Текст книги "Крестная мать (Невеста насилия)"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
– Ну что, госпожа Карр, подготовили свой захватывающий рассказ? А может быть, дадите опровержение? – неумолимо вопрошал голос журналистки.
Нэнси молча поднялась с кресла и приблизилась к журналистке. Натали почувствовала себя неуютно.
– На этом, мисс, наша беседа закончена, – сказала Нэнси ровным, будничным голосом.
– Вы понимаете, что я могу написать о вас разоблачительную статью? – нанесла последний удар гостья, поспешно собирая свои вещи.
– Вы вольны писать, что вам вздумается, но надеюсь, вы понимаете, к чему это может привести.
Нэнси нажала кнопку под крышкой письменного стола, появился секретарь.
– Мисс Гудмен уходит, проводите ее, пожалуйста.
Натали Гудмен спрятала диктофон в сумочку и последовала за секретарем. Она ожидала опровержения, объяснений, скандала и криков, наконец. А ее окончательно и бесповоротно выставили.
Нэнси смотрела, как журналистка уходит, но не видела ее. Гудмен больше не существовала для нее. Только сама интервьюерша знала, что она еще жива.
Глава 5
Когда зазвонил телефон, сумеречные тени уже окутали кабинет. Нэнси обнаружила, что разорвала в клочки свой батистовый платок. Это – мера ее внутреннего напряжения, ее разрядка, помогающая прийти в себя. Нэнси сняла трубку.
– Звонит мистер Карр, – сообщил Лу, секретарь.
– Соедините, – вздохнула она, все еще сосредоточенная и напряженная. Послышался едва различимый щелчок, затем уверенный чистый голос Тейлора:
– Как прошло интервью? Нэнси на мгновение растерялась.
– Прекрасно.
– Не так страшен черт, как его малюют? – облегченно сказал Тейлор.
– Журналистка – очаровательное существо, – продолжала врать Нэнси. Незачем впутывать Тейлора в свои дела. Это не в ее правилах.
– Ты фантастически обаятельная женщина, – сказал он тоном соблазнителя, который давно приберегал этот комплимент для одной нее. – Что собираешься делать вечером?
Нэнси представила, как Тейлор безмятежно сидит в кожаном кресле в старой библиотеке фамильного дома с рюмкой любимого бренди в руке.
– Еще не решила. Может быть, поужинаю вместе с Сэлом и невесткой. Потом займусь корреспонденцией. Перед сном позвоню тебе. – Она положила трубку и вызвала секретаря: – Лу, принимайте телефонные звонки. Я ухожу.
Она поднялась наверх по внутренней лестнице, соединявшей кабинет со спальней, и переоделась в гардеробной. Нэнси спешила. Она натянула спортивный костюм, собрала волосы на затылке и заколола их шпильками. Натянула большой вязаный берет, надела большие темные очки. Взглянула в зеркало – неузнаваема.
Нэнси торопливо вышла из дома, вскочила на ходу в автобус и вышла на остановке «Квартал Литл-Итали». На Малберри-стрит она вошла в пиццерию «У Саверио», заказала неаполитанскую пиццу «кальцоне» и пиво. Пока подавали, успела позвонить и снова вернуться за свой столик.
Встреча с Натали Гудмен потрясла ее так сильно, как это не случалось со времени трагической гибели Шона. Кто снабдил журналистку информацией, которая ничем не могла быть подтверждена? Нэнси не столько волновал сам вопрос, сколько ее собственная острая реакция. Справиться с собой стоило ей неимоверных усилий, но сейчас пришло облегчение, она чувствовала, что близится час ответного удара. Она позвонила Лателле – Джуниору и попросила приехать. У Джуниора длинные руки, способные достать кого угодно.
Очень скоро перед ее столом возникла грузная фигура – высокий элегантный мужчина в свободной джинсовой куртке. Несмотря на суровый взгляд, он вдруг неожиданно мягко засмеялся.
– Привет, – сказал он, отвлекая ее от размышлений. Нэнси просветлела и подала ему руку, которую он поцеловал, прежде чем присесть за столик.
– Как себя чувствуешь, малыш?
– Когда вижу тебя, отлично. А как ты, Нэнси?
