Текст книги "Ротмистр"

Автор книги: Евгений Акуленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Как я имел честь сообщить ранее, ваша цель – поиск пропавшей научной экспедицией, – спокойно повторил Вортош. – При всей остроте ситуации я не намерен посвящать вас в детали, поскольку считаю, что это несущественно. Могу лишь сообщить, что мы служим государству и государю. Ревин усмехнулся.

– Не знаю, удивитесь ли вы, если я посмею себе заметить, что мы все служим государству и государю?

– Есть ли у вас еще вопросы, господин полковник? – сухо отозвался Вортош.

– Да. Вы изволили указать место, являющееся целью экспедиции. Располагаете ли вы сведениями, где экспедицию следует искать?

– Там же.

– А с чего вы взяли? Вы упомянули ранее, что никаких сведений от ваших коллег не поступало. Партию могли перевезти за сотни верст.

– Экспедиция находится там, где я сказал.

Ревин недоверчиво покачал головой.

– Послушайте, господин полковник, – вздохнул Вортош. – Вам остается только верить мне на слово. Или отказаться от участия в предприятии. Никаких дополнительных аргументов в свою пользу я выдвигать не стану.

– Хорошо, – подумав, ответил Ревин. – Какие силы планируется задействовать в деле?

– Кавалерийский полк тылового резерва прибудет из Тифлиса к полудню. Я распорядился, – Лорис-Мельников сделал знак адъютанту, – выдать вдосталь патронов, провианта, фуража, чего нужно… Также приказываю оказывать полковнику Ревину всевозможное содействие. А вас, полковник, прошу по всем затруднениям обращаться ко мне лично!

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! Однако считаю силы излишними. Прошу предоставить в мое распоряжение казачью сотню. Лорис-Мельников переглянулся с Вортошем и, помедлив, кивнул.

– Добро. Когда вы намерены выступить?

– С рассветом.

– Хорошо, Евгений Александрович. Ступайте, не смею вас более задерживать, – и добавил, поймав на себе выразительный взгляд господина с усиками. – Ах, да… Запамятовал совсем… Полковник Ревин! На время операции вы переходите под командование господина Вортоша. По всем вопросам, прошу его слушаться, так сказать, как меня… Простите, голубчик, но это даже не моя воля, – командующий подобно молящемуся мусульманину воздел ладони вверх. – Так что прошу понимать…

– Слушаюсь! – Ревин щелкнул каблуками. Внешне он никак не отреагировал на неприятное известие. Хотя возмутиться было чему. Виданное ли дело, боевого офицера подчинять какому-то штатскому, да еще во время военных действий.

– Господа! – командующий дал понять, что аудиенция закончена.

Адъютант деликатно расправил брезентовый полог, оставив командующего наедине с Чупровым.

– М-да, дела, – Лорис-Мельников покачал головой. – Своих хлопот полон рот, а тут еще… Оказия…

– И не говорите. Повидал я на своем веку, но такой чрезвычайщины… Сохрани и помилуй!

– Михал Михалыч, голубчик, а что вы скажете о Ревине?.. И опять же, эта история с Алмазовым, понимаете, с картечницей…

– Ревин производит впечатление умного, уверенного в себе человека. Чересчур, я бы сказал, уверенного. Знаете, – Чупров задумчиво поднял брови, – ловлю себя на мысли, что я его… побаиваюсь…

– Точно! Вот, точно! Вот! Я тоже… Черт побери, я тоже!.. Вы, голубчик, знаете что? – Лорис-Мельников потеребил золоченую пуговицу на мундире Чупрова, добавил, понизив голос: – Позанимаетесь им. По своей линии. На всякий случай.

– Слушаюсь!

Лорис-Мельников вздохнул и перекрестился.

– Если вернется… Помоги ему Бог!..

Ревин полулежал на охапке сена, покусывая сухую травинку, смотрел в чернеющее небо. В расположении сотни царила кутерьма, казаки собирались в предстоящий поход. Дымили костры, фыркали лошади, где-то дурниной орал Семидверный, пробежал мимо горнист Дураков, потирая щеку: угодил, надо думать уряднику под горячую руку.

