Текст книги "Крестная мать (Невеста насилия)"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

– Почему ты пришел именно ко мне с этой историей? – поинтересовалась Нэнси.

– Потому что ты – решительная. Знаешь, о чем нужно говорить, а о чем лучше помолчать.

С тех пор как Нэнси заступилась за его отца, Альфредо считал ее чем-то вроде уважаемой и всесильной матери, к которой обращаются за помощью и за советом.

Они разговаривали на террасе в доме Нэнси, под тентом. Девушка сидела в большом бамбуковом кресле и казалась Альфредо королевой. Он примостился на краю табуретки, мрачный, сосредоточенный, и рассказывал об открытии, которое сделал прошлой ночью на складе оливок дона Антонио Персико. Альфредо около года работал там и, случайно оказавшись свидетелем настораживающего эпизода, решил поделиться с Нэнси своим открытием. Целыми днями Альфредо наполнял бидоны предназначенными на экспорт оливками. Вернувшись домой после рабочего дня, он обнаружил, что забыл на складе ключи от дома. Склад оказался открыт, а внутри двигались бесшумно какие-то фигуры… Альфредо благоразумно обошел строение, влез на ящик, заглянул в окно и увидел внутри Вито Витанцу, крестника дона Антонио, заведующего складом, а с ним несколько незнакомых мужчин, которые возились с бидонами. Альфредо пригляделся и увидел, что они вкладывали в цинковые пробки, которыми закрываются бидоны, пакеты, обернутые в клеенку. Пробки, куда закладывали пакеты, были с двойным дном. Альфредо с бьющимся от страха сердцем узнал в одном из мужчин Микеле Санса, доверенного человека дона Мими Скалиа.

Нэнси внимательно выслушала рассказ Альфредо и теперь напряженно думала.

– Об этом надо забыть, – наконец решительно произнесла она. – Это лучшее, что я могу тебе посоветовать.

Альфредо согласно кивнул. Он будет молчать.

– Урок английского? – спросил несколько часов спустя дон Мими Скалиа, встретив Нэнси у входа в свой дом.

– В том числе и это, – улыбнулась она как ни в чем не бывало, хотя после откровения Альфредо смотрела на дона Мими совсем другими глазами.

– Не теряйте зря времени! Потерянное время – брошенное на ветер богатство! – поучительно заметил он.

– Приму к сведению. – Нэнси продолжала обдумывать рассказ Альфредо и искала в вульгарном мясистом лице дона Мими хоть какие-то намеки на его тайные дела.

Мужчина провел кончиком языка по чувственным губам – выражение лица у него было отталкивающее и двусмысленное. Грация избавила Нэнси от неприятного общения, позвав ее к себе в комнату. И в комнате подруги обстановка была довольно мрачной, как во всем доме, но по крайней мере не пахло мерзкими сигаретами.

– Ты так ничего и не рассказала мне об американце, который навещал вас, – упрекнула она. Однако любопытство было сильнее досады, и Грация принялась расспрашивать подругу. Ведь новость уже облетела весь городок.

– Просто приехал знакомый из Нью-Йорка, нанес визит вежливости нашей семье, – коротко ответила Нэнси, вовсе не собираясь посвящать Грацию в свои чувства и делиться переживаниями.

– Он же потрясающий мужчина! Как ты можешь говорить о нем так спокойно?

– Да ведь это ты говоришь о нем, а не я. Грация села на кровать, потом поднялась, сдвинула книгу на маленьком письменном столе, где делала уроки, взглянула в зеркало и осталась собой довольна. Она обняла подругу за плечи и заглянула ей в глаза, желая подластиться.

– Обещай, что познакомишь меня с ним, – попросила она. – Господи, как бы я хотела быть на твоем месте! – Она покраснела. – Когда такой мужчина смотрит на тебя, то, наверное, поджилки дрожат.

– Грация, ты начиталась романов о любви. – Нэнси освободилась из ее объятий и подошла к окну, выходившему в цветущий сад. Она лгала, оберегая свою тайну, но чувствовала себя при этом гнусной лицемеркой.