– Как побитая собака, – она положила руку на плечо Лателле, словно искала в этом прикосновении спасения.
– Расскажи все, что мне позволено знать, – с оттенком иронии попросил Джуниор.
Нэнси улыбнулась. Этот голос создавал иллюзию, что она говорит с Фрэнком Лателлой-старшим – дедушкой, от которого внуку, кроме имени, досталась и неразлучная с ним удача. Для Нэнси он по-прежнему остался Фрэнком Лателлой – Джуниором – так называли его в семье, – хотя старший Фрэнк Лателла давно умер, внук – теперь сорокалетний мужчина – владеет гостиницами, земельными участками, ресторанами, продуктовыми магазинами. Нэнси и Сэл были совладельцами некоторых его предприятий. Брат и сестра Пертиначе занимались адвокатурой и политикой, а Джуниор, получив диплом, преумножил семейное наследие посредством акционерных инвестиций и вложениями в строительство и транспорт.
Фрэнк Лателла-младший входил в число самых могущественных людей Нью-Йорка. Он был настолько богат, что мог позволить себе финансировать избирательную кампанию Нэнси, претендентки на кресло мэра.
Нэнси подробно рассказала ему о встрече с Натали Гудмен.
– Нападки республиканцев? – спросила она, обращаясь скорее к себе, чем к Фрэнку. Удары ниже пояса входили в правила игры. И сама же ответила: – Думаю, что не они.
– Я в этом абсолютно уверен.
Оба знали, что если бы политические соперники решились атаковать, то подкрепили бы обвинения доказательствами. Но было очевидно, что Гудмен стреляла наугад, пользуясь непроверенными данными. И, с другой стороны, подобные выпады совершают, как правило, в разгар избирательной кампании. А сейчас не началось даже предвыборное зондирование.
– Кто-то хочет перебить мне ноги прежде, чем я отправлюсь в путь.
Лателла кивнул.
– Боюсь, что ты права. Но почему? – Он беспокоился за Нэнси, которую любил как сестру и уважал как мать, хотя она была немногим старше его.
– У меня есть подозрение, – она подняла на него серые глаза, – но я тебе ничего не скажу, если ты сам не догадаешься. Подумай, кто тот единственный человек, которому я встала поперек дороги?
– Тут и думать нечего – мой отец.
Неарко Лателла, сын старшего Фрэнка, всегда ненавидел Нэнси, потому что Фрэнк полностью доверял ей и ценил ее больше, чем собственного сына.
– Но Неарко ведь давно живет на Сицилии и не интересуется американскими делами, – возразила ему Нэнси.
– Что правда, то правда, в те немногие разы, что я ездил к нему, мне казалось, что он и меня забыл.
– У твоего отца немало недостатков, – рассуждала Нэнси, – но он не умеет притворяться.
– Ты поручилась бы головой?
– Пожалуй, нет. Но почти уверена, что он не имеет отношения к этой истории.
– Предоставь мне разобраться в этом, – предложил Джуниор.
– Именно этого я и хотела, – улыбнулась она.
Он не знал, обоснованны ли обвинения Гудмен. Как и все, Джуниор не знал многого о жизни Нэнси. Только его дед и Хосе Висенте Доминичи знали ее тайны, но дед умер, а из Хосе и слова не вытянешь.
– Я найду средство вынудить ее к откровенности, – пообещал Фрэнк, имея в виду журналистку. – Мне интересно, где она все это откопала?
– Порядок, Фрэнк. Спасибо тебе, – Нэнси поднялась. Они ушли порознь. Только что поданная пицца «кальцоне» остывала на тарелках. Теперь, когда Джуниор без всяких просьб с ее стороны решил сам заняться этим делом, Нэнси облегченно вздохнула.
Нэнси занималась макияжем перед зеркалом – это ее всегда приятно расслабляло, когда появился сын и поцеловал ее в плечо. На ней было красное, прямое, очень прилегающее платье от Диора, простое, с глубоким круглым вырезом. Нэнси предпочитала обходиться без броских драгоценностей, у нее до сих пор была изумительная линия шеи.
– Мама, ты восхитительна, – заметил Шон и сел на табуретку за ее спиной.
