Текст книги "Джонни Тремейн"

Автор книги: Эстер Форбс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

2

Теперь Джонни уже не брал себе половины денег, которые они с Гоблином зарабатывали, развозя письма Он заламывал британским офицерам баснословную цену (а они и не думали торговаться), так что у него уже стали водиться деньги, и он их всё отдавал тётушке Лорн, чтобы та кормила на них семью, в которой он давно уже чувствовал себя своим. Сперва она отказывалась брать деньги, затем расплакалась, поцеловала его в лоб и взяла.

Никакой виселицы для «мятежников» между тем не воздвигалось. Генерал Гейдж стремился во что бы то ни стало установить дружественные отношения с бостонцами. Он не мешал крамольным речам литься из уст Уорренна и Куинси, не накладывал запрета на зажигательные листки вроде «Наблюдателя». Он дал вигам высказаться до конца. Газеты беспрепятственно печатали корреспонденции чрезвычайно дерзкого характера и о самом генерале и о его войсках. Генерал не был тираном. Это был просто недалёкий человек. Он рассчитывал, что всё со временем наладится, только бы солдаты не ссорились с населением.

Нельзя было также сказать, что Бостон голодал. С одного побережья Атлантического океана до другого, города и даже сёла посылали огромные партии продовольствия. Рис из Южной Каролины и рыба из Марблхэда. Деньги отовсюду, даже из самого Лондона, так в Англии многие сочувствовали бостонцам. Телеги и фургоны, гружённые мукой, кукурузой, говядиной и бараниной, вереницей тянулись к городским воротам на Перешейке. Это была единственная дорога, связывавшая Бостон с материком. Прежде почти всё, что ввозилось в город, доставлялось туда на знаменитых бостонских кораблях, а теперь эти корабли качались на волнах в гавани, как подстреленные птицы.

Вот уже три недели, как Джонни не видел Присциллу Лепэм. Всё его расписание пошло вверх тормашками, и он никогда не знал заранее, попадёт ли он на Северную площадь в следующий четверг. А по воскресеньям он теперь повадился в Лексингтон смотреть, как в укромном месте, за большим амбаром деда Силсби, обучаются бойцы. Если бы кто-нибудь заикнулся, что в воскресный день такое занятие не совсем подобает христианину, ему бы ответили, что, готовясь противостоять тирании, они выполняют волю божью. Джонни приходилось ограничиваться ролью наблюдателя. Правда, среди обучающихся были мальчики его возраста, но Джонни с его рукой не мог бы спустить курок. Он досадовал на своё увечье и иной раз вымещал свою досаду на приятеле: «Не очень-то важный вид у твоей «армии». А ружья – прямо-таки смехотворные! Да и сами солдаты…» Рэб не останавливал его. Он понимал, что кроется под насмешками Джонни. Всё дело было в том, что он не мог вступить в ополчение сам.

Итак, Джонни не видел Циллы с конца июня.

Она ни разу не заходила в контору «Наблюдателя» на Солёной улице. Она словно признавала это тем новым миром, в который Джонни отныне погрузился и куда ей за ним следовать было нельзя. Поэтому Джонни очень удивился, когда в один прекрасный день, после полудня, возвратившись из Плимута, куда он отвозил письмо майора Питкерна, он обнаружил её в конторе с Рэбом. Вид у неё был совсем не несчастный. На ней было свеженькое миткалевое платьице сиреневого цвета, белоснежные чулки и чёрные лакированные туфли. Она смеялась, закинув голову. Она только что нарисовала какую-то картинку, и Рэб объяснял, что рисовать дальше. На этот раз – впервые с тех пор, как Джонни расстался с Лепэмами, – она была одна, без Исанны. Сейчас Джонни ей обрадовался и тут же подумал, что, вероятно, присутствие вечно болтающейся и кривляющейся возле них Иоанны так раздражало его всегда и что из-за этого он и не огорчался особенно, когда не удавалось явиться на свидание с девочками.

Он вошёл как был, в сапогах и шпорах, загорелый, без шляпы, и Цилла окинула его быстрым взглядом. Её глаза светились счастьем. Видно, ей было хорошо с Рэбом. Джонни невольно весь сжался. Собственно говоря, чему они так радуются?

