Текст книги "Драма советской философии. (Книга — диалог)"
Автор книги: Эвальд Ильенков
Соавторы: Валентин Толстых
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Примечания
В.И.Толстых
1 Краткая философская энциклопедия. М.,1994. С. 422.
2 Попутно замечу, что подобные манипуляции и спекуляции коснулись не только философии. Возьмите в руки учебник «История России. XX век» (для 9–го класса), и вы увидите, что в культурной жизни страны начала века и первыгх революционный лет сыграли большую роль Мережковский, Зинаида Гиппиус, Игорь Северянин, но не найдете сколько – нибудь развернутой характеристики творчества Александра Блока и Владимира Маяковского, видимо, только потому, что первый написал поэму «Двенадцать», а второй – «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин».
В.В.Давыщов
3 См.: Ильенков Э.В. Философия и культура. М., 1991. С. 128, 129 и др.
4 См.: Ильенков Э.В. Проблема идеального // Вопр. философии. 1979. № 8. С. 155.
5 Ильенков Э.В. Философия и культура. С. 413.
A. Ф.Зотов
6 См.: НосовскийГ.В, Фоменко А.Т. Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима. М., 1995.
B. Г.Арсланов
7 Материалы из архива М.А.Лифшица приведены с разрешения наследников.
C. Н.Мареев
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 116.
9 Ильенков Э.В. Учитесь мыслить смолоду. М., 1977. С. 7.
В.В.Ванслов
10 Ильенков Э. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984. С. 259–260. В.И.Толстых
11 Ильенков Э. Что же такое личность?// С чего начинается личность. М., 1979. С. 194.
12 Там же. С. 206.
13 Там же. С. 232.
14 Там же. С. 233.
Ф.Т. Михайлов.
15 В начале данной публикации автор использовал (существенно дополнив их) фрагменты своей старой статьи «Слово лю Ильенове» (см. журнал «Вопросы философии» № 2. 1990. С.56–64).
16 Оля – так ее звали и на фронте, и в университете, и дома, а теперь она – Кар – дия – Улькер Исмаил кизы Салимова, – доктор педагогических наук, профессор, член – корреспондент РАО.
17 Цит. по кн.: Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984. С. 6.
18 Там же. С. 7.
19 Почти – потому что в глубине души у каждого не совсем погибшего человека с детства болела исколотая совесть (М.А.Булгаков) – то самое нравственное чувство, которое есть основание воображения, мышления, воли, мотивов поведения и всех наших действий.
20 О запятой – не просто для красного словца: помню в начале пятидесятым семидневное общее партийно – комсомольское собрание преподавателей и студентов философского факультета, обсуждавших серьезную теоретическую и идеологическую ошибку проф. З.Я.Белецкого, посмевшего трактовать запятую у Ленина, между словами «объективный мир» и «объективная истина» не как разделительную, а как соединительную, чем он, конечно же, преступно извратил мысль классика, приписав Ленину отождествление субъективности истины и объективности сущего.
21 Мне кажется, что я имею право сегодня говорить об этом хотя бы потому, что не говоря уже о более поздних работах, одна из первых моих публикаций на эту тему, а именно: Эмпиризм и философия в медицине (Методологические проблемы диагностики. М., 1965. С. 91—112), быта отчаянной и безнадежной попыткой показать вопиющую беспомощность подобного перенесения в медицину эмпи – ристских (а то и просто обывательских) представлений о сознании и познании.
22 А потому и не сумевших вернуться в лоно той церкви, о которой я чуть выше упомянул.
