Текст книги "Вид на счастье (СИ)"

Автор книги: Этта Гут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 3

Можно было бы сказать, что после его ухода Тиша испытала истинное облегчение, но это оказалось бы только частью правды. Во-первых, на душу давил пока что не пережитый, не переваренный стыд за свое поведение, с подробностями которого еще только предстояло ознакомиться, допросив сослуживцев. А во-вторых, страшил этот самый разбор полетов в начальственном кабинете.

Не было сомнений, что он состоится и что Клюв про свое желание расставить точки над «ё» не забудет. Так что в течение всех праздников: дома за Новогодним столом под Кремлевские куранты, на катке под все того же Киркорова (чтоб ему тазиком да по зайке с яйками!), на детской елке в цирке, в кукольном театре и в совершенно шикарном Палеонтологическом музее, куда по настоянию Мыши пришлось взять еще и соседского Петьку, – Тиша думала только об одном. О Клюве, за каким-то хреном ночевавшем в квартире своей сотрудницы. Зачем? Почему не уехал, доставив до дома свою непутевую подчиненную? С чего пошел на поводу у Мыши и реально принялся бриться – в чужой ванной и чужой бритвой? Что и кому хотел этим показать?.. И главное, что теперь будет с самой Тишей?

Частичный ответ на этот вопрос она получила в первый же рабочий день. И не от Клюва, а от Сашки Петрыкиной.

– Ну и что? Как он в постели? – спросила она и даже как-то вроде оскалилась.

– Кто? – не поняла Тиша, на всякий случай отступая в сторону.

– Можешь гордиться. Первой заполучила! Но мы еще посмотрим! Посмотрим, кто кого, Григорьева! Такого мужика еще удержать надо суметь!

– Какого? Ты, Саш, бредишь на почве недотраха?

– Нету у меня никакого недотраха! – еще сильнее окрысилась Петрыкина и уже развернулась, чтобы уходить, когда Тиша, вдруг кое-что все-таки вкурившая, ухватила ее на рукав.

– Погоди! Ты что, про Клюва?

– Ты издеваешься, да? – пытаясь выдраться из захвата, огрызнулась Петрыкина. – Я же видела, как ты на корпоративе висла на нем!

– Да я на ногах не стояла, Саш! Потому и висла. Не помню вообще ничего. Утром дочь рассказала, что Клюв меня до дома довез и ей на попечение сдал. Стыдно – жесть как. А ты что решила?

– Я видела, как вы целовались. И как ты его за член лапала тоже, – мрачно прошипела Петрыкина.

А после все же освободилась, поправила вокруг декольте свитер и удалилась вдаль по коридору. Летящей походкой, блин! Тиша же только и смогла, что проводить ее остекленелым взглядом. Просто потому, что все это время переваривала услышанное: она – Тиша Григорьева – целовалась со своим начальником и даже прилюдно лезла ему в штаны, хоть того и не помнит совершенно!

Что это могло значить? В первую очередь, что плату за содеянное на корпоративе Клюв может потребовать натурой. Пугало ли это? Тиша отправилась в туалет и долго плескала в лицо холодной водой. А после выпрямилась, глянула на себя в зеркало и честно ответила: нет! И потому, что вовсе не у Сашки Петрыкиной, а у самой Тиши был адский недотрах. И, главное, потому, что это был он – Илья Клюев. Зловредный донельзя, но при этом внешне совершенно шикарный, а еще прямолинейный, решительный, жесткий, умный, прекрасно образованный, брутальный, с профилем-топором… Интересно, правду говорят, что размер носа точно указывает на размер члена?..