– Об американце говорят все! – Грация провела рукой по черным кудрявым волосам.

– Это признак того, что в нашем захолустном городишке не происходит ничего интересного.

– Можешь себе представить, даже отец говорил о нем сегодня.

Нэнси навострила уши.

– С тобой? – прикинулась она безразличной.

– Нет, с Микеле Санса.

– Он тоже считает, что американец – потрясающий мужчина? – с иронией спросила Нэнси, пытаясь спровоцировать подругу на откровенность.

– Как раз наоборот, – хихикнула та, – кажется, они говорили, что он противный, словом, что-то в этом роде.

– Оба?

– Отец особенно. По-моему, американец ему не нравится.

– И тебя это огорчает? – пошутила Нэнси.

– Напротив. Это как раз одна из причин, по которым он мне еще больше нравится. Ты меня понимаешь? – с легкомысленно вызывающим видом спросила подругу Грация.

– Я понимаю, что твой отец говорил вовсе не о внешности американца, – продолжала Нэнси, пытаясь иронией подстегнуть излияния подруги.

– Нет, они говорили о своих мужских делах. Об отправке товаров в Нью-Йорк.

– Ну уж это мне неинтересно, – солгала Нэнси. Она понимала, что это сообщение Грации имеет прямое отношение к рассказу Альфредо. А теперь получалось, что оно могло хоть как-то объяснить и появление американского гостя.

Ночью, когда все спали, Нэнси позвонила Хосе Висенте. В Нью-Йорке в это время был полдень.

– Спасибо за пластинки и за привет. Ваш друг был у нас.

– Тебе они понравились?

– Очень.

– Извини, что не предупредил тебя о приезде Шона.

– Не важно. Но поскольку он здесь, мне нужно сообщить ему кое-что важное. Думаю, это имеет отношение к его приезду.

Последовала напряженная пауза. Хосе пытался сообразить, о чем может идти речь.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я дам ему знать. Обнимаю тебя и всех твоих.

– Когда увидимся? – торопливо спросила она, словно боялась, что разговор неожиданно прервется. Она устала ждать.

– Скоро, – заверил Хосе. – Скоро я приеду за вами.

– Имей в виду, я тебе верю, – проговорила она со слезами на глазах и положила трубку.

Шон на следующий день зашел к Пертиначе, но не застал Нэнси дома. На заре они с Сэлом уехали в Селинунте.

Глава 5

Шон пораженно смотрел на нее, охваченный восхищением. В лучах солнца, игравших на отполированных веками камнях, она казалась нереальной мифической фигурой. Девушка сидела у основания дорической колонны, волосы ее были перехвачены на затылке желтой лентой. На Нэнси были светлые брюки и блузка нежных тонов, напоминающих цвет молодой травы после освежающего дождя. На ее коленях лежал альбом, она пыталась изобразить развалины греческого храма. Шон замер и долго смотрел на девушку и на этот аванпост греческого вторжения на финикийские земли. Легкие порывы ветра обволакивали живописные развалины прозрачным ароматным воздухом. Шон затаил дыхание. Он боялся, что видение исчезнет. Америка казалась сейчас далекой, почти нереальной страной. Стюардесса была права. Это волшебная земля, вне пространства и времени, – ни с чем не сравнимая по красоте Сицилия.

Нэнси подняла глаза от альбома, повернулась в сторону гор и в эту минуту увидела Шона. Она приветливо помахала ему рукой, словно была в своем доме и приглашала гостя заходить.

– Я тебя ждала.

– Самоуверенная ты особа. – Он почувствовал на себе, словно ласку, нежный и таинственный взгляд Нэнси. В нем снова проснулось сильное желание, и Шон возненавидел себя за эту слабость.

– Не настолько, насколько мне хотелось бы. – Она поднялась, положила альбом на камень и подошла к Шону.

– Хосе предупредил меня, чтобы я немедленно нашел тебя. Как видишь, я здесь.

– Да. Мне нужно с тобой поговорить.

