Текст книги "Ротмистр"

Автор книги: Евгений Акуленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Здравствуйте, капитан!

Одоев щурился от яркого солнца и лица говорившего не видел, но голос показался ему знакомым.

– С кем имею честь? – разлепил разбитые губы капитан, – А впрочем… Дайте угадаю! Ротмистр Ревин, если не ошибаюсь?

– С определенных пор полковник. Однако в остальном полностью к вашим услугам!..

Казаки потрошили обозное добро, пересыпали добрый трофейный овес к себе в седельные сумки, обшаривали трупы на предмет "табачку". Одоев, сидя в скудной тени деревянного колеса, отпивался водой, понемногу приходил в себя.

– Как вы намерены пробиваться к своим, господин полковник?

– Не знаю даже что вам ответить, господин капитан, – передразнил Ревин, – поскольку в ближайшем будущем возвращаться не собираюсь.

– Ваша бравада, гм, Ревин, внушает гордость и опасения одновременно. Вы должны понимать, что с каждой минутой вернуться в расположение становится все труднее, – Одоев с немалым трудом поднялся на ноги, вгляделся Ревину в глаза. – Да что же, вы ничего не знаете?..

Ревин намеревался пошутить, но воздержался, уж больно подавленным выглядел капитан.

– Мы отступаем, черт побери! Откатываемся по всем фронтам обратно к границе!..

– О чем вы говорите? – слышавший разговор Вортош набросился на капитана. – Как такое возможно? У нас перевес в численности, я не знаю, в артиллерии…

Одоев молча смерил незнакомого штатского взглядом и продолжил.

– При штурме первой линии окопов под Зивином мы потеряли почти тысячу человек убитыми… От моей роты осталась десятая часть… Бездарности командования не окупит ни героизм солдат, ни перевес, как вы изволили… Наши полководцы настолько удручены последним поражением, что не нашли в себе сил хотя бы закрепиться на отнятой территории. Осаду Карса сняли. Все сдаем обратно турку.

– Это, верно, маневр перед контрударом! – Вортош отказывался верить.

– Господь с вами, – Одоев невесело улыбнулся. – Ходят толки, что солдат хотят отвести на зимние квартиры. Дескать, инициатива утеряна, перезимуем, весеннюю распутицу переждем, тогда и наступать можно…

– Так начало лета же сейчас! Одоев сплюнул с досады.

– Ну, да… Придется подождать чуток… Так что решайтесь, Ревин. Потом поздно будет.

– Вы можете взять лошадь, запас воды и попытать счастья в одиночку. Удерживать не стану.

– Нет уж, увольте! – помотал головой Одоев после недолгого раздумья. – Тогда и я с вами.

– Хорошо! – Ревин кивнул. – Семидверный! Где ты?.. Сыщи-ка капитану коня поспокойнее!

– Вы не находите, – Вортош обратился к Ревину, – что в свете последних известий наше предприятие из трудновыполнимого превращается в невероятное?

– Вам в оценках виднее.

– Боже мой! Никогда не прощу себе, что повелся у вас в поводу. Нужно было дождаться резервный полк из Тифлиса…

Сотня шла скрытно, насколько позволял сложный рельеф, огибала редкие деревушки. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь, ряженый отряд притягивал подозрительные взгляды местных жителей. На враждебной земле негде скрыться. Не отвязать и не бросить в ручей широкую перепаханную сотнями копыт полосу, тянущуюся позади предательской змеей. Припустит по следу дели – сторожевая конница, сабель эдак в триста, с запасом, чтобы наверняка, и встреча с ней лишь вопрос времени. А исход той встречи ясен и печален. Одно обстоятельство внушало робкую надежду. Отступление русских войск кружило голову османским пашам, они уже видели себя покорителями Москвы, полководцами, вроде Наполеона, и занимались исключительно наступлением. До неразберихи ли им в тылу? На широкой равнине, словно щит, преградила путь отряду крепость Хасанкале. Со стороны она напоминала плывущего по степи лебедя. Высоченная башня цитадели, вырастающая из горного склона прямо в небо, была шеей. Ниже, под отвесной скалой, прилепился четырехугольный рибат – крепостной пригород, обнесенный двойной каменной стеной. Вортош торопил. Настаивал на скорейшем броске к востоку и переправке через Аракс. Ревин осторожничал, опасался, что незамеченными мимо крепости, откуда открывался превосходный обзор окрестностей, пройти удастся вряд ли. Придется с потерями прорываться и нести на плечах погоню.

