании.

На всякий случай. Может, с голоду умру.

Пусть. Я просто-напросто не буду работать официально – не буду платить налоги. Рамзанчик и  без моих налогов неплохо живет, вспомните День города в Грозном. Вот уж не хочу кормить людоедов, думаю я и получаю зарплату в конверте.

Еду в метро домой, деньги лежат в кармане, и банковскую систему я не поддерживаю. Стряхиваю с себя подозрительные взгляды, прячусь в томик Гайто Газданова: у меня тоже есть свои маленькие радости, хотя я пока никого не предал. |

* * *

На первых курсах университета Костя выложил на собственной странице в интернете, на мой взгляд, совершенно безобидный текст, автором которого даже не был. Хотя поместил текст в раздел «творчество», он получил условный срок, а его мама чуть не получила сердечный приступ.

И, когда я собирался уезжать в Москву, мне звонили. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми по телефону. Этот голос появился в телефонной трубке как снег на голову, назвал свое звание и имя-фамилию, которые я тут же забыл.

Он сказал:

– Приходите завтра дать свидетельские показания.

– Что за показания?

– Приходите, все расскажем.

– По какому поводу?

– Приходите, мы все расскажем.

– Сначала объясните.

Включенный на кухне телевизор, разговор отца и мачехи, крики за окном – все в остальном мире вокруг звучало, будто кассетник зажевал пленку. Отчетливо звучал только голос в трубке:

– Приходите завтра, мы все объясним непосредственно.

– Я не обязан вам верить.

– Придется поверить.

– Но я не собираюсь никуда идти.

– Придется прийти.

Я хватался за варианты ответов, как утопающий за водоросли.

– К сожалению, меня не будет в городе.

– Как не будет?

– Я завтра уезжаю.

– Куда?

– На поезде.

– Куда?

– Уезжаю на поезде. | Никого из вас, блять, не касается, куда я еду. |

– Куда?

– Уезжаю в Москву.

– Во сколько поезд?

Небольшой опыт общения с мусорами у меня был, но какие-то конкретные принципы ведения беседы я не знал. Даже не знал, кто на том проводе: мент или федерал. Последний раз глотнул воздуха и ушел под воду.

– В два часа дня.

– Мы можем пообщаться в десять утра

Голос продиктовал адрес.

– Если не придете – снимем вас с поезда, да?

Они прослушивали Костин телефон и знали, что мы часто друг другу звоним. Пожевывая пирожки с фаршем, менты или федералы, как радиопьесами, наслаждались нашими разговорами о том, как у меня не встал спьяну, о Кафке и Проханове. Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова. Может быть, спорили о  его сексуальной ориентации, не помню. Хотя Костя мог как-нибудь прочесть мне стихотворение из «Лимонки» по телефону.

Но почему они не сократят штат настолько, чтобы каждый служащий занимался чем-то полезным? Так думал я и пугался беспечной глупости, с  которой крутились лезвия этой мясорубки.

Когда поезд тронулся с места, меня немного отпустило. До последнего момента был уверен, что не дадут уехать. Но поезд поехал, и я был в нем, чувствуя облегчение оттого, что оковы рвутся. Когда я вспоминаю эту поездку, она мне кажется сном. Помню, как среди ночи услышал свою фамилию и  проснулся. В купе проводников говорили обо мне, было слышно, потому что у меня было одно из первых мест.

Строгий голос спросил:

– Где он?

Меня как ледяной водой облили. Я спрыгнул с  полки и быстро отошел к дальнему туалету. Стоял и смотрел через вагон, чувствуя себя преступником. Многие из нас ощущают себя преступниками задолго до того, как совершат первое преступление (может быть, такое чувство и толкает людей на противозаконные действия), и это недостаток правоохранительной системы в РФ. Люди спали, поезд, покачиваясь, ехал через ночь. Меня знобило. Я  ждал, но ничего не происходило. Никто не искал меня, никакие люди в форме не подходили к моему месту. Долгие минуты и часы стоял возле туалета, иногда наспех курил в тамбуре, оставляя дверь приоткрытой, на палеве постоянно поглядывая в  проход. И под утро стал ощущать себя жалким кретином. Конечно, мне это приснилось. Когда рассвело, я вернулся на свое место.