– Послушаем. – Шон, инстинктивно сохраняя дистанцию между собой и Нэнси, прислонился к ограде.

Нэнси смотрела на него с притворным безразличием, Шон наблюдал за ней во всеоружии дерзкой улыбки. Оба пытались замаскировать свои чувства.

– Ты, кажется, недоволен?

Шон прикурил сигарету и глубоко затянулся.

– Не люблю игры в загадочность, – выразил он неудовольствие, вдыхая дым. – Вчера на площади я был в двух шагах от тебя. Во всяком случае, ты знала, где меня найти. К чему было городить весь этот огород?

– Я вовсе не играю в загадочность.

– Что же ты тогда делаешь?

– Действую, как принято на Сицилии.

– Это нечто особенное?

– Тебе этого не понять. Никому это не доступно, кроме тех, кто родился здесь, у кого этот остров в крови, – она словно только сейчас осознала собственные корни. – Тебе не понять, что я ни за что не стала бы искать встречи с тобой, хотя должна сообщить очень важную вещь. – Нэнси стояла гордая и суровая. Он тоже встал и недоуменно продолжал смотреть на нее, чувствуя себя неловко перед такой гордыней.

– Я люблю Нью-Йорк и надеюсь вернуться туда. Надеюсь, потому что без этой надежды я сойду с ума. Но факт остается фактом, ты ведешь себя с безразличием варвара по отношению к нашим традициям, – упрекнула она, давая выход своей ярости, – присутствие Шона тревожило и подавляло ее. – Твои американские ботинки ступают по развалинам, которые две тысячи лет назад были форумом Селинунте, здесь просвещенные люди обсуждали проблемы философии и математики.

– Я думал, ты любишь только Нью-Йорк, – сказал он обезоруживающе просто.

– Я люблю Нью-Йорк, но я сицилийка.

– Ты прекрасна, – прошептал он на одном дыхании, – и я хочу тебя. – Шон приблизился к ней и тут же раскаялся в сказанном.

– Если бы я тебя хотела, ни за что бы тебе в этом не призналась, – ответила она, хотя на самом деле мечтала, чтобы он обнял ее и поцеловал. В этот момент все ее принципы улетучились, она забыла даже, что Сэл с минуты на минуту мог появиться здесь и застать их. Шон отошел подальше, поднял и швырнул в сторону камень, словно точно так же хотел отбросить подальше непреодолимое желание.

– Так ты собираешься сказать, зачем позвала меня? – спросил он ослабевшим голосом.

Нэнси удовлетворенно улыбнулась. Шон в нее влюблен, ей этого вполне достаточно. Все происходит, как она задумала.

– Кто-то пользуется бидонами с оливками, которые отправляют в Америку со складов дона Антонио Персико.

Он с сомнением смотрел на нее.

– И я должен тебе поверить?

– Твое дело.

– Как ты об этом узнала?

Нэнси рассказала ему о том, что видел Альфредо Пеннизи.

– Вито Витанца, крестник дона Антонио Персико, – руководитель операции, участвуют еще два человека. Один из них на службе у Мими Скалиа. Это Микеле Санса.

– Ты знаешь, что прячут в крышках бидонов?

– Откровенно говоря, нет, хотя совсем не трудно догадаться.

– Ты такая умница. Семья тебе признательна.

– Ты и сам бы до этого докопался. Просто потерял бы больше времени.

– Заслуга твоя. Я не понимаю только, почему Мими Скалиа объявил войну дону Персико, который считает его своим другом.

Нэнси подумала, что она-то знает причину. Она помнила, как несколько лет назад позвонила Хосе, чтобы заступиться за отца Альфредо, и дон Мими получил из Нью-Йорка приказ, который тут же исполнил, но, видно, обида застряла в нем, как заноза. При первом же случае он по-своему отыгрался, объединившись, вероятно, с соперничающей семьей. Она сказала об этом Шону.

– Возможно, – решил он, – но когда поводов нет, их находят. Стимул всегда один и тот же – деньги или власть. Все остальное – столь дорогие тебе тысячелетние наслоения культуры, – отплатил он ей за проповедь.

