Текст книги "Ротмистр"

Автор книги: Евгений Акуленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Вокруг стеной стоял лес. Был день, но светило пряталось где-то за облаками. Слегка раздражали зудящие насекомые-кровососы, но много крови они не пили, а впрыскиваемый при укусе токсин блокировала иммунная система организма. Шеат выбрал дерево повыше и позволил мышцам внести себя на самую макушку, на гребень волны бескрайнего зеленого океана крон. Что ничего, однако, кроме эстетического удовольствия не принесло – никаких ориентиров, никаких зацепок глазу. Шеат зажмурился и медленно выдохнул. Слегка давил на виски невидимый в это время суток единственный спутник. Из-за горизонта растекался тягучий низкий звон – так воспринимался сознанием магнитный полюс. Все это можно было почувствовать и так.

Не открывая глаз, Шеат ухнул головой вниз, у самой земли сдержал падение о пружинящие ветви и мягко приземлился на ноги. Тело работало послушно и точно, как отлаженный механизм. Дав волю хлеставшей через край энергии, Шеат припустил бегом и остановился лишь тогда, когда кругом стали сгущаться сумерки. Цивилизации он пока не ощущал. Воздух, настоенный на растительных испарениях, в себе запахов человека не нес. Человек всегда пахнет одинаково: дымом, металлом, сложными полимерами, радиацией. Но на обоняние Шеат полагался не слишком – научники запросто могли напутать, и планета окажется не заселенной… человеком. Признак куда более верный – отсутствие дрожащего эмоционального марева, всегда излучаемого городами разумных. У ног журчал ручей, перекатываясь через разноцветные камешки. Шеат зачерпнул пригоршню воды, прополоскал во рту. Пожалуй, определить химический состав, наличие примесей и минералов, он не мог, зато точно знал, что эту воду можно пить. Вполне годились в пищу и твердые красные ягоды, ковром покрывающие необозримые пространства. А еще некоторые виды выростов, торчащих изо мха и похожих на грибы. Наверное, это и были грибы. Почему Шеат решил, что они съедобны, он сказать не мог. Он просто это знал. Не смотря на абсолютно пустой желудок, есть не хотелось. Организм перешел на подкожные запасы и мог на таких запасах продержаться безо всякого для себя ущерба пятнадцать-семнадцать местных суток. Вообще, мог бы, конечно, и больше, но уже с определенного рода последствиями разной степени неприятности. Шеат машинально пошевелил языком и с мрачным удовлетворением обнаружил обнажившийся на зубе давнишний скол. Переброска отторгла материал, выращенный на основе его, Шеата, живых клеток. Пломба осталась где-то там, в фильтрах перебросочной кабины вместе с грязью из-под ногтей, впрыснутыми в кровь подготавливающими препаратами, шлаками и непереваренными остатками пищи. Через лазейку в пространстве могло просочиться только тело в его первозданном виде.

Зверя Шеат обнаружил раньше, чем тот учуял человека. В том, что перед ним именно лишенное разума животное, Шеат не сомневался. Он мог бы избежать встречи, но захотел познакомиться поближе. Крупный четырехлапый хищник, покрытый жесткой бурой шерстью, был голоден. Влажные ноздри его подрагивали, пробуя воздух на вкус, с желтых в палец длиной клыков тянулась ниточка слюны – добыча казалась близкой и доступной. Страха Шеат не испытывал. Если говорить отвлеченно, то страха Шеат не испытывал вообще. Боязнь чего-либо – неотъемлемое свойство здравомыслящего человека, заменяла концентрация внимания на раздражающие обстоятельства. Чем выше степень угрозы, тем больше ресурсов требовала ее ликвидация. Шеат послал предельно простую ментограмму: "Я сильнее. Уходи!"

