Текст книги "Драма советской философии. (Книга — диалог)"
Автор книги: Эвальд Ильенков
Соавторы: Валентин Толстых
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Ю.М.Бородай «Я был не согласен с ним по всем пунктам, но я его люблю!»
БОРОДАИ Юрий Мефодьевич – доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии РАН.
*
Я попытаюсь повернуть разговор с теоретического уровня на личный. Тем более, что идейно я из прямо противоположного лагеря – мы с Эвальдом Васильевичем были теоретические антиподы. И по сей день так остается: тут уже говорили про великий гегельянский лагерь, а я из «лагеря» кантианского. Поэтому для меня заводить разговор о теории значит спорить, пытаться доказывать неправоту ильенковс – кой школы. Я не считаю это сейчас уместным и хотел бы вспомнить другое. Эвальд Васильевич Ильенков, с моей точки зрения, был настоящий философ, подлинный философ. О чем бы он ни писал, о чем бы ни говорил, что бы ни делал, как бы ни поступал, даже в жестах,
все исходило из одного принципа, все складывалось в целостную систему. Во всех самых разных своих сюжетах и действиях он развивал одну тему. В этом смысле Эвальд Васильевич Ильенков был удивительно последовательным мыслителем и цельным человеком.
Мне посчастливилось близко его узнать. Был не очень большой период, когда мы тесно общались. Просто я часто бывал в очень теплом доме на улице Горького, где хорошо кормили и страстно спорили. Но интересно, как получилось наше сближение. Первый раз я увидел Эвальда Васильевича на семинаре, вел он «Феноменологию духа». Кстати, о трагедии нашей советской философии: я и по сей день убеждаюсь, что система нашего «красного», советского высшего образования была весьма высокой и, наверное, даже сейчас даст фору любому западному. И это относится не только к наукам естественным, но и гуманитарным.
В каком – то смысле я был учеником Эвальда Васильевича. После его семинаров я стал читать Гегеля как детектив. В метро, в электричках и т. д. И так делал не только я. Это было более – менее нормой тогда для МГУ. Все, конечно, было идеологизировано. Везде материя первична. Но даже если не говорить о таких исключительных преподавателях с особым «даром Божьим», как Эвальд Васильевич, то стоит заметить, что и на среднем уровне были довольно жесткие требования: нужно было знать первоисточники, систему аргументации и т. д.
Теперь об Эвальде Васильевиче как о человеке. Прошу простить за то, что буду выпячивать свою персону. Но личное восприятие – оно же через свою персону. Куда деваться? Личные мои отношения с Эвальдом Васильевичем начались после того, как у меня вышла книжка. Называлась она «Воображение и теория познания. Учение Канта о продуктивной способности воображения». Своего рода антигегелевский манифест. И очень мне интересно было, как отреагирует Эвальд Васильевич Ильенков, к которому я относился, разумеется, как к философскому мэтру, с которым, вместе с тем, был совершенно не согласен по всем пунктам. Отреагировал. И отреагировал очень даже серьезно – написал статью на 25 страниц в «Вопросах философии», где разнес мою книжку в пух и прах. По всем позициям. Правда, при этом заметил, что редко когда приходилось читать с таким интересом, хотя все неправильно. Статья в «Вопросах философии» не пошла. Сочли ее слишком заумной и идеалистической. Совершенно блестящая статья! Я до сих пор горюю, что она не была опубликована. Это была бы для меня величайшая реклама.
Так сложилось, что я эту книжку защищал в качестве кандидатской диссертации, Эвальд Васильевич пришел. И главным и самым впечатляющим было его выступление. Он очень тонко и аргументированно доказывал, почему моя теоретическая позиция неверна. А заключение было «технологическое». Он размышлял о том, как бы изменить процедуру наших защит. Ну какая это кандидатская? Вообще – то нужно было в данном случае ставить вопрос о защите докторской. Это после разноса! И при том, что сам еще был кандидатом. Я говорю это к тому, какой это был крайне нетерпимый человек. И он всегда оставался таким нетерпимым. Наиболее эмоционально он воспринимал не бытовые вещи. Как подлинный философ очень эмоционально, иногда просто до ярости воспринимал он вещи сугубо интеллектуальные, идейные. Здесь вся гамма человеческих проявлений была сразу налицо. Кстати, на этом мы и сблизились. С тех пор я стал к нему ходить.