В Москве, когда я выходил из вагона, увидел бейджик на груди одного из проводников: он был моим однофамильцем. Тот разговор в купе проводников был о нем, неужели это простое совпадение? Никогда прежде я не встречал своих однофамильцев и встретил только теперь, на следующий день после жуткого телефонного разговора.

* * *

Еще несколько лет назад он выглядел не таким спортивным и стильным парнем, каким его можно увидеть на концерте в «16 тонн» или «SQUAT-кафе» и каким он грезится юным хипстершам, дрочащим на него в душе. Прежде, чем начать заниматься спортом – тяжелой атлетикой и позже тайским боксом, – Костя был одновременно худым и дряблым, юношей с фигурой старика, сутулым и  нездоровым.

Это гораздо позже он будет делать сто отжиманий, а в момент жизни, о котором идет речь, Костя сидел на стуле, скорчившись за компьютером в своих трико с вытянутыми коленями и в очках с  толстыми стеклами. Он макал батон в варенье, жевал, запивая чаем из большой кружки. Протяжный звонок в дверь прервал его вальяжные и благостные размышления о внешности Натали Портман. Минувшей ночью он посмотрел фильм «Близость» с  ее участием, отшлифовал впечатления порнографией и занес запись в дневник.

Они пришли в полдень выходного дня. Костя растерялся, еле поднялся со стула, потому что это была третья кружка, подтянул трико и, отперев деревянную дверь, спросил:

– Кто?

За металлической дверью молчали. Костя хотел, было, закрыть квартиру, но его насторожил массивный шорох, будто на площадке было много человек. Он замер, стал прислушиваться, и тут же из подъезда (словно все это время они наблюдали за ним, как за крысой в аквариуме, и ждали правильной реакции) повелительно даже не спросили, а утвердили:

– Константин Валерьевич!

Костя резко отпрыгнул и почему-то побежал в  комнату к маме. Он говорил шепотом.

– Мама, спроси, кто там, подойди, пожалуйста, спроси, кто там!

Он поздний ребенок, и его мама была почти пожилой женщиной. Как-то я заходил к Косте, и  она сказала по поводу книги «Это я, Эдичка», валявшейся на полу: «Посмотрите, куда я ее бросила. Зачем такое читаете? – в следующий раз разорву!»

Костина мама настороженно спросила:

– Кто там?

Из подъезда нахально ответили:

– Прокуратура!

– А мы не вызывали.

Костина мама попыталась закрыть дверь, но голос смягчился и затараторил:

– Слушайте… Александра… ээ… Алексеевна, мы все знаем. Вы откройте, мы поговорим непосредственно с вашим сыном… Константином Валерьевичем. И ничего никому не будет, да?

– Ничего я вам не открою, идите, откуда пришли!

– Александра...

Костина мама захлопнула дверь. Они с Костей стояли и слушали, как звенит звонок и как в подъезде уже без стеснения громко переговариваются и  хохочут. Потом стали стучаться, вернее, даже долбить в квартиру. Костина мама снова открыла деревянную дверь и спросила:

– Кто?

– Ну что вы в игры играете? Откройте. У нас плановая беседа непосредственно. Для отчетности.

Они переглянулись, и Костя решил открыть, хотя мама шепотом говорила ему: «Ты что! Не открывай!». Но он больше не мог стоять и терпеть.

В проеме появился человек в синем мундире и толкнул дверь дальше по траектории что есть мочи. Через секунду в коридоре было пять посторонних. Последний – сальнолицый толстяк с  зубочисткой  во рту – зачем-то схватил дверь и держал ее. Человек в мундире скороговоркой произносил постановление уголовного дела по статье номер такой-то. Костя не воспринимал речь, потому что у него кружилась голова от недостатка воздуха. Костина мама дернулась вперед, что-то крича и вырывая дверь у  малого с зубочисткой. Она так и повисла на двери, зачем-то отвоевала ее, хотя все эти люди уже были внутри.