На следующий день Микеле Санса был найден мертвым у дверей особняка дона Мими Скалиа, а Вито Витанца убит в собственной постели. Он перешел из сна прямо в небытие. Убийца оказался милосерден. Сам дон Мими бесследно исчез.

Глава 6

– Вито я крестил, еще ребенком взял к себе в дом. Он сиротой остался, ни отца, ни матери. Растил его как собственного сына.

Слезы блестели на глазах дона Антонио Персико, на лице застыло выражение глубокой скорби. Дом старика одновременно посетили предательство и смерть. Дон Антонио замолчал, помешивая кофе в чашечке тончайшего фарфора серебряной ложечкой, совершенно незаметной в его огромной руке. Слезы катились по щекам синьора Персико. Он с облегчением, словно лекарство, выпил кофе и откинулся на жесткую спинку старинного диванчика, обитого красным бархатом.

Шон сидел напротив дона Антонио в таком же бархатном кресле, с серьезным видом слушал старика и думал о Нэнси.

– Вито был мне как сын, – повторил Антонио. – Я ему пока доверил торговлю маслинами, чтобы он пригляделся к делу. Но потом я собирался объявить парня своим наследником. Я доверял Вито безгранично! Видел бы ты, с каким мужественным спокойствием сознался он в предательстве!

И старик добавил, сопровождая свои слова несколько театральными жестами:

– Собственными ушами слышал я его признание! Собственными глазами видел я, как он каялся! Но скажи, ирландец, что я мог сделать?

– Одну-единственную вещь, – ответил Шон, – и вы ее сделали.

– А ведь он был мне сыном, – вновь произнес дон Антонио, вытирая слезы огромным белым носовым платком.

Потом старик трубно высморкался и вроде бы успокоился.

Шон кивал головой, стараясь придать своему лицу выражение внимательного сочувствия. Он никак не мог привыкнуть к сицилийцам: они легко переходили от слез к смеху, и в радости и в горе подчиняясь собственным неукротимым эмоциям.

В эти полуденные часы горячее сентябрьское солнце безжалостно опаляло дома и пересохшие поля. Ослепительные лучи пробивались сквозь жалюзи в гостиной, от них не спасали белые кружевные шторы, и на ковре причудливо переплетались свет и тени. Дон Антонио дал волю чувствам, а Шон с необыкновенной любовью и нежностью думал о Нэнси.

Старик поставил чашечку на стеклянный столик, покрытый кружевной салфеткой, и торжественно произнес:

– Мими Скалиа мне за это заплатит!

– Лучше поскорей уладить дело! – посоветовал ирландец.

– Немедленно! – отозвался дон Антонио, в негодовании сжав кулаки.

– Но сначала надо его найти, – спокойно заметил Шон, наполняя стакан водой со льдом из графина.

Сицилиец налил себе еще чашечку кофе из неаполитанской кофеварки и произнес:

– Считай, он уже у нас в руках.

Шон удивился, как быстро сменилась равнодушным спокойствием глубокая скорбь дона Антонио. Ни в голосе его, ни во взгляде не осталось и тени волнения.

– А я думал, Мими сбежал, – сказал ирландец.

– На какое-то время он скрылся. Но сегодня утром, когда ты ушел, я послал человека для переговоров со Скалиа.

– Для каких переговоров?

– Он готов встретиться на нейтральной территории, предлагает большую компенсацию за нанесенный ущерб. Говорит, что раскаялся и готов искупить свою вину.

– А что просит взамен?

– Жизнь… – Антонио Персико взглянул на Шона, и холодная улыбка появилась на губах сицилийца.

– Ты ему веришь? – спросил ирландец, раздумывая, как бы поступил в такой ситуации Фрэнк Лателла.

– Лжет, мерзавец, – без колебаний ответил Персико.

– И что будем делать?

– Встретимся с ним!

– Для переговоров?

– Вытянем из Скалиа все, что возможно, а потом навсегда закроем ему рот. Живой он опасен, ты с него глаз не спускай. Я-то его игру разгадал. Он Фрэнку враг, врагом и останется. И кто знает почему… – добавил старик.

