Текст книги "Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы"

Автор книги: Евдокия Мухина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

В подразделениях поддерживалась строгая дисциплина. Теперь-то я хорошо понимала: без нее ни на шаг! В любом деле, а в боях и походах особенно, от каждого требуются собранность и четкость, доведенные, как любил говорить комиссар соединения Пасюга, до совершенства. Кстати, наш комиссар и сам во всем показывал пример. Он выходил с группами на боевые задания, много внимания уделял воспитанию партизан, заботился, чтобы в соединение зачислялись люди с чистой совестью.

В одном из боев Пасюга был тяжело ранен. К нам прибыл новый комиссар Семенишин.

Вот Пинщина… Январь 1944 года. Холода, а болота не замерзли. Тащимся еле-еле с обозом раненых. Просим у Большой земли самолет. Раненые связывают нас по рукам и ногам. Трудно маскировать колонну. То и дело налетают «юнкерсы», воют, бьют из пулеметов, сыпят бомбы. А нашего самолета все нет и нет.

Останавливаемся в большом селе неподалеку от городка Столина. Здесь еще партизанами Сабурова была оборудована посадочная площадка. По приказанию майора Чепиги передаю в штаб свои координаты и сигналы для посадки самолета. И в ответ радостное: «Встречайте, жгите костры…» Заготовили для костров сухого валежника. Раненых подвезли на подводах ближе к площадке. Вокруг расставили усиленные посты.

Я написала отцу письмо и крутилась возле аэродрома – хотела переслать письмо с летчиком, В два ночи послышался гул. Сразу запылали костры. Взвилась красная ракета, потом – зеленая. В темном небе самолета не было видно, приближался только рев моторов. И вот стальная птица мелькнула в неверном свете костров. Как вихрем взвились горящие сучья, ветром сдуло костры. Мчусь на костылях, стараясь обогнать других. Но из самолета уже летят мешки и пакеты, выпрыгивают летчики. Дорогие посланцы Большой земли попадают в партизанские объятия. Тут же началась погрузка раненых.

Улучив момент, я подбежала к летчику, сунула треугольник письма. Тот шутливо приложил руку к шлему.

– Есть, мальчик! Непременно отошлю родителям.

Захлопнулись двери, вновь вспыхнули костры. Взревели моторы, и самолет покатился по полю. Прибавив обороты, он пошел на взлет. Холодный, хлесткий ветер ударил в лицо. Защемило сердце. Стало пусто на душе. Так бывает, когда прощаешься с дорогими людьми.

* * *

Наше соединение двигалось в полосе предстоящего наступления войск Красной Армии. Мы нарушали вражеские коммуникации, собирали разведданные, с боями продвигались к Западному Бугу.

Начались стычки с буржуазными националистами. Бандиты действовали хитро, коварно, по ночам. Они нападали из-за угла, вырезали бойцов диверсионных групп, скрываясь от возмездия.

Шел снег с дождем. На колеса телег накручивалась грязь. У нас ощущался недостаток в боеприпасах. А тут еще беспокоили бандеровцы. Они шли за нами по пятам, и стоило остановиться на привал, как в подразделениях пропадали лучшие верховые кони.

1 марта 1944 года наше соединение расположилось на отдых в селе Воегоще, возле которого нам попытались навязать бой бандеровцы. Но к селу подошли два соседних партизанских отряда. Увидев, что партизан много, бандиты сразу же разбежались.

Во время переходов наше соединение пополнялось людьми. Его численность достигла 700 человек. У нас было 25 пароконных подвод и до 200 верховых коней.

В соединение влились новички. В основном это были молодые ребята, знавшие польский язык. Из новичков сформировали роту. Ее командиром назначили Григория Козыру. Это – опытный и храбрый инструктор-минер, возглавлявший диверсионные группы. Теперь он не жалел сил, обучая ребят военному делу. Однако и ребята не остались в долгу. Многие из них умели плести лапти. Хорошие лапти не пропускали воду и холод, были легки и удобны в походе, не натирали ноги. У нас образовалась потом даже лаптевая мастерская, и каждый партизан держал пару лаптей про запас.

В походе нелегко было радистам. Мы навешивали на себя и рацию, и оружие. От тяжести я стирала костылями кожу под мышками, порой выбивалась из сил.