– Не держите зла на меня, господин полковник! – появился Вортош, присел рядом. – Мы с вами в самую чертову топку полезем. Не доставало еще камень за пазухой таить.

– Господь с вами, господин Вортош!..

– Просто Вортош. Это имя.

– Простите?

– Мне не досталось ни отчества, ни фамилии, – Вортош улыбнулся. – Скажите, нет ли у вас на примете какого-нибудь проводника из местных?

– Нет, – Ревин покачал головой. – Я им не доверяю… А это что еще за явление?

В стороне застучал бубен. Собственной персоной господин Хан приплясывал вокруг костра, наполняя вечереющий воздух тягучим пением одной ноты. Вырядился он подобающе: на обритое темя нахлобучил лисью шапку с длинным хвостом, обвешался побрякивающими амулетами из дерева и кости. Аккомпанировал себе "член императорского общества" бараньей лопаткой.

– Глядите, хлопцы! Колдун!

Заинтересованные представлением казаки обступили кругом, давали советы.

– А нут-ка, дядя, прокляни басурмана! Туды ему в шишку!

– Шибче, шибче долби! Я зараз сам спляшу!..

– Велите вашим людям не мешать, – попросил Вортош. Ревин сделал знак и казаки притихли. Хан никак не реагировал на происходящее. Он глотал дым из костра, дергался в такт рваному ритму, приседал, мотая головой, отчего пушистый хвост выделывал замысловатые фигуры.

– Однако должен заметить, – проговорил Ревин, – что подобной выходки я не ожидал. Еще мне шаманских плясок в расположении не доставало… Медведей, цыган… Черт знает, что такое! Вынужден просить вас передать вашему коллеге, что подобное поведение недопустимо.

– Можете звать его Шалтый… – Вортош помолчал.

– Некоторые наши поступки могут показаться вам странными. Или даже нелепыми. Но поверьте, им существует вполне прагматическое объяснение. Боюсь накликать ваш гнев, но подобное действо Шалтый вынужден исполнять регулярно.

– Диву даюсь, – пробормотал Ревин и сделал попытку уйти, – что вы за человек?..

– Я вас прошу, Ревин, – Вортош удержал за локоть. – Прошу, требую! Верьте мне!

– Это очень трудно сделать.

Стук бубна оборвался. Некоторое время Шалтый стоял, глядя невидяще перед собой, покачивался, как тростина от ветра. И вдруг рухнул наземь словно подкошенный. Вортош бросился к нему, сел на колени, наклонился к самому лицу. Монгол говорил что-то, еле шевеля губами. Ревин не стал дожидаться окончания странной сцены и отправился спать. Но даже не успел раздеться, как к нему в палатку без всякого предупреждения ворвался Вортош.

– Я, конечно, понимаю, что петербургские ученые народ занятой, – Ревин выразил свое неудовольствие, – но любезный Вортош, в следующий раз утрудитесь хотя бы деликатным покашливанием. А то ж могу пальнуть спросонья… Что стряслось?

Даже в неверном свете походной лампы бросались в глаза разительные перемены, произошедшие с ученым. На его лицо словно снизошла могильная тень.

– Господин, полковник, – неожиданно резким голосом объявил Вортош, – прикажите вашим людям седлать лошадей. Мы выступаем!

– Помилуйте! Что за вздор?

– Выполняйте!

– К чему такая спешка, объясните! Экспедиция пропала месяц назад. Что может значить одна ночь?

– Расхожее заблуждение считать, что прошедшее время как-то влияет на текущий момент.

Некоторое время Ревин и Вортош ломали друг друга взглядами.

– Хорошо, – сдался Ревин, – допустим ваши оккультные науки предписывают выступать немедля. Сочетание звезд, я не знаю, карма…

– Звезды ни причем, – перебил Вортош. – Дорога каждая минута. В том числе и эта, которую я потратил на спор с вами. Чего, к слову говоря, делать не должен.

– Простите меня, господин Вортош, – съязвил Ревин, – но исходя из элементарной математики, мы покроем большее расстояние, выступив засветло. Лошади отдохнувшие и пойдут хорошим ходом. Гнать их ночью – безумие. Они переломают себе ноги, а нам шеи. К тому же речь идет, – Ревин взглянул на брегет, – о четырех-пяти часах.