Зверь на мгновение замер, поворотил морду в нерешительности и присел, чувствуя смутную опасность. Но голод все же взял свое, хищник оскалился и ринулся в атаку, видя перед собой только теплое, трепещущее в конвульсиях мясо… Человек легко, с несвойственной человеку скоростью уклонился от когтей и с такой силой всадил кулак мохнатый в бок, что пробил грудную клетку, заставив осколок сломанного ударом ребра проткнуть сердце. Зверь пробежал по инерции несколько шагов и свалился навзничь. Из пасти и ушей его хлынула кровь. Шеату не составило бы труда руками содрать с туши шкуру, чтобы укрываться от ночного холода. Но, поразмыслив, он решил оставить шубу владельцу. Пока не замерзала вода, нужды в этом не было. Если бы речь шла о выживании, Шеат выпил бы сейчас теплую кровь, съел печень и натерся бы с головы до ног салом, сохраняющим тепло. В конце концов, если переход сквозь огромный лес затянется, Шеат надеялся найти таких полезных и неопасных тварей еще.

– …Никоди-им! Твою мать… Где зипун?

– Здеся вешал, – Никодим, щупленький мужичок, живущий в крайней на хуторе избе, стащил шапку и озадаченно поскреб темя. – От на солнышке… Того… Вшу пропарить…

– О-от я тебе пропарю! – жена его, стоявшая на крыльце, дородная баба, урожденная Пелагеей, подперлась короткими пухлыми руками и притопнула перемотанным для крепости лаптем. – В кабак поди снес, кровопивец!

– Пелагея, ты того, напраслину-т не возводи!

В пропаже зипуна Никодимовой вины не было. Равно как и в пропаже холщовых портов, женской сорочки и пары валенок. Подлинный вор сейчас прятался неподалеку и напряженно вслушивался в незнакомые фонемы чужого языка, стараясь выделить из разноголосицы отдельные слова, постигнуть их смысл.

Внешне селяне выглядели такими же, как Шеат. Разве что пониже ростом и глаза у них размером поменьше. Но это были люди, вне всякого сомнения. Еще одна невозможная удача – попасть на населенную людьми планету.

– Гореть тебе на страшном суде, паразит! На порог не пущу, покуда зипун не сыщешь! – Пелагея шваркнула дверью так, что из печной трубы взвилось облачко сажи.

– И-эх, – вздохнул мужичонка и почесал кадык. – Вот она, жизня-жестянка… Пойти правда, что ли, в кабак?..

Шеат брел по обочине и ловил себя на том, что немного волновался, как-никак первый контакт с местным населением. Исторический, можно сказать, момент. Позади тащилась подвода, но настолько медленно, что Шеату приходилось прикладывать уйму усилий, чтобы не уйти в отрыв. Он изо всех сил горбился и греб размокшими валенками осеннюю грязь. "Я калека, я не опасен", излучал Шеат в пространство, но, по ходу дела, вознице было совершенно все равно, чего он там излучал, восприимчивостью здешние люди не отличались. Несколько дней Шеат пробирался вдоль дорог, наблюдал, как запряженные лошадьми упряжи подбирали попутчиков. Подгадав на всякий случай телегу с одиноким кучером, он решился на открытый контакт.

– Эй, мил человек, куда путь держишь?

Шеат поклонился в ответ и махнул рукой вдаль.

– Немой, что ль? – поинтересовался возница и, получив утвердительный кивок, предложил: – Сидай, подвезу! Я до Гавриловки, – предупредил он на всякий случай и хлестнул вожжами лошаденку: – Н-но, подруга!

Возницей оказался молодой парень, с не успевшим еще огрубеть юношеским пушком на щеках и подбородке. Это обстоятельство, правда, не помешало ему быть изрядно принявши на грудь: Шеат улавливал сильные испарения спиртного.

– Я со свадьбы еду, – продолжал монолог возница. – Двоюродный брат обженился третьего дня. А ты, мил человек, никак на богомолье?

Смысла вопроса Шеат не понял, но ощутил, что от него ожидается утвердительный ответ, поэтому кивнул.