Они принялись рассказывать. Рэб хотел, чтобы она нарисовала британского гренадера, душащего Бостон, – это нужно было для газеты, – и Цилла, которая совершенно случайно сюда забрела, прекрасно выполнила рисунок, и теперь Джонни придётся вырезать его для печати.

– Я, пожалуй, могу. Не очень хорошо, конечно, но как сумею. А ты и правда рисуешь всё лучше и лучше.

– Мистер Твиди умеет рисовать, и я беру у него уроки. А Рэб мне позировал для фигуры гренадера. Вот смотри, это всё я с него рисовала.

– Это – Рэб? Вот не подумал бы! Какой-то петух…

Но Цилла понимала, что рисунки ему нравятся и что он гордится ею.

Она показалась Джонни такой хорошенькой сейчас, что он даже недоумевал: с чего бы? И угрюмо решил, что дело в Рэбе. У него был такой дар особенный: люди в его присутствии как-то озарялись и показывали себя с лучшей стороны. Впрочем, своей красотой она была отчасти обязана этому сиреневому платью и тому, что в лице у неё появился румянец – с едой стало полегче. Когда войска только высадились и наступили тяжёлые времена, Цилла большую часть своей доли уступала Исанне, и с каждой неделей личико её становилось всё измождённей и озабоченней. А сейчас она выглядела чудесно.

– Сиди так, Джонни, я и тебя нарисую. Тебя проще, чем Рэба.

– Почему это меня проще рисовать?

– Да потому, что ты ещё ребёнок, а Рэб взрослый. – Она это сказала нарочно, чтобы задеть его. – Ну вот! Ничего, что ты у меня получился немножко похожим на енота?

– А я пририсую ему пушистый хвост, ладно? – предложил Рэб.

Джонни ёрзал на стуле, как все, когда их рисуют и им не терпится посмотреть, какими их видят другие. Рисунок получился не ахти какой. Вдвоём они смастерили смешную карикатуру – полуенота-полумальчика. Зверь этот чем-то походил на Джонни, и они все рассмеялись.

– Уже четыре! Мне пора домой. Меня ведь послали купить перчатки на Королевской улице и велели вернуться к пяти.

Она встала, повязала капор – весь в цветочках – и направилась к двери.

– Постой… Цилла, но ведь ты мне ничего ещё не рассказала о ваших делах.

Он забыл, как ещё совсем недавно он скучал, слушая её новости.

– Да, но я всё рассказала Рэбу. Джонни, я уже не могу с тобой встречаться так часто. У нас теперь всё по-другому.

– Как так? Твоя матушка сердится?

– Да нет… то есть да, она сердится, только на другое. Она сердится, потому что у Доркас в конце концов хватило пороху удрать и выйти замуж за Фритцеля-младшего, как только мистер Твиди сделал ей предложение.

– А как же её мечта? Ведь с Фритцелем-младшим ей не видать «красивой жизни»!

– А ей всё равно. – Голос девушки сделался нежным. – Когда по-настоящему любишь, то уже ничего, кроме любимого, не существует. Сама Доркас так сказала.

Джонни вспомнил неуклюжего и самоуверенного юнца-кожевенника с Рыбной улицы и подивился тому, что он удостоился такой любви.

– Да, она убежала с Фритцелем-младшим, как только мистер Твиди объявил, что предпочитает её Медж. Но, когда он сказал, что никуда не торопится и согласен отказаться от Медж и ждать, пока подрасту я, вот тогда-то мама взвилась на дыбы!

– Ты?! – вскричал Джонни. – Этот старик! Да ведь ему не меньше сорока! Ты врёшь, Цилла! Кто может думать о твоём замужестве?

– Мне исполнилось пятнадцать в прошлом месяце. А тебе столько же ещё в январе.

– Да, я и забыл. Слышишь, Рэб? Я теперь только на год моложе тебя!

Рэб ухмыльнулся:

– На прошлой неделе мне стукнуло семнадцать.

И вечно этот Рэб проскользнёт вперёд, обгонит тебя, а потом ухмыляется.

– Ну вот, маме не нравится, что мистер Твиди волынит. Потом навалились другие дела, одно за другим.

