Текст книги "Журнал «ЕСЛИ» №7 2007г."

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Я решила неправильно? Буданова ждала.

– Вы могли его остановить… до того, как он побежал. Крикнуть. Позвать.

– Это было бы правильно? – настойчиво повторила она.

– Нет, – сказал я.

На лбу Евгении Ниловны выступили капельки пота. Она стояла, пошатываясь, я подхватил ее под руку и отвел на диван. Пружины на этот раз охнули разом, вразнобой.

– Где ваше лекарство? – спросил я.

– Там… на тумбочке.

Я вытащил из пакета пластинку валидола, оторвал таблетку, дрожащими пальцами Евгения Ниловна положила лекарство под язык и затихла, глядя в потолок.

Я сел рядом на стул. Как она жила здесь – одна? Старая женщина. А если приступ? Телефон всегда под рукой – но если боль сильная и не дотянуться?

А я-то? Мне тоже не двадцать, не сорок и даже не пятьдесят. И каждую минуту может… Сколько еще тикать моему счетчику? Сколько решений я еще смогу принять в жизни?

– Идите, Петр Романович, – сказала Буданова слабым голосом. – Вы опоздаете на последний автобус.

– Я не могу сейчас…

– Со мной все будет в порядке, – едва заметно улыбнулась она. – Мой счетчик еще…

– Вы знаете? – вырвалось у меня.

– Не с точностью до дня, конечно.

– Вы знаете… – пробормотал я.

Она хотела кивнуть, но лежа не получилось, голова Евгении Ниловны странно дернулась.

– Не надо, – сказал я. – Полежите спокойно.

Минуту в комнате стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за окнами падают снежинки и ложатся на землю с тихим звоном, будто крохотные осколки хрусталя.

– Не думайте об этом, Петр Романович, – неожиданно произнесла Евгения Ниловна и посмотрела мне в глаза. – Не нужно вам знать. Никому не нужно.

– Я понимаю, – сказал я. – Когда знаешь, начинаешь принимать решения чаще, чем обычно. Да? Приближаешь конец.

– Нет, – сказала она. – То есть, наверное, и поэтому тоже. Но главное в другом. Когда знаешь… Хочешь, чтобы твои последние решения были значительны. Не размениваться на мелочи. И тогда…

Она хотела что-то сказать, но передумала. Мне показалось, что я понял ее мысль. Эта мысль мне не понравилась. Она была… неправильной? Может, и правильной, но – неверной. Парадокс?

– Вы хотите сказать, – медленно произнес я, – что свое последнее решение – спасти Асю, если что-то с ней случится – Олег Николаевич принял еще тогда, когда пошел за ней следом? Еще по дороге? Его счетчик зашкалило и… И если бы не его решение, Ася не свернула бы с тропы на лед? Она не поступала так прежде. Но это же вообще чепуха! Телепатия? Вы хотите сказать, что он сам ее толкнул? Сам?

Должно быть, я кричал. Не знаю. По-моему, я не произнес ни слова, только думал вслух.

Евгения Ниловна положила руку на мою ладонь.

– Ну да, – сказала она тихо, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать. – Конечно, чепуха. Он ее толкнул? Вы действительно могли так подумать?

– Нет, я…

– Мне кажется, – сказала Евгения Ниловна, – Олег принял последнее свое решение по дороге, да и выбора у него больше не оставалось. Но вы, наверное, замечали в жизни… Как часто ваш выбор зависит от выбора другого человека? Вроде бы вы не договаривались, но кто-то делает что-то, и вы…

Ей было трудно говорить.

– Когда Софе стало плохо, – вспомнил я, – я был на работе… Почему-то напала жажда деятельности. Захотелось встать. Выйти на улицу. Бежать. Я не понимал. Сколько решений я принял в эти минуты? Десять? Больше? Я места себе не находил. А потом позвонил Вадик… это наш сын… и сказал, что мама упала на кухне…

– Не нужно, – сказала Буданова. – Не вспоминайте. Вы меня поняли.

– Как это происходит? – воскликнул я.