Дом у него был прекрасный. Сразу заводили на кухню, давали первое, второе. И если хозяин был в духе, он садился рядом и меня ругал, ругал, что все у меня неправильно, что трансцендентальную апперцепцию я толкую неверно, что все мои основоположения никуда не годятся. И это был чрезвычайно вкусный, подлинно философский разговор. Потом была музыка. Я музыку тоже очень люблю, правда, Вагнера переношу в небольших дозах, а Эвальд Васильевич был в этом смысле совершенно ненасытен и очень обижался, если вдруг замечал, что «Полет валькирий» не всех приводит в экстаз.
Я, может быть, невразумительно пытаюсь рассказать, что это был за человек.
Что касается теории, я был не согласен с Эвальдом Васильевичем по всем пунктам. И по сей день остаюсь не согласным с ним по всем пунктам. Ну что? Я его люблю! Царствие ему небесное.
Еще один момент, что касается несогласия. Тут, конечно, дело было не просто в противоположности кантианства и гегельянства. Дело в том, что Эвальд Васильевич был одним из немногих подлинных коммунистов. Он был подлинный, настоящий, красивый марксист. А марксизм – это крупное направление в истории мысли, в истории философии. Я не знаю более точного, адекватного выражения этого духовного направления. Во всяком случае, в нашей среде, в нашей философии это был прежде всего Эвальд Васильевич Ильенков. И, конечно, я не мог быть согласен с ним в этом, самом главном для него пункте.
Тут я уж перейду к теме, которая была поднята, – трагедия Ильенкова. Трагедия была. Трагедия колоссальная. В чем была трагедия этой личности, я пытаюсь сейчас осознать задним числом. У меня была трагедия. У него была трагедия. У нас были разные трагедии.
Он был человеком открытым. Вообще говоря, у него была «метафизическая» возможность быть человеком открытым, потому что он был убежденным коммунистом в коммунистическом обществе. А я был человеком подпольным. Тут уж некуда деваться – просто разные биографии. Я родился в бараке, в семье сбежавших раскулаченных, с отношением к коммунизму, заданным на генетическом уровне.
А он открытый, искренний, прозрачнейший коммунист, у которого представления такие: вообще – то все делается правильно, беда только в том, что дураки у власти, или еще хуже – сволочи. Если бы поменять на умных и честных. Правда, непонятно, как менять. Он осознавал мучительно, что что – то не так, и скверно, и плохо. Почему не так? Ну да! Ах, Лукач!
Я, конечно, не всегда решался с ним спорить, потому что, в общем, я не мог назвать его своим другом. У нас был период очень тесных отношений, но он был для меня старшим. А может быть, дело не просто в возрасте. Ведь в то же самое время я мог совершенно прямолинейно все «рубить» Алексею Федоровичу Лосеву, который был еще старше. Но там я сам мог быть совершенно открытым. А с Ильенковым я чаще помалкивал и лишь про себя думал: «Ах, Лукач!» Слава тебе, Господи, что не Лукач у нас, не его политическая ипостась – Троцкий. Наверное, было бы еще хуже, чем Сталин. То есть расхождения тогда шли, конечно, не только на уровне философских принципов: кантианец – гегельянец. Они шли на уровне биографий. Если бы у меня было время, я мог бы обосновать, как это смыкается. Это смыкается органично.