У Нэнси упало сердце. Каждый раз, когда она видела отражение сына в зеркале, перед ней вставал образ его отца, ее незабываемого и трагического возлюбленного. Сын Шон Доминичи – точная копия Шона Мак-Лири, перевернувшего всю ее жизнь. Сыну сейчас двадцать шесть, в этом возрасте был и его отец, когда Нэнси увидела его в первый раз. Воспоминания нахлынули на нее. Она отложила кисточку и тяжело вздохнула.
– Ты снисходителен к своей старушке-матери, – Нэнси с улыбкой поблагодарила сына.
– Из всех моих знакомых девушек ни одна не сравнится с тобой.
– Ты, мой мальчик, замечательный лжец, – рассмеялась Нэнси.
Раздался телефонный звонок, она взяла трубку.
– Джуниор Лателла, – сообщил секретарь.
– Соедините, – тихо произнесла Нэнси.
Она рассталась с Джуниором меньше часа назад. Неужели он что-то уже узнал? В ее мозгу словно зажглась красная лампочка тревоги.
– Слушаю тебя, Джуниор, – дрогнувшим голосом произнесла она.
– Посылку вскрыли, – сообщил он условленным текстом. – Печати взломаны, содержимое уничтожено. Нам не узнать, что там было.
Нэнси поняла, как развивались события, и совершенно растерялась.
Что происходит? Кому она встала поперек дороги, когда все, казалось бы, уже налаживается? Сообщение Джуниора не оставляло сомнений. Его посланец обнаружил, что журналистка убита. Обезвредили, чтобы не выдала источник информации.
СЕГОДНЯ
Глава 1
Марк слушал медленные удары колокола и представлял себе высокое зимнее небо, другие дни, другие небеса, в нем пробудилась неистовая жизненная сила, несказанная радость. Малиновым звоном прозвучали последние слова сестры Анны. Она была прекрасна в своей грусти и желанна, как ясный осенний день, напоенный ароматом и светом. Спокойная и непринужденная, она словно рассказывала сказку зачарованным детям, а вовсе не драматические события своей жизни.
Журналист покосился на диктофон. Кассета продолжала вращаться, записывая тишину, повисшую на незримых нитях в лучах ослепительного света, пробивавшегося через монастырские окна. В камине гостиной весело потрескивали поленья, пламя плясало, принимая странные, беспокойные формы. На низком столе из темного орехового дерева, инкрустированного перламутровыми геометрическими фигурами, стояло блюдо с миндальными пирожными, бокал с золотой каемкой, бутылка марсалы и чашечка с кофе.
– Кто убил Натали Гудмен? – вопрос Марка нарушил мертвую тишину.
Монахиня подняла на него большие серые глаза, в которых застыл ужас.
– А вы не знаете? – прозвучало с иронией.
– Разве я должен знать? – поинтересовался он.
– Разумеется. Преступление наделало много шума. Газеты писали об этом на первых страницах изо дня в день. И довольно долго.
– Насколько я помню, убийцу не обнаружили, – ответил Марк.
Перед этой женщиной в монашеском облачении он чувствовал себя не в своей тарелке, словно у него были грязные ногти или пиджак узок в плечах.
– Преступника не поймали. Случай похоронили в архиве.
– А между прочим, у убийцы Натали Гудмен есть имя, – продолжала она.
– И вам это имя известно, – проговорил торопливо Марк, надеясь застать ее врасплох.
Сестра Анна промолчала. Она взяла чашечку кофе, поднесла к губам и медленно, с видимым удовольствием сделала несколько глотков.
– Вы не попробовали пирожные? – сменила она тему. – Сестры испекли их специально для вас, попробуйте, а то они огорчатся.
Марк кивнул, взял пирожное в форме звездочки и положил в рот, словно ребенок-сладкоежка, налил себе бокал марсалы и запил.
– Вы знаете, кто убил Натали Гудмен? – снова повторил он свой вопрос.
– Конечно, знаю, – произнесла она безразлично, словно думала о другом. – Я многое бы отдала, чтобы не знать этой тайны. Да и не только этой… – Она понизила голос до шепота. Марк сомневался, уловит ли его карманный диктофон ее слова. Хотелось немедленно проверить, но он не смел пошевелиться – боялся прервать ее.
