Текст книги "Вид на счастье (СИ)"

Автор книги: Этта Гут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

ЧАСТЬ 1. ДЕД МАРАЗМ

Глава 1

– Тишь, а медведь русалку съел?

– Почему? – простонала Тиша, отчаянно сжимая раскалывавшуюся после вчерашнего голову.

– Ну, она же с хвостом, рыбная. А ты мне сама говорила, что медведь рыбку любит.

– Мышь, давай еще поспим, а?

– А у тебя что, тоже отрыв башки?

– Ты откуда такие вот выражения берешь? Опять этот твой Петька?..

– А вот и нет! Это все Дед Маразм! Он, когда ты вчера мне сказку на ночь рассказывала…

– Я?! – поразилась Тиша, перебивая Мышь.

Собственно, дочь изначально задумывалась Машей, но по какой-то причине, сейчас уже ушедшей из памяти, «омышела». Видимо, чтобы потом, овладев более или менее связной речью, отомстить симметрично: это многих удивляло, но Машка (опять-таки по никому не известной причине) никогда не называла Тишу мамой. Да и Тишей тоже. Только Тишь. Так и жили – Мышь да Тишь. Вдвоем. Тема была печальной, так что Тиша затолкала ее на задворки сознания, а после обвела воспаленным глазом окрестности.

Судя по всему, до своей комнаты она вчера так и не добралась – отрубилась, как последняя скотина, прямо в детской: пьяной до изумления, вонючей от сигаретного дыма и обсыпанной какой-то новогодней дрянью, которая теперь адски кололась за шиворотом и свисала с головы, запутавшись в волосах. Тиша с отвращением содрала с себя длинный кусок серпантина, скомкала и кинула на пол. От этого слишком энергичного движения прострелило из виска в висок, и она снова зажмурилась, стискивая напряженными пальцами свою глупую башку, чтобы ее и на самом деле не разорвало изнутри. Надо было бы сходить на кухню и выпить что-нибудь обезболивающее, но становилось страшно от одной только мысли, что для этого потребуется вставать.

– Интересная сказка была, Тишь. Про медведя, русалку. И про Деда Маразма тоже… – гнула свое Мышь.

– Может, все-таки Деда Мороза?..

– Не-е. Дед Мороз – отстой. Подарок подарил и ушел до следующего года. А вот Дед Маразм – классный. Потому что он же всё забывает! Подарит, а после забудет и опять приходится дарить. Выгодно, – Мышь подняла вверх пальчик и кивнула важно.

– Это тоже я тебе сказала?

– Нет. Говорю же: он сам.

– Господи… – проскулила Тиша, ни черта не понимая, но и не имея сил разбираться в Мышиных фантазиях. – Доченька, ну давай еще поспим, а? Сейчас мама не может. Совсем ничего не может.

– Ладно, – с той же важностью снизошла Мышь. – Спи. Я буду рисовать.

– Я всего часочек, а потом позавтракаем…

– Я уже, – возразила Мышь. – Спи, кому говорю!

И Тиша, в очередной раз порадовавшись, что дочь у нее стала уже такой самостоятельной, с облегчением заснула. Снилось ей всякое и разное. Из разряда того, что утром не можешь вспомнить, но этому только радуешься, вытирая липкий пот со лба. А все клятый новогодний корпоратив, чтоб ему! А еще долбаный начальник, который надумал устроить Тише адскую попоболь как раз накануне торжества. Вот что за человек, а? Сам работает как проклятый и уверен, что все остальные тоже обязаны о жизни вне офиса забыть. Семья? Какая семья? Дочь? Бабушка с ней посидит! Или муж. А ничего, что ни мужа, ни бабушки в жизни Тиши нет и в помине?! Только Мышь, которую на праздники совершенно некуда деть. Да и не хочется! И так-то Тиша работает как лошадь ломовая, последней забирая дочь с продленки под неодобрительным взглядом учительницы. Думала, в длинные новогодние выходные хоть сводить Мышенцию свою куда-нибудь… А тут этот гад! До седых волос дожил, а к людям по-человечески относиться так и не научился! Ууу! Мудило бородатое!