– Ага… Тогда тебе до Николы Высокой. Токмо я раньше сверну-то…

Возница балабонил без умолку – Шеат и не рассчитывал на такой подарок, запоминая все новые слова, удивительным образом отгадывая их смысл. Абсолютный слух, абсолютная память, голосовые связки, способные к воспроизведению широчайшего спектра звуков – генетически развитые у всех скаутов качества, позволяли усваивать чужую речь с ходу. К тому же, программа подготовки включала около сотни основных человеческих языков, известных в галактике. И некоторых нечеловеческих. Вскоре возница стал заплетаться, осоловел взглядом и задремал, уронив подбородок на грудь. Лошадку это обстоятельство нимало не смутило, она продолжала преспокойно перебирать копытами сама по себе и, некоторое время спустя, свернула к придорожному трактиру, куда хаживала, видать, частенько. Пяток ее собратьев у привязных столбов поворотили головы и вновь принялись кто перебирать травинки из охапки, кто выедать торбу с овсом. Это уж как кому соблаговолил хозяин. Возница всхрапнул и открыл глаза.

– Эка ты, Манька, шельма! – пожурил он кобылку, ожидавшую клок сена и роздыху.

– Да и то ладно. Зайдем, пожалуй, поснедать чего ни стало!..

Шеат ощущал за бревенчатыми стенами человек около десяти в состоянии от сильного возбуждения до полуспящих, опасными они не казались. Возница с собой не звал, но и не гнал прочь – Шеат подумал и тоже решил "поснедать".

Дух внутри стоял тяжелый. Испарения кухни смешивались с запахом давно не мытых тел, войлока, лошадей и дымом махорки. За общим столом на лавках сидели бородатые, как один, мужики; черпали что-то из глиняных плошек, переругивались, размахивая ложками, тянули заунывную песню, облокотившись друг на друга, или, уронив лицо на локти, спали. Сквозь крохотное оконце, забранное мутным стеклом, сочился жидкий осенний лучик, служивший слабым подспорьем толстым сальным огаркам свечей, прилепленным повсюду без всякой схемы, и открытому очагу, чадившему сырыми дровами. На вошедших никто не обернулся, только угрюмый коренастый трактирщик недобро зыркнул глазом, оценив низкую платежеспособность новых посетителей. Возница стащил шапку, перекрестился на образа в углу и, смахнув остатки чьей-то трапезы, присел на край скамьи. Шеат в точности скопировал непонятные ему жесты и примостился рядом, между возницей и неохотно подвинувшимся мужичком, из себя лицом рябым, а волосами всклокоченным.

– Эй, любезный! Мне чарочку и покушать чего!

– Чего покушать? – отозвался трактирщик, – Есть каша, есть щи.

– Каши давай! – возница звонко впечатал монету в давно нескобленую столешницу, заляпанную настолько густо, но при желании из нее можно было сварить суп.

– Слышь-ка! – трактирщик сгреб медяк. – А приятель твой часом не тифозный?

– А я почем знаю? – возница скосился на обритую налысо голову своего попутчика с едва пробившимся колючим жнивьем волос. – Калека он… Немой… Да и не приятель он мне… Эй, дядя! Ты и впрямь, не тифозный часом?

Шеат машинально потрогал затылок и изобразил энергичное отрицание. Тут уж ничего не попишешь, перед переброской скаута начисто избавляли от волосяного покрова, включая брови и волосы в носу. Шеат не думал, что это обстоятельство вызовет такую обеспокоенность, ведь среди местных жителей встречались и лысоватые и полностью с гладким теменем. Вероятно, окружающих насторожил именно "ежик".

– А ну, побожись! – велел возница.

Шеат чувствовал повелительную интонацию, от него требовали сделать что-то простое, обыденное, какой-то жест – от немого не могли ожидать слов.

– Побожись!

Напряжение возрастало. Происходящим заинтересовались ближайшие соседи по столу, трактирщик угрожающе подался вперед, поджал губы. Время для Шеата уплотнилось. Он слышал, как стекала из опрокинутого кувшина вода, как скреблась в стекло полудохлая осенняя муха, как на печке, пригревшись, урчал кот. Шеат мог ретироваться, скрыться из виду прежде, чем окружающие поймут в чем дело. Мог умертвить всех невольных свидетелей, включая стряпуху на кухне и того, кто сейчас расхаживал по поверху, скрипя половицами… Чего от него ждут, чего?..