Однажды во время остановки мы разбили палатку и стали передавать скопившиеся радиограммы за те дни, когда по пятам шла банда и нам приходилось отбиваться от нее. И вдруг движок заискрился – треск, грохот – полетел маховик. Женя Харин кинулся искать и нашел в снежной каше его половинку. Запасного маховика у нас не было. Чепига обругал на чем свет стоит, под конец плюнул и приказал:

– Чтобы связь была!

Мы и сами понимали, как важна была связь с Большой землей, особенно в эти тяжелые дни. Пошли за советом к начальнику штаба. Мы знали: в семнадцати километрах действовал партизанский отряд Санкова. А в том отряде моя подружка – радистка Ада Паршина. Она-то выручит. Но на пути в отряд могли встретиться бандиты. Риск, конечно, был. Но ведь интересы дела – выше всего. Транквилицкий согласился отпустить нас с Женей и еще трех разведчиков. Мы сели на коней и пустились галопом.

Ада с разрешения командира дала нам два неисправных движка с маховиками и даже запасные к ним щетки. Так же наметом прискакали мы домой, всю ночь монтировали привод, а к утру рация была готова. Чепига так и не знал, как нам удалось наладить связь.

Утром в селе Лучицах разведчики задержали двух молодых женщин, пытавшихся поджечь дом. Жители села опознали в них соучастниц свирепой банды «Мазепа». Одна из женщин пыталась бежать, но ее сразила партизанская пуля; другая, по имени Галя, – раскаялась, согласилась нам помочь. Комиссар Семенишин и командир роты Козыра с группой партизан повели ее на бандеровскую явку. От неожиданности бандиты побросали оружие, указали места, где были устроены склады с боеприпасами и продовольствием. Нам досталось около 30 пароконных подвод и другие трофеи, в том числе динамо-машины, типография и бумага. Отныне мы могли выпускать свою газету. Часть продуктов раздали голодающему населению.

Бандиты держали население в страхе, измывались над семьями красноармейцев и партизан, нападали на подразделения. В одном селе нашу колонну обстрелял с чердака пулемет. Партизаны кинулись к дому, забросали чердак гранатами. Но четырех человек потеряли и мы.

Схватки с бандитами, постоянные бои с карателями изматывали силы. И все же мы добрались до Буга. Место переправы было лесистое. Мутная весенняя вода шумела и билась о корни верб и ольхи. Распрягли лошадей, повозки вкатили на плоты.

– Похлеще Днепра… Вишь, бушует, – заметил Женя Харин, втягивая шею в воротник шубейки.

Костыли я приладила за спину, как ружье. В случае чего руки свободны, попробую доплыть.

Один за другим плоты отчалили от берега. На середине реки течение подхватило их и стало разворачивать. Ребята налегли на весла. Мне показалось, что наш плот вот-вот опрокинется, скроется под водой. Но два ряда толстых бревен, крепко связанных поперечными лесинами, надежно держали его на воде. Послышались голоса разведчиков, которые переправились первыми:

– Кидай конец, а то унесет! Помогай веслами!

Плот резко ударился о берег, затрещал. Я испугалась: не разбить бы рацию. Стоявший рядом партизан подхватил меня на руки:

– Держись за шею! Выберемся!

Так мы вступили на польскую землю. Здесь встретились с партизанами из бригады имени Ванды Василевской. Они вызвались сопровождать наши диверсионные группы к железным дорогам. Под откос полетели вражеские поезда. Особенно усердствовал минер Сережа Бенционов. 27 апреля он рванул эшелон у станции Парло. Через день на том же перегоне его группа уничтожила состав с техникой. На участке Брест – Лукув группа минеров Бориса Сахневича разгромила два эшелона с танками.

В ночь на 24 апреля самолеты сбросили ценный груз – мешки с взрывчаткой, боеприпасами, продуктами, медикаментами, топографическими картами. Мы, конечно, были рады безмерно.

Шли на запад по польским дорогам и лесам. В Ольховке наткнулись на карателей, занимавшихся грабежом. Вместе с бригадой имени Ванды Василевской, вслед за нами вступившей в село, мы перебили всех карателей, а награбленное ими добро раздали населению. Слух об этом распространился далеко за пределы Ольховки. Теперь нас все чаще стали встречать с пышными караваями, угощали молоком и салом.