– Рядом с крепостицей этой шутки жутки, – подтвердил Семидверный. – Я ее, ваши благородия, еще по прежней, первой кампании помню. Бывал-с… Землица здесь, и та за турка. Копнешь на локоть – вода выступит. Ни в окопе схорониться, ни подкоп под стену навести. Эх, брата нашего постреляли на бульваре, пушками перемололи – без счета. Здеся они, покойнички, царствие им, в воде и лежат… Буде затрубят тревогу османы – пиши пропало. Набросятся всем кагалом, размечут по степи! У них сила, а у нас что? Порубанная сотня…

– Только время зря потеряем, – помотал головой Вортош. – Прорываться надо. Во весь опор. И будь, что будет!

– Чехи тоже уповают на русское "авось"? – улыбнулся Ревин.

– Полковник, ну ей-Богу, до шуток ли сейчас? – Вортош вскипел. – У вас имеется предложение?..

По двое вряд, миновав огороды и глинобитные хижины, отряд открыто рысил вверх по склону, прямиком к огромным железным воротам крепости, что подобно гигантской пасти поглощали пеших, конных, отары овец, арбы с поклажей. На поднятой напоказ пике болтался бунчук – лисий хвост, указывающий на присутствие среди всадников однобунчужного паши, невысокого ранга управителя или военачальника. Это, по словам Айвы, должно было сбить гарнизон с толку. Хвост одолжили из шаманской шапки Шалтыя. Казаки заметно нервничали. Поглядывали на нависающие стены, на ставшие различимыми жерла пушек, с трудом удерживались от того, чтобы сорвать коней в галоп и одним махом преодолеть расстояние. Но Ревин строго-настрого запретил нарушать строй, разговаривать и держать руки на оружии, велел, чего бы ни происходило, дожидаться приказа. Казаки и дожидались, натянутые в струну, стараясь не встречаться взглядами с селянами. Между бойницами засновали часовые, запоздало протрубил рог. Навстречу конной колонне кубарем выкатился дежурный турецкий унтер – весь измятый, расхристанный, с красным, как свекла, лицом; то ли пьяный, то ли спросонья, то ли и пьяный, и спросонья одновременно. Пролаял что-то по-своему, и, не удостоившись никакого ответа, попытался схватить чью-то лошадь под уздцы. Его грубо отпихнули ногой. Унтер, попятившись, со всего размаха приземлился задом в пыль, заверещал и принялся дергать запутавшийся в ременной кобуре револьвер. Медленно, с натужным скрипом давно не знавших смазки петель, стали смыкаться створки ворот: турки заподозрили неладное. Но было поздно. Часовых оттерли лошадьми, присовокупив кто сапогом, кто нагайкой, и казацкая орава, преодолев два ряда стен, с лихим посвистом и улюлюканием, ворвалась в рибат, сметая все на своем пути подобно безудержному смерчу. Дурниной орали ишаки, в ужасе, позабыв, что не наделены способностью полета, штурмовали крыши строений куры, теряя пучки перьев. Не уступали животным в безрассудстве горожане, кто-то пытался найти спасение под перевернутой арбой, кто-то, не чураясь зловонных помоев, плюхался лицом в сточную канаву. Лютые, скорые на расправу казаки, появившиеся ниоткуда, сеяли страх и панику. Вытравив из сердца жалость еще на Кавказе, в бесчисленных рубках с горцами, они поили шашки чужой кровью. Тех, кто не успел отбросить оружие и поднять руки, убивали на месте без разговоров.