Возница сурово выпятил подбородок, мазнул взглядом куда-то в угол, будто ткнул в лицо: "Делай! Вот это!" Там в углу на полочке чьи-то изображения, местного святого или бога, огарки тонких свечей, пучки трав, расшитый рушник. Шеат не обернулся, помнил так. Пальцы сами собрались в щепоть. Медленно коснулись лба, потом солнечного сплетения и поочередно плеч, справа налево. Возница облегченно выдохнул, кивнул, удовлетворясь, трактирщик, потеряли интерес к обритому калеке соседи по столу. Могли ли они представить, что секунду назад этот калека всерьез подумывал отправить их всех к праотцам. "Вот ведь парадокс, – поймал себя на мысли Шеат, – Как бы эти дремучие люди ко мне ни относились, их помыслы гораздо чище помыслов моих, человека куда более развитого и сильного". Рассудок не замедлил отозваться на попытку самокопания отрезвляющей оплеухой, развеяв вредную мысль. Скаут должен действовать хладнокровно и быстро, моральные колебания ему не позволительны. Сейчас не было причин ликвидировать свидетелей: в случае обострения ситуации Шеат предпочел бы унести ноги, но случись такая причина, дилеммы бы не возникло. У скаута есть цель. Это его предначертание, мораль и смысл жизни.

Возница вскоре свернул с большака, как и обещал. Точнее, поворотила к дому лошадка, настороженно покосившись рыжим глазом на хозяина. Тот на происходящее вообще никак не реагировал, поскольку "снедал" в трактире все больше водочкой, к еде едва притрагиваясь. А вот Шеат, пользуясь возможностью, подзакусил. Тарелку жиденьких щей налил трактирщик, так, задарма – не стал брать копейку с калеки, а недоеденную пшенную кашу оставил возница Шеат спрыгнул с телеги, зашвырнул в кусты неудобные, колом вставшие валенки, и двинулся вдоль дороги легким пружинящим шагом. Путь его лежал навстречу большим городам, туда, где легче ассимилироваться, затеряться в толпе, где Шеат наделся отыскать следы какой-нибудь местной промышленности и науки, вещей, без которых ни один скаут свою миссию выполнить не мог. Стемнело. Заморосил холодный осенний дождик. Убедившись, что его никто не видит, Шеат перешел на бег, не потому, что спешил, а потому что просто наскучило тащиться по хлюпающей колее. Чтобы не оставлять на раскисшей земле следов, он бежал вдоль дороги, перелесками и лесами. А то поедет завтра по утру какой-нибудь ямщик, да и станет гадать, кто же это отмахал сорок верст ночью, босым, не останавливаясь ни разу на отдых, и даже не переходя на шаг. Толки начнутся, пересуды. Глядишь, и разбирательство какое учинят местные жители, а скаутам, оно, такое внимание, ни к чему. Различая в кромешной темноте мельчайшие детали, Шеат бесшумной тенью скользил сквозь заросли, минуя завалы, обходя болотца и овраги. Некоторое время его преследовала стайка волков, Шеат слышал их настороженную поступь, чувствовал спиной горящие взгляды. Пытался, если позволял рельеф, оторваться от погони, но всякий раз с завидной настойчивостью хищники сокращали расстояние. В конце концов, такая компания Шеата стала раздражать. Выгадав момент, он сделал молниеносный рывок в сторону, и, обойдя преследователей сзади, со звериным рыком ворвался в стайку, на миг потерявшую след. Заскулив от неожиданности, поджав в испуге хвосты, псы сыпанули из-под ног. Оправившись от неожиданности, побрехали вдогонку, но преследовать не отважились, отправились на поиски более легкой добычи. Под утро Шеат вышел к небольшому хуторку, за которым всего в нескольких верстах, невидимое, но четко ощущаемое, лежало поселение побольше. Вступить туда Шеат решил с рассветом – так внимания меньше ночному гостю. Облюбовав крайнюю избу, он вскарабкался на поверх, где на куче сена позволил себе поспать до первого крика петуха, угнездившегося этажом ниже на жердочке, в компании несушек.

– …Мил человек, купи сапоги! Гляди, твой размер! Уступлю за пару целковых!

Шеат жалел, что выбросил валенки, какая-никакая обувка, а так местные сапожники проходу не давали, завидев босого. "Я немой. Я калека", вещал Шеат в пространство и старательно горбился.