– Например?

– С тех самых пор… ну, с осени, Лайты давали нам работу. Мистер Твиди очень ловок, хоть и чудной. Недели две назад к нам в лавку зашла мисс Лайт. Она хотела, чтобы их герб, это самое восходящее око, был вычеканен на рукояти её хлыста. Ну вот, стоит она у нас, и я тут болтаюсь, и мистер Твиди, и мама. Дверь чёрного хода была раскрыта… ну, и Исанна там стояла, во дворе.

– Ещё бы!

– И вот мисс Лавиния чуть с ума не сошла.

– А что Исанна натворила?

– В то утро я вымыла ей голову, – мечтательно протянула Цилла, – и волосы её так и сияли на солнце…

– Понимаю, – кисло перебил Джонни.

– А Исанна шагала по двору, повторяя про себя какие-то стихи, и в лицах что-то изображала. Про капитана Кидда[15]15
  Капитан Кидд – полулегендарный главарь пиратов. Плавал по Атлантическому океану, на островах и побережье которого захоронил будто бы много сокровищ.


[Закрыть] и как он плыл по морю. Культяпка-Джо, старый одноногий матрос, обучил её этой песне. Мисс Лавиния смотрела на Исанну и была похожа не на живого человека, а на каменную статую.

– Она статуя и есть, – вставил Джонни, который не мог не съязвить на её счёт. – Она такой родилась. Дальше?

– Ну вот, она чуть повернула голову к маме и сквозь, зубы процедила: «Мадам, я забираю эту девочку к себе». Мама сперва сказала, что ни за что не даст, а потом сказала, что не хочет мешать счастью своего ребёнка. А Исанна сказала, что без меня не пойдёт. Ну, значит, и договорились: я буду целый год работать у нихI на кухне, или прислуживать мисс Лавинии, или ещё что, а Исанну они берут бесплатно, потому что она маленькая и не всё ест. Теперь мы обе живём у Лайтов.

– Тебе нравится мисс Лавиния?

– Когда как. В общем, ничего.

– А по-моему, она противная.

Он надеялся, что Цилла что-нибудь возразит в ответ, но она промолчала.

– Но мне правда пора, она меня отпустила только на после обеда. До вечера. Я решила предупредить тебя, чтобы ты не ждал меня больше на Северной площади.

Джонни покраснел от стыда.

– По четвергам я завожу газету Лайтам…

Цилла ничего не отвечала, а только посмотрела на него искоса.

– А можно мне с тобой видеться иногда?

– Не знаю, право. Попробуй как-нибудь спросить миссис Бесси, кухарку. Мы с ней вроде как дружны. Ну вот, до свиданья, мне уже давно пора.

Цилла так изменилась, что Джонни чувствовал себя смущённым. Одно было ясно: больше она не станет ждать на углу улицы или у чёрного хода в надежде, что он, может быть, появится.

– До свидания, Цилла, мы скоро увидимся.

А Рэб и не думал прощаться. Он даже не спросил, можно ли ему пойти проводить её до Маячного холма. Он просто пошёл, и Джонни был взбешён. Уж если кому и следовало проводить Циллу, так это ему, или пусть бы Рэб сказал: «Идём, Джонни, давай проводим Циллу до Лайтов». Ну, да ладно, он простит Рэбу его дерзость. Он даже изжарит ему на ужин яичницу. До Лайтов пятнадцать минут и оттуда столько же. Он развёл огонь и начал жарить яичницу. Он всё жарил её и жарил, то и дело бегая вниз, в мастерскую, взглянуть на часы. Наконец, разозлившись, снял её с огня и съел её всю сам. Рэб пришёл ровно через час сорок семь минут. О яичнице, которую Джонни съел, он не горевал ничуть. Миссис Бесси угостила его отличным ужином на лайтовской кухне, сказал он, а Цилла очень славная девочка.

Он хорошо провёл вечер. В глазах его светилось довольство, и, когда он взглядывал на вытянутое лицо Джонни, казалось, он вот-вот рассмеётся.