– У Олега на этот счет была идея. Ряды простых чисел… их множество… их, вообще-то, тоже бесконечно много, этих рядов… они пересекаются, обгоняют друг друга или отстают… числа… они связаны…

– Но счетчик у каждого свой! – воскликнул я. – При чем здесь… Буданова едва заметно покачала головой. Она не знала. Она была генетиком; математика, теория чисел были ей чужды, это был другой мир, в котором жил Олег Николаевич Парицкий, а она только смотрела со стороны и помогала, как могла…

– Вы опоздаете на автобус, – напомнила она.

Да, я опаздывал. Если задержусь еще на пару минут… Евгения Ниловна повернулась на правый бок, достала из кармана халата и положила рядом с собой мобильник.

– Не бойтесь принять это решение, – сказала она уже довольно бодрым голосом. – Мне лучше, а такие приступы случаются со мной довольно часто. Поезжайте, Петр Романович. Я позвоню, если что. И вы звоните. Хорошо?

Когда я стоял у двери, она села на диване, облокотилась о валик и сказала:

– Мы с вами не математики, Петр Романович. Вы ничего не поймете в заметках Олега, даже если вам позволят… А я – тем более. Может, не нужно?…

Она не договорила и, помахав мне рукой, закрыла глаза.

– Дверь просто защелкните, хорошо?

Автобус опоздал, и я едва не превратился в сосульку, ожидая на остановке. Снег, который, похоже, падал весь вечер, пока мы разговаривали, теперь прекратился, зато ударил мороз, и я вполне мог себе представить, что водитель застрял где-то в дороге, и придется мне возвращаться к Евгении Ниловне, проситься на ночлег… Почему-то мне очень этого не хотелось, и в это время в ночи вспыхнули фары, подкатил, фыркая, автобус, в салоне которого даже оказалось несколько пассажиров…

От остановки я шел домой осторожно, ноги немного скользили, фонари на улице горели через один, снег скрипел, небо висело низко.

– Гуляете? – спросил знакомый голос. Я не узнал сразу, не ожидал встретить Веденеева в такое время в таком месте. Он что, ждал меня?

– Люблю пройтись перед сном, – объяснил участковый, поняв, видимо, о чем я подумал. – А вы? Тоже?

– Был в гостях, – сказал я, не вдаваясь в подробности.

– Хорошее дело, – одобрил Веденеев. – Вы знаете, что похороны Парицкого в понедельник? Выносить будут из института, все время забываю название.

– Имени Стеклова, – сказал я. – Был такой математик.

– Ага, – кивнул Михаил Александрович. – Вы поедете?

– Не знаю, – отозвался я. – Подумаю. Не так просто принять решение.

– Да? – удивился Веденеев. – Я думал, вы дружили. Он не понял, конечно, какое решение я имел в виду.

– Вы… – я помедлил. – Помните, говорили о следах на холме? Будто кто-то стоял там…

Веденеев махнул рукой.

– Вы серьезно? – удивился он. – Мало ли кто мог… Да и занесло следы давно. Глупости, не берите в голову, Петр Романович.

– Вот я все думаю, как же его работы…

– Тут я пас, – усмехнулся Веденеев. – Приезжали сегодня из института, принесли официальную бумагу, компьютер Олега Николаевича я передал под расписку, они там люди умные, специалисты, разберутся.

– Понятно, – сказал я. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Петр Романович, – кивнул Веденеев. Возможно, мне показалось, что в его голосе прозвучали какие-то угрожающие нотки? Конечно, показалось, с чего бы…

Дома было холодно, батареи грели слабо, я включил масляный обогреватель, стоявший у постели. Позвонил Евгении Ниловне, голос ее звучал бодро, она, похоже, действительно оправилась.

– Вы на самом деле не можете посчитать, сколько натикало на моем счетчике? – спросил я вроде бы в шутку.

– Спокойной ночи, Петр Романович, – ответила Буданова. – Заезжайте в гости, когда будете в Репино.

– Непременно, – пообещал я.

Лучше не знать, думал я, лежа под одеялом, а левую руку положив на обогреватель.