Грязный, с налипшим на мокрый зипун сенным сором, в штанах, разъехавшихся в паху от долгого бега, он и так производил недвусмысленное впечатление бродяги. Жизнь вокруг била ключом. На ярмарочную площадь высыпал весь городок от мала до велика, съехались жители окрестных деревень. Торговали чем можно, кто в рядах, кто с подвод, кто вразнос. Горланили зазывалы, заманивая покупателей в богатые лавки. Давал представление заезжий балаган, на показ водили медведя на цепочке. Рискуя сломать себе шею, ковыляли на высоченных ходулях ряженые скоморохи. Требовательно громыхали мелочью в медных кружках монахи в черных рясах, просили подать. Им вторил стотысячным эхом звонницы белокаменный храм при монастыре.

Шеат с легкостью ориентировался в этом разноцветном людском море. Потолкавшись в толпе, он знал, сколько вокруг околоточных надзирателей. Мог с уверенностью сказать, что вон тот простовато одетый мужчина явился сюда не за покупками, это шпик или соглядатай, несущий свою службу. Что двое улыбчивых парней поодаль перешептываются отнюдь не о румяных молодухах, а о том, как половчее стянуть кошель у пузатого горожанина. И в то время как субтильного вида типчик придирчиво щупает штуку ситца, отвлекая продавца, его товарка проворно наматывает на локоть расписной платок с прилавка. Но все это Шеат фиксировал попутно, краем глаза, объектом его пристального изучения являлись товары промышленного изготовления: разнокалиберные чугунки, черпаки, кастрюли, чайники, ведра, обернутые промасленной бумагой лопаты, косы и пилы, плуги, обмазанные салом, и, как верх, прогресса, керосиновые лампы со стеклянными колбами. Здесь знали выплавку стали, умели дуть стекло, пользовались огнестрельным оружием, печатали книги. Неплохо, но бесконечно мало для достижения его, Шеата, цели. Требуемый уровень технологии, при самых оптимистичных прогнозах, будет достигнут лет через сто – сто пятьдесят. Шеат гляделся в блестящие бокастые самовары и внутренне мирился с мыслью, что проведет на этой планете остаток жизни. Как он будет выглядеть через полтора века? Вмешательство рассудка на сей раз было ободряющим, даже с некоторыми нотками эйфории. То, ради чего Шеат появился на свет, к чему так долго и так тяжело готовился, становилось не просто гипотетически достижимым, а вполне осязаемым. К тому же, со своими способностями, с необоримым превосходством над местными жителями, Шеат проживет здесь так, как только захочет, как только ему вздумается. Не этого ли жаждет каждый человек? "Да! Пожалуй, я – счастливчик!", – заключил Шеат и переступил в грязи босыми ногами. Первое, что предстояло сделать – это разжиться деньгами. Объектом охоты Шеат избрал одного из румяных карманников, к тому времени уже удачно завладевшего чужим кошелем. Тот вряд ли станет поднимать шум в случае чего.

Парень терся в самой гуще народа, у циркового балагана. Шеат решил действовать примитивно просто. Протолкался к своей жертве, и, развернувшись лицом к лицу, молниеносно, без размаха ткнул карманнику в низ груди. Тот разом выдохнул весь воздух, выпучил глаза и попытался завалиться на бок, но остался стоять, подпираемый со всех сторон людскими телами. Шеат деловито обшарил неудачливого воришку, изъял туго набитый кожаный мешочек, упрятанный за пазуху, и растворился в толпе прежде, чем кто-либо что-либо понял. На все про все у него ушло несколько секунд. Некоторое время Шеат изучал разнокалиберные кругляши с оттиском странной двуглавой птицы. Потолкавшись меж рядов, примечая, кто какими монетами расплачивается, он составил представление о номинале каждой денежки. А заодно и о примерной стоимости вещей. Со всем тщанием Шеат рассматривал сезонную одежку, чтобы по незнанию не напялить женскую либо слишком дорогую вещь, не нарушить общепринятых традиций. Покупки Шеат решил совершать не раскрывая рта: понимал он уже почти все, но разговаривать еще не решался. Сначала Шеат решил справить обувку. Что-нибудь попроще, ибо нищенствующий побирушка, приобретающий хромовые сапоги, сразу же обратит на себя излишнее внимание. С поклоном, на сложенной лодочкой ладони протянул Шеат монетку, явно для покупки недостаточную. Лапотник скривился, но махнул рукой, бери, мол, дядя.