3

У Джонни теперь было два основных дела в жизни: не пропустить свидания с Циллой в очередной четверг и уход за Гоблином. Всякий раз, когда ему приходилось отправляться в «Чёрную королеву», он вступал на вражескую территорию. Харчевней завладели британские офицеры, среди которых старшим был полковник Френсис Смит. Кроме Гоблина, все лошади в конюшне принадлежали английским офицерам. Хозяин харчевни своих лошадей отправил в деревню, опасаясь, что иначе, даже если оккупанты и не заберут их, им просто может не хватить сена. Вестовые, офицеры, прислуга и слуги прислуги – мальчишки-конюхи – постоянно толклись возле конюшен. Джонни до них дела не было. Все знали, что он ездовой «Наблюдателя», но знали также и то, что он часто выполняет поручения британских офицеров.

Иногда они всё же к нему приставали. А однажды, когда дело зашло слишком далеко, Джонни увидел, что без драки не обойтись. Противником его был самый большой задира – гроза всех мальчишек. Их обступили плотным кольцом, и зрители – враги Джонни, следили за тем, чтобы драка шла по правилам, и покрикивали: «Молодец, янки!» и «Ай да янки!», когда тиран был повержен. Он ожидал, что все обрушатся на него, как только он повалит задиру; вместо этого он почувствовал, что его стали уважать. Так что дела у Джонни шли лучше, чем можно было думать. Но вот у полковника Смита завёлся новый мальчишка-конюх. Тот, которого полковник привёз с собой из Англии, сбежал, и полковник приказал, своему ординарцу найти другого. Этот другой оказался Давом. Он смущённо улыбался, глядя на Джонни, словно надеясь, что они будут друзьями, – ведь во всей конюшне только они двое и были из местных.

– Ах ты, дрянь! – прошипел Джонни, почти не открывая рта. – Каша ты поганая, размазня, слизняк… так ты не прочь поработать на них?

– Послушай, Джонни, есть-то надо. Твиди меня прогнал.

В конюшню просунулась голова вестового.

– Эй, мальчик! – обратился он к Джонни. – Полковнику Смиту надо отправить письмо в Милтон. Поднимись в гостиную и спроси полковника или лейтенанта Стрейнджера.

Медленная, торжествующая улыбка расплылась по лицу Дава.

– Похоже, что и ты работаешь на них, а?

– Я те покажу «похоже»! – свирепо огрызнулся Джонни.

Он зашёл к полковнику, вернулся за сапогами и шпорами, вывел Гоблина из стойла и оседлал его. Какой-то английский мальчишка повалил Дава и начал крутить ему руки, требуя, чтобы он тут же присягнул его британскому величеству, милостивому королю Георгу Третьему. Дав не замедлил присягнуть, божась, что настроен самым верноподданническим образом. Всех мятежников следует повесить! У Джонни что-то заныло внутри. Он чуть было не ринулся на выручку Даву, но вовремя напомнил себе, что ненавидит его.

– Зато вот тот малый, – Дав показал на Джонни, – вот он так в самом деле заодно с мятежниками…

Джонни решил предоставить Дава его судьбе.

День выдался свежий, по летнему времени на редкость даже прохладный – впервые отпустило после недели невыносимого зноя. Гоблин был в отличной форме. Танцуя и играя, выскочил он из стойла. Джонни дал ему немного побеситься. Он очень любил своего коня. Любил восторг на лицах прохожих, любил видеть, как у конюхов падают из рук скребницы, как офицеры глядят на Гоблина из окон и переговариваются друг с другом, кивая на него, как горничные и богатые джентльмены останавливаются, чтобы посмотреть, как Гоблин резвится.

Джонни всё своё внимание устремил на уши Гоблина, подозрительно прижатые к голове (только по ним и угадаешь, в какую сторону кинется лошадь), однако краем глаза всё же заметил плотное, красное лицо полковника Смита, выглядывающее из окна гостиной.

– Эй, мальчик! – услышал он его громкий голос. – Минутку!

Верно, передумал отправлять письмо в Милтон.

Из гостиной вышел ординарец, лейтенант Стрейнджер. На нём не было шляпы, и он держал шпоры в руках. Это был очень молодой человек, немногим старше Рэба, такой же темноволосый, как он, и в его манере держаться, да и во всём облике что-то напоминало Рэба.