Эти мысли так и крутились в глупой Тишиой башке. В итоге она настроилась на любой поворот сюжета и этого самого поворота в какой-то степени ждала. Но оказалась совершенно не готова к тому, что Клюв о своей оскандалившейся по всем фронтам сотруднице просто забудет. Нет, он здоровался вежливо при встрече в коридоре, спрашивал о Мыши, но, выслушав ответ, разговор сворачивал. Тиша, не выдержав такого, даже как-то подлезла с расспросами к Ирусе: мол, как там шеф, то да се. Ируся пребывала в благостном настроении, да и вообще к Тише относилась хорошо, а потому поведала по ее мнению основное. Что шеф-лапочка, подарил ей конвертик с деньгами на новые лабутены. И что без бороды он стал просто-таки офигенным красавчиком.

– А на меня? На меня он не сильно злится после того, что я выкинула?

– Да кто ж его знает, Тишь? Ну, не вызывает на ковер-то, нет ведь. А вот Петрыкину за ее этот пистолет дурацкий так отымел, что та на полусогнутых из кабинета вылезла.

– В смысле… отымел? – услышав в сказанном совершенно определенный подтекст, прошелестела Тиша.

– Ну как? Я не все, конечно, слышала, но, когда та дверь-то уже открыла, чтобы уходить, Клюв выдал в догонку: мол, надеюсь, вы меня поняли, а если нет – уволю с волчьим билетом. Ну и все. Петрыкина в приемную выбралась и ка-ак рванет в сторону сортира. И глаза у нее при этом такие… дикие совсем были. Ну я и решила, что это Илья Иванович ее за пистолет. А за что еще-то?

У Тиши мысли о причинах произошедшего были другими. Выходило, что, скорее всего, разобиженная идиотка Петрыкина отправилась к Клюеву со своими претензиями и знанием о поцелуе на парковке. Ну и предсказуемо огребла: кому ж захочется, чтобы по компании ходили непотребные слухи о служебном… перепихе? Но почему тогда Клюв не стал объясняться с Тишей – так, как поначалу и планировал?

Время шло. Ничего не менялось. Ну, пожалуй, кроме того, что сбритую из-за Машки бороду Клюев больше так и не отпустил. Поначалу явление шефа в новом имидже произвело фурор. Дамы из отдела планирования даже поссорились, строя версии, которые могли бы покрасочней объяснить произошедшие во внешности Клюва перемены. Но напуганная начальственным рыком Петрыкина, судя по всему, молчала, а потом все привыкли. Да и не происходило ничего скандального: никто не женился, никто не забеременел, даже не уволили никого. И премии выписывались с завидным постоянством… Одно слово – тишь!

Та самая Тишь, которая от всяких разных мыслей уже окочерыжела вконец – аж сны эротические с участием своего начальника видеть начала! И были они такими, что еще немного, еще вот совсем чуть-чуть, и Тиша сама уподобилась бы Петрыкиной – стала бы подкарауливать Клюева у лифтов и пастись с независимым видом у двери в его кабинет. Всё, вот буквально всё, несмотря на титанические усилия самой Тиши, шло именно к этому, но тут случилось нечто уж совершенно неожиданное – ближе к майским праздникам ее вызвал к себе в кабинет Михалыч Ваныч и предложил… уволиться.

– Вот здесь распишись.

– Что это?

– Заявление по собственному.

– Но…

– И еще вот здесь.

– А?..

– А это другое заявление. О приеме.

– Ку-куда?

– На площадь труда! – Михалыч Ваныч заржал конем, а после сделался серьезен и пояснил: – В одно местечко непростое, но хорошее толковый спец твоего профиля нужен. Работа стабильная. Зарплата достойная. Соцпакет – закачаешься. И для тебя, и для ребенка. Я договорился. Тебя проверяли и теперь точно берут.

Тиша в ответ наверняка уставилась на бодрого кадровика глазами какающей собачки (хромой да еще и облезлой, ага!), потому что тот снова загоготал жизнерадостно и громогласно и, только хорошенько отсмеявшись, доверительно поделился явно наболевшим, но совершенно непонятным, а к Тише и ее увольнению не имеющим никакого отношения:

– Принципы у него, понимаешь! Принципы! На работе ни-ни! А где ему еще с нормальной женщиной познакомиться, если он на этой самой работе днюет и ночует?