С высокой башни минарета с отчаянным воплем выпал турецкий стрелок, как куль с мукой грянулся оземь и затих, это удальцы, вскарабкавшись по узким лестницам, вынесли его на остриях пик. Закурились над крепостью дымы, потянуло удушливой гарью от обложенных соломой казарм, где забаррикадировалась и остервенело отстреливалась часть гарнизона. Обезоруженных редифов сгоняли в амбар, щедро присыпая руганью и плетьми. Какой-то офицерский чин, не желая сносить побои и унижение, попытался за сапог стащить казака с седла. Страшным ударом офицеру снесло полчерепа, кровавым кулем он упал под ноги своим соотечественникам, заставив тех шарахнуться в стороны, как от проказы. В конце улицы в сопровождении верховых показалась процессия во главе с комендантом крепости при парадном мундире и регалиях. Паша вручил русскому полковнику символический ключ от ворот, смиренно прося не чинить дальнейшего разорения. Все было кончено. Хасанкале сдавалась на милость победителю. Неполная казачья сотня с налета, в считанные минуты взяла крепость, к которой российское командование никак не решалось подступиться даже в своих самых смелых планах. Отсюда открывалась дорога не только на Эрзерум, до которого, по словам Семидверного, "оставалось полдня хода и то, если на четвереньках, и еще задницей наперед", но еще создавался опаснейший для Мухтар-паши плацдарм для тылового удара. Ревин, признаться, и сам не рассчитывал на такой успех. В его планы входил лишь внезапный набег на цитадель, в надежде, что ошеломленный враг не скоро соберется в погоню за летучей сотней. Кто мог знать, что из семисот солдат гарнизона в крепости осталось лишь немногим более двух сотен, да и те пребывают в расслабленном состоянии духа, никак не ожидая появления русских в столь глубоком тылу?

– Ревин, черт вас возьми! – перепачканный в саже Одоев сжимал одной рукой револьвер, в другой держал початую бутыль. В глазах капитана плясали лихие чертики. – Вы – бог войны! – Одоев упал на колено, приложив бутыль к груди.

– Да вы пьяны, капитан! – констатировал Ревин.

Радостным, в отличие от других, он не выглядел.

– Это еще не то слово! Такая победа опьяняет почище опиума! Прошу вас, господин полковник, назначить меня комендантом крепости. Я всю жизнь мечтал покомандовать крепостишкой вроде этой. Прошу! – Одоев уронил голову на грудь.

– Покомандовать? – Ревин усмехнулся, изогнув бровь. – Да извольте! Только учтите, господин комендант, что через час мы оставляем Хасанкале и выступаем.

– Браво! – расхохотался Одоев. – Хорошая шутка!

– Увы, капитан. Это не шутка.

– То есть, как не шутка? – лицо Одоева приняло озадаченное выражение. – Это же блестящая виктория! Перелом войны, если угодно! Следует немедля отправить посыльных к командованию и держаться до подхода войск. Что значит, оставляем?..

– Извольте взглянуть на факты. У меня людей немногим более полусотни, и из них, прошу заметить, ни одного артиллериста. Это раз, – Ревин принялся загибать пальцы. – Весть о том, что мы здесь, уже разносится во все стороны со скоростью арабца, роняющего пену, и турки окажутся под стенами намного раньше подкрепления, которого, особенно в свете последних событий, командование вообще, вероятно, не выделит. Это два. Нам попросту не удержать цитадель, капитан. Не говоря уже про то, что наше предприятие имеет под собой совсем иные цели, – Ревин бросил взгляд на Вортоша, стоящего в стороне, но напряженно вслушивающегося в слова полковника. – Это, если угодно, три. Посему, ни одной лишней минуты мы в Хасанкале не задержимся.

Одоев сделался мрачнее тучи, но смолчал.

– Виктория, она хороша к месту. А так, – полковник пожал плечами, – Бог дал, Бог взял. Ревин распорядился заклепать все пушки, изъять кассу крепости, поджечь склады и арсенал.

– Непотребств населению не чинить! – велел он Семидверному. – Вина не употреблять! – и пригрозил: – Увижу пьяного…

– Эт не извольте сумлеваться! – поспешил заверить урядник, стараясь дышать в сторонку. Спустя означенное полковником время, отряд выкатился на рысях из обычно удерживаемых на запоре потайных ворот, успев, однако, основательно прогуляться по кухням и чуланам на предмет продовольствия. Колонну спешно догоняли приотставшие, кто с туго набитыми харчами седельными сумками, кто, наоборот, пустыми, но расхристанными и с такими масляными рожами, что предмет их занятий сомнений не вызывал.