Это самое «бородатое мудило» затронуло что-то в памяти, и Тиша тревожно закрутилась на диванчике, вытянувшись теперь на спине и свесив ноги через подлокотник. Неспокойный сон ее при этом тоже сменил тему, ворвавшись в мозг визгом и воплями вчерашнего корпоратива.

– Рыбонька моя, чаровница, русалка, – ревел Михалыч Ваныч – начальник отдела кадров, известный женолюб и вообще красавец-молодец, подкатывая к бухгалтерше Леночке.

Та строптиво встряхивала длинным хвостом, завитым по случаю праздника в причудливые кудельки, но смотрела благосклонно. Главный в компании кадровик, а в прошлом вроде бы крутой спецназовец Михаил Иванович Меднов (в народе Михалыч Ваныч) действительно был мужчиной видным. По всем статям – и в смысле роста, и в смысле громогласности. Да и вообще смотрелся этаким широким и могучим дубом посреди пугливо-трепетного осинника, который и составлял костяк народонаселения их вполне солидной, а с момента смены владельца еще и быстро развивающейся компании.

При этом шептались, что Михалыч Ваныч – то ли друг детства, то ли армейский приятель этого самого нового владельца. Появился тот на горизонте относительно недавно и мигом получил среди сотрудников кликуху Клюв – и по причине фамилии (а звали его Илья Иванович Клюев), и из-за способности просто-таки филигранно выклевывать подчиненным мозг. Да и на внешность этого гада прозвище легло идеально. Дело в том, что господин Клюев, сука такая, обладал на редкость выразительным профилем. И ведь не уродливым, а таким, что впору на обложку какого-нибудь глянцевого журнала помещать – хищная из-за крупного, но какого-то, что ли, породистого носа физиономия с вечно нехорошо прищуренными глазами, седая ухоженная борода – густая и гладкая, а к ней в комплект шевелюра длиной по плечи цвета «соль с перцем». Тоже под стать характеру, блин! Если присолит, то можно и не перчить, а уж если проперчить возьмется, то несите вазелина литр и гроб с крышкой…

Кстати, именно из-за седины в начальственной шевелюре Тиша поначалу решила, что Клюву лет шестьдесят, но потом возникли сомнения – не скрытая волосней часть лица была уж больно молодой, да и тело сильным, подвижным, явно подкачанным. Ну а когда летом всегда и во всем хорошо осведомленные подхалимы поволокли в кабинет к шефу подарки, стало ясно, что Тиша ошиблась с его возрастом на целых пятнадцать лет. «Сорок пять – Клюев ягодка опять!»

И зачем ему эта седая купеческая бородища, превращавшая молодого еще, в общем, мужика в какого-то Деда Мороза? В дарк-версии, понятно.

«Злобный Дедушка Мороз,

Борода из ваты,

Вазелина всем принес,

пид@р@с горбатый!»

В памяти опять зашевелилось что-то нехорошее, но только подрыгалось припадочно и затихло, смытое волной ярких даже во сне эмоций. Сука! Как же Тиша ненавидела своего шефа! Как же люто она его ненавидела! Из-за вечных придирок и ироничных замечаний. И из-за требования выйти на работу в праздник! Или о том, что Новый год – таки да, таки праздник у нормальных людей, этот маразматик реально забыл?

Маразматик… Мараз… Дед Ма… Мамочки!

Тиша выпучила глаза, мгновенно переходя из состояния неспокойного алкогольного сна в паническое бодрствование, и ринулась с диванчика к мирно рисовавшей Мыши. Ноги, онемевшие из-за того, что висели вниз, перекинутые через подлокотник, подвели. Тиша грохнулась на пол, приземлившись на четыре кости, и так – на четвереньках – припадочной иноходью добралась до дочери.