Конечно, Эвальд Васильевич, как и любой крупный мыслитель, переживал трагедию. И трагедия его была, с моей точки зрения, трагедией метафизической. Это не просто трагедия коммунизма в нашей стране, в России, это трагедия коммунизма как такового. А трагедию коммунизма можно воспринимать как частный случай неизбежной трагичности любой человеческой крупной идеи вообще. Любой попытки перестроить этот «негодный» Божий мир в соответствии с собственными представлениями о должном – об идеальном.
Согласно библейской версии, трагедия – это следствие смертного, «первородного» человеческого греха – греха обретения человеком способности произвольно, по – своему, оценивать все сущее, в том числе и себя самого (самооценка), и в соответствии с вымышленными идеалами переделывать все в этом мире. Вот формула первородного грехопадения: «И вкусили они от древа познания, и познали, что есть добро, и есть зло». Это бунт против «Божьего мира», который отныне не принимается как единственно правильный и возможный. Нравственный долг требует от человека – творца посредством целенаправленных действий искоренять зло и утверждать добро, то есть творить новый мир – более совершенный, чем «Божий»? Вот и творим. Может быть, скоро взорвем планету.
Всякое творчество несовершенно. Оно требует искупления, преображения и… порождения нового идеала? В этом трагичность всех крупных идей и их конкретных носителей. Если понимать трагедию по – библейски.
Н.И.Бетанели «Мы еще вернемся к Ильенкову…»
БЕТАНЕЛИ Нугзар Ираклиевич – кандидат психологических наук, доцент, директор Института социологии парламентаризма
Как человек, работающий в области социальной психологии и социологии, могу сказать, что на мое поколение, на меня лично работы Ильенкова оказали очень большое влияние. Я рос под влиянием его «Диалектической логики». И как социальный психолог я и тогда и сейчас вижу, что нет, в общем – то, никакой науки без метатеории. И такой метатеорией для меня, для моих коллег был диалектический материализм. Думаю, что Россия вернется к диалектическому материализму как к философии на качественно ином уровне. Основная функция философии – это функция самосознания, самопознания обществом себя и вообще человеком себя. И с точки зрения этого общественного самоосознания принципы диалектической логики – это та метатеория, без которой не обойтись ни на каком уровне специальных теорий или так называемых теорий среднего уровня.
В связи с этим я хотел обратить ваше внимание на то, что проблема судьбы философии, философов в обществе зависит от состояния самого общества. Дело в том, что мы можем говорить о каком – то российском пути или каком – то западном пути, и мы будем безусловно, в этом правы, но мы можем говорить и о том, что все – таки есть человек, человек во всех своих ипостасях, во все времена и во всех странах. И обратим внимание на то, что удивительным образом эти разные человеческие сообщества генерируют какие – то сходные акты поведения и мышления. Ведь одна из драм человеческого бытия заключается в том, что каждое новое поколение в любом обществе заново воспроизводят преступность. И мы никуда от этого не можем уйти, так же, как каждое новое поколение заново вызывает дух авторитаризма. И с точки зрения судьбы философа в обществе я хотел бы обратить ваше внимание на явление, которое предложил бы назвать термином, понятием «сумеречное сознание».