Осторожно постучали в дверь.

– Кто там? – спросил дон Антонио.

В комнату заглянула служанка и доложила о приходе гостя:

– К вам господин сержант полиции. Сицилиец обменялся взглядом с Шоном и распорядился:

– Пусть войдет. – С неожиданной быстротой старик поднялся из кресла и бросился навстречу визитеру, протягивая руку.

– Я пришел выразить соболезнования, – начал сержант полиции.

Высокий крепкий мужчина с шапкой седых волос, крупным носом и приветливым взглядом голубых глаз, сержант Марио Коломбо напоминал сельского священника. Он родился в Ломбардии, но уже много лет жил и работал на Сицилии. Сержанту оставалось совсем немного до пенсии, он рассчитывал провести остаток дней спокойно, рядом с женой (детей им бог не дал), здесь, на берегу чудесного моря, среди этих таинственных и непонятных людей, которых он полюбил.

– Горе, такое горе! – скорбно вздохнул дон Антонио и предложил гостю сесть. – Завари сержанту кофе покрепче! – приказал хозяин служанке.

– Извините за мое вторжение в такой момент, дон Антонио! – сказал полицейский, усаживаясь рядом со стариком на диванчик.

– Вы знакомы – синьор Мак-Лири, мой американский покупатель, – представил Шона дон Антонио.

– В таком маленьком городке, как наш, ни один иностранец не останется незамеченным, – улыбнулся сержант, разводя руками.

– Так в чем же дело? – спросил Персико, делая вид, будто бы не понимает, зачем пришел полицейский.

– Момент, конечно, неподходящий, но ведь убили двоих. А бедный Вито был не чужим в вашей семье.

Дон Антонио понимающе кивнул головой. Он знал: сержант имел право вызвать его в свой кабинет и оценил деликатность полицейского, который прекрасно понимал, что его сегодняшний визит совершенно бессмыслен.

– Может, вы, дон Антонио, припомните какие-нибудь полезные для следствия детали? – спросил сержант, отлично зная: от старика ничего не дождешься.

– Ошибка, конечно, ошибка! – вздохнул хозяин. – Я – честный коммерсант, торговлей занимался и Вито. Руки у мальчика были чисты. Боже! Сердце мое разбито…

– Ничего не припомните? Какую-нибудь мелочь… Подозрительный факт…

– Ничего, ничего не знаю, – со слезами на глазах простонал дон Антонио.

Сержант допил кофе, распрощался и встал. И с помощью пыток полиция не добилась бы от старика большего.

– Не исключено, дон Антонио, что следователь захочет поговорить с вами, – заметил полицейский.

– Я всегда в распоряжении правосудия, господин сержант, всегда!

Пожимая руку синьору Персико, сержант добавил:

– Вспомните что-нибудь – обращайтесь ко мне, вы знаете, где меня найти.

– Обязательно, обязательно! – И крепкое рукопожатие полицейского и старика скрепило взаимную ложь.

Глава 7

Нэнси видела, как Шон вышел из дома дона Антонио. Он ее не заметил, и она осторожно пошла за ним.

Ирландец отправился к морю по тропе вдоль низкой, сложенной из камней ограды. В свете луны длинные тени казались серебристыми. Шон поднял несколько камешков и бросил их в воду, как делал когда-то мальчишкой на Лонг-Айленде. Чуть заметные, спокойные волны с шелестом лизали прибрежный песок.

Нэнси решила больше не прятаться, сняла босоножки и молча подошла к Шону.

– Зачем ты за мной ходишь? – спросил ирландец. Он давно заметил, что она идет сзади.

– А почему ты от меня не убегаешь? – к удивлению Шона, спросила девушка.

– Раньше ты другое говорила. Последний раз, помню, ты сказала, что скорей умрешь, чем сделаешь сама первый шаг.

– Только дураки никогда не меняют свою точку зрения, – ответила Нэнси и отвернулась.