Костя как-то пришел в себя, попросил маму успокоиться, и начался обыск. Это было мучительно нудно. Бледному Косте несколько раз настойчиво предлагали сесть, но он не садился, ему только нужно было знать, посадят его теперь или нет. Но  даже когда приехал их с мамой знакомый адвокат и спросил, в чем Костю обвиняют и чего ждать, прокурор беззаботно ответил вопреки правилам:

– Там видно будет.

Костя заключил, что с ним может случиться все что угодно, и рассчитывал на худшее. В голове крутилась сцена из «Близости», в которой Джулия Робертс рассказывает мужу об измене, щедро используя слово «fuck».

При процедуре присутствовали двое понятых: один – тот самый тип с зубочисткой, второй – прыщавый человек, просидевший все время на Костином диване; двое федералов: один  – жизнерадостный татарин, второй – молчаливый и  с  камерой; и прокурор, который был всего на несколько лет старше Кости. В ходе обыска прокурор даже позволил себе пару раз поспорить из-за мелочей с федералами, видимо, чтобы утвердить авторитет, ведь дело было отдано на рассмотрение прокуратуры.

Позже одна наша знакомая расскажет мне, что видела ролик, записанный в тот день на эту камеру. В нем сонный Костя в старых трениках достает со шкафа ватман и обреченно показывает в кадр крупной надписью «Думу – разогнать». Знакомая скажет: «Глядя на Костино утомленное лицо, я решила, что речь идет о том, чтоб разогнать дурные мысли…».

Обыск закончился, компьютер опечатали, а Костю куда-то повезли на машине.

– Заебись погодка, – сказал федерал-татарин. – Скорее бы с ним закончить и пивка попить.

Костя с удивлением отметил, что этот пошлый прием действует на него – в груди с силой защемило, хотелось тоже иметь возможность беспрепятственно испытывать простые радости, которых он теперь надолго будет лишен.

* * *

К моменту нашего знакомства с Костей мы оба были рэперами со стажем.

Это не единственный вид творчества, который меня привлекал. Прежде я писал сказки про дядю Петю и медведей и простейшие компьютерные игры (сводный брат натаскивал меня в языке QBasic несколько лет, но поняв, что ничего серьезного в нем не сделать, я разочаровался в этих идеях и выкинул многочисленные эскизы персонажей и уровней несозданных игр), пытался снимать кино на видеокамеру, которую папа приносил непонятно откуда и всегда на несколько дней. Но все так и не было доведено до конца, все выглядело настолько убого, что у меня уши краснели и хотелось плакать.

Первые мои рэп-опыты относятся к двенадцати годам. Помню отдельные строки, что-то вроде:

наш гайвер убегайвер

за ним гонится антигайвер

Я никогда толком не смотрел эти жуткие японские мультфильмы, в том числе и сериал о Гайвере, просто сочинял, что приходило в голову. Были тексты и про любовь:

чисто по любви чисто по любви

я сломал себе все руки

чисто по любви чисто по любви

у меня шли долго глюки

И потом нараспев:

но ты меня не зови ведь нет у меня уже ничего

кроме этой злой любви

Через год я начал нарезать минуса. Первые были сделаны при помощи кассетного магнитофона, микрофона (даже не помню, какого) и программы «звукозапись» в Windows 3.1. Никто не рассказывал, как это делать, и не учил меня. Но для меня как-то априори было очевидно, что рэпер может и должен сэмплировать все, что слышит вокруг. Я  прослушивал аудиокассеты, находил подходящие фрагменты в различной музыке, потом подрубал микрофон и переписывал в компьютер. Любое сочетание звуков можно положить на бит, но прежде нужно слизать этот бит. Проблема программы «звукозапись» была лишь в том, что по длине сэмплы нельзя было подогнать друг под друга. Она не работала со временем, там лишь можно было отрезать лишнее с  начала или с конца, регулировать громкость, копировать и размножать и – главное – смешивать. Накладывать сэмплы друг на друга. Таким образом, выходило, что мелодия по длине не совпадала с барабанами, либо проигрывалась быстрее, либо играла дольше. Тогда я догадался, что можно резать мелодию на составные части: отрезать отдельно каждую ноту, потом заново собирать сэмпл, чтобы он соответствовал длине, возможно, даже меняя саму мелодию, переставляя ноты местами. Все это требовало долгих часов работы, иногда у меня закипали мозги, на листке в клеточку минус у меня был нарисован из сэмплов-квадратиков – что-то вроде рисунков систем органов из учебника биологии – а в компьютере была куча составных частей, которые нужно было мучительно приставлять друг к другу, ошибаться, переделывать. Проблема еще была в том, что я пользовался компьютером сводного брата и, пока он играл в игры, я внутреннее сгорал, но не мог заниматься делом, которым был одержим.