Если Асин счетчик и счетчик Парицкого… если одинаковые ряды простых чисел вызывают к жизни одинаковые или взаимно согласованные решения… кажется, я уже засыпал, потому что мысль то всплывала, то погружалась, то расплывалась, то превращалась в яркую точку… если Вселенная и есть бесконечная числовая ось, на которую нанизаны судьбы… если… ряды простых чисел бесконечны… значит, человек все-таки бессмертен, и нужно только понять, как соединяются гены-счетчики… нужно…

Должно быть, я все-таки уснул, потому что знал, что сплю, и думал: решения, которые мы принимаем во сне, они щелкают на нашем счетчике? Живем мы в снах или…

Не помню, что я решил по этому поводу. Я плохо запоминаю сны.

СЕРГЕЙ СИНЯКИН
ВУЛКАНОЛОГ ЗВАНЦЕВ И ЕГО ТЕХНОМОРФЫ

ПРОЩАНИЕ

Наступило время прощаться, а Званцев не знал, как это делается. Да и не хотел он прощаться. Привык к техноморфам, очень привык.

– Ты не грусти, – подбодрил его Дом. – Ты ведь даже состариться не успеешь. Одиннадцать лет туда, столько же обратно. Годик или полтора поболтаемся в системе. Надо же двигать науку вперед? Сколько тебе исполнится, когда мы вернемся?

– Пятьдесят один год, – грустно сказал Званцев.

– Вот видишь, – вздохнул Дом.

– Званцев, я твоим именем планету назову, – пообещал Митрошка.

– Планета Александрия. Звучит?

– Сколько вас летит?

– Восемь техноморфов, – сказал Дом. – Мы – вторая звездная. Первая летит к Альфе Центавра. А мы полетим к Сириусу. Лично я думаю, что это не слишком удачная мысль. Зачем исследовать сразу две двойных системы? Я склоняюсь к тем, кто считает, что в подобных системах не может быть планет.

– Программа исследований утверждена КОСМОЮНЕСКО, – напомнил Званцев. – Двадцать два года… Долгий срок.

– Ты детям рассказывай о нас, – попросил Дом.

– Каким? – не понял Званцев.

– Да своим, своим, – нетерпеливо сказал Дом. – Ведь у вас с Аленой когда-то они появятся? Жаль, мы с Митрошкой этого времени не дождались.

– Я же говорил, что первыми к звездам полетят техноморфы, – хвастливо сказал Митрошка. – И вообще, не ваше это дело – летать к звездам. По крайней мере при нынешних скоростях. И ты, Дом, не ворчи, в любом случае вариант Сириуса обещает больше, чем Альфа Центавра. Правда, у них будет три звезды, они еще и Проксиму захватят, да и вернутся раньше нас – но разве в этом дело?

– Когда старт? – спросил Званцев.

– Через неделю, – отозвался Дом. – Но вылетаем уже завтра. Ты же знаешь, звездолетам опасно стартовать с Земли, да и невыгодно. А мы за неделю обживем корабль, познакомимся лучше. Мы ведь не люди, нас на психологическую совместимость проверять не надо.

– Я с кем угодно психологически совмещусь, – сказал Митрошка.

– Ты, Званцев, не кисни, когда мы вернемся, обязательно в деревню поедем, погоняем в озере ихтиозавра. Я его за жабры на свет божий вытащу!

– У него нет жабер, – поправил робота Званцев.

– Хвост у него есть? – уточнил Митрошка. – Вот за хвост мы его и потянем. Званцев, улыбнись!

А как Александру улыбаться было? Не бездушные железяки, друзей в полет провожал. Может быть, навсегда. Грустно ему было, как в тот раз, когда обездушенного Митрошку с завода вернули.

– Жаль, Аленка с вами не попрощается, – вспомнил он.

– Долгие проводы – лишние слезы, – заявил Митрошка, но тут же добавил: – Вообще-то, конечно, жалко. Она к нам всегда хорошо относилась.

– Никогда не думал, что это будете вы, – грустно улыбнулся человек. – Астронавты…

– Здрасьте! – удивился Митрошка. – Отбирали ведь самых талантливых! Званцев, неужели ты в нас сомневался?

– До Нептуна пойдем на плутониевых разгонниках, – сказал Дом. – Там включим прямоточник. Знаешь, какой у нас расчетный максимум захвата? Почти тридцать вар! Почистим пространство от свободного водорода.

– Я теперь ускорение в сорок «же» запросто выдерживаю, – гордо сообщил Митрошка. – Пойдем со скоростью ста десяти мегаметров в секунду. Кромин обещал, что будет не рейс, а прогулка.