– Кто?

– Не тупи, ты ж не Петрыкина! Понятно, про Илью речь! У него ж в башке что? Ерунда всякая! Мол, никак невозможно допустить, чтобы у дамы его, так сказать, ночных грез мысли возникли, что Илья своим служебным положением пользуется и к половой, понимаешь, связи ее принуждает. А потому – смотри выше – на работе ни-ни! Вот и сидит клювом своим, понимаешь щелкает! Дятел, блин.

– Клюев?!

– Мухлюев! Дед Маразм и зайцы, мать его! Подписывай, говорю, а то хуже будет! Или… – Тут Михалыч Ваныч сощурил глазки, ставшие вдруг недобрыми и воистину медвежьими. – Или я ошибся, и ты в нем не заинтересована?

– Я? – поразилась Тиша.

– Ну не я же!

– А вы что, господину Клюеву, фея-крестная, чтобы ему лямур-тужур добровольно-принудительно устраивать?! – внезапно обозлившись от такого наглого влезания в чужую жизнь, заорала Тиша.

– Ему, может, и крестная, а кому другому и зубной могу побыть! – стискивая пудовые кулаки, рыкнул Михалыч Ваныч.

Тиша на него глянула и вдруг прыснула со смеху, неожиданно и совсем не к месту вспомнив Машку и ее новогодние рисуночки. Интересно, как бы выглядела в ее исполнении Зубная фея, если бы в качестве «основы» для ее портрета был бы взят сидевший напротив медведь? Тиша смеялась, не имея никакой возможности сдержаться. Смеялась, вытирая пальцами глаза и подчистую забыв про тушь на ресницах. Хлюпыла, подвывала и раскачивалась. А Михалыч Ваныч… Михалыч Ваныч вдруг тряхнул башкой и тоже загоготал, аж ногой притопывая, а отсмеявшись, наконец-то перестал наезжать и пустился в объяснения:

– Ты, это, извини. Все от службы никак не отойду. А там просто: приказал – сделали. Не сделали – по почкам или пулю в затылок. Гм… Короче, о чем я? Если Илья тебе интересен… – тут Михалыч Ваныч вдруг замолчал, поразмыслил и поправился: – Только серьезно, без всякой этой вашей… жоповерти бабской, не из-за бабок, а по-настоящему! Если так, то просто подпиши заявление на увольнение. Ты от этого по-любому только приобретешь. А у него будут руки развязаны в том смысле, чтобы начать клинья к тебе подбивать. Заставлять к нему в койку укладываться, понятно, никто тебя не будет. Даже я. Как пойдет, так и пойдет. А дальше… Ну что дальше? Не маленькие, чай, оба! Наладится у вас – я за друга, которому многим обязан, буду рад. Не наладится – опять-таки смотри выше: ты не в проигрыше. Ну? Будешь думать? Или сразу решишь?

И Тиша взяла да и решила! Вот просто не сходя с места! Больше всего боялась, что все сказанное Михалычем Ванычем – туфта. Что и после увольнения Клюв на горизонте так и не появится. И ошиблась. Потому что тот будто за углом ждал. А уж когда наступило лето, и довольная Машка отбыла по чуть ли не бесплатной путевке на море в детский лагерь («Я же говорил, что соцпакет – закачаешься!»), Тиша и охнуть не успела, как все закрутилось уже по-взрослому, по-настоящему.