23 Тут я просто не могу обойти еще одно сугубо личное воспоминание. Эвальд и всегда был ярким и заводным полемистом, безоглядно бросавшимся в спор с опошляющими философскую мысль обскурантами (или прохиндеями, как у нас быто принято их назвать). И вот однажды, когда в «Вопросах философии» быта опубликована статья одного бывшего медика с резкой критикой главной мысли моей книги «Загадка человеческого Я» (причем критик обвинял меня во всех смертный грехах идеализма с позиции явного даже студенту вульгарного материализма), Эвалыд позвонил мне и спросил, сижу ли уже за уничтожающей этого критика статьей. Я ответил: не хочу унижать себя участием в подобным спорах, да и спорить – то мне не о чем: нашему критику не свойственно спекулятивное мышление, а все, что я могу сказать по обсуждаемой им проблеме – сказано в книге, глухому же обедню два раза не служат. Это – дословныш мой ответ Эваль – ду. Он же крепко меня обругал и… сам опубликовал свой ответ нашему «оппоненту», чем и вызвал бурный поток идеологически тупой и злобной брани прежде всего в свой адрес. Правда, не так в дискуссии, тут же развернувшейся на страницах журнала (хотя быто и это), как во все последовавшие до его кончины годы и в лекциях особенно агрессивным представителей разношерстного племени «доцентского марксизма», и в речах на партийно – философских конференциях и симпозиумах, и за чашкой чая при частным встречах обойденным талантами профессоров и старших научным сотрудников. Он часто их провоцировал, ибо так и не смог привыкнуть к ним и к их «философии»…
24 Отвлеченный не только от открыггий новейшей психологии, но даже и от фундаментальный прозрений А.А.Ухтомского, А.Н.Бернштейна и П.К.Анохина.
25 «Как известно, Демокрит называл свои атомы «идеями», Платон же отнюдь не чуждался термина «атом»» (Лосев А.Ф. Жизненный и творческий путь Платона / / Платон. Сочинения. Т. 1. М., 1968. С. 13. В сноске А.Ф.Лосев пишет: «У Демокрита быт даже специальный трактат об идеях…»). Научная литература по этому вопросу приведена в книге А.Ф.Лосева «История античной эстетики». М., 1963. С. 464.
26 Самое любопытное, что один из непримиримым оппонентов Эвальда, как раз и обвинявший его в идеализме и в мистике, сейчас увлечен восточной эзотерией и парапсихологическими феноменами. Путь от вульгарного (обыкновенного) материализма к мистике – закономерен и неизбежен. Об этом еще тот же Энгельс писал в статье «Естествознание в мире духов». Кстати, предвижу радостное возбуждение его и других старый критиков наших, первыми в перестроечные годы обвинивших Энгельса и его друга и соавтора во всех грехах большевизма: «Вот – вот! – обязательно закричат они, заметив, что и сегодня я без смущения и стыда вставляю в своей текст ставшие вдруг ненавистными им имена. – Он же (то есть – я) марксист, нераскаявшийся и не покаявшийся… Он, видно, и до сих пор не читал Соловьева и Бердяева, отца Павла (ПАФлоренского) и Якова Бёма с Кыеркегором! Толдыиит как и прежде одно и то же: Маркс да Энгельс, и никаких тебе Хайдеггеров и Фроммов». Да, я как и быт – марксист и кантианец, гегельянец и платоник… я именно тогда читал (правда, не без труда) Sein und Zeit, не говоря уже о всех доступный мне текстах Фрейда и Юнга (а это – почти все их тексты) и других названный и не названный выше мыслителей. Читал, читаю и перечитыгваю по сей день. Но и к текстам Маркса и Энгельса отношусь по – прежнему, а именно так, как к ним относится любой уважающий себя философ и историк духовной культуры.
27 Тогда оба – профессоры Калифорнийского университета в Сан – Диего; в настоящее время Дэвид – профессор философского факультета Университета Королевы в г. Кингстон (Канада) и автор ряда уникальныж работ, в том числе и большого исследования судеб философии в СССР, опубликованного в 1991 году издательством Cambridge University Press (Cambridge) – книги под впечатляющим названием: Consciousness and Revolution in Soviet Philosophy (Сознание и революция в советской философии) – с еще более впечатляющим подзаголовком: for bolshewikis to Ilyenkov (от большевиков до Ильенкова).
28 Так он и любимым своим Вагнером угощал: поставит пластинку на собственноручно собранный им из деталей проигрыватель (например, Золото Рейна) – в руки клавир с подстрочным немецким текстом арий, сам – на подлокотник кресла, и ревниво следит за тем, чтобы я на такте, соответствующем звучащей музыке, переворачивал страницы… А я ведь не ноты, я текст «глазами слушаю»… Да не столь это и важно. Мне казалось тогда, что этим, вот так слитым нашим общим восприятием усиливает он творящую наши души мощь великой музыки.