В мае по приказу Украинского штаба партизанского движения мы направились в Янувские леса. Благополучно перешли шоссейную дорогу Варшава – Люблин и остановились на дневку в селе Ромблув. Но отдохнуть нам не дали какие-то вооруженные люди. Чепига приказал занять круговую оборону и на огонь не отвечать. Примерно через час показались два офицера в польской форме. Они несли белый флаг. Чепига и Николаенко вышли навстречу. Поляки пригласили на переговоры в свой штаб, расположенный неподалеку в селе. Ничто, казалось, не предвещало плохого, и командир согласился. Он считал, что переговоры позволят обрести настоящих боевых друзей. Но прошел час-другой, а Чепига и Николаенко не возвращались.

– Может, это не поляки, а банда какая-нибудь, – нервничал начальник штаба Транквилицкий.

Вечером беспокойство усилилось.

– Я сразу понял: офицеры перемигиваются, хотят заманить наших командиров, – сказал Сережа Бенционов.

– А что стоял, как лопух, ушами хлопал? – сердился начальник штаба.

Но вот к заставе подошли те же офицеры с белым флагом. Почтительно вежливые, они передали: командир Чепига просит Транквилицкого прийти к нему для продолжения переговоров. Начальник штаба понял: идти одному нельзя. Он взял с собой Дарью Бойко, хорошо знавшую польский язык. Одновременно была отобрана группа партизан, которой поручалось окружить лагерь незнакомцев. Возглавил группу Петр Кот, коммунист и бывалый партизан, ближайший помощник командира по оперативным делам. (Впоследствии, после гибели Семенишина, Кот стал комиссаром соединения.)

По рассказам очевидцев, события развивались так.

Транквилицкий подошел к польским офицерам, сидевшим под раскидистым дубом. Чепига и Николаенко сидели тут же, но были обезоружены. Один из поляков грубо спросил:

– Зачем вы пришли на польскую землю?

– Добить фашистов и помочь польскому народу освободиться от гитлеровской Германии, – спокойно сказал Транквилицкий.

– Кто вы такие? Чем вы можете доказать это? – повысил голос офицер.

Виктор Васильевич достал из кармана гимнастерки удостоверение личности. Подошли еще двое поляков, что-то сказали по-английски. Начальник штаба догадался, что перед ним представители Армии Крайовой, подчинявшейся эмигрантскому правительству в Лондоне.

– Мы поведем вас в деревню Адамино и там продолжим переговоры, – сказал офицер.

Тут Транквилицкий снял шапку, что послужило сигналом для группы Петра Кота.

– Мы в село войдем только с нашими партизанами, – решительно заявил он.

Партизаны выступили из кустов. Офицеры, выдававшие себя за поляков, были в растерянности. Они вернули оружие майору Чепиге и капитану Николаенко, стали извиняться.

Мы без особых происшествий вошли в Янувские леса. Тут действовали два небольших отряда польских патриотов Теня и Пшепюрки. Кто-то из нас поинтересовался, почему так странно именуются отряды. Оказалось, что Теня – это псевдоним командира. Его настоящее имя – Мечислав Мочар. Он руководил группой вооруженных патриотов с начала войны. А вот как произошло наименование второго отряда.

– После боя командир всякий раз собирал нас перепелиным криком, – объяснили польские партизаны. – Так и прозвали отряд Пшепюркой…

…Янувские леса на карте – просто зеленое пятно. А вокруг тянутся жирные линии железных дорог. В то время когда мы очутились здесь, дороги были забиты эшелонами отступающей гитлеровской армии. Чепига сразу же направил к железнодорожным станциям пять диверсионных групп. И снова раздавались взрывы, под откос летели поезда с живой силой, артиллерией, грузовиками, танками. Одна группа подорвала 75-метровый мост, уничтожила проводную линию связи.

Фашисты усилили охрану. Чуть ли не на каждом километре стояли часовые. Пришлось прибегнуть к рискованному, но верному способу: уничтожать посты и ставить мины в самый последний момент – перед подходом поезда.

Сергей Бенционов обучил своих ребят снимать часовых бросанием финки. Его группа, как всегда, действовала умело и быстро. Один, услышав приближение поезда, снимал часового. Другой начинал копать ямку под рельсами. Третий ставил мину нажимного действия. Вскоре появлялся поезд и – летел под откос.