– Распустились у вас солдатики, господин полковник! – позволил себе сделать замечание несостоявшийся комендант. – Выпорол бы через одного…

Ревин прятал ухмылку и расправу чинить не спешил. Ну, подгулял боец "по сладкому делу", бывает. Одежка не порвана? Морда не поцарапана? Значит, смуглянку в соломе вывалял по согласию. А то, что сидит, покачиваясь, так это не пьян казак, а просто навеселе. Потому как, если казак пьян, то он, соответственно, и в седле усидеть не сможет. Позади, взметнув тучу воронья и заставив землю вздрогнуть, грохнул взрыв, раскатился по округе, гавкнул эхом в горах. Это догорел запальный шнур и на воздух взлетел пороховой погреб, ознаменовав победителю прощальный салют. Через полчаса сотня вброд перешла Аракс, и, взяв хороший ход, двинулась на юго-восток к озеру Ван.

…Последние сутки отряд вел Шалтый – скакал впереди, отрешенно прикрыв глаза, бледный, как мел. Прошлой ночью монгол вскочил, оседлал лошадь, и, прокричав что-то, скрылся во тьме. Его нагнали спустя час, и с той поры Шалтый седла не покидал. Со стороны казалась, что какая-то невидимая сила тащила шамана вперед. Впрочем, может так оно и было на самом деле. Вначале Ревин попытался протестовать, но вскоре махнул в сердцах рукой, высказав раздраженно Вортошу: "Ведите куда хотите, господа ученые! Помирать вместе будем, если что!" Пробовал на ходу привязываться к трехверстной карте, но выходило плохо. Так и шли без ориентиров, без плана, без рекогносцировки, влекомые двумя полусумасшедшими пришлыми господами, потеряв счет перевалам, долинам и заснеженным хребтам. Когда рассвело, сквозь утренний туман показался вдали Большой и Малый Арарат, похожий на перевернутую пиалу. Сотня вышла к подножию потухшего вулкана Немрут-Даг. Шалтый привстал на стременах, повел носом, словно волк, ищущий в воздухе едва уловимую нитку следа, и указал рукой на огромное, порядка пяти верст в поперечнике, жерло, опоясанное горной грядой:

– Туда!

В поисках относительно пологого склона, по которому могли взобраться лошади, обошли подножие полукругом, с востока, откуда открывался величественный вид на бескрайнее пресноводное море Ван. Внутри столетия назад замершего вулкана тоже было озеро, заливавшее примерно половину котловины подобно полумесяцу. Проплешины редкой травы кое-где покрывали неровные наплывы застывшей лавы, в низинах рос молодой березняк. Другая растительность не прижилась. Цель многодневного похода лежала внизу, у среза воды, где курились дымки от костров и угадывался разбитый лагерь. Вскоре отыскался и удобный спуск, испещренный множеством копыт и колесных следов. Шалтый выхватил тяжелую, невообразимо широкую саблю и, ни слова не говоря, умчался вперед, пришпорив коня.

– Вперед! – расчехлил свой чудо-пулевик Вортош. – Скорее!

– Подождите! Нельзя же соваться вот так, наобум! – запротестовал Ревин.

– Нет времени! – Вортош замотал головой. – Иначе все будет бесполезно! Все!

Ревин заметил разительные перемены, произошедшие с ученым. Лицо его посерело, покрасневшие, воспаленные от ветра и пыли глаза запали, отблескивали беспокойной искоркой. Тяжело дался Вортошу этот переход.

– Дайте мне полчаса, я хотя бы вышлю лазутчиков!

– Нет ни секунды, полковник! Вы понимаете? – взвился Вортош, – Стройте сотню! Это не просьба! Я приказываю вам немедля атаковать! Слышите?

Ревин не двигался с места, молча наблюдал, как пулевик, прочертив дугу, нацелился ему в грудь. Позади заклацали затворы, встревоженные происходящим разговором казаки брали ученого на прицел.

– Я людей класть не буду, – раздельно проговорил Ревин.

– Тогда прикажите им стрелять в меня! – Вортош сорвался на крик. Ревин заиграл желваками.