Мышь по-прежнему рисовала, и Тиша первым делом сунула нос в то, что она к тому моменту изобразила. А посмотреть было на что! Среди рисунков имелся, например, скалившийся радостно медведь в дурацкой новогодней шапочке и с зеленым бутылем в лапе, а еще русалка, которую он поймал и теперь держал, ухватив за хвост. Та висела головой вниз, но при этом тоже радостно скалилась (улыбкой то, что нарисовала Мышь, назвать никак не получалось) и сжимала в кулаке аналогичную зеленую бутылку. Да что там! Бутылки эти имелись вообще у всех!

Кочеры-ыж твою ме-едь…

Вспомнилась учительница в Мышиной школе, которая весной, после волны восьмомартовских празднований, страдальчески выговаривала смущенным родителям:

– Ювенальной юстиции на вас нет, граждане! Сами пьете и детей учите!

– Мы не… – проблеял кто-то, но был буквально прибит к полу взглядом этой престарелой и совершенно точно высокоморальной дамы.

Ну и ее словами, понятно:

– А тогда почему у вас дети компотом на школьных завтраках чокаются и за ПЗД пьют?!

Звучало совершенно неприлично, как-то даже матерно, но точно о том, что такое ПЗД, Тиша узнала только дома – погуглив. Оказалось, полностью тост звучал так: «За присутствующих здесь дам!» Вполне пристойно. В отличие от ПЗД. Вот Михалыч Ваныч, который всегда первым пил за «женский пол», никогда себе таких сокращений не позволял… Михалыч Ваныч… Тиша ахнула и вновь уставилась в мышиные рисунки: медведь, русалка, кто-то в черном, неуместный на общем фоне…

– Мышь, слышь? Ты все это… откуда придумала? И кто все эти… люди и звери?

– Тишь, ну ты чего? Из сказки твоей вчерашней! Это Смерть с патефоном. Это медведь Михалыч Ваныч. А русалку Леночкой зовут.

– Из моей сказки? – глупо переспросила Тиша, хотя теперь все стало предельно и окончательно ясно.

Мышь в ответ только картинно закатила глаза и вновь заскрипела по бумаге фломастером. Тиша же села на задницу и с подступающим ужасом потянула к себе со стола сразу все готовые рисунки дочери. Потянула… И ощутила себя будто в кино – рисунки-кадры мгновенно развернули в ее воспаленном мозгу всю картину вчерашнего корпоративного ужастика: завертелись диким ведьминым шабашом бухгалтерша Леночка, прихваченная в танце главным кадровиком с медвежьим именем; дамы из отдела планирования, визгливыми пьяными голосами распевавшие несмешные матерные частушки и сами же после угоравшие над ними; разодетая во все черное («Ты не понимаешь, Григорьева! Черное стройнит!») юрисконсультша, дорвавшаяся до вайфайной колонки и до смерти затерроризировавшая всех Филей Киркоровым. А еще зав. складом Петрович, отплясывавший с секретаршей Клюева Ирусей так лихо, что та то и дело мелькала труселями из-под слишком короткой юбки, а под конец сломала каблук на туфле и сидела в обнимку с ней, мешая сопли со слезами и причитая:

– Лабутены мои, лабутены…

– На лабутенах, на, и в охренительных трусах! – тут же подхватили мстительные дамы из отдела планирования, которым возраст и весовая категория не позволяли блистать на танцполе столь же смело.

Бедная Ируся завыла уже в голос, неуверенно поднялась на ноги и пошкандыбала прочь, припадая на лишившуюся туфли ногу. Тиша, вечно готовый жалеть всякую несчастную животину вроде облезлых котиков и хромых собачек, сунулась было следом – утешать. Но замерла в самом центре зала, на проходе, потому что в дверях в этот момент нарисовался внезапный Клюв собственной персоной. Он был немного присыпан снежком, непозволительно трезв, а потому теперь, кажется, изумлен до полного остолбенения. И ведь было отчего!

В самый момент его появления вайфайная колонка, вновь выкрученная юрисконсультшей Маргаритой Николаевной Невструевой на максимум, оглушительно поприветствовала решившее все-таки посетить компанейский корпоратив начальство голосом Киркорова:

«Зайка моя, я твой зайчик.