У нас не хватало продуктов. Трудности с продовольствием испытывали и отряды Санкова, Иванова, Карасева, Василенко, Прокопюка, действовавшие также в Янувских лесах. Было решено совместно напасть на гарнизон города Янув-Любельски, где размещались склады гитлеровских войск.

С наступлением темноты партизаны сосредоточились вблизи города. Их было много – только из нашего соединения около 200 всадников. Сюда прибыл и отряд Пшепюрки, выставивший около 200 конников и стрелков.

Разведчики вывели партизан прямо к складам. А снять часовых было делом одной минуты… Тем временем другая часть партизан разгромила комендатуру и жандармерию, освободила из тюрьмы польских патриотов.

В итоге этой операции – а она прошла для нас без единой потери – продовольственные запасы отрядов были пополнены.

Немецкое командование бросало против нас карательные отряды, выделяло воинские части с танками и пушками, над лесами висели самолеты-разведчики – «рамы». Естественно, что приходилось соблюдать осторожность. Пищу, как правило, готовили в закрытых ямах или конусных шалашах. Но скоро мы научились избегать бомбежек с помощью дымарей. В гуще леса, километрах в десяти – пятнадцати от лагеря, зажигали гнилушки. Они давали большой дым. Покружив, «рама» вызывала бомбардировщики, и те начинали хлестать безлюдную местность, бросать бомбы. Партизаны стаскивали на обширные поляны, хорошо видимые с воздуха, всякие бросовые вещи, не пригодные для ремонта повозки, хомуты. Приманка действовала.

А наши диверсии на железных дорогах не прекращались. Тогда гитлеровцы стали накапливать силы для блокады, подтягивать их к селам и городам, граничившим с лесом. 23 мая 1944 года они перешли в наступление. Чепига приказал подпустить врага как можно ближе. Я с Женей Хариным укрылась в воронке, приготовив автомат, запасные диски и гранаты. Вокруг себя ничего не видела, кроме двух гитлеровцев с закатанными рукавами, которые бежали на нас. Под низко надвинутыми касками виднелись их потные красные лица. Слышалось хриплое дыхание, стук тяжелых ботинок. На меня смотрели в упор короткие стволы шмайсеров. Но вот хлестнули выстрелы. Я нажала на спусковой крючок. Кажется, в это мгновение зажмурилась, а когда открыла глаза, фашистов уже не было. Возможно, Харин опередил меня.

Под перекрестным огнем гитлеровцы заметались, некоторые повернули назад.

Тут раздался крик вестового из отряда Санкова, занимавшего оборону на фланге:

– Фрицы раненых окружают!

Бойцы кинулись в березняк, где стояли повозки с ранеными. Ада Паршина успела раздать оружие всем, кто мог стрелять. Фашисты сначала залегли, а потом перебежками приближались к лагерю. Партизаны налетели на них сзади. Те сбились в кучу и бросились в поле, снова попав под перекрестный огонь.

Подходили новые силы, и бой продолжался. Гитлеровцы не унимались до вечера. Когда наступила темнота, они подогнали к лесу бронетранспортеры.

Капитан Николаенко, посоветовавшись с Чепигой, решил подорвать бронетранспортеры. Он отобрал десяток добровольцев. Переодевшись в немецкую форму, они пошли к стоянке машин. Часовые и не подумали, что партизаны могут решиться на такое, беспрепятственно пропустили их. Как ни в чем не бывало смельчаки вытащили из ранцев связки гранат и побросали в бронетранспортеры. Всего они подорвали восемь машин. Долго среди ночи метался пожар.

Возбужденный Николаенко хотел под шумок сделать еще одну вылазку, но Чепига рисковать не разрешил и приказал отходить.

По дороге к нам присоединился отряд Санкова, а также поляки Тени и Пшепюрки. Польские отряды должны были двигаться навстречу наступающим советским войскам, но блокада, предпринятая противником, задержала их в Янувских лесах.

Кто добывал в блокаде, тот знает, что это такое. Днем и ночью то там, то здесь вспыхивали бои. Мы кружили по лесу, сбивая в кровь ноги. Натыкались на фашистские заставы и снова отступали. Иногда схватывались врукопашную. Тащили на себе весь груз. Плохо было с питанием. Мучила жажда, порой пили, несмотря на запрет, гнилую болотную воду. С неба пикировали «юнкерсы». От горевших деревьев воздух был жарким, тяжелым и едким. Слезились глаза, тошнило. Кончались боеприпасы.