Дом у Ильи был светлым и просторным. Да и стоял на большом лесном участке, вдали от соседских строений. Настолько, что на окнах даже занавесок не было. Это поначалу сильно смущало, но все же не до такой степени, как близость голого и возбужденного Клюева. Член у него, кстати, был вполне себе среднестатистическим, а вот опыт… Опыт, как показалось, имелся действительно из ряда вон выходящий. Потому что еще никогда в жизни Тише в постели не было так хорошо и как-то, что ли, свободно. Илья то зажимал, с силой подавляя сопротивление, то становился бесконечно нежен и даже в чем-то робок. Он требовал, а после только и делал, что спрашивал, как лучше, как хочется, как еще доставить удовольствие. И, кажется, возбуждался еще сильнее, наблюдая за тем, как Тиша в ответ смущается и блеет. Или на самом деле все с этой целью и делалось? Чтобы вогнать неопытную Тишь, стесняющуюся своего длинного, широкоплечего из-за спортивного прошлого и совсем невыразительного в смысле бюста тела, в состояние на грани побега, а после заласкать так, чтобы о таких глупостях и не вспоминалось. Губами, пальцами, членом… А главное словами. В это уж совсем верилось с трудом, но Клюв, обычно молчаливый в офисе, в постели оказался нежным болтунишкой.

Натрахавшись до полного оголодания, они отправились на кухню, где, честно поделив обязанности, приготовили немудреный ужин. А после ели и рассказывали о себе то, что к этому моменту еще не было открыто: о прошлой жизни, о людях, которые все это время шли рядом или, напротив, отваливались, убирались прочь. Илья, как выяснилось, был ранее женат на женщине, которую любил и уважал. Вот только умерла она совсем рано.

– А умирая, завещала быть счастливым. Просила только, чтобы не разменивался на глупых и пустых… И я честно старался.

– А мой бывший…

– Мне Мышь рассказала. Разные люди-то. Разные… И не куксись по этому поводу. Лучше иди ко мне. Это какая-то полная дичь, но я постоянно хочу к тебе прикасаться.

И он прикасался. Руками, губами, всем телом. И Тиша в ответ тоже изучала, сжимала, прикусывала и гладила. После очередного захода между ног с непривычки стало щипать, и Илья тут же затеял игру в доктора – заговорил специальным врачебным голосом, спрашивая, как же так получилось, что у пациентки болит столь интимное место. Тиша, понятно, тут же созналась в своем грехопадении: что трахалась с малознакомым, в общем-то, мужчиной несколько часов подряд и при этом хочет еще.

– Это какая-то болезнь, доктор?

– А вот мы сейчас посмотрим, – отвечал Илья и сползал вниз, раздвигая Тиши ноги. – Действительно, все очень сильно запущено! – с затаенным смехом, сообщил он позже, отвлекаясь от вылизывания «очага возбуждения». – И что же мы будем с этим делать? Мой что-то разгулявшийся маразм не позволяет вспомнить, как мы эту проблему решали ранее…

– Методом тыка, дедушка. Методом тыка…

Тело у Ильи было идеальным – стройным, сухощавым, жилистым. Никакой излишне фактурной мышцы, никаких новомодных татуировок, которые, как казалось Тиши, скорее пачкали, чем украшали кожу. Зато взгляд неизменно привлекали прекрасно вылепленные запястья и совершенные щиколотки. Но более всего нравилась спина Ильи – узкая в талии, широкая в плечах. Фактурная, гибкая, расчерченная на две половины узкой впадиной позвоночника и украшенная на пояснице двумя ямочками, которые так приятно было целовать.

– Ты такой красивый!

Собственные эмоции и ощущения были прекрасны. Но жарче всего становилось от реакции на происходящее самого Ильи: от его взглядов, его стонов… Ну и, конечно, несказанно радовал и расслаблял тот незатейливый факт, что в большом, крепко и надежно отстроенном доме звуки любви никак никого не могли побеспокоить. Мышенцию-то по возвращении из лагеря Тиша к Илье тоже привозила… Сначала – переживая и стесняясь. Потом, поняв, что дочь принимает Илью с легкостью и без лишних вопросов, – куда более свободно.