Что с тебя взять, с калеки горемычного? Безошибочно подобрал пару по ноге, выдал подвязки да портянки из грубой холстины. Штаны и рубаху Шеат присмотрел попросторнее, чтобы не сковывали движений. Шапку взял заячью с ушами – скрыть свой колючий ежик. Тесный зипун с рукавами, доходящими до локтя, Шеат украдкой пристроил под чью-то телегу. Сам обзавелся вполне приличным армячишкой из овечьей шерсти. Шеат расправил плечи, приосанился, теперь он походил на доброго горожанина, не богатого, но и не бедствующего. Что-то неуловимо переменилось в его взгляде и поступи, вряд ли кто-нибудь признает в нем давешнего бродяжку.

Теперь пришел и черед блестящих салом сапог: ни дать ни взять, посадский человек явился на ярмарку за обновкой. Ну и что с того, что общается он с продавцами жестами, морщась и указывая на горло? Осип дядя, хватил холодного кваса. С кем не бывает?..

…Карета лежала на боку. Точнее то, что от кареты осталось: размолотые в щепу доски, остов, чудовищной силой вывернутый винтом. На придорожной березе, принявшей на себя удар, словно зубы свирепого зверя, отпечатались глубокие рваные борозды. Навзничь, с оборванной вожжой, мертвым узлом въевшейся в руку, лежал кучер. Внешне он выглядел как человек, прилегший отдохнуть, но Шеат знал, что очнуться ему уже не суждено. Подле, не двигаясь с места, стояла лошадь, понуро склонив голову к земле, будто чувствовала свою вину. Второй пристяжной видно нигде не было, та, видно, обезумев, умчала дальше. Под искореженными обломками Шеат отыскал и пассажира, в нем еще теплилась искорка жизни. Молодой офицер в залитом кровью мундире, с пробитой головой, и острым обломком, торчащим из груди, подарил скауту последний взгляд пронзительно синих глаз и отдал богу душу. Сложно сказать, что послужило причиной трагедии. Возможно, чего-то напугались лошади, возможно, не справился с упряжкой возница, решивший лихо промчаться под горку. Шеат размышлял недолго. Если говорить отвлеченно, долгие размышления – вообще не удел скаутов. А тут такой удобный случай, судьба, можно сказать. Шеат прикрыл рукой остекленевшие синие глаза и закинул труп офицера себе на плечо. Нужно было где-то спрятать тело, пока на дороге не появились люди. Шеат не придумал ничего лучше, чем просто отнести труп далеко в лес. Там переоделся в вещи погибшего, повесил на шею чужой нательный крест. Чуткое обоняние подсказывало, что поблизости проходила звериная тропа. Не пройдет и недели, как тело растащат хищники, не оставив и следа. Шеат продолжит эту трагически оборвавшуюся жизнь. Продолжит ее достойно, так, чтобы не стыдно было перед погибшим офицером. Шеат замер на секунду и приложил ребро правой ладони к сердцу:

– Честь и память!

Это не пустая фраза для скаута. И произнес он ее по-русски.

* * *

– Невероятно!.. – выдохнул Ливнев. Как и Вортош, он глядел на Ревина с восторженным недоверием. – Вы хотите сказать, что вы… с другой планеты? Пришелец?..

– Именно, – кивнул Ревин. За окном уже во всю светило солнце, но тяжелые шторы никто открывать не спешил. Так и сидели при свете керосинового фитиля.

– Но вы… человек… Насколько я могу судить… Гм, простите…

– Я человек, – подтвердил Ревин. – Хотя строение моих внутренних органов несколько отличается от вашего. И что с того?

– Но…

– Вы полагаете, что в других мирах живут фиолетовые осьминоги?.. Живут, конечно, – Ревин улыбнулся. – Но люди встречаются тоже…

– А как далеко вы… ваша планета? – Ливнев взял чистый лист, утвердил точку.

