Текст книги "Журнал «ЕСЛИ» №7 2007г."

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Посидев утром за компьютером, после полудня я отправился в опорный пункт милиции. Погода выдалась хорошая – ни ветерка, низкие тучи так и не смогли разродиться снегом и висели над головой подобно тяжелым, мокрым, будто постиранным, одеялам, – и я решил прогуляться, а заодно посмотреть, горит ли свет в кабинете участкового.

Свет горел, и через заиндевелое стекло я видел сидевшего за столом Веденеева. Он курил и читал газету. Если бы участковый работал – писал что-нибудь или принимал посетителя, – я бы прошел мимо.

– А я вас ждал, Петр Романович, – сказал Веденеев, когда я вошел в просторную, хорошо протопленную комнату, с десятком стульев вдоль стен, Т-образным столом и непременным портретом президента.

– Ждали? – удивился я, оглядевшись.

– Один я тут, – правильно истолковав мои взгляды, сказал участковый. – Думали, у меня секретарша и пара рядовых на подхвате? Не положено по штату, Петр Романович. Так что… Садитесь сюда. Вы уже подумали?

Я сел, придвинул стул ближе к столу и представил, как на этом месте сидит какой-нибудь правонарушитель и соображает, сколько дать менту, чтобы не открывал дела или не обращал внимания на живущих без регистрации мигрантов. Наверняка ведь Веденеев брал и, может быть, по-крупному, но думать об этом мне было неприятно, и я сказал:

– Хоронить Парицкого, наверное, будут из института?

– Понятия не имею, – Веденеев пожал плечами. – Меня больше интересует, кто из родни станет претендовать на квартиру.

– Бывшая жена, вероятно, – предположил я. – Мать вряд ли.

– И еще, – продолжал Михаил Алексеевич, – почему Парицкий именно в этот час оказался именно в этом месте. Я об этом просил вас подумать, а вы…

– Что, собственно, вас смущает? – спросил я, потирая переносицу: почему-то от резкого перехода к душному теплу кабинета у меня разболелась голова. – Погода была хорошая, Олег Николаевич любил гулять…

– Любил, да, – прервал меня Веденеев, – летом. Я его много раз у пруда видел. А зимой – никогда. Вы сами ходите к пруду в такую погоду?

– Я? Нет, я вообще редко выхожу из дома. Не люблю мороз. Раньше любил, а сейчас… Возраст.

– Вот видите! Вы часто виделись с Парицким последнее время? Зачем ему нужно это знать? Нет, не часто. Мы виделись с Олегом Николаевичем тогда, когда кому-то из нас было что сказать или хотелось послушать компетентное мнение. Летом встречались каждый день, осенью – хорошо, если раз в неделю, а когда начались холода, так и вовсе были друг у друга два или три раза. Три. Точно. Я мог даже назвать числа, если Веденеева это так интересовало.

– Три раза, – сказал я. – Это с ноября, как снег выпал.

– Три, – повторил Михаил Алексеевич. – Нечасто. Соседи говорят, что он почти не выходил из дома, как и вы. Разве что в магазин, на почту. Иногда – не каждый день, только если погода была тихая – гулял вокруг квартала. Случалось, ездил куда-то на автобусе. А тут… Что, черт побери, понесло его к пруду? Была же какая-то причина!

– Увидел в окно, как Ася…

– И пошел следом? Вы сами верите тому, что говорите?

– Нет, – признался я.

– К тому же, – продолжал участковый, – Асе, чтобы попасть к пруду, совсем не нужно было проходить мимо дома Парицкого. Это раз. Во-вторых, вы же видели: к полынье Ася шла с противоположного берега. Туда же потом побежала, не соображая, а Парицкий шел по короткой дороге…

– Тогда не знаю, – сказал я. – Да и какое сейчас это имеет значение?