Кромин был конструктором межзвездных кораблей. Конечно, он работал не один, проектированием занимались целые институты, но он был главным. И идея отправить в первые межзвездные именно свободно запрограммированных техноморфов принадлежала ему. Говорят, в его институте работают три совершенно гениальных техноморфа, к которым Кромин относится как ко всем остальным сотрудникам. Наверное, это правильно. Если уж мы породили электронный разум, то должны к нему относиться без предубеждения. Бунтовать роботы не будут, они слишком любят познавать, а главное – понимают, что делают это во имя всего остального человечества. И чувствуют себя, что еще важнее, частью этого человечества.

– Ладно, – сказал Дом. – Давай прощаться. Тебе еще домой около трех часов лететь. А нам придется пройти программу дезинсекции. Ученые очень боятся занести что-то ненужное во Вселенную.

– Званцев, – пообещал Митрошка, – я тебе с Сириуса такую коллекцию камней привезу, полгода любоваться будешь. Все твои аквамарины, бериллы и топазы будут бледно смотреться. Обещаю.

– Ты себя привези, – посоветовал Званцев. – Исследовать чужие звездные системы – опасное дело.

– Можно подумать, что в кратеры лазить было безопасней, – возразил Митрошка. – Званцев, пока нас не будет, ты здесь с кремниевыми формами жизни разберись. Где одна ящерка у лавы грелась, там и другим место есть. Только зря не рискуй. Я тебя знаю, ты у нас человек отчаянный. Только ты уж постарайся, дождись.

– Сами постарайтесь уцелеть, – сказал человек.

Не то они сейчас говорили, Званцев это чувствовал, но они продолжали перебрасываться ничего не значащими шуточками, а в пустыне, над которой уже вставал сумрак, время от времени вздымались столбы пламени – транспортные корабли стартовали точно по расписанию, чтобы доставить на орбиту для строящейся станции «Циолковский» необходимые грузы.

Станцию сооружали на редкость простым способом. Вначале вывели на орбиту форму из пластика, продули ее и дали пластику затвердеть, а теперь строители обшивали искусственный спутник пластинами из сверхтвердых и вязких сплавов, способных погасить космическое излучение. С Земли станция «Циолковский» выглядела огромной лучистой звездой, словно в окрестностях системы вспыхнула сверхновая.

– Пора, – сказал Дом. – Меня уже вызывают.

– Привет Аленке, – сказал Митрошка. – И передай ей вот это, – он сунул в руку человека флэшку. – Там синте-стихи. Я старался – звук, цвет, запах, все в меру. Дому понравилось.

– Знаешь, Званцев, – доверительно сообщил Дом. – Если бы так насели на тебя, ты бы объявил автора гением. Хорошо, что он обошелся без блатной фразеологии, я этому только порадовался.

– Бездари всегда завидуют гениям, – объявил Митрошка. – Ну, какие у тебя интересы: вечно тебя волнуют собственные фильтры, ассенизация отходов, порядок в комнатах. Бескрыл ты, Дом, не можешь воспарить над серой действительностью.

– Мне посмотреть можно?

– Тебе можно, – разрешил робот. – Ты же, как пишут в старых романах, вторая половинка, связанная с Аленой узами священного брака. Тебе можно.

– Посмотри, – сказал Дом. – Только с одоратором будь осторожнее, он же сам без нюха, он там такое насинтезировал!

– Трепачи, – засмеялся Званцев.

– Профессионалы, – поправил Митрошка. – А вообще, Званцев, спасибо тебе.

– Ладно, – сказал человек, – идите… профессионалы.

Он долго смотрел вслед удаляющимся техноморфам.

Митрошка в сумерках выглядел совсем как человек, а Дом, напротив, напоминал огромный голубой колобок, катящийся по бетонным плитам площади. Техноморфы не обернулись. Наверное, на этом настоял Митрошка, вычитав в каком-то старом романе, до которых он был великий охотник, что настоящие мужчины не оборачиваются при прощании. Они уходят, смело глядя в будущее, и не боятся опасностей, которые их там обязательно ждут.

Званцеву стало одиноко.