– Здесь, положим, мы… Земля, Венера… Солнце…

– Боюсь, при вашем масштабе, – Ревин поднял брови, – где-нибудь в Японии…

– Так далеко!..

– Да, – кивнул Ревин, – неблизко… Наша цивилизация насчитывает тысячи звездных систем, сотни тысяч планет. И естественных, подобных Земле, и рукотворных, имеющих возможность менять орбиты. Размеры человеческого пространства настолько велики, что свету нужны долгие-долгие годы, чтобы добраться от одних границ к другим.

– Редкая птица долетит до середины Днепра… – пробормотал Вортош. – Виноват… И как же вам удалось, так сказать, к нам?..

Ревин пожал плечами.

– Это сложный, чрезвычайно энергоемкий и весьма рискованный процесс. Деталей я объяснить не смогу, поскольку сам представляю переброску в общих чертах.

– Ну, а почему же вы, милейший друг, не признались сразу, кто вы и откуда? – Ливнев принялся расхаживать по комнате, стараясь унять эмоции. – Вы ведь и служить изволили, по самому что ни на есть по адресу!.. Мы тут по крохам, по крупицам собираем… Вы же… Вы же – кладезь! Чудо! Подарок судьбы!.. Боже! Случись со мной, не знаю, апоплексический удар, страшно же подумать, я ведь мог и не узнать ничего!.. Я бы вам не простил, голубчик, с того света бы являться стал!..

– Буду откровенен, виной тому исключительно прагматические цели, преследуемые мной. Да, вам, пожалуй, чудно лицезреть посланца иного мира, но наивно было бы полагать, что цена моим усилиям – лишь праздный визит вежливости.

– Что же тогда?..

– Сейчас попробую объяснить… Согласно науке о развитии мира, в настоящее время мы переживаем момент экспансии. Каждая цивилизация старается захватить как можно большие пространства. Пока ничейные…

– Как первые поселенцы в Америке? – усмехнулся Вортош.

– Если хотите. Мы пытаемся застолбить участок…

– Простите, вы сказали "каждая цивилизация". Вас много? – настал черед Ливнева перебивать.

– Ровно так же, как вы граничите с турками, поляками и китайцами, мы граничим с… расами иных разумных существ, не принадлежащих к человеческому роду. Среди них есть откровенно отсталые, а есть и весьма могущественные. Это, как бы выразиться… Некое национальное противостояние следующего порядка. Соперничество, которое по законам все той же науки о развитии мира, рано или поздно должно перерасти в открытую войну. Чем большие пространства займет человеческая раса, тем выше шансы выжить в будущем. Наши корабли двигаются с немыслимыми скоростями, близкими к предельным скоростям перемещения материи в пространстве. Владения людей расширяются во все стороны с подобной быстротой, не останавливаясь ни на мгновение. Даже в настоящую минуту. Но этого все равно бесконечно мало. Расстояния, о которых идет речь, чудовищно велики. Мы бы давно утратили и единую власть, и контроль над удаленными границами, мы погибли бы как Римская империя без дорог, если бы не научились перемещаться мгновенно на любые расстояния… Ревин вздохнул, прочтя на лицах собеседников плохо скрываемое недоумение.

– Смотрите, у нас так объясняют идею прыжков детям…

– Детям?.. – пробормотал Ливнев.

– Укажите кратчайшее расстояние между двумя точками, – Ревин придвинул листок бумаги.

– Известно, что это будет прямая, – Вортош пожал плечами и соединил отметки линией.

– Смею вас уверить, нет, – Ревин сложил лист, прижав точки друг к другу. – Кратчайшее расстояние между точками – ноль. Раз! – Ревин проткнул бумагу карандашом и поглядел в дырку на Вортоша. – И мы из Манчестера попадаем в Ливерпуль!..

– Шарлатанство, – недовольно проворчал тот.

– Полностью с вами согласен!.. Но работает… Так вот. Схема с дыркой хороша всем, но она станет функционировать не ранее, чем в Манчестере построят передающую станцию, а в Ливерпуле – принимающую.