На выходе я имел далеко не лучший звук – будто слушаешь радио в подвале. Конкуренции пока моя музыка не выдержала бы.

С одной стороны, я слушал группы Onyx, Public  Enemy, матерщину старика Ice T (Холодный Чай привлекал меня в первую очередь тем, что говорил на международном языке агрессии, мата и нелюбви к мусорам, и я почти понимал его тексты, был уверен, что понимаю и могу пересказать) и чувствовал, что сам делаю дерьмо. Но, с другой стороны, я слушал русские группы Bad Balance, Big Black Boots, «Да-108», исполнителя Лигалайза и все то, что выходило на сборниках «Трепанация чеРЭПа», чуть позже появилась «Каста» (но там сразу качество минусов было на порядок выше, хотя вряд ли они располагали особыми техническими средствами), и знал, что их уровень достижим даже с  моими возможностями. Отдельно поражал своими минусами Дельфин – ясно, что сэмплы срезаны с  чужих песен, но где же он берет материал, из которого можно так качественно лепить, – было для меня загадкой. И впечатлял звук, обрабатывать его я совершенно не умел и не умею до сих пор.

Я был подростком, мечтавшим выступить на фестивале типа «Рэп-music», покупавшим аудиокассеты и по миллиону раз слушавшим их. Помню это ни с чем несравнимое чувство от покупки кассеты, потом нетерпение, пока едешь в автобусе домой и  смотришь на мокрые от дождя улицы города.

А потом все резко поменялось. Музыки становилось много, у многих появились CD, MP3, возможность скачивания сэмплов из интернета.

В плане минусовок я осваивал разные программы: раннюю версию Cubase (даже сам иногда прописывал мелодии, не зная нотную  грамоту  – очень приблизительно представлял  что-то  в  голове, а  потом расставлял ноты), Fruity Loops (в основном только чтоб настучать барабаны), MTV. Но остановился на Sound Forge для нарезки и Acid для аранжировок, на том и заморозился, и даже многие годы спустя пользовался только ими. А  тогда все делалось впопыхах, в гостях, потому что дома у меня временно не было компьютера: мой сводный брат в то время жил со своим отцом, не в нашем доме.

В десятом классе я основал группу «Mad бит». Со мной мои тексты читал толстяк Паша из параллельного класса. Обычное дерьмо: вдохновленный многими выпусками кассет «Русский рэп» новосибирского лэйбла «Оникс», я писал чушь, совершенно не похожую на настоящие мои чувства, чуть разбавленную философией об иллюзорности мира, почерпнутой из романов-фэнтэзи Макса Фрая. Мы  тусовались в районном Доме творчества с брейк-дансерами, где репетировали под их танцы, и даже несколько раз выступили в  городском клубе «Андеграунд». Этот эпизод я быстро отжил, жирной точкой стало мое бредовое поведение и  обоссаный цветочный горшок в Доме творчества, когда перед выступлением в приступе отвращения к собственному проекту я нажрался, как свинья. Выступление было сорвано, и «Сумасшедший бит» окочурился быстрее, чем я первый раз трахнулся.

И когда проект был похоронен, я временно разочаровался в русском рэпе, больше читал книги и пытался сочинять поэмы. Рэп считал тесным и убогим жанром, переслушивал из русских только «Рабов лампы»; альбом «Это не больно» навсегда останется для меня самой существенной  русскоязычной  записью, но в целом почти закрыл для себя рэп и открыл трип-хоп.

Как же мне повезло: все сложилось, как сложилось, и моя мечта относительно фестиваля «Рэп-music» не сбылась. Не хочу прикидывать, какой была бы жизнь, вылези я через подобное мероприятие. Вряд ли тогда бы меня ждала лучшая из всех возможных судеб.