Она, умелый режиссер их встреч, сама прервала действие и на этот раз.
– Я очень устала, господин Фосетт, – сказала она, как и в первый раз. – На сегодня наша беседа закончена.
Они почти одновременно поднялись. Марк приблизился к ней – ему почудился едва уловимый аромат знакомых духов. Хотя, скорее всего, это была лишь игра его воображения, но запах дразнил его, как и мысль, что под суровой монашеской одеждой ее тело ласкает шелковое белье.
– И все же вы не ответили на мой вопрос, госпожа Карр, – не отступал он.
Мелкие морщинки, которые он заметил вокруг глаз Нэнси, вовсе не старили ее. Она оставалась желанной, как десять лет назад, когда он познакомился с ней, и возраст еще не оставил заметных следов на ее лице.
– Наберитесь терпения, – произнесла она с улыбкой, и некоторая игривость прозвучала в ее голосе. Она пускала в ход свое обаяние точно отмеренными дозами, впрочем, как и откровения.
– Когда я могу прийти в следующий раз? – спросил Марк поспешно. Ему не терпелось узнать продолжение истории, прерванной на самом интересном месте. То, что он уже знал, не позволяло сделать какие-либо определенные выводы. Детективная история с продолжением… И он все еще на исходной точке.
– Я дам вам знать, – пообещала она, протягивая руку.
И он опять явственно ощутил дразнящий аромат.
В гостинице портье протянул ему записку. Из Нью-Йорка звонили Барт Ритман и адвокат Каролины – Вальтер Моррис. Марк прекрасно знал, что им нужно. Барт торопит с интервью и статьей. Вальтер будет обсуждать финансовые условия развода, защищать интересы Каролины и детей. Но ничего, это подождет: они живут у состоятельного дедушки, вовсе не стоят с протянутой рукой и могут подождать возвращения Марка. Он решительно направился в бар.
– Ты потрясен! – внезапно раздалось за его спиной. Марк резко обернулся. Джанни Риччи, неотразимый сицилиец, блондин с голубыми глазами, высокий и элегантный, весело разглядывая его, протягивал Марку стакан бурбона со льдом.
– Ё-мое! – засмеялся Марк, с благодарностью взял бурбон и отпил большой глоток.
Они устроились на диване у огромного, до полу, окна, выходящего на озеро Пергуза. Туристов нет. Свежий воздух, теплые солнечные лучи, легкая рябь на изумрудной глади озера, девственная природа – они были в раю.
Джанни прикурил сигарету и протянул другу, но тот замахал руками, будто увидел самого дьявола.
– Счастливец, бросил курить, – позавидовал Джанни, глубоко затягиваясь.
– Зато не удалось бросить вот это, – и Марк показал на свой бурбон.
– Ну уж тогда ты бы стал идеальным человеком, а значит, невыносимым занудой, – утешил его Джанни. – Что поведаешь? Исчез, ничего не рассказываешь. Если бы я не нашел тебя сам, ты бы не подал даже признаков жизни.
– Просто нечего рассказать… – оправдывался Марк, незаметно ощупывая карман голубой куртки, на месте ли диктофон. Хотелось побыть одному, прослушать рассказ Нэнси, вникнуть в ее незавершенное повествование. Марк был растерян и никак не мог отвлечься от своих мыслей.
– Признайся честно, тебе не хочется со мной разговаривать. Так будет проще, – поддразнивал его Риччи.
У Марка вырвался жест нетерпения. Он был раздражен по нескольким причинам. Во-первых, прошла неделя, а ему нечего было передать в газету. Во-вторых, угнетала собственная неспособность относиться к событиям с отрешенностью и беспристрастием хроникера – эту монахиню он воспринимал как очаровательную загадочную женщину. Она пробуждала в нем греховные желания, держала его в постоянном напряжении. Он словно уже не принадлежал себе.
– Ты угадал, Джанни. Я не в форме сегодня.
– Поедем в Кастелламаре-дель-Гольфо, развеешься.
– Ты обиделся? – заволновался американец.