Дело в том, что проблема самопознания или просто самосознания на обыденном эмпирическом уровне неодинаково значима для всех людей. В каждом обществе существует довольно большая прослойка людей, о которых можно сказать, что они живут на уровне сумеречного сознания. Что имеется в виду? Если наше отражение, наше познание есть, скажем так, чувственно – образная рефлексия, то совершенно условно можно сказать, что у этих людей доминирует чувственное отношение, отражение жизни. Это некое амебное отражение: «холодно» – «горячо», они не видят деталей, они не видят реальности, у них размытое сознание, они могут только реагировать на те или иные чувственные стимулы. В отличие от этого самосознание на чувственно – образном уровне представляет собой качественно иное явление, саморефлексию другого «порядка». Можно зафиксировать факт влияния различных технологий на цивилизацию. Казалось бы, новые технологии должны были бы вызвать углубление общественного самосознания, но, увы, они не привнесли нового самосознания, я имею в виду, например, «нашествие» телевидения. Вместо формирования образного мышления в ситуации, когда ребенок читает, мы видим ситуацию, когда человек поглощает готовые картинки и воспринимает эту информацию на примитивно – чувственном уровне. Поэтому мы сталкиваемся с парадоксом: интеллектуальная элита мира апеллирует к самосознанию, но на самом деле новые технологии влекут мир к этому «сумеречному сознанию». И «драма» состоит в том, что генерация или подавление этого сумеречного сознания зависит от политической системы общества, в котором все мы живем. Можно коротко ответить на вопрос о том, в какой мере обществу нужна философия. Мы можем сказать, что философия нужна обществу в той мере, в какой данному обществу нужна самосознающая личность. Если самосознающая личность выживает, если для нее есть «ниша», тогда философия нужна, тогда наследие Ильенкова превращается из факта истории философии в фактор, влияющй на общественное сознание и формирующий его.
Мы еще вернемся к Ильенкову…
Г.Г.Водолазов Ильенков как проблема
ВОДОЛАЗОВ Григорий Григорьевич – доктор философских наук, профессор, главный редактор журнала «Мегаполис»
Мне кажется, мы пока не нащупали сегодняшний нерв разговора об Ильенкове. Пожалуй, лишь Бородай попытался говорить об Ильенкове «как проблеме». Василий Васильевич Давыдов и Вячеслав Семенович Стёпин, как и многие другие, сказали немало интересного – с чем – то я согласен, с чем – то нет. Но все это, так сказать, попытки перечисления достоинств и недостатков писаний Эвальда Васильевича – попытки дать некий совокупный ответ на то, чем и кем был Ильенков. Мне же думается, надо поставить задачу иначе, а именно: Ильенков как вопрос. Это, на мой взгляд, самое важное, самое нужное и самое трудное сегодня: понять, в чем состоит «проблема Ильенкова». Я призываю всех подумать именно в этом плане и попробую порассуждать под этим углом зрения сам.
Юрий Бородай пытался это сформулировать так, что проблема Ильенкова – это трагедия марксиста и коммуниста. Он говорит, что Ильенков был «открытым прозрачным коммунистом», а сам Юрий Ме – фодьевич был «подпольщиком», «подпольным человеком». Я бы сказал иначе: Юрий Мефодьевич, вы были подпольным антикоммунистом, а Эвальд был подпольным коммунистом. Как я ощущаю, для членов Клуба «гениальность» Сергея Ервандовича Кургиняна вне всяких сомнений. Хотя сегодняшнее его выступление и его рассуждения о Богданове, Ильенкове, Лифшице говорят о том, что она, эта гениальность, имеет некоторые ограничения. Но все – таки одну гениальную идею он высказал. Он сказал, что диссиденты для того коммунизма были гораздо менее опасны, чем подпольные коммунисты типа Ильенкова. Это действительно так. Диссидентствующий антикоммунист был не очень опасен тому коммунизму, который был у нас. Ведь тот коммунизм включал в себя (по крайней мере, на словах) мощную всемирно – историческую традицию, связанную с Платоном, Гегелем, Марксом и т. д. И что антикоммунист подпольный может с этим сделать? А вот коммунист, который сам опирается на эту традицию и тем не менее выступает против этого режима, – вот он – то по – настоящему опасен.
Далее. Василий Васильевич Давыдов, Валентин Иванович Толстых и Вадим Михайлович Межуев подчеркнули, что Ильенков был последовательным марксистом. Толстых сказал, что Ильенков не стыдился того, что он марксист и т. д. Вы знаете, я бы и здесь сказал иначе: Ильенков был «больше, чем марксист». Он не укладывается в рамки марксистского учения. Да, он опирался на важную научную традицию марксизма, но при этом преодолевает его ограниченности, обусловленные современной эпохой и той, в которую жил, творил Маркс. Ученик Ильенкова, Саша Суворов, слепоглухой, в своей недавно защищенной диссертации написал: «Упрощением было бы сказать, что я марксист, я – ильенковец». То есть он видит в идеях своего учителя что – то выходящее за пределы марксистской парадигмы.