– Она у тебя чудесная. Я, кажется, сначала влюбился в нее, а уже потом в тебя, Тишь, – как-то сознался Илья и глянул виновато. – Ты меня вообще поначалу так дико раздражала…

– Врешь. Мне Михалыч Ваныч про твои хотелки на мой счет давно все слил.

– Желать трахнуть и беситься из-за твоих косяков и… скажем так, эмоциональных всплесков – разные вещи.

Тиша вздохнула, соглашаясь. О том, как дико и яростно она сама ненавидела треклятого Клюва, сообщать казалось стремным и вообще неразумным. Так что обо всем этом лучше было молчать. Но кое-что все-таки свербело, требуя разъяснения.

– Я иногда думаю: а что было бы, если бы в тот первый раз, когда ты приволок меня пьяной домой с корпоратива, нас бы не встретила Мышь?

– Что-что… Трахнул бы я тебя и забыл как страшный сон, после найдя повод уволить. Но вдруг выяснилось, что ты не врала и у тебя на самом деле маленькая дочь, которую не с кем оставить. Дочь, которую ты обожаешь и над которой так забавно трясешься. Дочь, которая любит тебя в ответ преданно и самозабвенно… Мне тогда казалось, что так могут любить только дети. А потом я понял, что нет, не только…

– Прямо ты мне о своих чувствах ведь никогда не скажешь, да? Но я тебя тоже очень люблю, Илья. Очень. Иногда как накатит, так аж до слез. И сказать в такие моменты хочется много, а не получается. Сидишь, слова сочиняешь, а как попробуешь проговорить, так… какая-то ерунда выходит. Совершенно смешная на фоне того, что чувствуется.

– Тишь… Тишь, моя! Переезжай ко мне жить. Насовсем, – Илья смотрел серьезно как никогда. Смотрел и гладил Тише лицо – брови, губы, щеки.

– А что мы Мыши по поводу нашего… воссоединения скажем? Дети – они обычно сложно такое воспринимают… – страшась и одновременно желая именно этого, сказала Тиша.

Сказала и в ответ услышала лишь смех.

– Твоя предприимчивая дочь уже все со мной обсудила.

– Сама?!

– Ты сомневалась? Я нет. Напротив, ждал.

– И?

– Сказала, что против второго папы, особенно если он тот еще Дед Маразм – без бороды, но с подарками – ничего не имеет. И чтобы я… прекращал сопли жевать, кота за хвост тянуть и вообще Новый год скоро. Так что… переезжай, а?

Тиша на мгновение представила себе очередные Мышиные рисунки из серии «Я, мама и Дед Маразм», испытала что-то более чем похожее на отрыв башки и, с трудом удерживая смех, выдала:

– Не хочу!

Прозвучало это очень серьезно, в точном соответствии с интонациями великого Евгения Леонова из «Поминальной молитвы», а потому попало в цель – лицо Ильи стало трагически меняться. Тиша коварно дождалась этого и только тогда довершила, теперь уже откровенно улыбаясь во все тридцать два:

– Не хочу огорчать вас отказом!

ЧАСТЬ 2. ПЕТРОГЛИФЫ

Глава 1

Сказать, что Петра волновалась – значило не сказать ничего! Потому и сидела на опрятной, медицинского вида скамье, выпрямив спину, потому и елозила на заднице, будто в ней свербело. И ведь никак себе не объяснить причину такого вот мандража! Вон, у соседнего кабинета уже немолодая дама сидит – и ничего, даже ножкой не дергает и ухом не ведет. Разве что иногда посматривает этак с интересом.

Чудом пересилив внезапное желание показать ей язык, Петра отвернулась и с независимым видом принялась разглядывать сначала красивую, по-новогоднему украшенную елочку в углу, а потом взгляд ее словно магнитом опять притянуло к развешанным по стенам плакатикам. Все они были примерно об одном – посвящены проблемам здоровья. Человеческие фигуры с содранной, как вдруг показалось, кожей и вскрытыми внутренними органами скорее отталкивали, чем привлекали. Брр!