– Славная у тебя лошадка!

– Да, ничего.

– Ну вот, а нам, знаешь ли, довольно противно видеть проклятого янки на таком добром коне. Сколько за него возьмёшь?

– Эта лошадь принадлежит мистеру Лорну.

– Полковник Смит! – крикнул лейтенант, обращаясь к красной физиономии в окне. – Это лошадь Лорна, хозяина типографии «Бостонский наблюдатель», понимаете? Вполне можно реквизировать.

– Так договорись о цене.

– Ну, мальчик, сколько же возьмёт твой хозяин за неё?

– Он её не продаст.

– Не продаст, вот как? Много же ты понимаешь! Да ты знаешь ли права вооружённых войск его величества? Слезай-ка, я хочу испробовать, подойдёт ли этот конь полковнику Смиту.

Лейтенант опустился на одно колено и стал прицеплять шпоры.

На дворе с корзиной мокрого белья появилась Лидия, красивая негритянка-прачка «Чёрной королевы». Джонни осенила мысль.

– Пожалуйста, лейтенант Стрейнджер, – вежливо сказал он.

– Отпусти немного стремена… Теперь подай перчатки. Я вернусь через десять минут.

Гоблин косился своими хрустальными голубыми глазами. Уже много месяцев никто, кроме Джонни Тремейна, на него не садился.

Но лейтенант уверенно вскочил в седло, подхватил поводья именно так, как любил Гоблин. Лошадь спокойно вышла со двора. Лицо полковника Смита исчезло из окошка.

– Лидия, – сказал Джонни, подойдя к ней, – хочешь, я тебе помогу с бельём?

Она ответила ослепительной улыбкой:

– Эх, мальчик Джонни, я от помощи не откажусь. Эти британцы требуют, чтобы им меняли простыни раз в неделю, а рубашки чуть ли не через день.

Джонни молча развесил две рубахи, держа во рту деревянные защепки, как Лидия. Отделанные кружевом рубахи захлопали на ветру.

– А простыни?

– У нас тут стоит семнадцать офицеров. Простыни идут дюжинами.

– Послушай, Лидия, дай мне одну простыню на минутку. Если я её запачкаю, то сам выстираю, а я тебе за это развешаю всё-всё бельё!

– Ой, мальчик, недоброе ты затеял!

– Но ты мне поможешь, правда?

– Помогу – за то, что лейтенант Стрейнджер забрал твою лошадку!

– Он хочет конфисковать Гоблина в пользу своего полковника.

– Ух ты! Я не знаю, как конфискуют лошадей, но, наверное, это что-нибудь нехорошее.

– Да, палёным пахнет, – сказал Джонни мрачно.

– Ой, мальчик, неужели они твою лошадку изжарят?

– Пусть только попробуют! Теперь слушай. Мы с тобой встанем поближе к въезду, вот так. Ты держи простыню с того конца, а я с этого – пусть надуется хорошенько… Вот он едет! Так… Теперь, Лидия, отпускай, живо! Ну же!

Лидия разжала пальцы, и простыня надулась, как парус.

Почуяв под собой искусного и чуткого седока, Гоблин до сих пор вёл себя примерно. Лейтенант уже решил посоветовать своему полковнику не скупиться – конь прекрасный! Полковник Смит, несмотря на то что был наездником робким, любил гарцевать на красивой лошадке. А этот конь и в самом деле красив – весь светлый, а грива с хвостом каштановые; молодой, нервный. Стрейнджер подумал, что, вероятно, ему самому придётся первый месяц его объезжать, чтобы вышколить для начальника. Впрочем, ход у него великолепный, так и плывёт. Пожалуй, размышлял Стрейнджер, я предложу за него Лорну…

Но вдруг земля встала дыбом и с силой его ударила. Послышался плеск воды. Лейтенант очутился посреди, грязной лужи. Конь понёсся в конюшню. Стрейнджер встал, грустно оглядел свои запачканные бриджи, пожал плечами и зашагал по направлению к Джонни, который вместе с Лидией чинно стоял спиной к нему и прилежно развешивал простыни.

– Н-ну? – обратился он к Джонни вызывающе.

– Да, сэр?