– Черт вас подери! Будьте вы неладны, Вортош! – и выдохнул с усилием застрявшие в горле слова: – К бою!..

Взметнулись кверху флажки, прикрепленные к концам пик, затрепетали, забились на ветру, по мере того, как всадники, сыпанув со склона, набирали скорость.

– Я вас не узнаю, Ревин! – прокричал Вортош язвительно. – Где былая отвага?..

Ученый не договорил. Откуда-то с левого бока по казакам ударила картечница. А спустя секунду, завторила ей другая, справа. Первые очереди легли не прицельно, под ноги, зацвиркали по камням, но уже в следующий миг огненные штрихи нащупали путь и скрестились на всадниках ножницами. Рухнул, закрутившись кубарем, Вортош, остался позади: пуля попала в коня. Казака, скакавшего по левую руку, многократно прошило навылет. Лошадь его побежала дальше одна. Ревин сжал зубы от злости, на Вортоша, на себя самого: сотня таяла под перекрестным огнем, как снег в кипятке, а нужно-то было всего-навсего выслать разведку. Поворачивать назад не имело резона: перебьют в спину. Единственно возможное спасение – дотянуться до расчетов. Под Ревиным споткнулась кобыла, пробежала несколько шагов и упала, выронив седока, уставилась в небо остекленевшим глазом.

– Отвоевалась, Ромашка… Ревин виновато погладил животное по шее, и побежал, петляя от пуль, к лязгающему металлом механизму, к тому, что был ближе. Шагов с пятидесяти принялся садить из револьверов на бегу, не столь надеясь на успех, сколь в отчаянной попытке оттянуть огонь со скученной сотни. С того, что от нее осталось. Однако уже пятым или шестым выстрелом Ревину удалось зацепить стрелка в плечо, а после угадать прямо в лоб его помощнику. Когда Ревин влетел в окоп, патронов у него уже не оставалось. Наводчику, вскинувшему руку в отчаянной попытке защититься, он размозжил голову тяжелой револьверной рукоятью. Смолкла и вторая картечница. Казаки, выслав свой путь телами, остервенело пластали шашками расчет.

Английские "Маузеры" расставили хитроумно, здесь они перемололи бы полк, не то что сотню. Да и европейской внешности стрелки дело знали. Это не наспех обученные турки, что молотят в белый свет, как в копеечку, это военные специалисты высшей пробы, англичане, скорее всего. Со стороны лагеря показался отряд: пешие стрелки в алых фесках количеством никак не меньше двух десятков.

– Семидверный! – крикнул Ревин. – Урядник!..

– Нетути его. Убило, – откликнулся кто-то из казаков. Ревин собрал уцелевших, всех, кто мог держать оружие. Трое конных, пятеро безлошадных – все, что остались. Не отзывался Вортош, Одоев, пропала Айва. Ревин тешил себя надеждой, что неугомонная девушка спаслась, или хотя бы жива. Были еще раненые, те, что шевелились, выползая из-под убитых лошадей, или лежали недвижимо. Заниматься ими сейчас возможности не имелось никакой.

Ревин зарядил в револьверы последние две обоймы – остальные патроны оставались в седельной сумке. Покрутил, проверяя, барабаны. И, не дожидаясь пока турки откроют огонь, побежал неприятелю навстречу. Следом двинулись казаки. Сами. Без приказов, без просьб, без ропота.

– Давай, братушки! Наляжем!..

Пеших обогнали конные. И полегли первыми, приняв на себя ружейный залп. Оба магазина опустели аккурат к моменту, когда Ревин приблизился к стрелкам вплотную. За дюжину патронов турки заплатили двенадцатью жизнями. Ни больше, ни меньше. На Ревина бросились кто со штыком, кто с саблей, но полковника будто бы кто-то заговорил от стали и от свинца. Ревин двигался быстро, чрезвычайно быстро, рисуя шашками замысловатые фигуры, доставал врага из немыслимых положений. Рубил, колол, вспарывал животы без жалости, без пощады, давая выход кипевшей ярости. Ревин оплачивал жизни своих солдат смертью чужих, словно искупая смутную вину. Остановился он тогда, когда убивать стало некого. Упившиеся чужой кровью лезвия роняли тяжелые, еще не успевшие остыть капли. Ревин стоял посреди лежащих вповалку трупов. Из всей сотни остался он один…