* * *

Мы познакомились летом 2002 года, на отработках перед началом учебы в университете. К тому времени я успел прочесть большинство книг из домашней библиотеки, не очень много, но хватало, чтобы поддерживать беседу с другими абитуриентами и студентами-филологами. На отработке нам придумали простую, но бессмысленную работу: каждый день выдергивали траву вокруг детской площадки, расположенной между седьмым корпусом и общежитием сотрудников Кемеровского государственного университета. Сидели на бордюре, вяло дергали травку и трепались о книгах, компьютерных играх и музыке. В чем-то расходились, но оба мы безоговорочно любили Tricky и, опять-таки, «Рабов лампы».

Мне папа давал двадцать рублей в день, Косте мама давала десять. Вместо того, чтобы купить себе пирожок и чай, мы покупали полтора литра пива «Жигулевское» и пачку сигарет «Балканская звезда». Конечно, очень скоро мы решили создать группу, подобных которой еще не было в природе.

Как раз примерно тогда один мой приятель перед уходом в армию продал мне компьютер за 1300  рублей (спонсировал папа). Я переписал у  Кости немного музыки, сколько позволял объем памяти  – у меня был винчестер всего на 300  Мб, неправдоподобно мало – и все многочисленные тексты, оставшиеся от его нереализовавшейся группы Japanese Puzzles. Я перечитывал эти тексты и выковыривал из них цитаты, как ловил жемчужины в потоке блевотины. «Я гомофоб с детства, как Гайдар, как Чук и Гек» и «Моя ручная горилла нассыт на вас, бегите в первый класс, читайте, как Элли покинула Канзас». Он писал очень  необычно, используя поток сознания и сортирные мотивы, иногда скомканно, иногда воспаряя, писал ярко. Кое-что пиздил у западных команд, так как, в отличие от меня, понимал английский. При всем этом у него были явные проблемы с фабулой. В общем, чтобы понять, какими приблизительно были его тексты, достаточно послушать композицию Music Sucks, на беду записанный нами feat. с двумя друзьями Кости (только собственный куплет писал я, остальные три – дело Костиной головы).

Пытаясь переписывать его рэп, придать форму, как будто делая беллетристику из высокого искусства, я воображал себя Стивеном Кингом, переписывающим Марсельчика Пруста. Но все это происходило небыстро, только через полгода начали появляться тексты, казавшиеся нам достойными записи, и придумалось название «макулатура», именно со строчной буквы. Предлагая Косте это название, я вкладывал в него три смысла, прикреплял к нашему творчеству три отсылки:

– Старые газеты и книги, прочитанные и почти забытые.

– Тоска по непостроенному коммунизму.

– Последний роман Чарльза Буковски.

Можно в любой другой последовательности. Еще мне очень нравилось, что если перевести слово «макулатура» на английский и обратно, из слова pulp можно было извлечь много разных и странных смыслов. Например, «плоть» или «мягкая масса».

С зимы по осень 2003 года было написано мной и переработано из Костиных десять или, может, даже пятнадцать текстов. Но, к счастью, мы успели записать только семь. Записывались у Антона, друга Кости, который читает первый куплет в Music Sucks, используя самый дешевый микрофон-палочку Genius и запивая куплеты самогонкой.  Самогонка  спасла нас: возможно, если бы ее не было, мы бы успели записать и десять или больше песен, прежде чем вернулась домой мама Антона.

Сколько вышло, столько вышло, решили мы: это – наш первый альбом, а из того, что не успели записать, скоро слепим второй. Костя придумал название «у слонопотама на этот счет могут быть совсем другие соображения». Спустя время только одна композиция «карусель» будет казаться мне достойной жизни.

Потом в течение года мы еще много сочиняли, но записать не успели, потому что в конце 2004 – начале 2005 я уехал жить в Москву, а Костя остался в Кемерове.

Проект впал в кому.

Слушайте меня внимательно. Если что-нибудь случится, и я не напишу мою книгу, может быть, вам удастся ее написать. Идея ее проста, настолько проста, что, если вы не отнесетесь к ней вдумчиво, вы ее забудете. Она вот в чем: каждый на свете – Христос, и каждого распинают.