– Искренность обижает только дураков, – изрек Риччи.
– Благодарю. Ты – настоящий друг, но почему в Кастелламаре-дель-Гольфо?
– Потому что там живет первый муж твоей очаровательной монахини, – пояснил Джанни.
Марк пожал плечами. Он знал от Нэнси, что Хосе Висенте Доминичи обосновался на Сицилии, что он был когда-то наместником Фрэнка Лателлы-старшего и что он нем как рыба. Узнай Доминичи, что из Нью-Йорка приехал журналист интервьюировать Нэнси, скорее всего он приложит все усилия, чтобы помешать их встрече. Марк поделился с другом своими сомнениями.
– Я не ожидал от тебя такой наивности, Марк. Ты в самом деле думаешь, что Хосе не знает о твоем приезде? Держу пари, что он знает даже частоту твоего пульса. Почему, полагаешь, тебя продержали четыре дня в приемной? Консультировались с ним. И ты будешь знать только то, что эти двое решили тебе сообщить.
– Значит, они видятся. – Марк отхлебнул из стакана.
– Иногда. Он приезжает в монастырь или она в Кастелламаре.
– Она слишком свободно ведет себя для монахини-затворницы, – заметил Марк.
Нэнси не затворница. При том, сколько денег и вещей она дарит монастырю, ей и не то еще позволят. Куда бы она ни поехала, ее сопровождают. А для поездок в Кастелламаре у нее всегда есть прекрасный повод – снять со счета в местном отделении банка проценты.
Джанни Риччи продолжил свой рассказ – неисчерпаемый источник сведений и метких комментариев.
В Кастелламаре они пообедали и направились в сторону виллы Хосе. Они увидели старика Доминичи в сопровождении двух неаполитанских мастифов – он возвращался после объезда полей.
– Если бы я был кинорежиссером, то непременно снял бы его в фильме! – с энтузиазмом воскликнул Марк.
– Он – полуиспанец, полусицилиец, возможно, с примесью арабских кровей. Потрясающий типаж, – восхитился Риччи.
– Как ты считаешь, подойти мне к нему? – спросил Марк.
– Когда он сочтет это необходимым, то выберет день и час и сам проявит инициативу. Он прекрасно знает, кто ты, где находишься и чем занят.
Марк проследил, как великан исчез за дверями виллы, и ему показалось, что на лице этого африканского идола промелькнула улыбка.
Марк вернулся к себе в номер уже вечером.
Номер был чистый, но безликий, как во всех средней руки гостиницах. Скрашивал его большой стол, освещенный мягким светом лампы. Марк включил диктофон на прослушивание и разложил на столе материалы для статьи, привезенные из Нью-Йорка, – кучу газетных вырезок и фотографий. Только сейчас он обратил внимание на то, что среди этих материалов нет ни одной фотографии Хосе Висенте, Шона Мак-Лири, ирландца, любовника Нэнси. Даже в номере, где сообщалось о его смерти, не было его фотографии.
Марку хотелось бы знать, как выглядит мужчина, которого Нэнси так сильно любила. Зато в избытке было фотографий Нэнси с Тейлором Карром, значительно более молодым, чем Хосе Висенте Доминичи. У Карра аристократические черты лица, но при этом в нем было что-то общее с Хосе: сильный и решительный взгляд, жесткие черты лица.
Марк тщательно рассмотрел две фотографии Нэнси в «Космополитэн». На одной она была в вечернем туалете, на другой – в купальном костюме. Вот она, та женщина, которую он знал и желал. Он смотрел на вырезки, слушал ее спокойный музыкальный голос, и ему казалось, что он обладает ею.
Чтобы избавиться от наваждения, Марк резко поднялся. Разъяренный, он выключил диктофон и положил его в ящик. Собрал вырезки и фотографии и сложил в папку и растянулся на кровати. Он был зол на самого себя. Из этого дела не выйдет ничего путного – здесь другие диктуют правила игры. Он чувствовал, что увяз в этой истории по уши, чему нет оправдания. Он – жертва безрассудного влечения к этой женщине, он попал под ее чары. Если он настоящий профессионал, то самое время собирать чемодан и рвать отсюда в Нью-Йорк. Пусть кто-нибудь другой займется этим делом, и посмотрим, что у него получится… Его мысли нарушил телефонный звонок.