Ручка моя, я твой пальчик.

Рыбка моя, я твой глазик.

Банька моя, я твой тазик!»

– Лабутены мои, лабутены… – завыла, перекрикивая все и всех, Ируся и, кинувшись к шефу, припала к его бороде, теперь хлюпая соплями и слезами где-то в ее седых зарослях.

– Ух ты… – сказал Клюв, придержав ее одной рукой, а после второй протер себе глаза – так, будто не верил тому, что видел. – Как у вас тут… интересно все.

– Дык! – подтвердил Михалыч Ваныч и бодро отсалютовал в сторону Клюва бутылкой шампанского, которую в этот момент открывал.

Уже растревоженная пробка не выдержала взбалтывания и артиллерийским снарядом ушла в потолок, заметно… взбодрив ничего такого не ждавшего Клюева, но тут его решила поприветствовать еще и главная подхалимка Сашка Петрыкина из отдела продаж. Она вообще постоянно увивалась возле шефа – подкарауливала момент, чтобы вместе в одном лифте ехать, несла бессменную вахту в приемной в надежде лишний раз попасться на глаза.

Тиша, для которой (как, впрочем, и для всех остальных) суть этих маневров была предельно ясна, бедолагу Петрыкину даже в глубине души жалела, потому что все-таки Клюв был на редкость отвратным! Понятно, не как мужчина, а как начальник, но второе накладывало уж слишком сильный отпечаток на первое.

Так что Тиша испытала что-то весьма похожее на мстительный восторг, когда одновременный залп из бутылки шампанского, теперь заливавшего пеной (морскою, однозначно!) платье русалке Леночке, и из игрушечного пистолета, заряженного конфетти и блестками, который зачем-то направила в сторону припозднившегося шефа Сашка Петрыкина, заставил Клюва заметно вздрогнуть. Секундой позже, резковатыми, выдававшими его настроение движениями стряхнув с одежды и волос новогоднее безумие, он отшагнул назад, кажется, норовя спастись бегством. Но ничего у него не вышло. По двум причинам. Из-за Ируси, которая вцепилась в шефа, по-прежнему хлюпая соплями уже знакомое:

– Мои лабутены!

И из-за Тиши, которую алкоголь в крови и плотно засевшая в печенках злость на Клюва, давеча изрядно вынесшего ей мозг, сподвигли на свое, отдельное стихотворное приветствие. Ага! В виде всем известных строк про Дедушку Мороза – тех самых, классических, что про бороду из ваты и подарочки… Тиша начала, бодро выдала первую фразу, завела было вторую… И вдруг опомнилась, остановилась в критический момент, не произнеся откровенно оскорбительный эпитет, стоявший вплотную к слову «горбатый»! Но это ситуацию не спасло. Просто потому, что стих все знали, а окончательно разошедшиеся дамы из планового отдела сказанное Тишей дружно, действуя, как видно, на автомате, подхватили…

– Ой! – произнес кто-то в совсем уж глухой, просто-таки гробовой тишине, наступившей в зале после того, как отгремело эхо от «пидор@са горбатого» и «ватного мудилы».

В ответ на лице Клюва что-то дрогнуло. Этак необратимо, убийственно. И покрывшаяся нездоровым помидорным румянцем Тиша поняла, что сейчас умрет! Вот просто упадет, где стоит, и всё. Тем более что и Клюв теперь смотрел на нее так, будто мерку прикладывал – однозначно, для будущего гроба.

– Задумка… творческая, – замогильным голосом сказал он. – И исполнение дружное. Но есть вопрос: почему вы меня так не любите, Григорьева?

– Мы любим, очень любим, Илья Иванович, – кинулась вперед Сашка Петрыкина.

– Зайка моя, я твой тазик! – поддержал ее вайфайный Киркоров, но вдруг со всхлипом заткнулся – кто-то потрезвее добрался до Маргариты Николаевны и, прошипев: «Вы смерти нашей хотите?», вырубил ее «патефон».