– Для отчета – никакого. Отчет я уже написал и отправил, – зачем-то сообщил Веденеев, – так что с делом этим покончено. Трагическая случайность. Но…

Михаил Алексеевич выбрался из-за стола и принялся ходить по комнате кругами, то и дело оказываясь у меня за спиной, отчего мне приходилось вертеть шеей, это было неудобно, и я сказал раздраженно:

– Вы сказали «но». И вы хотели, чтобы я подумал – не знаю, над чем. Что, собственно, вас смущает на самом-то деле?

Веденеев сел рядом со мной, придвинул свой стул ближе к моему и заговорил напряженным голосом:

– Я вам скажу, Петр Романович. Я хочу знать, почему Парицкий пошел на пруд, хотя не был там с осени. Я хочу знать, почему вы не хотите говорить мне то, что известно вам. И я еще хочу знать, кто там был, кроме Аси и Парицкого.

– Кроме Аси и Парицкого? – удивился я. – Разве там был еще кто-то? Мы же с вами вместе…

– Да-да. Это вчера. А сегодня я ходил туда без вас. Снег не шел с прошлой недели. Ветра тоже почти не было, а в лесу его вовсе не чувствовалось. Короче, все следы сохранились прекрасно – не на тропе, конечно, где ледяная корка. И не там, где натоптали ребята. Я обошел пруд кругом. На холмике, сразу за поворотом тропы, кто-то стоял. Судя по следам – довольно долго. И выглядят следы не новыми. Может, это было позавчера, может, еще раньше. Может, следы не имеют отношения к этому… событию. А может, имеют самое прямое.

– Вы хотите сказать, что кто-то стоял на холмике и видел, как тонула Ася и как Олег Николаевич…

– И не двинулся с места, – мрачно кивнул Веденеев. – И на помощь не позвал. И никому не сообщил.

– И кто это был, по-вашему?

– Думаете, я Шерлок Холмс? Откуда мне знать? Могу сказать только, что человек был в зимних ботинках, размер сорок второй или сорок первый. Ботинки импортные, на подошве фирменный знак, но какой – непонятно, след успел расплыться…

– Половина поселка ходит в импортных ботинках, – заметил я. – Вот и у меня тоже…

Я осекся и осторожно посмотрел на Веденеева.

– И у вас тоже, – повторил он. – Так почему вы не хотите мне рассказать о своих последних встречах с Парицким?

– Господи, с чего вы взяли? – воскликнул я. – Какое отношение наши разговоры могут иметь к тому, что…

Я замолчал. Не было смысла говорить с Веденеевым о вещах, в которых он ничего не понимал, и в лучшем случае интерпретировал бы наши с Олегом Николаевичем беседы как пустопорожнюю болтовню двух съехавших с катушек научных работников…

– Отчего же вы замолчали, Петр Романович? – вежливо спросил участковый и зачем-то придвинул к себе стопку исписанных бумаг, а сверху положил авторучку.

– Мы о науке с ним говорили, – пояснил я. – Точнее – о теории чисел. Еще точнее – о распределении простых чисел на бесконечной числовой оси.

– Наука меня не интересует, – отмахнулся Веденеев. – Не понимаю, как вообще можно столько времени говорить о каких-то числах, ну да ладно. Но ведь не только о науке! Вот я и прошу вас вспомнить… Может, имя Аси как-то в разговоре упоминалось?

Вот он куда клонил, оказывается. Мог быть Парицкий знаком с девушкой? Мог завлечь ее на пруд под каким-то предлогом? Зачем? Неужели Веденееву пришла в голову нелепая мысль, что Олег Николаевич сам столкнул Асю в полынью – хотел избавиться? – а потом в нем заговорила совесть, он бросился спасать и…

Чушь какая-то. И при чем здесь тогда таинственный незнакомец, стоявший на берегу неизвестно в какое время и видевший… или не видевший…

– Имя Аси, – сказал я, – в разговоре между мной и Олегом Николаевичем упоминалось дважды.

– Ну-ну! И что говорили? Когда?

– В первый раз, – припомнил я, – это было в начале осени, в сентябре, кажется. Мы обсуждали тему тихого коллапса… есть такая проблема в астрофизике, я ею как-то занимался и думал, что Олег Николаевич поможет мне справиться кое с какими математическими трудностями…

– При чем здесь… – перебил меня Веденеев.