В период блокады объединенные силы партизан возглавил Прокопюк. Его помощником был назначен Валентин Петрович Пелих, которого я хорошо знала еще под Нальчиком. Но тогда он действовал под псевдонимом Галицкий.

Радиограммой Прокопюк сообщил в штаб о тяжелой обстановке. К нам прорывались самолеты, сбрасывали тюки с патронами, медикаментами, сухарями. Но этого было мало.

И тогда начались дерзкие ночные вылазки. Группы партизан проникали в расположение противника, захватывали его запасы.

Дважды совершила вылазки группа Сережи Бенционова. Ей удалось отбить у гитлеровцев автоматы, боеприпасы, хлеб. Отважный, смекалистый, «везучий», как говорили о нем в бригаде, Сережа не раз попадал в сложные ситуации и всегда находил выход. Но тут… Его группа нарвалась на засаду и приняла бой в невыгодных условиях. Уже раненный, командир группы долго отбивался от врага. Товарищи пытались вытащить его из огненного кольца, но сами погибли. Бенционов потерял сознание. А когда очнулся, снова открыл стрельбу по наседавшим гитлеровцам. Те зажигательными пулями запалили сушняк… Так мы потеряли умелого подрывника и славного человека Сережу Бенционова, уничтожившего 11 вражеских эшелонов и не один десяток фашистов. Помнится, Чепига как-то сделал Сергею замечание за неоправданную стычку, но тот лишь отшутился: «Двум смертям не бывать, Владимир Павлович, а одной не миновать…»

В неравном бою с эсэсовцами пал смертью героя и Гриша Козыра, наш ротный. Разгоряченный схваткой, он бросился за тремя немецкими офицерами, которые пытались скрыться от огня. Козыра вскидывал автомат, но не стрелял. Видно, кончились патроны. Двоим он размозжил головы прикладом, а третьего достать не сумел. Гитлеровец бежал по склону холма, где стоял замаскированный пулемет. Отважный партизан в последнем броске стремился догнать фашиста, уже занес автомат, и в этот момент по нему полоснула пулеметная очередь. Гриша выронил оружие, попытался поднять его и не смог. Спотыкаясь, держа руку на груди, он дошел до ельника, хотел опереться на молодое деревце, но не удержался и рухнул на землю…

Погибших мы хоронили с воинскими почестями, места братских могил заносили на карту. Сколько их было!

И тут случилась еще одна беда. Во время ночного прорыва кольца окружения пропали без вести командир Чепига и начальник разведки Николаенко. В ответ на нашу радиограмму из Киева последовало указание найти Чепигу живым или мертвым. Несмотря на то что шли беспрерывные бои и на счету был каждый партизан, начальник штаба во все концы посылал розыскные группы.

Надо было откопать штабные документы и найти красную записную книжку командира. Чепига хранил ее в специальном кожаном чехле. О месте, где были спрятаны документы, знали только четверо: Чепига, Николаенко, Транквилицкий и помощник начштаба Иван Вовк. Добравшись кружным путем до прежнего места базирования, Транквилицкий нашел все документы в полной сохранности.

Дальше нам следовало продвигаться в сторону Люблина. Вышли ночью и натолкнулись на железнодорожный мост. Транквилицкий посветил фонариком на карту, сказал озабоченно:

– Тут должен быть гарнизон. У нас осталось мало бойцов. Придется обходить…

При мысли, что придется снова лезть по топким болотистым зарослям, у меня защемило сердце. Я и так еле держалась на больных ногах, а пузыри под мышками лопнули, кровоточили, горели огнем. Хотелось упасть, завыть волком, помереть в бою, лишь бы не идти в долгий и мучительный обход. Я стояла за спиной капитана Транквилицкого и смотрела на палец, которым он водил по топографическим знакам. Слезы невольно катились по щекам. Иван Вовк, глянув на меня, вдруг решительно рубанул:

– Пробьемся, командир! Возьмем фрицев спящими, тепленькими!

– И я так думаю, – ответил капитан.

На заре подошли к двум баракам. Туман густо плыл от болот. В бинокль Транквилицкий рассмотрел пулемет и каску, торчавшие из окопа. Тихо, без малейшего шума партизаны сняли часового. Потом вплотную подползли к баракам и забросали окна гранатами. Уцелевшие фашисты выбегали из помещений и тут же падали, скошенные выстрелами в упор.