– А шо такоэ? – возмутилась та, поднимаясь в полный рост вся в черном – только капюшона и косы ей не хватало, чтобы Тишина смертушка оказалась обставлена уже вообще всеми атрибутами.

– Это всё она! Всё она, Илья Иванович! – выплясывавшая рядом с шефом Петрыкина махнула рукой в сторону Тиши.

Махнула и… вдруг выстрелила из все того же игрушечного пистолета, который на свою, а, вернее, на Тишину беду к этому моменту уже успела перезарядить. Заряд конфетти и блесток обсыпал жертву с ног до головы, повергнув в состояние кататонического шока.

– Ранена! – задушенно прокомментировал Михалыч Ваныч.

– Убита, – возразил ледяным тоном Клюев, отстраняя от себя Ирусю с ее лабутенами и таки поворачиваясь спиной к разудалой общественности.

Глава 2

Как только шаги его, более всего похожие на каменно-тяжелую поступь Командора, стихли, все тут же загомонили. И только начавшая стремительно трезветь Тиша стояла посреди всего и понимала, что да – убита. Насмерть. Потому что уволена. И теперь совершенно непонятно, на что дальше жить, чем платить за еду, квартиру, проезд на метро. За одежду и художественную школу для растущей Мыши. Ну и за все остальное прочее.

– Догоняй, – негромко шепнул совершенно незаметно подкравшийся сзади Михалыч Ваныч. – Иначе трындец котенку. Не простит. Знаю уж его.

– Но это же случайно все! Я ничего такого… И вообще шутка… – проблеяла Тиша.

– Такая себе… – хмыкнул Михалыч Ваныч и энергично подпихнул в спину. – Еще и Петрыкина эта со своей пукалкой: «Это все она! Это все она!» Удавил бы, да времена нынче больно гуманные. Короче, дуй за Ильей следом, уговаривай и не бзди. Потому как, может, оно и к лучшему все…

По поводу «к лучшему», Тиша ничего не поняла, но что-то внутри, сильно похожее на интуицию, подсказывало, что опытный кадровик прав. Однако от подобного понимания смелости не прибавлялось никак, а способ ее по-быстрому укрепить имелся лишь один. Пошарив вокруг алчущим взглядом, Тиша увидела ту самую зеленую бутылку шампанского, которое «выстрелило» в момент появления Клюва. Она была наполовину пуста, но оставшегося могло вполне хватить для укрепления боевого духа. Короче говоря, она лихо хлебнула прямо из горла, чихнула из-за налезших в нос пузыриков, а после устремилась вслед за разгневанным Клювом…

И это было последнее, что она помнила.

Мамочки родненкие! Что же она творила, уйдя в алкогольную тень? И чем дело кончилось? На глаза попался еще один «кадр» из киноленты под названием «Новогодний корпоратив» – рисунок, на котором Мышенция изобразила, как один развеселый человечек с подозрительно знакомыми рыжими кудрями на глупой башке (Тишь пощупала свою такую же огненную и вытянула из волос очередную блестяшку) в дурацкой новогодней шапочке засунул в рот другому что-то исключительно похожее то ли на связку противотанковых гранат времен Второй мировой, то ли на пачку китайских новогодних салютов. Засунул и теперь коварно поджигал (или все-таки поджигала?) фитиль…

– Мышь, а Мышь, а это кто?

– Ты.

– Я?! Но почему?..

– Отрыв башки, – пояснила Мышь, – который ты бедному Деду Маразму сделала! – Палец переместился с поджигательницы на мужичка, который смирно стоял со взрывчаткой в широко раскрытом рту. – А без бороды он, потому что нету ее уже – сбрил.

– Кто?

– Дедушка Маразм, – проговорил кто-то от дверей в мышиную комнату, и Тиша от неожиданности даже голову в плечи втянула, оборачиваясь.

Она что, вчера по пьяни дверь входную забыла закрыть? Иначе откуда взялся этот тип, который нагло вперся в чужую квартиру и, более того, в комнату к Мыши?!