29 Мой пересказ его возражения абсолютно точен по мысли, но текстуально – лишь частично; хотя просто невозможно так забыть сказанное им в характерный для него оборотах речи, чтобы своими словами подменить суть сказанного. Гарантия тому – тексты так и не дописанной, более того – перед своим уходом из жизни им самим разрозненной и скомканной рукописи книги, посмертно все же опубликованной: Ильенков Э.В. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. М.: Политиздат, 1980. С. 62—104. Более того, Эвальд не раз обсуждал со мной (уверен: не только со мной) замысел книги: новое прочтение «Материализма и эмпириокритицизма» должно быто рассказать умному читателю, хотя бы и эзоповым языком, что в советской философии победил махизм (позитивизм), а в социальном устройстве СССР воплотилась технократическая утопия Богданова.
30 «Давно в обиходе у нас ярлыки, с полсотни на грошик на медный… Иумным кричат: «дураки, дураки!«… А вот дураки незаметны…» – это, боюсь, не очень точно воспроизведенные мною по памяти строчки – из песни Булата Окуджавы «О дураках» (или – «О ярлыках»??), прозвучавшей впервые именно в то время. И именно тогда она стала нашей песней. В ее чуть жалующемся на судьбу миноре, готовым вытиться в восторг протеста, каждый узнал всех и себя во всех. Так кто ж из нашего поколения, чуть ли не тотально «объярлыненного» так или иначе, не хранит в этой песне и в душе своей острое чувство «вдруг – сопричастия» к той духовной общности, в которой каждый быт всей сущностью своей… по крайней мере – против дураков?!
31 Для молодых: это тоже ярлык – печать проклятия и отлучения от церкви большевизма, что могло кончиться отлучением от свободы и жизни. И случалось такое столь нередко, что иной вариант – исключение из партии, увольнение с работы – можно быто считать счастливым исключением… исключением из правила. Правда, в 60—е и более поздние годы это исключение само стало, пожалуй, правилом, хотя и грозящим – особенно так называемым работникам «идеологического фронта»: философам, экономистам, историкам и профессиональным партийным идеологам — лишь… одиночеством, нищетой, а то и голодом.
32 Булгаков МЛ. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. М., 1992. С. 142.
33 Там же.
34 Его прообраз – Алексей Толстой. См.: Там же. Т. 4. С. 666.
35 Там же. С. 7, 452, 454.
36 Не ищите, коллеги, гегельянщины и у автора этих строк: Гегель здесь лишь при том, что и ему, как и Платону, и Спинозе, и Лейбницу, и всем старым классикам философии быто явно, что… пусть не всегда философски рефлексивно… осознает и каждыш Мастер: реальная идеальность человеческой культуры одновременно и над— и внутриличностна.
37 Не могу удержаться, приведу то, что сказал мне в Праге, в 197.. забыт каком году, один из известным философов Чехословакии, стараниями которого быти переведены там две мои книжки (по какому поводу я и быт приглашен тогда в ЧССР): «Тут к нам прилетал ваш Митин, звал на борьбу с антикоммунизмом западной философии… так вот: если Митин коммунист – то я антикоммунист». Мой собеседник – убежденный марксист и, если память меня не подводит, даже член ЦК, добавил: «Мы уж лучше будем переводить и издавать так назышаемыгх югославских ревизионистов или, вот еще, – вашего Ильенкова…». Чем не аргумент в пользу только что прозвучавшего убеждения в якобы более выггодной нашей власти большевистской идеологичности Эвальда?! Кстати, тот текст, к которому данная сноска – не выщуман мной (как и предыщущий): я просто цитирую, то что слышал уже много раз от моих дорогих коллег.
38 Тем самым – и задолго до знаменитой, нашумевшей в самом начале перестройки статьи Гавриила Попова, откуда и пошла гулять административно – командная
система по страницам журналов и книг стараниями наших публицистов быстрого реагирования.