Он пытался успокоить себя тем, что ничего страшного не произошло. Роботы выросли, поднялись на более высокий уровень и ступили на дорогу, ведущую к новому витку познания. И не стоило грустить, что к звездам летят они, а не люди. Когда-нибудь наступит звездное время и для человека.

Он посмотрел на флэшку, которую все еще сжимал в кулаке.

Надо же, синте-стихи. Написанные Митрошкой. Посвященные Алене.

Вряд ли это можно будет назвать поэзией, но ведь Митрошка старался. Он очень старательный и настырный, и всегда ему хочется добиться хороших результатов.

Он сел в кабину флаера и с грустью подумал, что давно отвык от тесноты. В свое время Дом заменил ему все – и жилье, и летательное средство, и личного повара, и собеседника. Даже, случалось, от смерти его спасал. Но теперь Дома не было. Вряд ли он когда-нибудь решится завести другой, слишком многое их связывало – его, Митрошку и Дом.

Флаер неслышно поднялся в небо, сориентировался по звездам и запросил Званцева о конечном пункте их полета.

– Домой, – отстучал Званцев на клавиатуре, воткнул флэшку в свободный разъем компьютера и услышал стихи, которые читал робот. Всего он ожидал от Митрошки, только не этого.

 
Послушай, как звезды шуршат,
они, срываясь с небес,
обретают свой ад
и устилают лес,
смешиваясь с листвой
и превращаясь в тлен,
бережно сохранят
оттиск твоих колен.
И безнадежно зло
дробно тревожит лес,
дятел, что пробует до
стучаться
до мертвых небес.
 

Конечно, это были несовершенные стихи, но это были стихи. Слушая, как их читает Митрошка, Званцев видел осенний лес и звездное небо, с которого падали звезды, он почти физически услышал дробный стук дятла, стрекот сорок в березняке и почти неслышное журчание реки. «Черт, – подумал Званцев. – А ведь он может! Интересно, что он напишет, когда вернется со звезд?»

ЗАРАЗА

Митрошка сидел на траве и смотрел в пространство перед собой.

– Митрошка, что с тобой? – спросил Званцев.

– Живут же люди, – сказал Митрошка. – Невероятно интересной жизнью живут. А мы… Камни, температура лавы… Интенсивность выбросов… Тьфу!

– Какая муха тебя укусила? – удивился человек.

Митрошка медленно помигал глазами, меняя напряжение в подсветке, будто хотел видеть сквозь Званцева.

– Ты бы слышал, что он несет, – сказал Дом. – Я его иной раз даже понять не могу. Вроде бы все слова русские, но непонятны, словно Митрошка на каком-то неведомом языке изъясняется. Званцев, может, он взялся санскрит изучать?

– Митрошка, ты с нами разговаривать не хочешь? – поинтересовался Званцев.

– А о чем с вами базар вести, фофаны бестолковые? – помедлив, ответил робот. – Чего пустую бодягу гнать?

– Не понял, – сказал Званцев. – Ты на каком языке изъясняешься?

– На родном, – ответил Митрошка. – На том самом, на котором нормальные пацаны, настоящие бродяги базар ведут.

– Ни черта понять не могу, – сказал Дом.

– Может, сбой программы? – предположил Званцев. – Глюки?

– Не похоже, – усомнился Дом. – Я его вчера заставил ко мне подключиться, протестировал все – мозги работают, как часы и даже лучше.

– Не забивай человеку баки, Дом, – влез в разговор Митрошка. – У него и без твоих объяснений бестолковка болит! Бьешь понт, точно ты и в самом деле лепила. Званцев, играй ушами в мою сторону, мы с тобой непонятки сами без тупья разберем.

– Надо на завод сообщить, – сказал Дом. – Пусть его специалисты посмотрят. Я ведь и в самом деле не профессионал, мог чего-то и не заметить.

Митрошка встал.

– Пора лыжи делать, – не глядя на Дом и Званцева, заявил он. – Зекать вас, гундосых, не могу. Ни хрена вы в нормальном базаре не петрите.

Званцев ему не препятствовал.

– Дом, – тихо сказал он. – Пусти за ним Наличность. Надо же посмотреть, от кого он такого нахватался.