– Время имеет свойство течь по-разному. Этого элементарная математика не объясняет, но я легко докажу вам на примере, – дыхание Вортоша сбилось, на щеках заплясали желваки, вздулись жилы на шее. – Одно дело почивать с дамой на перине, – ученый глубокомысленно указал подбородком в сторону, где за матерчатой перегородкой жила Айва. – А другое… сидеть на колу! Я… Прошу вас, – добавил он спокойнее.

Собирались кубарем. Полусонные, с неразлипающимися глазами казаки, заплетаясь в постромках, седлали лошадей. Путали в темноте поклажу, бранились. Кто-то в суматохе пальнул из карабина, отчего с испугу подорвали кони.

Внешне Ревин оставался спокойным, на солдат не орал, оставляя это удовольствие Семидверному и десятникам. Остругивал прутик, сидя на деревянной колоде, да разглядывал насколько позволял свет костров нетерпеливо прогуливавшихся поодаль ученых, уже готовых к предстоящему маршу. Шалтый напялил кольчужную безрукавку, сплетенную из двух слоев крохотных колечек. Лысое его темя прикрывала проклепанная кожаная шапка с острым верхом. К поясу шаман прицепил широченные крутоизогнутые ножны. Что за сабля покоилась в этих ножнах, Ревин боялся себе вообразить. По его представлениям она должна была больше походить на секиру. Вообще, если бы не добротного английского сукна серо-зеленый костюм и не револьвер в кобуре, Шалтый походил бы на монгольского воина средних веков. Или на шамана, что господам ученым виднее.

Коллега его ничем экстравагантным не отличался. Если не считать странного вида деревянного футляра, притороченного к седлу. Ревин также отметил на поясе Вортоша револьвер, и, не сдержавшись, позволил себе замечание.

– Судя по вашему воинственному виду, господа ученые, вы собрались в рукопашную?

– Предполагаю, что там, куда мы отправляемся, с мелкоскопом делать нечего, – парировал Вортош.

– Уж смею вас заверить! – усмехнулся Ревин. – Я забыл поинтересоваться, вы в седле-то сидите?

– Мы сидим в седле…

Мимо, не удостоив никого взглядом, прошествовала по-походному одетая Айва, ведя в поводу жеребца. Жеребец этот был оставлен пленнице распоряжением Ревина. То есть Айва имела разрешение забирать его из стойла, чистить, купать и прогуливаться верхом. Но на деле все обстояло не совсем так, это девушка не позволяла никому приблизиться к своему любимцу. Да и сам жеребец характером в хозяйку, норовил зарядить копытами да драл зубами почем зря. "Сатана башибузучья", ругали его казаки.

– Могу я поинтересоваться, сударыня, куда вы собрались? – нахмурился Ревин.

– Я еду с вами!..

– А на кой нам вас не доставало?

– Ну, вам же нужен проводник!..

– Вы никуда не едете!.. И откуда у вас ятаган, скажите на милость? Айва вскинула голову, не удостоив Ревина ответом.

– Семидверный! Почему у пленного оружие?

– Дык… Тово… Не могу знать ваше высокоблагородие! Прикажете отобрать?

Айва угрожающе зашипела и схватилась за эфес.

– Отставить! – махнул рукой Ревин.

– Я здесь не останусь! И вообще!..

– Сударыня! Я вас сдам, в конце концов, контрразведке! Поедете в Сибирь на поселение шить рукавицы. Айва поджала губки. В глазах ее блеснули слезы.

– Евгений Александрыч, да возьмите вы ее! Может хоть сбежит по дороге…

– Тьфу! – Ревин в сердцах плюнул. – Черт знает что! Урядник, стройте сотню!

Ночь наполнилась топанием копыт, бряцанием оружия. Каждый казак вел с собой по пристяжной лошади, чтобы, пересаживаясь, давать им попеременно отдых на бегу. Надо понимать, что порядка в строю, это обстоятельство не прибавляло. Ревин проскакал мимо на своей никак не желающей просыпаться кобыле, пообещал зло, оставаясь для многих невидимым в темноте:

– Погодите, черти! Я вас научу собираться в срок! Вернемся, дважды за ночь поднимать буду по тревоге!