39 Кстати, книга «Искусство и коммунистический идеал», не без большого труда и маленьких хитростей его друзей вышедшая в свет после его смерти, названа так ими. Он не готовил к печати данное издание своих статей, объединенный издателями под одной обложкой. Его коммунизм никогда (я подчеркиваю – никогда!) не быт ни лассальянским, ни нечаевским, ни российским – то есть не быт таким, против которого молодой и зрелый Маркс столь страстно выступал, не забывая предупреждать «пролетариев всех стран» о грозящей первой и самой страшной опасности «общинного царства мнимой свободы». Каким же он быт? А это – в текстах, черным по белому…
40 Недавно я быт в гостях у автора этого манифеста. Он с непередаваемой горечью рассказал буквально следующее: «Иду я днями с работы (он преподает в Королевском колледже, благо тот не далеко от его дома на Темзе), зашел передохнуть в кафе и слышу за соседним столиком молодой человек, размахивая толстой пачкой стофунтовый купюр, что – то по – русски пытается объяснить официанту, а тот его не понимает. Я подошел, разрядил обстановку переводом. Благодарный русский разговорился… Ему около тридцати, он из России, бизнесмен… – Ну как у вас? Что же будет с Россией? – спросил я. – А мне плевать! – быт ответ. – У меня в здешних банках тысячи фунтов, тысячи долларов. Я теперь без родины… У меня родина там, где мои деньги, а деньги у меня повсюду… – Этот парень абсолютно невежественен, он русский только по рождению, не по культуре, а значит — не русский. И таких у вас все больше, и, видимо, им принадлежит будущее… Культура России – что будет с нею?!!».
41 Замечу и то, что чувства Зиновьева Саши (по старому университетскому знакомству) могут кое – кому показаться близкими к переживаниям Ламперта Жени (он не позволяет себя звать иначе в общении со мной). Но это диаметриально разные интеллектуальные эмоции и рождаемые ими мысли: Женя – видит тех, кто делает собыгтия, а Саша слышит то, что… он говорит по их поводу сам, возражая или вторя лишь тем, кто и сам не молчит до того, как подумает.
42 Вопреки повторенному при выщелении названию известного эссе Маяковского, оно как раз о том, что этому научить нельзя.
Приложение
Впервые публикуемые здесь работы Э.В.Ильенкова написаны в разные годы. Текст «Проблема предметности сознания» (в рукописи он заглавия не имеет), вероятнее всего, готовился в середине 50–х гг. Во всяком случае – до знаменитой статьи «Идеальное» во втором томе «Философской энциклопедии» (М., 1962), и в известном отношении есть своего рода историко – философская прелюдия к этой статье.
Для всех работ Ильенкова – от аспирантских набросков до самого последнего цикла его теоретико – психологических работ (о природе личности и др.) – характерно жесткое размежевание с ле – вогегельянством, которое в его глазах было ни чем иным, как облегченной версией Гегеля, напрямую, непосредственно связывающей мир самосознания с общественно – историческим миром вообще. Мир истории, по глубочайшему убеждению Э.В.Ильенкова, не просто «противоречив» – о н внутренне опосредствован диалектикой идеального и реального, выявляющей и, если угодно, вычерчивающей, узор общественной материи, отражающийся (осознающийся) при этом в человеческой голове. Типичное для всех левогегельянских направлений не только XIX, но и XX вв. (напр., Кожев, ранний Лукач) смазывание, перепутывание, подмена проблемы самосознания с проблемой социальных отношений индивидов между собой, всегда остро переживалось Ильенковым. Возможно, этим отчасти объясняется – начиная со статьи «Идеальное» – его резкий, ярко выраженный поворот к Спинозе.
Вторая статья «К докладу о Спинозе» была подготовлена в сентябре 1965 г. и планировалась не для широкого публичного обсуждения, а как откровенный «домашний разговор» со своими, как казалось в ту пору Э.В.Ильенкову, единомышленниками – авторским активом «Истории диалектики» (от участия в которой он был в конце концов благополучно отлучен). Доклад был прочитан на заседании сектора диалектического материализма Института философии АН СССР. Наиболее яркая сторона доклада заключалась в следующем. Спиноза, как правило, освещался и освещается у нас с точки зрения его социально – политических воззрений, в лучшем случае – его роли в общем развитии духовной культуры Европы. Его же роль в развитии научных взглядов на философию, на ее цели и проблемы, в частности, на проблему природы мышления, специально вообще не анализировалась. Столь же необычной была ильенковская догадка о глубочайшей внутренней связи возникновения спинозизма с генезисом естествознания.