Издали красный камень напоминал огромный зуб. Если бы полтора десятка человек стали бы друг другу на плечи, то последний, возможно, дотянулся бы до его верхушки. Время от времени, поднявшись из немыслимых глубин, из-под основания с шипением выстреливали горячие струи пара и кипятка, омывая похожую на стекло поверхность. К камню вела вырубленная в застывшей лаве ложбинка, вдоль нее на коленях стояли девять пленников, связанных по рукам и ногам. Пленники готовились умереть. По преданию когда-то давно здесь стояла гора, на вершине которой построил дворец царь Немрут. По матери Немрут происходил из рода Александра Македонского, а отцом его был персидский царь Дарий. Немрут приказал украсить дворец статуями богов и восточных, и греческих, в надежде получить небывалую силу, соединив ветви великих культур. Возомнив, что равных на земле ему нет, Немрут решил бросить вызов небу. Забравшись на крышу своего дворца, он выстрелил в небеса из лука. В ответ на дерзость боги обрушили гору вместе с дворцом в преисподнюю, превратив ее в огнедышащий вулкан, наводящий ужас на жителей окрестных селений. Когда тучи пепла рассеялись, а поднятая из рек преисподней лава застыла, сюда пришли жрецы и, в надежде задобрить богов, стали приносить жертвы. Кровь собиралась под одним из камней, ставшим за годы красным и принявшимся расти, будто дерево. Считалось, что полководец, оросивший его кровью врагов, становился непобедимым. За это растущий из ада зуб прозвали Камнем Войны. Фархад-эфенди к мистикам себя не относил. Напротив, считал, своего высокого положения достиг исключительно благодаря холодному прагматизму. Однако сейчас он, человек с европейским образованием, ученый, известный в определенных кругах под именем «Золотого вельможи», персона, с чьим мнением считался сам османский император, собирался начать ритуал жертвоприношения. Фархад-эфенди сделал знак своим людям и с пленников принялись срывать одежду, щедро сдабривая зуботычинами тех, кто сопротивлялся.

– Это же дикость! Средневековье!.. Вы же образованный человек!..

– Хватит, Ллойд! Умрите, как мужчина! – Фархад-эфенди поморщился. – Дикость? Средневековье? Да как угодно! Только что вы скажете, если ритуал возымеет практический эффект? Если мои предки таскались сюда не просто так, а видя неразрывную взаимосвязь между действием и результатом? Впрочем, вы уже ничего не скажете…

Ллойд, старая английская лиса Ллойд, разыгравший в международном закулисье добрый десяток партий, в один момент превратился из кукловода в куклу. Сейчас он рыдал, как барышня, не в силах отвести взгляд от кривого ножа палача, готовясь к своему последнему превращению. Русские держались лучше, не иначе все еще надеясь на чудесное спасение. Но, судя по отзвукам выстрелов на перешейке, чудесное спасение отменялось, там добивали уцелевших. Пожалуй, тот сумасшедший монгол, что лежит сейчас без памяти, единственный, кому удалось каким-то образом прорваться через заслон картечниц. Ситуацию, когда экспедицию попытаются освободить силой, вплоть до крупномасштабной военной операции, Фархад-эфенди предвидел и был к ней готов.

Через дипломатические и иные, неофициальные каналы за жизни русских предлагались баснословные суммы, растущие с каждым днем. Но Фархад-эфенди не нуждался в деньгах, их у него и так много. Сейчас важнее нанести урон русскому царю Александру, развязавшему войну. Пусть, если и не вынудить того на необдуманные тактические ходы, так хоть нанести укол, лишив столь ценных, судя по размеру выкупа, подданных. Фархад-эфенди прищурился: из-под солнца приближался человек. В мундире турецкого офицера, перепачканном с верху до низу в крови, бежал он довольно споро, не скрываясь, удерживая наперевес две обнаженные шашки. Вначале Фархаду-эфенди показалось, что перед ним вестовой, однако лицо офицера казалось незнакомым. Редифы на всякий случай вскинули винтовки, и Фархад-эфенди поспешно поднял руку, приказывая не стрелять. Незнакомец приблизился и остановился в нескольких шагах.