– Вот и я говорю, что ни при чем. У нас кончился сахар, а я не пью без сахара, привычка… В общем, мы пошли в магазин, от дома Олега Николаевича это в двух кварталах. И около магазина встретили Асю. Я тогда о ней не знал ничего, девушка показалась мне странной, и Олег Николаевич видел, как я на нее посмотрел. «Это Ася, – сказал он, – странный у нее взгляд, верно?» «Странный», – согласился я. Видите ли, она шла по улице, но смотрела не перед собой, а куда-то внутрь, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она вряд ли видела, куда идет, и могла натолкнуться на столб или попасть под машину, переходя дорогу. Я так и сказал Олегу Николаевичу, а он мне объяснил, кто такая Ася, и что дорогу она знает лучше, чем кто бы то ни было, может и с закрытыми глазами… Зрение ей, мол, нужно не для того, чтобы смотреть по сторонам, а чтобы видеть то, чего не видит никто другой. Честно говоря, меня удивил такой, я бы сказал, мистический взгляд совершенно не романтичного человека, и я спросил… А Олег Николаевич ответил, что мистикой никогда не увлекался, а вот в интуицию верит, потому что именно интуиция помогает ему в решении таких задач из теории чисел… Потом наш разговор опять перешел в область, вам совершенно неинтересную. Я хочу сказать, что об Асе мы больше не говорили. Купили сахар, вернулись домой…

– Понятно, – перебил меня Веденеев. – А второй раз? Вы сказали, что было два случая.

– Второй… Это уже зимой, да. Я даже число могу назвать – седьмое января. Было Рождество, народ праздновал. Вы сами помните, как… Олег Николаевич пришел ко мне часов в шесть вечера, говорили мы о… кажется, о том, что слава Хокинга несколько преувеличена, в последнее время он говорит вещи вполне банальные, но каждое его слово все равно ценится на вес золота.

– Хокинг – это физик, который сидит в коляске и говорит при помощи синтезатора? – проявил свою осведомленность Михаил Алексеевич.

– Вот-вот, – пробормотал я. – Только это все о нем и знают. Будто для науки данное обстоятельство имеет хоть какое-то значение… Неважно.

– Вот именно, – согласился Веденеев. – При чем здесь Ася?

– Да, Ася… Стемнело, погода была хорошая, ясно, морозно, мы вышли подышать воздухом и посмотреть на звезды. Почему-то Олегу Николаевичу захотелось, чтобы я показал ему созвездия. Не Орион или Большую Медведицу, а малоизвестные – Дракона, скажем, или Кассиопею. Мы вышли на улицу, но там уже зажгли фонари, и небо было тусклым, я не смог различить даже Андромеду. Мы направились в сторону леса и по дороге встретили Асю. Она медленно шла…

– Из леса? – быстро спросил Веденеев.

– Нет, почему… Со стороны станции, по-моему. А может, просто прогуливалась вдоль крайних улиц. Понятия не имею. Шла и смотрела в небо – как и мы. Мы чуть не столкнулись… «Здравствуй, Ася», – сказал Олег Николаевич, и, помню, я удивился, мне казалось, что они не знакомы. То есть он-то знал, кто она, а девушка – вряд ли. Она, кстати, ничего не ответила и продолжала идти, задрав голову. Прошла мимо нас, и Олег Николаевич сказал, глядя ей вслед… Что же… Вот: «Это она на Орион смотрит?» Вопрос был ко мне, я пригляделся и ответил: «Нет, скорее, в сторону Пегаса, видите – немного искривленный квадрат?» «Интересно, – сказал Олег Николаевич, – что она различает в этих знаках? Что для нее звезды? Неужели то же самое, что для меня числа?» Я спросил, что он имеет в виду. «Вы не понимаете? – удивился Олег Николаевич. – Она же не знает… Развитие у нее, как у трехлетней… Что понимает, о чем думает трехлетний ребенок, глядя на звезды? Что это дырочки в небе? А взрослая девушка, у которой организм уже настроен на другое, а мозг тот же… что видит она? Для нее это уже знаки. Символы. Может, она хочет их прочесть»…

Я замолчал, потому что окончание того разговора начисто испарилось из памяти. Я точно помнил слова Парицкого о символах, а потом…

– И что же дальше? – подтолкнул меня Веденеев, окончательно сбив с мысли.