Шон осторожно подошел поближе, крепко обнял ее и поцеловал со всей нежностью, на какую был способен: бесконечно нежно. Первый раз Нэнси поцеловал мужчина, и губы ее ответили страстно и нетерпеливо – она так долго ждала первого поцелуя. Шон понял: все женщины, что были у него в жизни, не стоили и мизинца этой странной, импульсивной девочки.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо. Никогда еще не переживал он такого глубокого, такого сильного чувства.

– И я люблю тебя! – произнесла Нэнси. Ей казалось, у нее сейчас сердце выскочит из груди.

Всю жизнь ждала она только Шона. Шон спрятал лицо в пышных волосах Нэнси, едва сдерживая слезы. Он желал ее так, как никогда не желал ни одну женщину.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал мужчина, а она легкими поцелуями осыпала его шею.

Нэнси почувствовала, как напряглось его тело, и желание Шона золотым лучом проникло ей в кровь. Она со всей силой пробуждающейся женственности приникла к нему. Именно так Нэнси и представляла свое первое любовное объятие: на берегу моря, в серебристом свете луны, под нежную колыбельную прибоя. Она забыла обо всем: о приличиях, правилах, принципах, собственных тревогах. Захлестнувшая тело и душу тьма толкала Нэнси в объятия Шона.

– Нет, девочка моя, – прошептал он и, схватив ее за руки, попытался разомкнуть их.

– Почему? – спросила она, все еще во власти чарующего головокружения.

– Нам нельзя, Нэнси, – твердо произнес он, но тут же поправился: – Мне нельзя…

Нэнси стало стыдно: она поняла, что ее отвергли.

– Почему? Почему? – твердила она, едва сдерживая слезы.

Разве мог Шон признаться, что, едва заключив ее в объятия, понял: он без памяти влюбился в дочь человека, которого много лет назад убил на пороге отеля «Плаза»? Но не только это останавливало Шона. Перед его глазами встал образ Хосе Висенте: по-отечески строгий, сицилиец, конечно, не позволит запятнать доброе имя девушки. Войдя в семью Лателла, Шон усвоил, что существуют неписаные законы и нерушимые правила, на которых строятся отношения в семье. Один из этих законов – неприкосновенность женщины, будь то жена, дочь или сестра.

– Я не могу, – произнес мужчина.

– Что ты не можешь? – спросила девушка.

– Не могу любить тебя, – ответил он, но снова обнял Нэнси.

Девушка ощутила его желание, в ней проснулась вновь страсть и исчезли все страхи. Шон поцеловал Нэнси, забыв о Хосе Висенте, о законах семьи и чести, о своем проклятом ремесле и о совершенном преступлении. Ничего ему сейчас не было нужно, только Нэнси. Много лет носил он в душе сказочный образ женщины, которую мог бы любить, беречь, лелеять. Теперь он нашел ее, держал в объятиях, трепещущую и покорную, здесь, на берегу моря, под луной.

Они опустились на колени на песок, тесно прижавшись друг к другу, и Шон, задыхаясь, прошептал:

– Я хочу тебя!

Неожиданно волшебство лунной ночи разрушил дикий вопль, от которого у влюбленных кровь замерла в жилах:

– Нэнси! – В нескольких шагах от них в темноте возникла чья-то фигура. Девушка узнала мать. Аддолората кинулась к дочери, подхватила ее, заставила подняться.

Нэнси не столько испугалась, сколько удивилась и пробормотала недоуменно:

– Мама? Что ты тут делаешь?

Аддолората была в отчаянии. Ее потрясло поведение дочери, она задыхалась от бега и негодования. На нее разом нахлынули горькие воспоминания, она трепетала при мысли, что Нэнси повторит ее ошибки. Аддолората со всей яростной силой ударила дочь по лицу. Девушка, не устояв на ногах, упала на песок.

Шон помог ей подняться.

– Это я виноват, – произнес он.

Нэнси охватила ярость, она не хотела слушать ни Шона, ни мать. Схватив Аддолорату за плечи, дочь закричала:

– По какому праву ты судишь меня? Ты вдруг вспомнила о моем существовании? Ты на много лет замкнулась в себе, забыла о детях, отдалась собственной скорби. А теперь вдруг явилась, чтобы оскорблять меня?