Третья статья «О так называемой «специфике мышления» (к вопросу о предмете диалектической логики)» – одна из последних работ Э.В.Ильенкова. Поразительно, но это факт, что ильенковское понимание природы мышления (восходящее, в сущности, к Пармениду и Аристотелю – сравни, например: Мат. XII, 7; XII, 9), как правило, не воспринимается без недоразумений. В 50–е годы оно связывалось с пресловутым «гносеологизмом» автора. Позднее – с безнадежным его «гегельянством». Софистическая эксплуатация житейской уверенности в том, что мышление есть отражение, своего максимума достигла, по глубокому убеждению Ильенкова, в философии кантианства, жестко настаивающей на том, что мышление как процесс взаимодействия с предметом есть некая специфическая реальность, сквозь которую преломляются все внешние воздействия вещей, Так что вещи (предметы мыслящей активности) выступают в человеческом бытии исключительно в модифицированном виде. Для Ильенкова же вся специфика мышления, наоборот, состоит в том, что в нем предмет отражается таким, каков он до и вне всякого взаимодействия с мышлением. Мышление, таким образом, есть с этой точки зрения не модификация вещей, а их репродукция. Репродукция формы их всеобщности.
АГ.Новохатъко кандидат философских наук
Из наследия Э.В.Ильенкова
Э.В.Ильенков Проблема предметности сознания«Экономо – философские рукописи» 1844 года представляют собою исследование, результатом которого явилось четкое и окончательное размежевание Маркса с «философией самосознания», отлившееся в формулировки «Святого семейства». В рукописях все основные выводы и положения «Святого семейства» проступают уже достаточно явственно.
Рукописи, с другой стороны, можно по праву рассматривать не только как критику гегелевской концепции, но и как критическое преодоление Марксом своей собственной философской совести, как самокритику.
И особенно важным в этом отношении является рассмотрение Марксом проблемы связи теории с чувственно – практической деятельностью, материалистическое решение которой, достигнутое им именно в этот период, и составляет подлинное ядро и центр рукописей.
Это – как раз та проблема, в постановке которой Маркс с самого начала по существу резко расходится также и с Фейербахом, который в этом отношении не смог сделать ни одного шага дальше других левогегельянцев.
В этом смысле «рукописи» представляют собой «подготовительные работы» не только к «Святому семейству», но не в меньшей мере – и к «Немецкой идеологии».
Вопрос о практической, о революционно – практической роли теории, вопрос о той органической связи, которая существует между революционным преобразованием мира идей – и непосредственно – практическим революционным преобразованием мира, существующего вне головы, вне сознания – т. е. политической революцией – является для Маркса центральным вопросом с самого начала его самостоятельного философского развития.
Уже в докторской диссертации, т. е. еще в тот период, когда Маркс полностью разделяет все основные идеи гегелевского идеализма в их левогегельянской интерпретации, – Маркс обращает особое внимание на вопрос об «обмирщении» философии, о воплощении идей, выработанных теоретиками, в чувственную действительность, в практическую деятельность, направленную против существующей чувственной действительности. Но этот акцент свойственен не только Марксу. Этот мотив звучит также и в произведениях других представителей левого крыла гегелевской школы, и вполне увязывается с представлениями Гегеля о развитии общества.
Гегелевская концепция общественного развития – особенно явственно эта ее сторона проступает при ее левогегельянской интерпретации – ничуть не противоречит тому пониманию, что философия, пройдя цикл утробного развития под черепом теоретика, затем воплощается в практически – чувственную волю, направленную на изменение существующей чувственной действительности.
Объективно – идеалистическая философия Гегеля (в отличие от субъективного идеализма) не только мирится с существованием чувственного мира вне и независимо от сознания людей, но и предполагает существование этого мира в качестве той материи, в которой воплощается творческая деятельность духа, формирующая деятельность самосознания.
По Гегелю, и человеческий дух, и чувственная, вне его существующая действительность представляют собою две различные формы деятельности духа абсолютного, противоположности в едином лоне этого духа. Человеческий дух, по Гегелю, преодолевает своей деятельностью противоположность между собою и вне его существующей чувственной действительностью, приобщаясь, таким образом, к жизни абсолютного субъекта, духа, идеи, бога.