Шервуд Андерсон

Впервые выступали в Санкт-Петербурге 11 ноября 2009 года. «Макулатура» существовала к тому времени почти семь лет, но по-настоящему – всего год, ведь я все-таки первым настоящим альбомом считаю записанный в 2009 году «детский психиатр».

Костя жил там, в Петербурге.

К этому времени у него давно закончился условный срок, он окончил университет, уехал из Кемерова, полтора года проучился в аспирантуре СПбГУ, недолго работал журналистом в газете «Мой район», но сейчас временно сидел без дела и денег. Я  всю вторую половину 2008 года на выходных тоже жил в Петербурге, в двадцати минутах езды от метро «Автово» и пятнадцати от метро «Проспект Ветеранов», в одной с Костей квартире, а в будни работал недалеко от города – на Финском заливе – строителем и жил в коттедже.

Тогда мы и сочиняли альбом, решив возродить группу. Костя придумал название «детский психиатр» задолго до моей первой строки, но это был образ – и все слова были нанизаны на него. Мои заметки в блокноте, наброски, сделанные в пригородной электричке, превращались в тексты – маленькие уродливые двойники нашего дивного мира, и уже тогда было понятно, что через время  я  буду очень скучать по этим моментам жизни. Моментам появления альбома. Я вложил туда многое: свои попытки стать взрослым и идиотские работы, которыми приходилось заниматься; очень болезненный для меня разрыв трехлетнего романа и  последовавший за ним период без алкоголя и  сигарет; переход на вегетарианство и впечатления от прослушивания пост-хардкора, хождения по магазинам модной одежды и чтения романов Уэльбека. Впечатления от процедур массажа простаты и желание иронически потыкать кучу дерьма – собственные комплексы. Наконец, я начал прощупывать для себя принцип написания песен, научился чувствовать его. Этот принцип прост и сложен, как разделенный на три колонки блокнот Уильяма Берроуза.

Теперь мы работали по системе true-рэперов: я  показывал Косте первые куплеты и рефрены, он дописывал вторые куплеты. Иногда как щипцами приходилось из него вытаскивать, иногда у  него получалось сразу. Мы оба были параноики и шизофреники, но я – в большей степени параноик, а  Костя – в большей степени шизофреник, и поэтому мы хорошо дополняли друг друга. В марте 2009 года альбом был записан, кое-как сведен (я  лишь выравнивал по громкости в Sound Forge и  наложил на голоса минимум эффектов) и выложен в  сети.

Как бы то ни было, очередной период в жизни закончился, и я случайно опять уехал жить в Москву из-за актерской халтурки (мне предложили сняться в двух короткометражках и даже платили небольшой гонорар), потом полтора месяца работал продавцом в магазине Topshop/Topman и осенью пересвел альбом со звукорежиссером. В мире как будто ничего и не случилось, хотя мне казалось, он должен был рухнуть перед великолепием «детского психиатра».

Но вот предложили сделать концерт в «Танцах», арт-директор этого заведения написал мне через «вКонтакте». Костя принял это предложение с поддельным или неподдельным энтузиазмом. Я хотел, но немного ссал.

Организатор мне оплатил билет Москва – Петербург – Москва в плацкарте. Гонорара не предполагалось. Теперь несуществующий, клуб «Танцы» находился недалеко от Сенной площади. Я приехал за день, репетировали, потом гулял, ночевал в гостях, опять гулял по мокрым улицам города, в котором Владимир Путин провел большую часть жизни. Оказался на месте раньше времени, сидел в своих мокрых рваных кедах, разглядывая афиши и брошюры, нервничал. Скоро подошел Костя.

Арт-директор сказал, чтоб просили у бармена, чего пожелаем, все за счет заведения. Я пожелал выпить пятьдесят граммов водки, чтобы согреться, Костя – кофе. Взяли микрофоны и начали настраивать звук со звукорежиссером. Когда Костя пробовал читать, я спрыгивал со сцены, слушал его партии, пытался представить, что сейчас может испытать посторонний человек, и не мог понять. Дома ты можешь считать, что нашел точные формулы, уместил жизнь в трехминутные песни, дотянулся до сути, что ты создал атомную бомбу, что угодно.