Осознание, что в результате может пострадать дочь, встряхнуло. Адреналин плеснул в кровь, гася первоначальный испуг. Тиша, мигом обретая секундой ранее отсутствовавшие силы, вскочила на ноги и загородила собой ребенка. Из оружия под рукой оказалась только детская табуретка, расписанная цветочками. Ее-то Тиша и схватила, выставляя ее перед собой ножками вперед… Да так и застыла дура-дурой. Во-первых, потому, что незнакомец был спокоен, нападать даже не думал и смотрел иронично. А во-вторых, потому, что Мышь его явно узнала, совершенно не боялась и даже, кажется, обрадовалась:

– Ну я же говорила! Так тебе точно лучше! Правильно, что я тебя уговорила.

– Это точно – уговорила, – со вздохом согласился незнакомец, который все больше напоминал Тише кого-то.

Сощуренные глаза, крупный нос, соль с перцем в довольно длинных волосах. А еще внезапно открывшиеся из-за отсутствия усов и бороды чувственные губы и решительный подбородок…

– И-илья И-ив-ванович? – поскальзываясь на гласных и спотыкаясь о согласные, неуверенно предположила Тиша.

– Дед Маразм, – с легким полупоклоном поправил совершенно внезапный, непонятно откуда тут взявшийся Клюев, а после припечатал: – Остальные, данные вами мне вчера определения, – все возрастного ограничения восемнадцать плюс, так что я озвучивать их пока не стану. Попозже… обсудим.

– Я ничего не помню. Ничего! Как… Как получилось, что вы здесь?..

– Я был зол, – отрезал Клюев и скрылся в глубинах квартиры.

Тиша же так и осталась стоять, разинув рот и выпучившись в загорелую и весьма мышечно-фактурную спину своего начальника. Голую. Да и ниже были только трикотажные спортивные штаны, в которых Тиша с некоторым смущением признала свою собственную одежку. Клюевскую задницу они обтягивали неприлично плотно, да и коротковаты оказались, и от этого стало как-то особенно неловко. Был зол? И что это должно значить?

– Как он тут оказался? – свистящим шепотом спросила Тиша дочь и, подозревая худшее, прислушалась к собственным ощущениям, пытаясь понять, было что между ней, пьяницей чертовой, и… и Клювом.

Господи боже! Между ног не тянуло, хотя могло бы – сто лет назад ведь в последний раз было что-то, ну, такое. Да и вокруг губ не чувствовалось раздражения, хоть тоже могло, потому что, если Клюв еще был в бороде, когда…

– Мышь! – еще громче прошипела Тиша и сделала страшные глаза.

Дочь дернула плечиком и вновь взялась за фломастеры:

– Тебя, Тишь, пьяненькую привел. Меня увидел и обалдел почему-то. Потом сидел слушал сказку, которую ты мне на ночь рассказывала. Сначала молчал и хмурился, а после смеялся громко. А когда ты носом клевать начала, мы тебя спать уложили и сели на кухне – пить чай и беседовать.

Так… Значит, «самого страшного» не произошло, и «девичья честь» не пострадала. Можно было выдохнуть хотя бы по этому поводу, но вот остальное…

– И о чем беседовали?

– О занятиях в школе и о Петьке, который тебе не нравится, а он хороший и смелый. О папе и о том, что он ушел, потому что у него другая жена и сын скоро родится. А сын – это не то что дочь какая-то…

Тишу словно кипятком окатило.

– Мышь… Ты откуда?..

– Я слышала, Тишь, что он тебе говорил, когда вещи собирал. И про тебя, и про меня. Тогда я только плакала, а теперь поняла, что он просто дурак.

– О господи! – совершенно шокированная Тиша, присела на корточки и потянула дочь к себе в объятия. – Не надо тебе это было слушать. Ерунду он тогда сказал!