– Чавой обещал полковник-т наш? – крутили головами казаки.

– Сказал, когда возвернемся – отоспимся!

– А-а! Эт само собой!..

Непроглядная тьма вскоре рассеялась – южная ночь черна, но коротка. По предрассветной прохладе лошади бежали бодро. Рделись багрянцем вершинки сосен, обещая жаркий день, поднималось из-за горных хребтов сокрытое розовым маревом ярило. Айва скакала отдельно от сотенной колонны в гордом одиночестве. Едва рассвело и на земле стали различимы рытвины и камни, девушка распластала своего скакуна в намет и стрелой скрылась из виду. У Ревина даже мелькнула мысль, что подалась вольная пленница к своим. Но нет, Айва то и дело появлялась на виду и снова уносилась прочь.

– Отожрался овсу, буйволюка, – скалились казаки, провожая глазами ее крупного жеребца. – Жирует…

– Лошадей надо попоить, ваше высокоблагородие, – попросил Семидверный. Воротничок его мундира, плечи и ложбинка между лопатками потемнели от пота. – Пошагать бы чуток, а то горячие кони-то со скачки такой, да и парит, как в бане. Загубим, не приведи Господь… Ревин кивнул. Сотня перешла на шаг.

– Как путем вы намерены продвигаться? – с Ревиным поравнялся Вортош. Все-таки ученый ездил верхом неважно. Старался держаться слишком классически, слишком правильно, выказывая недостаток опыта. Он проскакал несколько часов в изрядном напряжении, устал, хотя старался не показывать виду. А вот его коллега сидел в седле, как в кресле, расслабленно прикрыв глаза. Ревин мог бы побиться об заклад, что в таком положении монгол ухитрялся дремать.

– Вы не находите, Вортош, что это чисто русская традиция, сначала бежать, сломя голову, а потом вдруг задуматься, собственно, куда?

– Это вам виднее, Ревин, поскольку я по национальности чех…

– Тогда не чисто русская, согласен. Ревин достал планшетку с картой, отер ладонью пыль.

– Мы сейчас вот здесь, юго-западнее Карса. Я предлагаю обойти хребет Аллахуэкбер, – Ревин прочертил пальцем полукруг, – далее на юг, миновать Олту и за Хасанкале перейти Аракс.

– А почему мы свернули с дороги на Эрзерум? Это же прямой путь!

– Прямой – не значит короткий. Уж простите мой менторский тон. На пути Зивин – хорошо укрепленная крепость. К тому же, есть сведения, что Мухтар-паша собрал большое войско. Там второго Ардагана с барабанами, знаменами и прочим шапкозакидательством не будет, можете поверить. Соваться в эту мясорубку бессмысленно, мы там просто не пройдем.

– А если обойти с востока? Там и крюк меньше.

– Смотрите. Со стороны осажденного Баязета на Эрзерум идет Тергукасов. Если он соединится с основной колонной, то для турок это означает катастрофу. Турки это понимают не хуже нас с вами и, естественно, стараются не допустить. Здесь труднодоступная местность, река Аракс и такие густые дозоры, что через них с трудом проходят даже лазутчики. Обозы за собой Тергукасов не тащил, шел налегке, поэтому его войска измотаны и обескровлены. По последним слухам, тут, у местечка Даяр, – палец полковника постучал по карте, – генерал принял бой, оставил дальнейшие попытки прорыва и повернул обратно к границе, – Ревин убрал планшетку. – У нас попросту нет другого пути… На водопой остановились у болотистого заросшего камышом озерца, оставленному, по всей видимости, идущей с гор весенней водой. Вода эта каждый из года в год кроила местность по своему усмотрению, засыпала дороги, перерезала тропы глубокими ущельями, окончательно подрывая доверие к устаревшим трехверсткам, составленным еще во времена первой турецкой компании. Ревин спешился, бросил повод подбежавшему денщику и расположился на пригорке под алычовым деревом. Вытянув гудящие ноги, ждал, пока напьются две сотни лошадей. Парило поднимавшееся к полудню солнце, заставляло липнуть к зудящему телу одежду. Казаки, скинув исподнее, влетали с гиком в воду, с наслаждением брызгались, терлись вместо мочалок пучками травы. На холм, нарушив одиночество Ревина, взбиралась Айва. Следом семенил, как преданная собачонка, ее разнузданный жеребец, тыкался настырно в руку, выпрашивая сахар.