– Я и раньше замечал, что ваша лошадь тревожится при виде какой-нибудь бумажки на мостовой. Вы, верно, тоже знаете об этом?

– Да, сэр.

– А ну-ка, выньте эти дурацкие защепки изо рта, повернитесь ко мне и извольте отвечать!

Без защепок во рту было трудно удержаться от смеха.

– Что вам угодно, сэр?

– Вы нарочно взмахнули простыней – ради удовольствия видеть меня в луже и…

– …чтобы спасти лошадь от воинской повинности.

– Ах, вы… – начал было Стрейнджер, пытаясь изобразить сильный гнев.

Но Джонни видел, что он на него не сердится. В окошке ещё раз показалось красное лицо полковника Смита.

– Ну, как у него ход, лейтенант?.. Что такое, сэр? А где же лошадь?.. В чём это вы извалялись?

– В грязи, сэр. Я упал.

Он не пытался оправдаться.

– Конь с норовом, что ли?

– Не сказал бы, сэр. Так, робкий. Для армии не годится, даже по Бостону на нём ездить нельзя.

– А этот проклятый мальчишка – как же он?

– Это его лошадь, сэр.

– Благодарю вас, лейтенант. Поищите что-нибудь другое.

Голова скрылась.

Стрейнджер легонько потянулся.

– Несколько дней придётся пиво пить стоя, – сказал он в пространство, не обращаясь ни к кому в особенности. А затем, как бы вспомнив что-то: – Хм, пиво… Эй, кухня! – крикнул он тем властным голосом, каким, по наблюдениям Джонни, кричали всё молодые офицеры, обращаясь к прислуге. – Две кружки пива сюда, во двор. – Он повернулся к Джонни: – Как зовут вашу лошадь?

– Гоблин.

– Мы выпьем за здоровье Гоблина. Эту кружку молодому человеку, мальчик! Вы, конечно, знаете, что лошадь, которая так шарахается, безнадёжна?

– Да, мне говорили, что она никогда не будет смирной.

– Если б её характер соответствовал внешности, чего бы я только не отдал за такого коня! А тут… я и пятнадцати шиллингов за него не дам… Разве что… – Лейтенант неожиданно улыбнулся. – Разве что для себя. Он берёт барьеры?

– Нет, мы ездим без фокусов.

– В конце выгона наши поставили несколько плетней. Если вы как-нибудь окажетесь в тех краях и я там буду, я вам покажу кое-какие приёмы.

– Благодарю вас, сэр.

– А вас он тоже сбрасывает?

– Бывает. Я бы и сам очутился не знаю где, если бы простыня…

– Ах, эта простыня! Ха-ха! Здорово придумали! Ничего не скажешь. Эй ты, чёрномазая… на, можешь допить моё пиво да отнеси кружки на кухню.

И, всё ещё посмеиваясь, лейтенант пошёл по своим делам.

С того самого дня, когда Гоблин вывалял лейтенанта Стрейнджера в грязи, к Джонни перестали приставать английские мальчишки-конюхи. Когда ему стало трудно добывать овёс и сено для Гоблина, они позволяли ему брать у них.

Между тем Дав, который постоянно клялся и божился в своей преданности Англии – а Джонни знал, что он и в самом деле был убеждённый тори, – сделался постоянной мишенью для их шуток. Дав судорожно цеплялся за Джонни, и Джонни его всегда защищал. Это получалось как-то само собой. Таким образом, Дав снова вкрался в его жизнь. Большую часть своего досуга он стал проводить в конторе «Наблюдателя», где только и делал, что ныл, всех объедал и до смерти опротивел Джонни и Рэбу. Но Рэб говорил – и Джонни понимал, что он прав, – что англичане не будут вечно так вот смирно сидеть в Бостоне. В один прекрасный день они выступят и захватят военные припасы, которые скопили провинциалы (англичанам, конечно, об этих припасах было известно). И тогда очень возможно, что конюх полковника будет знать за несколько дней или хотя бы часов о предстоящем выступлении. Так что не стоит ссориться с Давом. Хорошо было Рэбу рассуждать! Рэб проходил боевую подготовку в войсках. А что мог Джонни? Терпеть скуку во имя родины, вот и всё.