– Я знаю, – Мышь мокро ткнулась Тише в щеку, а после в нос и в подбородок. – Мне Петька тоже так сказал. Сказал, что ты хорошая. И девочки ничем не хуже мальчиков. Вот он мальчик, а его отцу все равно. Ему водка важнее…

– О господи! – повторила Тиша и тоже поцеловала дочь. – Говорила же, не надо тебе с ним…

– Он хороший! – решительно перебила Мышь и отстранилась, хмуря бровки-галочки. – И в школе меня от всех защищает!

Тиша спорить не стала. И потому, что дочери поверила, и потому, что несколько не до соседского Петьки из неблагополучной, сильно пьющей семьи сейчас было. Попозже следует присмотреться, а вот сейчас… Эх! Со своей бы ситуацией разобраться… Особенно после эпичного выступления на корпоративе!

– А этот, там, – понижая голос до совсем уж тихого шепота, спросила Тиша, – ну, Дед Маразм, он… Он что-нибудь обо мне говорил, когда вы там, на кухне?..

– Отрыв башки! – Мышь уже знакомым важным жестом подняла вверх пальчик. – А еще, что займется твоим воспитанием. А я сказала, что его самого еще воспитывать и воспитывать, хоть он уже старый и скоро умрет, как дедушка с бабушкой. А он: нет, не старый, это просто борода такая для солидности. А я: тоже мне солидность! А он: сбрею, если ты перестанешь меня забалтывать и спать наконец ляжешь.

– И ты?..

– И я легла.

– А он?

– А он сбрил! Сначала ножницами кромсал, а потом добривал уже твоей бритвой электрической, которая для ног.

– Господи… – Тишь, чувствуя, что пылает уже не только шевелюрой, но теперь еще ушами и щеками, провела ладонью по лицу. – А ты эти подробности чудные откуда знаешь?

– Подсматривала. А что? Я улягусь, как дурочка, а он так бородатым и будет ходить?

– Мышь!

– А давай его у нас оставим?

– Кого? Клюева?!

– Его, вообще-то, Ильей зовут.

– Да знаю я! Но, Мышь, как ты себе это представляешь? Он ведь не игрушка и даже не щенок…

– Всего лишь Дед Маразм, – сахарным голосом произнес из коридора явно все слышавший Клюев и вновь вдвинулся в Машкину комнату.

На этот раз он оказался одет в привычное офисное – видимо, в то, в чем и был вчера вечером. И все равно выглядел настолько странно, что трудно было отвести глаза от его чисто выбритого лица. Ну реально мужик вместе с волосней с подбородка лет двадцать снял!

– Я должна извиниться, Илья Иванович… – заблеяла Тиша.

– Вне всяких сомнений, Григорьева. Но позже. – Взгляд Клюева скользнул на Мышь. – Так. Что касается дежурства на праздники. Теперь мне многое стало понятно. Спасибо Маше, объяснила. Внятно и без встречных… эмоций, в отличие от вас. Так что вопрос снят. Занимайтесь ребенком. Это важнее. На время каникул можете…

– А мы завтра на каток идем, – влезла Мышь с самым невинным видом. – Спорим, ты на коньках уже и забыл как кататься?

– Я, конечно, по мнению твоей мамы давно в маразме, но все же не до такой степени.

– И «пистолетик» делать умеешь?

– Эмм…

– Спорим, свалишься?

– Мышь, – тревожно зашипела Тиша, посматривая на начальство.

По-прежнему было дико неловко… И в то же время как-то, что ли, смешно от одной только картинки: Клюв на катке делает «пистолетик»! С другой стороны, он ведь тоже человек… И тоже может…

– Пойдешь с нами? – тем временем гнула свое Мышь, всегда отличавшаяся удивительным упорством в достижении целей.

– Я должен подумать.

– Взрослые всегда так говорят, когда делать и не собираются.

– Ты очень умная девочка.

– Я знаю. Ты ведь маму не уволишь из-за того, что она тебя Маразмом обозвала?

– Нет, не уволю, – рассмеялся Клюев и, развернувшись, отправился в сторону прихожей.