Наличностью звали малоразмерного кибера, которого пускали для закупки разных мелочей или продуктов, а также в случаях, если кому-то надо было лично передать послание, невозможное в электронном виде.

– За товарищами следить… – начал Дом.

– Дом! – повысил голос человек.

– Да уже, уже, – с досадой отозвался Дом. – Хотя нам с тобой, Званцев, это чести не делает.

Митрошка неторопливо прошелся по парку.

Летящую в стороне Наличность он не замечал, двигался по аллее, явно уже обозначив для себя конечную цель маршрута.

– Давно с ним это? – спросил Званцев.

– Третий день, – прикинул Дом. – Вроде бы все нормально, железобетонные плиты ему на голову не падали, под излучение не попадал, сидел дома, материалы последней экспедиции обрабатывал. Были у него соображения о типах базальтов в рифтовых трещинах. Ни с того ни с сего… Может, внешняя инфекция? Подключился где не надо, поймал червяка, а? Может такое быть, Званцев? С ним раньше такое случалось?

– Ты же знаешь, что нет, – сказал человек. – Включи связь с Наличностью, посмотрим, что там Митрошка поделывает.

Митрошка подошел к скамейке в сквере. На ней сидел старый и довольно странный человек с изрезанным морщинами лицом и пустыми, выцветшими глазами. Чем-то это лицо было знакомо Званцеву.

– Привет, кореш! – поздоровался Митрошка.

– Здоров будь, бродяга, – ответил мужчина. – Кандехаешь куда или корефана ищешь?

– Еще побазарить захотел, – сказал Митрошка. – Складно песни поешь. Кем по жизни был?

– Клюквенником, – признался мужчина. – Слыхал про таких?

– Сурьезная профессия, – сказал Митрошка.

– А ты калякаешь по-рыбьи, – одобрительно кивнул мужчина. – Захарчованный чумак. Давно таких не встречал. Чалился?

– Бог миловал, – солидно отозвался Митрошка.

Мужчина поднялся и неторопливо пошел по аллее, постукивая перед собой тросточкой. Митрошка пристроился рядом.

– Хорошие у тебя кони, – сказал мужчина Митрошке. – Ступаешь, а не слышно. Корье пьешь?

– Чистенькая слаще, – отозвался тот.

– Ты слышишь, Званцев? – вздохнул Дом. – Вроде все слова знакомые, а вместе не складываются. На каком же языке они говорят?

Званцев задумался. Чем-то знакомы ему были эти слова, когда-то, он был уверен в этом, Званцев даже слышал их, но при каких обстоятельствах и от кого, вспомнить не мог.

– И ведь человек этот не иностранец, – заключил Дом. – Он здесь часто отдыхает. Пенсионер и инвалид.

– Инвалид? – не понял Званцев.

– Ну, ты же тросточку видел, – объяснил Дом. – Слепой он.

– А зовут его Витя Усарь, – уже уверенно сказал Званцев. – Живой еще. Я думал он давно умер.

– И ты знаешь, на каком языке он с нашим Митрошкой разговаривает?

– Это не язык, – сказал Званцев. – Это воровской жаргон. Я его в детстве слышал. Феней называется. Вором был в молодости Витя, а потом полжизни в тюрьме просидел. Выпустили, когда посчитали, что он уже общественной опасности не представляет. А в прежние времена он пацанам такие песни пел, так заливал, все пытался приохотить их к воровскому миру! Сам его слушал.

– Жулик? – переспросил Дом. – Ну, тогда наш Митрошка от него нахватается!

На аллее между тем Витя Усарь предавался воспоминаниям.

– …Шесть деревяшек древних мы тогда взяли. Наш король двинул кони в столицу, скинул эти доски немчуре, так веришь, Митроха, мы на эти бабки два года гудели, батончикам сиськи тискали.

– Дурной пример заразителен, – сказал Званцев. – Надо его от этого старичка отвадить, собьет он нашего Митроху с честной научной дорожки. Он же слепой, не понимает, что с роботом разговаривает.

– Ну, воровать Митрошка не начнет, – рассудительно отозвался Дом.

– Зато изъясняться начнет так, что мы его понимать перестанем, – возразил Званцев.

– Я словари найду, – пообещал Дом. – Есть ведь словари, чтобы перевести с жульнического языка на обыкновенный?