– Иными словами…

– Иными словами, первый раз телегу приходится везти самим.

– С ума можно сойти, – помотал головой Ливнев.

– Не так давно мы открыли способ мгновенного перемещения, используя одну лишь станцию переброски. Однако, в силу определенной специфики, действует такой способ только на живые организмы. Представьте себе пушку, стреляющую в неизвестность снарядами из плоти и крови, в надежде на то, что в безумной дали те попадут на какую-нибудь планету и смогут выжить… Один из таких снарядов сидит перед вами. Моя задача отворить здесь принимающие врата. Любыми средствами.

– И тем самым, – Ливнев потер виски, – сделать наш мир частью вашего?..

– Да, – Ревин кивнул.

– А нас вы спросили?..

– Видите ли в чем дело, – вздохнул Ревин. – Цена вопроса столь велика, что ваше согласие или несогласие ничего не значит. Уж не стану лукавить… Возможен вариант, при котором планета останется в изоляции. Ваши традиции и мироустройство не претерпят ровным счетом никаких изменений. В этом случае мы уберем перебросочные станции в дальний космос и оставим вас в покое. До тех пор, пока вы не отыщете нас сами… Но такое развитие событий маловероятно. Мы дарим знания, технологии, новые возможности, о которых никто ранее не помышлял даже в самых своих смелых грезах. Это чересчур большой соблазн, уверяю… Или вы предпочли бы по-прежнему гонять чертей по бабкиным чердакам?

– Не знаю… – Ливнев выглядел растерянным. – Мотивы, движущие вами, понятны… Но… Я давал присягу… Первейшая моя цель – блюсти интересы страны, а не тешить собственное любопытство…

– Матвей Нилыч, бросьте! Кажущаяся непреодолимой разница национальных интересов одномоментно испарится, едва где-нибудь высадится десант тех самых фиолетовых осьминогов! Цвет кожи, разрез глаз, нюансы вероисповедания и прочих ценностей разом утратят былую роль, уступив куда более значимым различиям людей и не людей. Что такое эти нынешние государства, как не условное деление планеты на некие площади? Неужели вы готовы умереть, лишь бы кусок поверхности не изменил своей территориальной принадлежности?..

– Мы присягали не территории!.. – поджал губы Вортош. – Но отчизне! И царю!.. Вы – анархист!..

– Я – скаут, Вортош… И я тоже давал присягу… Не человеку. Но человечеству… Ревин поднялся и раздвинул шторы, пустив в комнату солнечный свет. Поглядел задумчиво в окно.

– Поспешу вас утешить, господа, – продолжил он. – При текущем развитии земной науки, построить принимающее устройство получится не ранее, чем через век-полтора. Так что данную клятву, по всей видимости, вам нарушать не придется… Ливнев молчал. Первая оторопь прошла. Перед ним снова стоял прежний Ревин, ничуть непохожий в своем генеральском мундире на пришельца из далеких миров.

– Вы нам рассказываете о гипотетической угрозе, – задумчиво проговорил Ливнев, вновь обретая способность к рассуждениям, – неизбежной войне с другими существами… Почему вы в этом, собственно, так уверены? Неужели нельзя найти некий компромисс и сосуществовать в мире и добрососедстве? Неужели эти существа настолько кровожадны?.. Ревин невесело усмехнулся.

– Не станем далеко ходить за примером: еще не стихло эхо османской компании. Кто желал этой войны? Вортош? Вы? Или турецкие крестьяне?.. Парадокс заключается в том, что войны никто никогда не хочет. Но обе стороны считают ее неизбежной. И бьются каждая за свою правду. Мы пришли на помощь братьям славянам. Святое дело! Турки сражались с захватчиками, вторгшимися на их земли. Опять же, виноват, сам бог велел… Ровно так же обстоят дела и с иными расами. Я не знаю, отчего это происходит, но так было всегда. Почему-то война приходится неотъемлемым свойством разума. Может статься, это побочное сопутствие, а может и нет… Простите, я скаут, а не философ… Наше прошлое изобилует бесконечными кровопролитиями, увы… Кроме того, человечеству уже доводилось вступать в противостояние с иными цивилизациями…