Наконец, Валентин Толстых сказал, что было бы трудно сегодня работать и Михаилу Лифшицу, и Эвальду Ильенкову. Да, конечно, было бы очень трудно. Но, во – первых, следует иметь в виду, что нынешняя трудность – другого типа, чем тогда. И, во – вторых: а тогда, Валентин Иванович, легко было им? У них все бока, как говорил Лифшиц, были ободраны до крови – от травли и преследований. Ведь многие произведения Эвальда Васильевича только сегодня дошли до читателя, и среди них – совершенно потрясающие – «Космология духа» и «Маркс и западная культура».
Да, он подпольный коммунист. Человек, творящий за полицейской решеткой. Только с помощью эзопова языка, с помощью кухонь и курилок, с помощью «братьев по духу» из Института философии ему удавалось что – то сказать, что – то напечатать, – он вырывался и прорывался, потому что гениальность не могла не прорваться даже в тех условиях.
Да, сегодня, при нынешних условиях, видя, что происходит в обществе – и наверху, и внизу, ему было бы нелегко. Но ему было бы «легко» в том смысле, что для мыслителя очень важна эпоха, когда происходит разлом истории и когда на поверхность выходят проблемы всемирно – исторического масштаба. И вот этот перелом всемирно – исторического типа, связанный с крахом того коммунизма, который был, – сталинистско – брежневского типа, произошел. Это – пища для философа – теоретика. Кроме того, появилась возможность более или менее открыто об этом сказать.
Появление таких возможностей – конечно, не заслуга нынешних правителей, а заслуга того движения – демократического и нравственного, одним из родоначальников и прародителей которого был Эвальд Васильевич.
И еще два предварительных замечания.
Я хотел бы, учитывая «смешанный» состав аудитории, где – и философы – специалисты, и актеры, и режиссеры, и журналисты, все – таки не вести специально философский разговор. Конечно, каждый волен говорить, как он хочет, но я хотел бы, чтобы у нас разговор был, так сказать, укрупненный, более значимый для самых разнообразных людей, которые здесь присутствуют.
И второе. У Ильенкова было много ипостасей: философ, культуролог, психолог, экономист, педагог, этик, эстетик и т. д. И везде им были сделаны очень крупные открытия. И вот я хотел бы подумать, а нет ли точки схода всех этих ипостасей, нет ли некоего фокуса, где они сходятся, некоей «клеточки», о которой любил говорить Эвальд Васильевич, из которой тянутся эти нити ко всем его ипостасям? Вот определить бы ее, то есть поговорить бы об Ильенкове, как сейчас модно говорить, на парадигмальном уровне. Потому что, мне думается, Ильенков – это человек, работавший и писавший на смене исторических парадигм, мыслительных, социальных, культурных.
Правильно ли вообще так ставить вопрос относительно Ильенкова? Действительно ли он появлялся в эпоху смены парадигм всемирной истории? Я думаю, правильно. Вообще говоря, смена парадигм в истории происходит не потому, что появляются гениальные люди, а потому, что происходит смена исторических эпох. Так появляется античная парадигма, платоновско – аристотелевская и т. д., средних веков, возрожденческая, просветительская. И вот на смену просветительской парадигме является новая парадигма, которая в нашей философской науке считалась парадигмой марксизма.