– Сударыня! Нам нужно объясниться!

Девушка послушно присела рядом, поджав колени. Иногда она была сама кротость.

– Сударыня! – начал Ревин. – Я не знаю, что вами движет. И не знаю, что вас заставило отправиться в этот поход. Повторяю еще раз, что вашу свободу я не ограничиваю. Дайте честное слово, что не поднимете оружие против русских солдат и можете отправляться на все четыре стороны. Хоть сейчас.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

Когда рядом никого не оставалось, девушка говорила Ревину "ты".

– Айва. Идет война. Мы будем убивать ваших соплеменников, а они будут убивать нас. Может завтра, может через полчаса. Какую роль вы себе уготовили? На чьей вы стороне?

– Ни на чьей. Я сама по себе. Мне одинаково противны и те, и эти… Ты забыл, что я наполовину сербка. Сотни лет турки режут сербов. Во мне смешалась кровь непримиримых врагов, во мне только ненависть. Ко всем! Ко всему белому свету! И даже Бога у меня два, наш Аллах и ваш Иисус… Ты не взял мою жизнь дважды. Ты не просто отпустил меня тогда, ты растоптал мою гордость. Победить тебя я не в силах. Мне остается только ждать, когда я смогу спасти твою жизнь. Поэтому прошу, не гони… Позволь мне расплатиться!..

– Хорошо, – Ревин вздохнул. – Спасайте. Только дитя вы еще, сударыня, если честно…

– А вот жалеть меня не смей! – Айва вскочила, сверкнула глазами. – А то убью!..

Порыв ветра донес звук выстрелов. Верховые из боевого охранения заворотили головами, раздумывая видно, гром ли это, или просто причудилось.

– В ружье! – не своим голосом заорал Ревин. Несколько секунд на нерешительности постовых он выгадал. Но этого было бесконечно мало, чтобы успеть выстроить сотню в боевой порядок. У пруда поднялась суматоха. Кто-то прыгал на одной ноге, не попадая в сапог, кто-то в спешке взнуздывал коня, раздирая тому рот, кто-то мчался в белых кальсонах к оружейной пирамиде. Выстрелы повторились более отчетливо и следом показался наш дозор разъезд, неся на плечах ораву всадников.

Казаки мало-помалу прибывали в строй, но больше половины отряда еще шаталось в непотребном состоянии. На сей раз, схлестнуться предстояло не с живописно одетыми башибузуками, а с низамами – регулярной турецкой конницей. Завидев в стане врага смятение, те решились на атаку с налета, нахлестывали лошадей, стремительно сокращая расстояние. Ревин навскидку оценил численность отряда сабель в полтораста. Может поменьше, но уж точно больше сотни.

– Целься! – скомандовал он и, дождавшись когда в общей массе врага станут различимы отдельные всадники, рявкнул: – Пли!

Залп особого вреда не принес: далековато было, да и пригибались турки, прятались за шеями лошадей.

– Целься! Пли! Пли!

Падали на скаку лошади, валились с седел седоки. Низамы на стрельбу не отвечали, делали ставку на внезапность и острые концы пик. Правильно, надо сказать, делали.

– Уйди, вашбродие! Затопчут! – прокричал кто-то из казаков пешему Ревину, в суматохе не успевшему сесть в седло. И тут же вся турецкая орава врубилась в казачью цепь. Замелькали кавказские "волчки", особой формы шашки, прозванные так за фигуру волка, часто вытравленную у основания лезвия. Закружились, выделывая замысловатые пируэты, кривые турецкие сабли. Низамы – конница регулярная, стоящая на жаловании. Они превосходили партизанствующих башибузуков выучкой и организацией. Но и казаки, свирепые, безудержные, поднаторевшие в схватках, рубились слаженно и смело. Ревин к шашкам не притрагивался – не сдюжить пешему против конного в фехтовании, бил из револьверов в упор. В гущу свалки не лез, правда затопчут, но от этого низамам легче не приходилось, один за другим сползали они с седел с дырками кто в темени, кто аккурат против сердца. Турецкий унтер, заметив причину изрядной убыли своего отряда, недобро ухмыльнулся и пустил коня рысью, намереваясь снять русскому полковнику голову. Ревину и без того приходилось туго, золотые его эполеты служили чем-то вроде приза, сулили богатую награду. Полковник ухитрялся на бегу перезаряжать револьверы и щедро садил с обеих рук, множа личный счет. Над головой Ревина рубанула воздух сабля, раз, другой блеснула молнией на солнце. Турецкий унтер вошел в раж. Он – опытный воин, он все равно достанет этого гяура в расшитом мундире, что петляет, как заяц, срывается в обманные перебежки, подныривает под лошадей.