Я забыла про свою боль, толкнулась в одну из угловых комнат. На нарах спали двое. Запах самогона ударил в нос. Гитлеровцы были так пьяны, что не слышали грохота и выстрелов. Поскольку на костылях мне стрелять было неудобно, я привалилась спиной к стене и подняла автомат. Одного прикончила сразу, а другого ранила. Он вскочил и, дико крича, двинулся на меня. От страха я вжалась в стену. Костыли выпали из-под рук. Вытаращив мутные глаза, фашист ухватился за мой автомат мертвой хваткой. Я была так мала против этого верзилы, что моя голова уперлась ему в живот. Помог Федор Саханчук, появившийся в дверях. Одним прыжком он очутился возле нас и ударил фашиста в бок, вырвал из его рук мой автомат.

– Тоже, вояка! Фриц соплей чуть не перешиб! – строго сказал Федор. И, подняв и сунув мне костыли, добавил помягче: – Поспешим! Наши уже к лесу подались.

Мы вышли на дорогу. Слева переливался серебряной волной овес, справа бело цвела гречиха. Саханчук сорвал несколько кустиков, протянул мне:

– Это тебе, Чижик, за храбрость, но надо бы крапивы за непослушание. Ты ведь отвечаешь за связь. А она – мостик между нами и Большой землей. Поберегись. Не себе одной, всем принадлежишь.

…Через несколько дней у Люблина мы соединились с другими подразделениями. И лишь тут узнали о Чепиге. В стороне от костра сидели разведчик Василий Дорошев с поникшей головой, а возле него – Транквилицкий. Оба молчали. Перед ними лежали вещи командира. Только Чепига носил такую серую кубанку и сапоги с негнущимися голенищами. Поверх френча лежала его трубка с серебряной цепочкой.

Командир погиб при прорыве вражеского окружения. Николаенко и его разведчики еще долго отстреливались. Но в том бою они тоже сложили свои головы. Выяснилось, что Чепига в последнюю минуту решил предупредить ребят, находившихся в боевом охранении, о начале прорыва. Так было всегда: в опасной обстановке ему хотелось все сделать самому. Такой уж был человек…

* * *

И вот последняя пометка на моей карте, которую я сберегла и привезла домой.

За год и три месяца партизаны нашего соединения подорвали 68 эшелонов, сотни грузовых машин с техникой и живой силой противника, уничтожили несколько вражеских гарнизонов, складов с боеприпасами, сотни километров проводной связи… За это время мы выдержали двенадцать тяжелых боев.

Перед тем как встретиться с войсками фронта, наступило затишье. По приказанию Украинского штаба партизанского движения мы собирали трофейное оружие, перевозили его под Люблин. В лесах бродили банды националистов, но они избегали вступать с нами в бой. Ну а население к нам относилось тепло. Советские партизаны обрели хорошую славу – поляки считали нас своими спасителями и братьями.

Как-то ранним утром наша застава в селе Шевцы встретила фронтовые санитарные машины. Партизаны на радостях стали салютовать из автоматов и ракетниц.

Транквилицкий поднял партизан лесного лагеря по тревоге и объявил, что выступаем на соединение с частями Красной Армии. От лагеря до Шевцов было не меньше десяти километров, но мы не шли, а бежали.

Село выглядело празднично. На зеленой поляне длинными рядами стояли столы. На них горой были навалены огурцы и помидоры, разная снедь. Польские женщины украшали столы цветами, и было до слез радостно смотреть на их хлопоты.

На обеде были провозглашены тосты за воинов Красной Армии, за советских и польских партизан, за нашу долгожданную встречу. А потом заиграла гармонь, начались танцы. Бойкая курносенькая медсестра отбивала каблучками чечетку, и в такт на груди ее позванивали две медали – «За боевые заслуги» и «За отвагу». Не вытерпели в партизаны, тоже пустились в пляс.