А вообще новая парадигма возникает в каких ситуациях? – Когда идеалы, обрисованные в идейно – теоретических учениях и концепциях, вдруг не совпадают с предсказанными и ожидавшимися результатами исторического действия людей. Так было в буржуазных революциях; просвещенческие идеалы оказались нереализованными вовсе или реализованными в очень деформированном виде. Сходная судьба выпала на долю и марксистской парадигме. Получилось так: марксизм, говоривший об обществе равенства, обществе демократии, доводимой до конца (установление вместо формальной демократии – реальной), был положен в основу построения общества в нашей стране. В итоге же сложился тоталитарный, полицейский, сталинистско– брежневский режим, не имевший ничего общего с обрисованными марксизмом идеалами. И вот это противоречие результата и идеала – проявилось явно зримо. И его надо разрешить – и в теории, и на практике. Отметим, что противоречие это возникло не в 1985–м году. Оно возникло значительно раньше. И Эвальд Васильевич был именно тем человеком, который определил эту линию раскола – где возникло это противоречие, требующее решения. И что же здесь было сделано Эвальдом Васильевичем?
Прежде всего – он в наибольшей степени отразил эту ситуацию и внес (вместе с Лифшицем, я думаю) наибольший вклад в достраивание прежней парадигмы и открытие дверей в новую мыслительную парадигму.
Вначале о достраивании прежней парадигмы. Три момента. Прежняя парадигма – это не просто марксистская парадигма. Для Ильенкова (Валентин Иванович отметил: смотрите, с какой симпатией он относился к идеалистам – к Гегелю, к Фихте и т. д.) идеалисты – очень родственные души. И в этом нет ничего удивительного, потому что мысль Ильенкова шла следующим образом. Когда он ставил вопрос о природе мышления, для него источником был любимый афоризм Спинозы: «Мышление – это движение мыслящего тела по контуру внешней вещи или по контуру внешнего мира». А потом Гегель и Маркс развили эту спинозовскую идею, что и зафиксировал Эвальд Васильевич. Так, согласно Гегелю и Марксу, оказалось, что «мыслящее тело» – это не просто индивид, это не просто человек. Это – общество, это – социум. Поэтому, чтобы это тело двигалось по контуру внешнего мира, оно должно производить (стало быть, атрибутами такого «тела» будут «производительные силы», «экономика», «политические силы», «классовая борьба» и т. д.). Вот каким оказалось оно, это «мыслящее тело»! Оказывается, далее, – для того чтобы понять логику и законы мышления, то есть закономерности движения такого «мыслящего тела», надо включить изучение социального. Оказалось, что проблемы революции, классовой борьбы – это частный момент движения мыслящего тела. Это, по сути дела, часть диалектической логики. Поэтому у Ильенкова так органично в диалектическую логику, в науку о мышлении входила наука социальной философии. Выяснилось, что «исторический материализм» неотделим от диалектического, что это взаимопонимающие части единства целого. Так же, как – этика, эстетика, педагогика и т. д. Вот она – парадигма, выведенная Ильенковым из спинозовско – гегелевско – марксов – ского понимания «мышления» и «мыслящего тела».
Второй момент. Вот здесь говорили – о сближении Ильенковым Гегеля и Маркса (по поводу чего как раз и негодовали многие руководящие «официальные» марксисты того времени). И на самом деле, парадигма Ильенкова – это была не чисто марксовская парадигма, а парадигма «Гегеля – Маркса». А если быть еще точнее – это парадигма Гегеля – Маркса – Ильенкова. В этой парадигме Ильенков прописал одну очень важную вещь, которая является истоком и как бы входом в новую парадигму – парадигму нашего времени. Он отметил, что то, что произошло в России после 1917–го года (отметил, в отличие от многих), – это лишь формально – правовое обобществление собственности. Ильенков заметил, что Марксом предусматривался этот первый шажок обобществления, и вместе с тем, как тонко отмечал Эвальд Васильевич, это формально – правовое обобществление, согласно Марксу, есть доведение до конца идеи частной собственности. Это – всеобщая частная собственность, это завершение идеи частной собственности.