– Ай-йя! – чей-то рыжий жеребец налетел грудью, едва не вышибив унтера из седла, и короткий злой ятаган обрушился градом ударов. Низам переменился в лице. С ним осмелилась скрестить оружие женщина, да еще поносила его, правоверного, отборными турецкими ругательствами, за каждое из которых можно было трижды посадить на кол. Унтер заорал что-то в бешенстве и… съехал набок, выпучив глаза. Пуля Ревина вошла ему точно в открытый рот. Айва яростно пластала уже бесчувственное тело, не замечая ничего вокруг. Вокруг жужжали свинцовые шмели, цвикало под ногами, пребольно осекая каменной крошкой: с десяток низамов спешились и открыли прицельный винтовочный огонь с колена. Вот упал один казак, встретил смерть грудью другой. В горячке боя никто не обращал на турок внимания. Ревин отвечать даже не пытался, слишком далеко для револьвера.

– Семидверный! Где ты, черт!.. – призыв полковника утонул в лязге и криках. В стороне часто-часто застучали выстрелы. Казалось, это несколько стрелков спускали курки поочередно, не залпом, а словно подгадав время так, чтобы первый успевал перезарядиться, как только выпустит пулю последний. Однако выстрелы не походили по звуку ни на хлесткие винтовочные, ни на сухие револьверные. Тем удивительнее оказался тот факт, что стрелял один человек.

Вортош, укрепив странной конструкции ружье в развилке дерева, довольно успешно выбил нескольких низамов, а остальных заставил залечь. По направлению к ним стлался по земле, выдавая умение опытного охотника, Шалтый. Вот монгол привстал на секунду, размахнулся и с силой швырнул что-то в гущу турецких стрелков. Грохнул взрыв. Поволокло черным дымом. Граната оказалась последней каплей, склонившей весы победы в сторону казаков. Протрубил рог, призывая к сбору уцелевших турок. Но на отступление это не походило. Бегство, паническое спасение жизней овладело теми, заставляя открывать спины. Низамы не были трусами, вовсе нет. Они, пожалуй бы, дали фору любым европейским кавалеристам. Но их воля, как прут об обух, сломалась о мозолистый казачий кулак, с равной сноровкой держащий и шашку, и плуг. Восемьдесят три трупа оставили на поле боя турки. Но и ревинской сотне победа далась нелегко: двенадцать убитых, двадцать два раненых, из них четверо тяжело. Без продыху работал фельдшер, останавливал кровь, бинтовал порезы. Походная медицина – вещь суровая, как нить, которой зашивают раны. Кто выживет – тот выживет и так, а кому суждено помереть, того фельдшер с кривой иглой не спасет. Своих покойников сложили рядком под алычовым деревом на холме, где встретили турок. Приспособили поперек ствола перекладину, получилось подобие креста. Хоронить было некогда и нечем: лопат казаки не возили, а шашкой могилу не выроешь. Прочли молитву заупокой, пальнули в небо салют, да и все почести. Отвоевались, детушки… Сколько их таких по всей туретчине безымянных лежит, одному Богу известно. Вортош сидел в теньке, заряжал свой чудо-пулевик, уперев приклад между колен. Подле в полной неподвижности пребывал Шалтый.

– Целы, господа ученые? – подошел Ревин, кивнул на диковинку, – Дозволите полюбопытствовать?

– Прошу. Ничего хитрого.

Ревин принял тяжелое, около пуда весом, ружье, повертел в руках. Основу оружия составляла укороченная винтовка системы "Маузер". К ней приделали барабанный магазин, откуда патроны подавались с помощью стальной ленточной пружины, накручиваемой отдельно, при помощи специального воротка.