Солдат лет сорока, взяв баян, пробежал по клавишам и заиграл знакомую мелодию. Кто-то запел:

 
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
 

Сотни голосов – русских, украинских, белорусских и польских – подхватили любимую песню. Невольно вспомнились сырые землянки, стылые леса, тяжелые бои и бесконечные переходы в пургу и слякоть. В эти минуты мне казалось, что я не пою, а плачу вместе с песней…

С медсестрой Феней я пошла на околицу. Там в тени деревьев стояли две санитарные машины, возле которых сидела девушка – младший лейтенант. Стройная и подтянутая, она сразу понравилась мне. Ее сапожки блестели, как зеркало. Вся она была чистенькая, подобранная, ладная. Хоть и безразлична я была к вещам, но сейчас позавидовала ей. Девушка тоже с любопытством посмотрела на меня. А вид мой был аховский: брюки и френч немецкие, с карманами врастопырку, стоптанные сапоги, костыли под мышкой. Заметив мое смущение, девушка позвала пожилого солдата.

– Митрофан Никифорович! У вас сохранилось то… Раино?

– Куда ж ему деться? – отозвался тот.

– Давайте подарим нашей партизанке?

Солдат залез в кузов и долго там копался, перекидывая ящики с бинтами и ватой. Наконец нашел сверток, протянул мне:

– Носи, дочка. Новенькое. Рая такая же была росточком, как ты. Не успели выдать. Погибла…

Феня что-то шепнула ему на ухо. Солдат опять стал копаться в вещах. Краешком глаза я видела, что он перебирал лифчики, стараясь найти самый малый.

– Этот, так и то хомут, – растянул он в руках лифчик и сунул Фене. – У нее и грудей-то не видно, с тобой не сравнить…

Я покраснела от смущения, сделала вид, что не расслышала. Поблагодарила девушку и солдата за дорогой подарок, поманила Феню – мне не терпелось все это надеть. Ведь это была новая форма советского воина.

Многие из моих боевых товарищей влились в ряды действующей армии. Меня же направили в Киев. Там располагался наш УШПД – Украинский штаб партизанского движения.

Вот и покалеченная, в развалинах, улица Кирова. Старый дом с избитой штукатуркой. Долгое время он был нашим наставником, судьей, надеждой, заступником, тем, что мы называли Большой землей.

Здесь я встретила своего товарища-напарника Женю Харина и знакомых радистов из других отрядов. Женя ушел из соединения много раньше, и теперь мы оба обрадовались нашей встрече. Я никогда не видела его таким веселым и возбужденным. Оказывается, он уже получил назначение в партизанский отряд, который будет действовать в Словакии. Конечно же он не знал и не чувствовал, что это боевое задание станет для него последним. После войны мне сообщили, будто он погиб в Западных Карпатах [1]1
  Рукопись была уже подготовлена к набору, как вдруг получаю письмо: Евгений Петрович Харин жив! Он сообщает, что воевал на чехословацкой земле. Сейчас живет в Кировской области, в городе Слободской. – Прим. авт.


[Закрыть].

Мы поднялись на второй этаж. Женя помог открыть обшитую дерматином тяжелую дверь. За столом сидел начальник связи УШПД подполковник Е. М. Кассовский. Я сразу узнала его. Кроме огромного количества информации и приказов, которые отдавал УШПД для отрядов и соединений, были телеграммы и для нас, радистов. Присылались поздравления с праздниками и награждением, если кого-то из нашего брата вдруг отметят, инструкции по уходу за радиостанциями, замечания и выговоры за неточную передачу. Их подписывал своим позывным начальник связи в штабе Кассовский – человек, видимо, требовательный, суровый, деловой. Извещенный о моей хромоте, он несколько раз предлагал вывезти меня на Большую землю, но я неизменно отказывалась.

– Радист-разведчик Евдокимова возвратилась с задания! – громко доложила я и застыла на месте.

Кассовский быстро поднял глаза:

– Садитесь, Евдокимова.

Он что-то быстро написал на листке и протянул его мне:

– Благодарю за службу!

На листке было предписание о моем увольнении из армии «по чистой»…

Через несколько дней я уже выходила на перрон Сухумского вокзала. Не сразу я разыскала за привокзальной площадью дорогу, ведущую в родное село.

– Вай шени чириме! – услышала я голос женщины.

Подбежал паренек-грузин, спросил участливо:

– Вам куда?

– До Ачадары. Домой.

Я вскинула на плечи легонький вещмешок и бодро зашагала на костылях к родным горам и тихому ущелью. Там на берегу Гуммисты стоял мой дом.