– Кто ты такой? – спросил Фархад-эфенди по-турецки.

– Полковник Ревин, – представился офицер, коротко кивнув.

Со своими шашками он, похоже, расставаться не собирался, не замечая нацеленных со всех сторон ружейных стволов.

– Вот как?.. На лице турецкого вельможи промелькнула сложная гамма чувств. Ему доводилось слышать про этого человека прежде, вероятно, больше, чем тот совершил на самом деле. Однако сейчас отвага гяура попросту перерастала в безрассудство. Или глупость. Но, во всяком случае, язык оказался бы весьма кстати, Фархада-эфенди гложило любопытство, как же русским все-таки удалось отыскать пропавшую экспедицию, просочившись в глубокий тыл. Утечки информации произойти не могло, троих лазутчиков, попытавшихся бежать, поймали и посадили на кол. Один, кажется, даже еще был жив.

– Почему же ты так спешишь навстречу смерти? – задумчиво проговорил Фархад-эфенди на сносном русском.

– Неправда ваша, – покачал головой Ревин. – Я не спешу.

Дальнейшие события приняли оборот малообъяснимый. Русский офицер каким-то образом очутился за спинами держащих его в кольце редифов. Блеснули синевой лезвия, и великолепно обученные, опаленные многими схватками бойцы, принялись валиться на землю, как соломенные снопы. Фархад-эфенди не сводил с полковника глаз, но момент атаки пропустил, настолько неожиданно и быстро все произошло. Загрохали запоздалые выстрелы, но те пули, что не ушли мимо, цепляли своих же. Лучшие бойцы, коих Фархад-эфенди только умудрился найти, сейчас напоминали слепых щенков перед львом. Ревин ухитрялся двигаться так, что между ним и стрелками постоянно кто-то находился. При этом полковник походил на многорукого Шиву, вращая клинками с непостижимой скоростью. Освобождались от веревок пленники, оставленные без присмотра, ввязывались в бой, подбирая оружие убитых. Доселе лежавший недвижимо монгол вскочил, подхватил чью-то саблю и страшным ударом развалил ближайшего редифа напополам. Ситуация выходила из-под контроля, нужно было срочно что-то предпринимать. Фархад-эфенди выхватил револьвер и ринулся в гущу свалки. Он стрелял в Ревина вплотную, с расстояния нескольких шагов. Раз. Другой. Он просто не мог промахнуться. Сплющенные пули, звякнув о перекрестье шашек, отлетели в пыль. Фархад-эфенди не поверил глазам. Случалось, конечно, всякое на его памяти. И винтовки жизнь спасали, принимая на себя свинец, и медали, и даже пуговицы. Но чтобы вот так, одну за другой поймать в полете две пули!.. Третьего выстрела Фархаду-эфенди русский полковник сделать не дал, револьвер вместе со сжимающей его кистью упал на землю. Сжимая кровоточащий обрубок, Фархад-эфенди отбежал на непослушных ногах к огромному камню и привалился к холодной поверхности спиной, стараясь удержаться в сознании. Из покалеченной руки толчками вырывалась кровь, стекала красными струйками к подножию, собиралась в лужицы. Кто-то грубо толкнул в плечо. Фархад-эфенди поднял глаза и увидел стоящего напротив монгола с перекошенным в ярости лицом. Тот ударил саблей, метя в основание шеи. Но пощербленое лезвие остановилось в дюйме от кожи, неведомая сила вывернула эфес из руки, и сабля брякнулась оземь. Фархад-эфенди криво усмехнулся, Камень защищал его. Тогда монгол схватил за горло, сдавил стальными пальцами. Здоровой рукой Фархад-эфенди дотянулся до голенища, где прятал маленький однозарядный пистолет, с трудом взвел курок и выстрелил противнику в бок. Пуля ввинтилась в кольчужную сетку и дальше не пошла, осталась в стальных завитках. Монгол взревел от боли, нечеловеческим усилием оторвал Фархада-эфенди от земли, перебросил через себя и уронил на подставленное колено. Последним, что увидел Фархад-эфенди, перед тем, как разум его померк, был растущий в небо красный камень. Карьера "золотого вельможи" закончилась.