– Мне бы в сотню пяток этаких конструкций, – покивал Ревин.

– Боюсь, даже второго такого пулевика вам не сыскать. Уникальная на заказ работа. Хотя, безусловно, пригодились бы нам… Особенно в перспективе…

– Перспективы у нас, господа, гм, ученые, самые туманные. Еще пара подобных стычек и от сотни станемся только мы с вами. Да и то, как принято говорить, не факт…

– И что вы намерены предпринять, Ревин?

– Да есть одна затейка…

Казаки затейку полковника восприняли без энтузиазма.

– Ну, какие из нас османы, ваше высокоблагородие? Турка, он же глазом черен, рожей смугл…

– Я вам еще одно различие мужское раскрою, – обещал Ревин. – Будете пререкаться, ей-ей приведу в соответствие!.. Подавая личный пример, Ревин первым облачился в форму унтер-офицера. Поморщился с тесноты в плечах, отчего добротное английское сукно опасно затрещало. Казаки раздевали мертвых низамов, меняли штаны с лампасами на шаровары, фуражки на фески, хвалились друг другу рваными порезами кителей с окровавленными краями.

– Глядите, хлопцы, его высокоблагородие дырок под ордена навертел, – просовывали сквозь ткань пальцы. Работа полковника узнавалась. Однако сам Ревин поводов для гордости не видел. Удалой да храбрый командир – хорошо. Только на то он и командир, чтобы не допускать подобных промашек. В том, что сотня не успела построиться к бою, его первостепенная вина. А значит, тех, под деревом, могло быть меньше…

Проносилась под копытами земля, стелилась бесконечной лентой позади. Без труда просочившись сквозь жидкие османские форпосты, сотня пошла на юг по вражьей территории. Дорогу подсказали русские пехотинцы, держащие здесь рубежи. Им же на попечение оставили и раненых, что везли с собой привязанными к седлам, чтобы не свалились от скачки. Из четверых тяжелых добрался живым один, да и то неизвестно, сколько еще протянет. По пути наткнулись на конных охотников числом около двадцати сабель. Те постреляли издалека и предпочли ретироваться, приняв казаков за турок, что, в общем, понятно. Из числа добровольцев, или, иными словами, из изъявивших охоту, формировались особые отряды, посылаемые в самое пекло. Сорвиголовы, отчаянные смельчаки, солдаты, уставшие от однообразной жизни, составляли основу таких отрядов. Там не существовало знаков различий, всяк дрался за всякого, а командование принимал кто-нибудь из офицеров, вытянувший жребий, совсем не обязательно старший по званию.

Светило завершало свой долгий путь близ летнего солнцестояния, превратившись в огромный оранжевый блин, медленно тонуло за горизонтом. Людям и лошадям, проскакавшим почти сутки, требовался отдых. Для ночлега облюбовали длинную болотистую балку, поросшую кустарником. И трава густая коням отрада, и соблюсти скрытность возможность отличная, в буйной растительности дивизия спрячется – найдешь не вдруг. Ну, а что мокровато, так это казакам не привыкать. Те, что не в секретах, не в дозорах, валились, где стояли, засыпая до того, как щека к земле прижмется. А Шалтый, едва спрыгнул с коня, сразу бросился раздувать костерок. Спешно нацепил амулеты, шапку свою лисью, пучки трав в огонь побросал и замычал на одной ноте, прикрыв глаза. Казаки уже не потешались, поглядывали недобро, потому как мало располагала обстановка к шаманским ритуалам, но молчали. Монгол отстучал в потертый свой бубен, отпрыгал и опустился без сил на колени, как давеча. Пошептался с Вортошем о чем-то и тот с лица сошел, затрясся весь, отбежал в место поглуше, на траву бросился и давай землю ножом кромсать, молча все, только зубы от злости скрипят.

Когда пришел немного в себя, увидел Ревина, что стоял все это время в стороне, наблюдая странную агонию ученого.

– Думайте, что хотите! – бросил Вортош гневно.

Ревин молчал. Балку заливала ночная тьма и лица Вортоша он не видел. Но Ревину почему-то казалось, что по щекам ученого катились слезы.