– Вас вызывают, – бесцветно сообщила телефонистка.
Марк сразу узнал мягкий, чуть приглушенный голос Нэнси.
– Приходите в монастырь, синьор Фосетт. Вечерние часы располагают к воспоминаниям.
ПРОШЛОЕ
Глава 1
Невысокого роста старая женщина с гордой осанкой, в черном по щиколотку платье оглядывалась вокруг колючими глазами, тщетно пытаясь увидеть хоть какой-нибудь знакомый предмет, который порадовал бы взгляд. Нет, все здесь чужое – и эта роскошная обстановка, и эти лоснящиеся лица, и возбужденные взгляды, и праздничное шумное оживление. Они все кажутся такими счастливыми, но счастье это какое-то натужное, словно они хотят немедленно отыграться за риск и напряжение их опасных будней. Есть что-то искусственное в этих взрывах слишком громкого смеха. Пушистые седые волосы старой женщины собраны на макушке в узел, в глазах ее затаилась тоска, на губах застыла отрешенная улыбка то ли осуждения, то ли примирения. С ее губ, казалось, готовы были сорваться слова укора… а может быть, похвалы? Анна Пертиначе уверена, что этот новый сумбурный мир, пестрый и непредсказуемый, – не для таких, как она. И Анна, и Сальваторе, ее внуки, в честь которых устроен праздник, прижились в этой загадочной стране, которую у нее нет ни сил, ни желания понять. Она пустила свою лодку по воле волн в этом бурном море, грозящем каждую минуту опрокинуть ее.
– Анита, какой замечательный подарок тебе сделал крестный, – сказала Анна внучке. – Дайка я взгляну, – и протянула крепкую, узловатую, словно ветвь оливы, руку к золотому диску на цепочке, поблескивавшему у воротника белого кружевного платья первого причастия. Худыми пальцами она погладила изображение Девы Марии с младенцем.
– Мама, не зовите ее, пожалуйста, Анитой, – строго оборвала ее Аддолората, невестка. – Девочку зовут Нэнси. Мы живем в Нью-Йорке уже десять лет, а вы не выучили ни одного английского слова.
Анна посмотрела тяжелым взглядом на красивую темпераментную невестку. Имя невестки – Аддолората, старинное и печальное, не вяжется с ее кипучей молодостью. Невестка на все готова, чтобы только сжечь дотла все мосты к прошлому, зачеркнуть нищету и лишения. А вокруг кипит праздник, но и в этом веселье слышны грусть и боль тех, кто, решив облагородить свою родословную новым гражданством, уезжает подальше от своей родины. По существу, прошлое – единственное, что имеет значение и в этой их жизни, о нем можно создавать мифы, помогающие им выживать и здесь.
– Постараюсь запомнить, – бесстрастно ответила свекровь. Она всегда признавала в невестке железную волю и опасную красоту, но осуждала недостаток смирения. Непростительно выставлять красоту напоказ. Ради этой женщины сын заложил свою душу, переехал в Новый Свет, а она, старуха, никогда здесь не приживется. В Кастелламаре-дель-Гольфо, где она родилась и прожила до пятидесяти пяти лет, море плескалось за узкой тропинкой среди олив, нежное и голубое, успокаивающее и дурманящее. У моря не было необузданной агрессивности океана, которую все они прочувствовали в тревожные дни переезда, которая сейчас затаилась за чертой этого каменного негостеприимного города и была готова обрушиться порывами ледяного ветра, обратить начинающуюся весну в суровую зиму.
Анна Пертиначе в последний раз видела океан десять лет назад, когда они высадились на Эллис-Айленде.
В Бруклине, где они живут, кругом камень и цемент, дома нашпигованы железными лестницами, на крышах огромные резервуары, на улице – суматошное движение, люди суетятся и произносят непонятные слова. Даже ее односельчане изменились – они вечно мчатся и разговаривают на этом тарабарском языке, так непохожем на их мягкий певучий язык, в котором даже в одном звуке можно выразить множество чувств.