– Может, и есть, – сказал Званцев. – Но меры надо принимать радикальные. Уж больно прилипчива эта зараза, пристанет и не отпускает. По детству своему помню.

Перевоспитание Митрошки продвигалось туго. По взаимному согласию Званцев и Дом делали вид, что не понимают Митрошку, когда тот начинал изъясняться по фене. И сколько бы это продолжалось, Званцев не знал, но выручила командировка за Урал.

Узнав о предстоящей поездке, робот довольно музыкально пропел:

 
А мать моя опять рыдать,
И снова думать и гадать,
Куда, куда меня пошлют…
 

– У тебя не было матери, – жестко сказал Дом. – Разве только учесть материнскую плату заводского компьютера…

– Детдомовские мы с Витьком, – вздохнул Митрошка. – «Коридоры детдома были школою нам, тюрьмы стали для нас академией».

– Очнись, – Дом легонько стеганул робота слабым разрядом.

Блатная романтика очаровала Митрошку, воровской язык его завораживал. Однако Званцев и Дом по-прежнему делали вид, что они не понимают, когда робот обращался к ним по фене.

– Понимаешь, Званцев, – сказал Дом, – я тут выяснил. Феня – это искаженно. Правильно надо говорить офени. Было такое племя торговцев-коробейников, они и выдумали собственный язык, чтобы люди их секреты не понимали. А от них уже и пошло. Но наш-то, наш-то! Прямо хоть бери его и память стирай!

– Это не метод, – заявил Званцев. – Надо, чтобы он сам от дурной привычки отказался.

– Гапоны, – сказал Митрошка. – Мусора. Красноперые.

Дом и Званцев промолчали, словно эти слова, произнесенные с несомненной ругательской интонацией, относились не к ним.

К концу командировки стало очевидно, что робот воровской фразеологией переболел. Он все реже употреблял феню в разговорах, постепенно перестал качать из интернета воровские романы конца двадцатого века, не упоминал о своем знакомстве с блатарем и самостоятельно пришел к выводу, что любой преступник – обуза на шее общества, следовательно, использование воровского жаргона есть не что иное, как вызов этому обществу.

– Давно бы так, – сказал Званцев одобрительно. – Выкинь мусор из головы, Митрошка, и помни, что русский язык велик и могуч.

– А английский? – жадно спросил Митрошка.

– И английский, – согласился Званцев. – Он тоже велик и могуч.

– А французский? – продолжал интересоваться робот.

– Отстань, – утомленно отмахнулся Званцев. – Любой язык велик и могуч. Кроме жаргона, которым пользуются малые группы людей. Заметь, не народности, а именно общественные группы.

– Вроде программистов? – не унимался Митрошка.

– Видишь, – вздохнул человек. – Когда захочешь, ты все правильно понимаешь.

– Космонавты тоже пользуются жаргоном, – через некоторое время объявил Митрошка. – И врачи. Значит ли это, что они находятся на одной социальной ступени с преступниками?

– Митрошка, – сказал Званцев. – Лучше бы ты занялся русским языком. Или английским.

– Лучше русским, – сказал робот. – Боюсь, что на английском ты снова перестанешь меня понимать.

Неделю или две Митрошка изъяснялся на старославянском языке.

Еще через неделю он вовсю использовал молодежный сленг.

К концу командировки он пытался объяснить Званцеву, в каких случаях до реформы письменности использовались буквы «ять», «ер» и «i».

– Между прочим, получалось очень красиво, – заметил робот. – Реформа обеднила русский язык.

– Слушай, Званцев, – озабоченно заметил Дом, – что-то не так идет. Мы кого, филолога растим?

– Ничего, перемелется, – махнул рукой человек. – Главное, что феней не пользуется. И идиотские мысли выбросил из своей металлической башки.

– Не всегда коту творог, бывает и головой об порог, – согласился Дом.

– Дом, ты что? – удивился Званцев.

– Дурак дом построил, а умница купил, – признался Дом. Званцев тихо вздохнул.

Болезнь и в самом деле оказалась заразной и обещала стать затяжной.

Дом неосознанно брал пример с робота Митрошки, он уже самостоятельно добрался до толкового словаря русского языка Владимира Ивановича Даля.