– Черт с вами! – Вортош что-то решил про себя. – Я расскажу!.. Не могу больше нести эту ношу один… Слушайте же! Пропавшая экспедиция находится в турецком плену. День за днем мои друзья подвергаются нечеловеческим пыткам. И сейчас. В это самое время…

– Помилуйте! Какой в этом смысл? Да и откуда это известно?

– В экспедиции находится единоутробный брат Шалтыя. Братьям дарована способность устанавливать меж собой незримую, неподвластную расстояниям связь, посредством ритуальных действий смотреть на мир глазами друг друга. И уверяю вас, то, что описывает Шалтый, лучше не видеть никому.

– Это невозможно…

– Да, трудно поверить. Хотя на свете есть вещи, в реальность которых поверить еще труднее.

– Но есть же конвенции… Даже с военнопленными так не поступают, а здесь – изыскательская партия… Вортош вздохнул.

– Мы имеем дело не с военными. Себя проявила хорошо организованная структура, аналогичная нашей. Проявила неожиданно и необыкновенно жестоко… В самом начале кампании со стороны Армении, вслед за победоносной колонной Тергукасова вышел небольшой, но прекрасно экипированный отряд, имеющий целью найти… – Вортош помедлил, – ну, некий, скажем так, предмет. Расчет делался на то, что в условиях царящей неразберихи на них попросту никто не обратит внимания. Мы просчитались. Сразу после того, как экспедиции удалось отыскать артефакт, ее захватили.

– Вы что же, из масонской ложи?

– Нет. Сравнение ваше неудачно. Масоны не признают государственного деления, у них своя иерархия. Мы же работаем на державу. На Россию… Сфера наших интересов лежит за границами современной науки. Существует огромное множество явлений необъяснимого, сверхъестественного рода. Мы пытаемся раскрыть их природу, заставить приносить пользу.

– Пользу? Пытаетесь заставить черта возить воду?

– Если угодно.

– Боже правый, – покачал головой Ревин. – Вы же образованный человек…

– Конечно, проще всего отмахнуться и сделать вид, что ничего нет, – возразил Вортош, – чтобы не терять внутреннее равновесие. Цыкнуть на пытливый разум, перекреститься и забыть. На все, дескать, воля Божья… Распространенная обывательская позиция. Я вас не виню, нет… Просто держите в уме, что мир, окружающий нас, гораздо сложнее, чем то, что вы видите.

– Я постараюсь.

– Во всяком случае, прошу вас не распространяться о нашем разговоре. Спокойной ночи.

…Скрип несмазанной тележной оси, похожий на резкий крик чаек, разносился вокруг. Но чаек в желтой раскаленной вышине не было, лишь одинокий стервятник парил над обозом, хищно растопырив крылья. Два десятка повозок, запряженных тощими длиннорогими быками, подпрыгивали на камнях, опасно похрустывали, рискуя рассыпаться. Одоев болезненно ощущал копчиком каждую неровность. Связанные за спиной запястья и колодки, одетые на ноги, не давали изменить положение измученного тела. Иногда звон в разбитой голове заглушал окружающие звуки и капитан проваливался в тяжелое забытье. Кадык отчаянно дергался вверх-вниз, но сглотнуть не получалось, гортань словно засыпало песком. Хотелось пить. Жить тоже хотелось, но пить больше.

Бредущий рядом с арбой редиф приложился к бурдюку, ополоснул одутловатое лицо, заросшее густой щетиной. Усилием воли капитан отвел взгляд.

Ветер донес топот копыт и бряцание металла: с севера приближался конный отряд.

Раздались тревожные возгласы, защелкали затворы винтовок, замелькали над бычьими крестцами кнуты погонщиков. Но опасения оказались напрасными, во всадниках признали своих. Дальнейшее произошло настолько быстро, что Одоев не успел ничего понять. Верховые приблизились вплотную и молча принялись рубить пеших редифов, охранявших обоз, как чучела на учениях. Быстро и безжалостно. Нападение было настолько неожиданным, что турки и не помышляли сопротивляться. Одни искали спасения под телегами, другие пытались бежать, потеряв от ужаса голову. При чем некоторые в буквальном смысле.