Петра вообще была существом впечатлительным.

– Тонкая натура! – говорила мама.

– Вся в отца! – припечатывал отчим.

К счастью, Петра очень быстро начала зарабатывать на жизнь сама и из родительского дома, который теперь стал как-то только наполовину родным, съехала в съемную квартиру. Располагалась она у черта на куличиках, но это для Петры было вторично: работала она по удалёнке, так что главнее был быстрый интернет, благодаря которому удавалось легко переправлять заказчикам результаты трудов – арты, стикеры, постеры, плакаты, рекламки и прочую рисованную хренотень.

Петроглифы – так когда-то называл рисунки дочери и вообще все коленца, которые та выписывала в своей жизни, отец. Называл и всегда после смеялся над этой своей мало кому понятной шуткой. Дело в том, что был он археологом и специализировался как раз на изучении Карельских, Беломорских и Онежских петроглифов – выбитых на камнях древних изображений людей, животных и птиц. Петра была уверена, что и дочь Сергей Бабушкин назвал в честь своего увлечения, которое, в конечном итоге, и стоило ему жизни – в одной из экспедиций он сильно простыл, да после так и не оправился…

Петра вздохнула. Сотворенное родными сочетание немецкого имени и откровенно русской фамилии было ей ненавистно еще со времен школы. Будучи ребенком, она мечтала, что вот дорастет до совершеннолетия и с полным правом посетит паспортный стол и что-нибудь у себя в документах поменяет – имя или фамилию. Но отец умер, когда Петра еще была подростком, и ей стало казаться, что перемены такого рода станут своего рода предательством по отношению к нему. Тем более что теперь только Петра носила отцовскую фамилию – мама, отгоревав, вторично вышла замуж. Это было нормально – не хоронить же себя в неполные сорок лет! Вот только с отчимом отношения как-то не сложились. Так что Петра с легким сердцем, как только появилась такая возможность, упаковала ноутбук и накопившиеся за время работы жесткие диски, собрала одежду и прочие личные вещички, уложила в большие специальные папки на завязочках свои «петроглифы» из числа тех, что в свое время распечатала, и отбыла в самостоятельную жизнь… И в одиночество…

Нет, друзей у нее хватало, но все они тоже по большей части были «по удаленке». После переезда никуда от Петры не делась только Нинка – лучшая подруга, с которой они скорешились еще в начальных классах школы. Она-то, кстати, и стала пусть и косвенной, но все же виновницей того, что Петра сейчас сидела в этом очень чистом и очень светлом коридоре частного медицинского центра и бздела, будто девственница на приеме у гинеколога. Гм… Гм… Тут следовало признать, что в определенной степени сравнение это было чистой правдой. Петра в подобном не призналась бы никому даже под дулом пулемета, но в свои двадцать с хвостиком лет, она радости сексуальной жизни еще так и не познала. Ну не сложилось, что тут поделаешь? Все та же Нинка периодически знакомила Петру с разными вполне милыми парнями – приятелями других парней, на которых имела виды сама «сводница». И вот нет. Ну никак. Все было не то и не так.

Собственно, Петра особо по этому поводу и не парилась. Ну не всем же быть завзятыми кокетками вроде Нинки! Некоторым гораздо интереснее и важнее другое… Духовные ценности, там… Искусство…

Однако Нинка не оставляла надежд как-то расшевелить подругу, вытащить из болотца, в котором та, по ее мнению, совершенно точно кисла. Вот и на день рождения, который настиг Петру, как и каждый год, в декабре месяце, она устроила что-то совершенно кошмарное. А именно: списалась со всеми интернетовскими друзьями-приятелями Петры и организовала «незабываемую встречу». Местом ее проведения был выбран модный клубешник в центре – большой, бесконечно шумный и неприятно пафосный.