Бой длился минуту. Из людей Фархада-Эфенди никто в плен не сдался, предпочтя смерть позору. Воины ислама, старая школа.

– Ох, сынок! Дай тебе Господь здоровья! – старец в изорванных одеяниях поклонился Ревину в пояс, длинная борода его коснулась земли. – Не страшно мне умирать, пожил я долго. Да страшно умирать здесь, в проклятом месте…

– Будет, будет, дед Опанас! – старца похлопал по плечу широкоплечий гигант, представился, потирая затекшие от веревок запястья: – Ливнев Матвей Нилыч, начальник изыскательской партии. Ваш, по гроб, должник… А, к черту церемонии! Голубчик вы мой! – Ливнев по-отечески обнял Ревина. – Спаситель! Богатырь!.. Видал я виды, знаете ли, но такого!.. Ревин всеобщей радости не разделял, выглядел мрачным. Победа ему эта далась нелегко. Боролся Ревин с мыслью, что жизни одних, сменял он на другие. И казаки ему дороже стали, чем все эти господа ученые. Или кто они там есть.

Показалась лошадь с двумя седоками. Приглядевшись, Ревин узнал черного жеребца Айвы. "Жива", отлегло от сердца. Позади девушки на широком крупе неловко сидел Вортош, баюкал простреленную руку. Айва тревожно рыскала взглядом, выискивала кого-то. Увидев Ревина, откинула поводья и, вихрем вылетев из седла, бросилась к нему, повисла, обвив руками и ногами, в глазах ее стояли слезы.

– Я искала тебя среди мертвых.

– Полноте, сударыня. – Ревин погладил девушку по волосам, мягко отстранил. – Не время сейчас…

На повозках свозили раненых, укладывали в тень. Среди них отыскался и Семидверный, но был урядник настолько плох, что его даже положили особнячком, вот-вот отойдет. Ревин поправил подложенное под голову раненого седло. Большего он сделать не мог.

– Эх, Данилыч…

Из-под трупа лошади извлекли казака Дуракова, привели в чувство. На вид казался он целехоньким, только текла кровь из разбитой головы. Видать, когда падал, приложило о камень. На слова Дураков не реагировал, глядел непонимающим взглядом, и все старался подняться и уйти куда-то, обнаруживая симптомы контузии. Капитана Одоева среди уцелевших не было. Для него этот бой стал последним. Тот несчастный, что выжил, сидя на колу, сейчас лежал недвижимо на рогожке. Над изувеченным телом, в котором едва теплилась жизнь, склонился длиннобородый старец Опанас, врачевал какими-то снадобьями, что-то вливал в рот. Поодаль на корточках сидел Шалтый. На немой вопрос монгола старец лишь грустно покачал головой.

– Это Олтый, брат Шалтыя, – пояснил Вортош Ревину. – Это он нас привел. Держался, сколько мог…

Вортош помолчал.

– Я хотел поблагодарить вас, полковник…

Ревин сухо кивнул:

– Пустое…

Ревин рассматривал круто уходящую в небо скалу, стоя у подножия. Почти правильную форму зуба слегка портили незначительные выступы и впадины. Ревин приблизился, желая дотронуться до пористой поверхности, оплавленной адским жаром. В следующий момент оба не пристегнутых на застежку револьвера вырвались из кобуры и прилипли к камню, при этом глухо стукнувшись и создав опасность самопроизвольного выстрела. Вдогонку потянулись из-за спины шашки в ножнах. Лишь ценой немалых усилий удалось оторвать револьверы обратно.

– Экспериментируете? – окликнул Ливнев. Усмехнулся, огладил давно не бритую щетину и поманил за собой. – Здесь имеется обратный эффект, полюбопытствуйте, господин полковник! Попробуйте дотянуться чем-нибудь металлическим. Только не пораньтесь!

Ревин ткнул в матово-красную стену концом шашки. Но какая-то сила увела лезвие в сторону, выкручивая из руки эфес. Размах дело не исправил, шашку отбросило, опасно мелькнуло острие.