Нэнси, старшая внучка, которую она продолжала называть Анитой, родилась на Сицилии, и ей дали бабушкино имя, хорошее имя, настоящее, христианское. А это новое имя, Нэнси, смахивает на имя какой-нибудь киношной девки, в нем есть что-то греховное.
Внук, Сальваторе, родился двумя годами позже уже здесь, в Америке, его имя тоже исковеркали – теперь зовут Сэл.
– Посмотри, бабушка, какой у меня отличный подарок! – похвастался Сэл, осторожно, чтобы не запачкать нарядный белый костюм, втискиваясь между Анной и матерью.
Мальчик впервые надел длинные брюки, пиджак и галстук. Он поднял левую руку, чтобы все могли увидеть на запястье новенькие золотые часы на кожаном ремешке.
– Баловство для богачей, – пренебрежительно отозвалась бабушка.
Тосты, оживленные разговоры, пересуды словно сгущались в воздухе. Порывы ветра, казалось, меняли цветовую гамму там, за окном.
– Вечно вы недовольны, мама, – раздраженно сказала невестка.
– На что золотые часы мальчишке? – стояла на своем Анна.
Тони Кроче праздновал первое причастие своих крестников на широкую ногу, и никого это не удивляло. Он богат, холост, да мало ли что еще… Однако Анна Пертиначе двоюродного брата невестки не жаловала.
Тони пригласил семью Пертиначе, друзей и знакомых в свой ресторан «Пиццерия Кастелламаре» на 42-й улице Манхэттена и запер дверь для посетителей, чтобы никто не мог помешать семейному празднику. Повар приготовил спагетти с сардинками, кабачки с котлетами, рисовые шарики, жаренные на ароматном оливковом масле из Сицилии. Кондитер испек аппетитные вафельные трубочки с творогом и многослойный миндальный торт, который был выставлен на всеобщее обозрение на отдельном столике, чтобы каждый мог полюбоваться его изысканным украшением – двумя сахарными фигурками, изображающими Нэнси и Сэла в белоснежной одежде первого причастия.
– Торт как на свадьбу! – восхитилась одна гостья с раскрасневшимся от обильной еды и выпивки лицом.
Женщины специально для этого случая купили в «Мэкис» и в «Лорд и Тейлор» новые платья, и на каждой сверкали новые драгоценности или длинные нити кораллов, привезенные с родного острова. Все, кроме Анны Пертиначе, были в приличествующих случаю шляпках, выбранных абсолютно бездарно – претензия на оригинальность граничила с полным отсутствием вкуса. Мужчины были в пиджаках и галстуках. Обед был дан в традициях итальянской кухни. Родина, которую они покинули, не отпускала их и сегодня.
Старики подогревали вином увлажнявшую их глаза ностальгию. Гитара, аккордеон и крепкое сицилийское вино обостряли восприятие старинных песен.
Нэнси съела немного кабачков. Эта вкусная, но острая еда быстро ей надоела. Отставив почти полную тарелку вопреки наставлениям матери доедать все без остатка, она пробралась на другой конец стола поговорить с отцом.
Старая Анна наблюдала за сыном и внучкой. Между ними всегда царило полное взаимопонимание. Сорокатрехлетний Калоджеро Пертиначе был, несомненно, красивым мужчиной с ясными добрыми глазами, смотревшими почти по-детски доверчиво, с улыбчивым мягким лицом, черными густыми, аккуратно зачесанными назад волосами; высоким и стройным. Он был неизменно приветлив, нетороплив в движениях и обходителен.
Нэнси была очень похожа на отца. В ней уже угадывалась привлекательная женщина. Огромные серые глаза жизнерадостно блестели, греческий нос придавал лицу значительность, сонные губы ярко выделялись на лице безукоризненного овала. Черные густые, как у отца, волосы блестели, словно шелк. В этой еще по-детски угловатой девочке поражало серьезное взрослое выражение лица.
– Тебе нравится праздник? – улыбнулся Калоджеро, поднося к губам руку дочери и целуя ее.