Чувственная реальность, существующая вне головы человека, для Гегеля есть продукт абсолютного духа, его творческой деятельности, отчужденная, опредмеченная, овеществленная логическая идея. Отсюда вытекает и понимание того, как человеческий разум и воля должны относиться к чувственному миру.
Если чувственно – данный мир представляет собою нечто несамостоятельное, нечто производное от деятельности абсолютного духа, и если, с другой стороны, человеческий дух в своем развитии необходимо воспроизводит развитие духа абсолютного, проходит те же самые ступени, что и божественный логический разум, то человеческий дух в развитии, в изменении своих отношений с чувственной реальностью должен сообразоваться исключительно со своей собственной логической природой.
На этой основе Гегель ставит и решает вопрос о целесообразной деятельности общественного человека, направленной на изменение чувственной реальности.
По Гегелю, развитие человеческого отношения к чувственному миру выглядит так: человеческий интеллект, побуждаемый противоречиями, лежащими внутри его, имманентными противоречиями логической природы духа, вырабатывает представление о том, каким должен быть чувственный мир «по – истине» в противоположность представлению о том, каким он является по видимости, воспринимается чувствами.
Возникает противоположность внутри человеческого духа, противоположность между двумя представлениями. Представление о том, каков мир по истине, становится для человека той моделью, той целью, в соответствии с которой начинается перестройка, преобразование чувственно – данного мира.
Новое, более высокое представление отчуждается духом вовне, посредством целесообразной чувственно – практической деятельности предмета. Предмет приводится в соответствие с представлением, изменяется в соответствии с ним, и в процессе «опредмечивания» представления, идеальной цели, человеческий дух как бы ставит перед собою, делает предметом своего чувственного созерцания, свое собственное произведение, свое собственное представление о предмете.
То, что раньше принадлежало лишь сознанию, теперь противостоит ему в виде чувственно данного предмета, в виде опредмеченной вовне деятельности, в виде продукта этой деятельности, и как таковое, воспринимается сознанием, как вне его существующий предмет.
Таким образом то, что раньше являлось продуктом деятельности логического духа и противостояло чувственному образу предмета, теперь само превратилось в чувственно созерцаемый предмет.
Согласно гегелевской концепции чувственно практическая деятельность, изменяющая вне и независимо от сознания существующий предмет в соответствии с тем представлением, которое логический разум выработал относительно «истинной сущности» предмета, оказывается необходимым звеном деятельности человеческого духа, тем способом, которым этот дух противопоставляет себе свое собственное представление в виде вне его существующего и поэтому чувственно – воспринимаемого предмета.
Этим путем, согласно Гегелю, человек и приходит к реальному самосознанию, к осознанию самого себя в качестве субъекта, противоположного объекту, и вместе с тем не отличающегося от последнего по содержанию.
Сделав свое представление о том, каков предмет по истине, чувственно, в предмете созерцаемым фактом, придав ему посредством целесообразно направленной деятельности предметное существование, логический дух, живущий и обнаруживающийся в человеческом сознании, однако, не успокаивается, не засыпает. Имманентно – логический закон вновь побуждает сознание понять, что между тем образом, который дан чувственному сознанию, и тем, каков предмет есть поистине, разница еще не исчезла, что сознание в чувственном воспринимании опять – таки имеет дело лишь с явлением, лишь с феноменом, а не с «предметом» самим по себе, не с его внутренней сущностью…
В сознании возникает новая противоположность – на этот раз уже между тем представлением, которое человек воплотил в предмет ранее, и новым представлением, которое представляет собой продукт логической деятельности сознания. Следует новый цикл, завершающийся также актом чувственно практического целесообразного изменения предмета, целью которого выступает чисто логически выработанное представление о предмете, о том, что есть предмет поистине, в противоположность чувственно данному образу, в противоположность тому, каким предмет является чувствам.
Гегель прекрасно понимает, что человеческое сознание не может развиваться, если не противопоставляет себе продукт своей чисто логической деятельности в виде чувственно воспринимаемого предмета, т. е. не совершая акта чувственно практического изменения предмета, не воплощая в нем своего собственного представления, не приводя чувственный облик предмета в соответствие с «его понятием», – т. е. с тем представлением о нем, которое оно вырабатывает путем чисто логических эволюций.