Голос Нэнси звучал холодно, безжалостно, спокойно. Такой Шон ее никогда не видел. Аддолората попыталась оправдаться:

– Я всю жизнь была несчастна, не хочу, чтобы и у дочери жизнь была сломана. Ты не знаешь, кто он такой, не знаешь, чем на жизнь зарабатывает.

– А ты знаешь? – с вызовом спросила Нэнси.

– Твоя мать права, – вмешался ирландец. – Я не тот мужчина, что тебе нужен. Ты порядочная, чудесная девушка. Ты заслуживаешь лучшего, а я…

– Ты принадлежишь к клану Лателлы, – оборвала его Нэнси. – Как Хосе, как дон Антонио Персико, как мои мать и бабушка, как и я сама. Скажи, мама, разве не так? На чьи деньги мы живем? Ты разве не знаешь: моего отца убили по ошибке, когда в Нью-Йорке сводили счеты мафиози?

– Знаю, – с дрожью в голосе ответил Шон.

– Так зачем ты читаешь проповедь? К чему эти нравоучения?

– До женщин, принадлежащих семье, дотрагиваться нельзя. Ты не можешь принадлежать мне, Нэнси. Не вмешайся твоя мать, мы совершили бы страшную ошибку…

И в этот момент Шон звериным инстинктом почувствовал приближающуюся опасность. Он буквально бросился на Нэнси, повалив ее на песок и прикрыв собственным телом, а пулеметная очередь скосила Аддолорату. Шон, спасая Нэнси, спас и себя от очередного покушения. А Аддолората лежала на песке, улыбаясь луне и смерти, которую уже давно ждала. И она, как и муж, оказалась убита вместо другого человека. Она, как и ее муж, погибла из-за Шона Мак-Лири, хотя и не от его руки. Именно ему предназначались те пули, что попали в Аддолорату.

…Хосе Висенте Доминичи отдал категорическое распоряжение Шону:

– Сестру и брата немедленно привези сюда.

Нэнси и Сэл пересекли Атлантику в салоне первого класса воздушного лайнера, идущего курсом на Нью-Йорк. Сэлу тогда только что исполнилось четырнадцать, Нэнси не было еще и семнадцати. Они летели одни. Бабушка, Анна Пертиначе, пожелала окончить свои дни в родной деревне. Америка ей никогда не нравилась, но она отдавала себе отчет в том, что для ее внуков, потерявших родителей, за океаном, возможно, уготовано лучшее будущее. Для Нэнси и Сэла Нью-Йорк станет родиной. Она благословила внуков и с горечью в сердце проводила их в далекий путь.

Аддолорату похоронили рядом с мужем. На деревенском кладбище супруги наконец-то нашли покой. В тот же день в деревне похоронили еще двоих: наемного убийцу, убравшего Аддолорату, и дона Мими Скалиа. Согласно полицейскому протоколу, с ним произошел несчастный случай: галстук закрутился на руль автомобиля и буквально задушил дона Мими. Роковое стечение обстоятельств, ужасное несчастье.

Аддолората же, как было указано в свидетельстве о смерти, скончалась от сердечного приступа. Медицинское свидетельство подписал доктор Инноченцо Профумо, семейный врач и большой друг дона Антонио Персико.

На рассвете Нэнси увидела в иллюминаторе побережье Соединенных Штатов, и глаза ее радостно заблестели.

– Мы дома! – сказал Сэл, сжав руку сестры.

– Наконец-то! – улыбнулась Нэнси.

Шон сидел позади них, погруженный в глубокие раздумья. Нэнси повернулась к нему и сказала:

– Не пытайся убежать от меня. Мои чувства к тебе не изменились.

Шон лишь улыбнулся и ответил:

– Ты все забудешь. Время излечивает любовную тоску.

– Ты имеешь в виду меня?

– Я и себя имею в виду, – произнес Шон и больше к Нэнси не обращался.