– Очень, папа, – ответила она, разглаживая складку белого платья, в котором она выглядела маленькой невестой. Ей очень нравилось платье. Больше всего, больше всех подарков – и циркуля в черном бархатном футляре, и кожаного требника с золотыми кистями, и электроутюга, и книжки под названием «Сердце» Эдмонда Де Амичиса на итальянском языке, которая когда-то растрогала ее отца и которую она никогда не прочтет, потому что, кроме английского языка, знает только сицилийское наречие.
– Иди доешь все на своей тарелке, – улыбнулся отец.
– Папа, спой для меня. – Нэнси умоляюще посмотрела на отца.
Калоджеро не мог устоять. Нэнси любила мягкий грустный голос отца, когда он пел песни своей родины, о которой она знала только по рассказам родителей.
– Тебе ни в чем не могу отказать, – согласился Калоджеро. По натуре он был застенчивым человеком и только дома чувствовал себя уверенно и спокойно. Когда вечером за ужином он видел за столом жену и детей, то бывал безгранично счастливым. Теперешняя его работа – лучшее, на что он мог рассчитывать. Он мало в чем был уверен, но одно знал твердо: Нэнси станет великой женщиной. «В один прекрасный день весь мир будет у твоих ног», – часто повторял он дочери.
Нэнси вернулась на свое место и локтем толкнула брата.
– Сейчас будет петь папа! – объявила она.
Она была уверена, что всем пение отца доставит удовольствие и ему будут с восторгом аплодировать. Ей хотелось, чтобы вспомнили об отце, потому что с начала праздника все внимание было обращено на нее с братом и особенно на «дядю» Тони, их крестного.
Нэнси любила Тони Кроче. Он щедро одаривал подарками ее и Сэла, выражая таким образом без лишних слов свою привязанность. Он жил на широкую ногу. Ему нравилось демонстрировать свою щедрость. Шикарные подарки говорили о богатстве, которым он гордился и которое придавало ему особенное обаяние в глазах многих, в том числе матери Нэнси. Она вспыхивала при его появлении и становилась еще красивее.
Калоджеро, аккомпанируя себе на гитаре, запел песню о трагической любви рыбы-меч. Гомон за столом смолк, воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на него. Гости прекратили еду, а дети – игры, один старик замер с вилкой на весу, глаза его растроганно блестели, другие дали волю слезам. Завтра все забудется, одолеют повседневные труды и заботы, но сейчас праздник, крепкое сицилийское вино разбередило сердца, разбудило тоску по родине, и вот уже нет ничего кругом, кроме волнующих аккордов гитары и прекрасного голоса Калоджеро Пертиначе.
42-я улица за окном пиццерии, мчащиеся автомобили отошли на задний план. Перед глазами мощенный булыжником переулок с домами, обожженными солнцем, фигуры женщин в строгих черных платьях, шествующих медленной и величественной походкой.
Песня затихла – буря аплодисментов взорвала хрупкую тишину, заполненную воспоминаниями.
– Пришло время попрощаться, друзья, – объявил Калоджеро, – меня ждет работа. – Он встал и осторожно положил гитару.
– Даже сегодня, в день первого причастия твоих детей? – упрекнула его мать.
– Работа есть работа, – возразил он мягко, но категорически. Нэнси подошла к отцу и с благодарностью обняла.
– Еще не разрезали торт, – пыталась она удержать отца.
– Работой нельзя пренебрегать, великая женщина, – ответил он дочери. – Начало смены, я не могу опаздывать. Понимаешь?
Нэнси понимала и даже знала, что отец очень держится за свою работу. Она вздохнула и перестала настаивать. Работой отца она очень гордилась и знала: многие ему завидуют. Она видела его на посту у входа в один из самых известных отелей города – «Плаза». Высокий и элегантный в своей ливрее, он казался ей не швейцаром, а генералом. Калоджеро находил, что в ливрее есть нечто карнавальное, но обязанности свои выполнял безукоризненно и с достоинством, этому способствовали внешность Калоджеро и впитавшаяся в кровь почтительность. На Сицилии «благослови бог вашу милость» произносят на каждом шагу, а «целую руки вашей милости» – разменная монета, за которую получают благосклонный взгляд или наглую гримасу. Это и было полезной подготовкой к его теперешней работе, неотъемлемой частью которой была вежливая почтительность и даже умение угождать.