Гегель, кроме того, прекрасно понимает, что в процессе «отчуждения» своего представления об «истинной природе» предмета человеческое сознание проверяет, насколько оно было логичным при выработке представления об этой истинной природе предмета.
Если то представление, которое сознание пытается опредметить, воплотить вовне, осуществить в виде чувственной действительности, опредметить не удается, то это показывает, согласно Гегелю, что при выработке идеального образа предмета сознание не было логичным, что оно произвело этот образ, преступив те или иные законы логики.
Если воплощению цели в чувственной действительности предмет противится, то это означает, что представление о его истинной природе, в соответствие с которой его пытается привести человек, не соответствует его объективной природе, расходится с нею.
Это как будто очень реалистический взгляд на процесс познания и на критерий истинности представлений.
Более того, Гегель прекрасно понимает и то обстоятельство, что всегда человек в своих попытках повести предмет в соответствие с его «понятием» сталкивается с тем фактом, что в итоге получается не совсем тот результат, который он преследовал сознательно, а часто – и совсем не тот, а прямо противоположный.
Но это для Гегеля является показателем не того, какие стороны предмета, существующего вне и независимо от сознания, последнее не учло и потому наткнулось на сопротивление непознанных сторон, а показателем того, какие правила, какие законы логики оно преступило при выработке цели деятельности.
Весь процесс развития – опредмечивания и распредмечивания самосознания, т. е. целенаправленной воли людей – Гегель поэтому и толкует как процесс выявления сознанию человека его собственной логической природы. Производя чисто логически представление о том, каков предмет есть в себе и для себя – в противоположность тому, каким он предстает в созерцании и представлении, и затем пытаясь воплотить это представление о предмете в себе в чувственную действительность, человек наталкивается на сопротивление, которое ему кажется принадлежащим предмету, а на самом деле принадлежит логическому разуму, противящемуся незаконным действиям человеческого эмпирического сознания и действующему не в предмете, а внутри его же самого…
Что это реально значит?
Что чувственный облик предмета, который человек признает по логическом размышлении несоответствующим подлинной природе предмета, по Гегелю, есть не что иное, как тот же логический разум, но воплощенный в предмете ранее.
Т.о. противоречие между представлением человека о предмете и реальным предметом, существующим вне и совершенно независимо от сознания, им истолковывается как противоречие между двумя ступенями развития логического разума, исподтишка действующего в человеческом сознании.
Поэтому противоречие, обнаруживающееся для человека в акте целесообразно направленного изменения предмета, и оказывается противоречием логической идеи с самой собою, между двумя последовательными ступенями ее развития, ее воплощения в чувственности.
Отсюда и возникает то положение, что если человеку по видимости противится «предмет», то на самом деле изменению противится та ступень логического же разума, которая отчуждена в предмете ранее и составляет поэтому внутреннее, неизменное и потому противящееся изменению «нечто». Это нечто человек принимает за факт сопротивления предмета, а на деле это нечто – его же собственный логический разум, опредмеченный ранее, ранее противопоставленный сознанию продукт сознания…
На этой основе, на мистификации взаимодействия теоретической деятельности сознания и практически целесообразного действия в мире чувственности, осуществляемой на основе теоретического представления об этом мире, Гегель и решает проблему единства «сознания и самосознания».
В предмете человек сознает только самого себя, т. е., иными словами, человек в предмете осознает только те стороны, свойства, качества, которые он сам, как целесообразно действующее существо, привел в движение, превратил, вольно или невольно, в средства для свершения, для выполнения, для воплощения своих субъективных целей. Т. е. – только те стороны предмета, кои он превратил в органическое тело своей субъективности.
В этом смысле сознание предмета действительно совпадает с самосознанием, с сознанием самого себя как субъекта, которому принадлежат те изменения в мире, которые человек созерцает как изменения, принадлежащие самому предметному миру, объекту и принимает некритически за действия самого предмета, совершающиеся без его участия…
* * *
Левогегельянская интерпретация гегелевской философии состояла в том, что абсолютный дух был прежде всего истолкован как саморазвивающийся дух народа. Противоречие между теоретическим отношением к миру этого духа, реализующимся в философии, и практическим отношением его к тому же миру, находящим свою реализацию в воле народа, продолжало пониматься и у них как противоречие внутри «народного духа», внутри духовной субстанции исторического развития.