Непривыкшая к такому Петра как-то сразу офигела и приплющилась. Но несколько ловко подсунутых той же Нинкой коктейльчиков подействовали точно – именинница расслабилась, начала улыбаться, болтать и даже позволила вытащить себя на танцпол.

Подарки Петра стала разбирать только утром. Как она и просила, в основном это были конвертики с деньгами. Сумма набралась хорошая. Как раз на новый фотопринтер. Правда, в одном из конвертов вместо денег обнаружилась карточка с какой-то рекламой, что ли. Несколько удивленная Петра вчиталась и поняла, что это подарочный купон на курс процедур в центре «Женское здоровье». О как!

Заподозрив, что это происки Нинки, которая не раз говорила подруге, что что-то с ней не так, раз она с парнями не зажимается, Петра попыталась зажать уже ее, но ничего из этого не вышло. Нинка стояла насмерть, уверяя, что ничего такого не дарила, да и не потянула бы просто: выяснилось, что клиника не из дешевых, и обозначенный на купоне курс массажа и каких-то там еще прогреваний, притираний и прочих «-аний» стоит как полет на Луну. И именно этот факт – немыслимая по меркам Петры сумма – и сыграл решающую роль. Жаба оказалась зверем мелким, но сильным и задавила-таки в Петре все ростки сомнений. И действительно: не пропадать же деньгам, которые кто-то (кстати, так в этом и не признавшийся) потратил на тот самый подарочный купон.

– Скинулись, наверно, – неуверенно предположила Нинка, – те из твоих этих артеров-фигартеров, кто прийти не смог.

Петра глянула на подругу подозрительно, но возразить было нечего, а гадать на кофейной гуще казалось делом дурацким. Так и получилось, что в обозначенный на карточке день она стояла перед ресепшеном действительно очень солидного, тщательно отремонтированного и дорого обставленного медцентра «Женское здоровье». Милейшая девушка быстро оформила карточку, записав в нее все необходимые данные, вплоть до размера ноги, а после направила к нужному кабинету, сказав:

– Ваш доктор еще занят. Прошу простить, но придется немного подождать. Может, пока что кофе или чай?

Но Петра, и без того бесконечно смущенная оказанным ей вниманием и вообще перспективами «лечения», отказалась и вот теперь сидела, осторожно посматривая по сторонам. Даму, которая ждала напротив соседнего кабинета, пригласили войти, так что коридор и вовсе опустел, а потому, когда в отдалении раздались шаги, Петра даже шею вытянула, чтобы побыстрее увидеть того, кто приближался.

Им оказался высокий широкоплечий мужик с мощной шеей борца и руками-лопатами. Та их часть, что виднелась из коротких рукавов голубой медицинской робы, была покрыта довольно густой темной шерстью. Она же виднелась и в треугольном вырезе просторной, не сковывавшей движений рубахи. А вот на голове волос особо не наблюдалось – мужик предпочитал стричься очень коротко, словно компенсируя отсутствием волос на маковке и на чисто выбритом лице их изобилие на теле.

Несмотря на габариты, двигался этот самец легко, с грацией сильного животного в расцвете лет. Да и смотрел так же – победительно и хищно. У Петры от этого взгляда даже под ложечкой засосало.

– Госпожа Бабушкина?

– Я… Да… – проблеяла Петра и сглотнула.

– Меня зовут Алексей Звонарев, – мужик протянул руку, здороваясь.

Ладонь была сильной, сухой и теплой. Влажная от волнения лапка Петры просто-таки утонула в ней.

– Предлагаю сразу перейти на «ты». Можешь звать меня просто Алексей.

– Пе… Петра…

– Ух ты! Красивое имя! – улыбнулся мужик, делая свободной рукой приглашающий жест в сторону двери напротив.

– Главное, редкое, – пробормотала себе под нос Петра и побрела в указанном направлении.