И далее, согласно точному и тонкому (ильенковскому!) пониманию Маркса должно осуществляться движение к реальному обобществлению, переход от формальной общественной собственности к личной собственности. Правда, если для Маркса такое формальное обобществление (и возникновение на его основе грубого, казарменного коммунизма) было одной (и не основной!) из возможностей исторического развития, то для Ильенкова казарменный (сталинистский) коммунизм стал тем феноменом, который реализовался и оттеснил в данный период все другие возможности («демократический социализм», например). И Ильенков основательно описал сущность этого социалистического строя, представлявшего собой диктатуру бюрократии, номенклатуру и отчуждение от собственности и власти основной массы граждан страны. Это было как бы конкретизацией дозавершения концепции «казарменного коммунизма», лишь в общих чертах намеченной Марксом.
А вот дальше выяснилось, что этот строй формального обобществления, «казарменный коммунизм», не «спешит» трансформироваться в строй реального обобществления, в политический режим более полной, последовательной, реальной демократии.
Он оказался не временным, «переходным» этапом, а довольно устойчивой формацией. Он сложился, оформился и закостенел. И тогда перед мыслью гуманистических и демократически ориентированных социологов, этих учеников Маркса, встала принципиально новая проблема: определить экономическое и классово – противоречиво содержание этого строя и указать способы его преобразования. Это была уже не марксовская историческая ситуация. Маркс решал проблему преодоления буржуазно – капиталистического строя, теперь надо было решать проблему преодоления принципиально нового (но тоже недемократического и тоже эксплуататорского, и тоже классово – антагонистического) строя.
Эта задача была Ильенковым осознана, и им было сделано немало шагов по пути ее решения. Будем только иметь в виду, что возможности прямого и открытого описания сути этого нового строя были исключены, приходилось писать намеками, эзоповым языком. Этому языку обучились писатели, его хорошо понимали и читатели. И все же «эзопов язык» серьезно ограничивал возможности развернутого, ясного и недвусмысленного анализа. В этом, конечно, была трагедия таких людей, как Ильенков. И все – таки им удалось сказать главное. В полемике с Адамом Шаффом Ильенков резко выступил против надежд на «элиту», «номенклатуру» в качестве главной социальной силы преобразования казарменного коммунизма (или, как бы мы сегодня сказали, «номенклатурного социализма») в демократическое общество. Адам Шафф был родоначальником того многочисленного ныне племени якобы демократических теоретиков и практиков, которые в политической «элите» видят «мотор», источник общественного развития. Шафф писал о задачах интеллектуализации, гуманизации правящей «элиты», о том, чтобы построить отношения между «элитными» группами на демократический, плюралистический манер и т. д.
Шафф понимал «демократию» как правление элитарного меньшинства, лишь выбранного большинством, как правление меньшинства от имени и «по поручению» большинства. Вот сегодня наши «реформаторы» следуют в точности путем, намеченным Адамом Шаффом. И мы в итоге получили демократию – для меньшинства, для элиты, для номенклатуры. Получили то, что справедливо будет назвать «номенклатурной демократией». Которая к действительной демократии – демократии для всех – имеет весьма отдаленное отношение.
Ильенков был первым, кто, в полемике с Шаффом, дал развернутую и сокрушительную критику этой теории «элитарной» демократии, проявляющей социальное и политическое рабство. Он объяснял, что действительная демократия – есть самостоятельность народных масс, есть реальное участие всех граждан в управлении общественными процессами, в контроле за ними.
Вот почему на вопрос Валентина Толстых, с кем и против кого был бы Ильенков сегодня, я с абсолютной уверенностью отвечаю: он был бы против нынешних «реформаторов» из партии власти, осуществивших «номенклатурную» приватизацию и «номенклатурную демократию» (и тем передавших власть в руки ново – старой «элиты»), и против нынешних «антиреформаторов» из КПРФ, мечтающих о возврате к номенклатурно – казарменному строю. Он был бы против этих обеих фракций единого номенклатурного сословия. И он был бы вместе с теми силами, которые выступают за действительную демократию, он был бы с тем постепенно складывающимся массовым, гражданским движением, которое именует себя «демократической оппозицией».