– Не помню, – сказал я с раздражением. – Потом мы, кажется, опять перешли к проблеме тихого коллапса. Больше я Асю не видел… до того дня.

– А Парицкий?

– Откуда мне знать? Так что вы все-таки хотите узнать, Михаил Алексеевич? – спросил я, решив поставить наконец точки над «i». – Вы думаете, что они оба не случайно оказались позавчера на пруду? Договорились? И что тот человек на холме был я? Вы на это намекаете?

– Вы?! – искренне удивился участковый. – Ну и фантазия у вас, Петр Романович! Как это могли быть вы, если, когда это все произошло, вы в Репино ездили?

– Позвольте! – воскликнул я. – Откуда вы это знаете? Меня вы об этом не спрашивали!

– Соседи сказали, – буркнул Веденеев. – Вас в окно видели, как вы выходили из автобуса.

– Вы опрашивали соседей? Значит, все-таки думали, что на пруду мог оказаться я?

– Проработать надо все версии, верно? – многозначительно сказал Веденеев.

Напрасно я с ним откровенничал, толку совсем никакого. Он лишь укрепится в своих нелепых подозрениях вместо того, чтобы понять, что произошло на самом деле. Меня занимала только естественнонаучная сторона дела, и здесь мне все было ясно, будто я сам присутствовал, когда Парицкий выключил компьютер, посмотрел на часы и быстро оделся, чтобы в нужное время оказаться в нужном месте.

Если бы он еще знал, что его там ждет… И какой именно предстоит выбор…

– Вы что-то сказали, Михаил Алексеевич? – пробормотал я.

– Я сказал: странно вы себя ведете, Петр Романович. Что-то вы от меня скрываете, я это чувствую. Зачем – не пойму. К смерти Олега Николаевича вы не причастны. Никаких обвинений никто вам предъявлять не собирается, иначе… Иначе вы бы не здесь сидели и не со мной сейчас разговаривали. Но вы почему-то молчите…

– …И создаете помехи следствию, – заключил я, хотя уже дал себе слово не говорить лишнего.

– Какому следствию? – рассердился Веденеев. – Нет никакого следствия. И дела никакого не существует.

– Михаил Алексеевич, – решился я, нарушив в который уже раз самому себе данное слово, – домик Олега Николаевича… он сейчас опечатан?

– С чего это? – искренне удивился Веденеев. – Нет, закрыт на ключ, а ключ у меня в сейфе… Вас что-то интересует в квартире? – догадался Веденеев и сразу насторожился.

– Олег Николаевич работал, – пояснил я. – Эти исследования не должны пропасть.

– Но вы вроде не математик, Петр Романович, – продолжал недоумевать участковый.

– В теории чисел я полный профан, вы правы. Но если кто-нибудь по глупости уничтожит то, что записано на диске, современная наука ему этого не простит.

Господи, какой пафос! Я представил, как бы сейчас весело рассмеялся Олег Николаевич, услышав мои слова, и, должно быть, тоже непроизвольно улыбнулся, вызвав у Веденеева еще большее недоумение.

– Ко мне уже обращались из института, – сказал он. – Спрашивали про компьютер, обещали прислать официальную бумагу, хотят забрать винчестер… Значит, ничего вы мне больше не хотите сказать, Петр Романович?

Я покачал головой. Я мог сказать кое-что еще. Только зачем?

– До свидания, – сказал Веденеев, – заходите, когда что-нибудь вспомните. Или звоните, я не так уж часто здесь сижу. Больше хожу, работа такая…

– Всего хорошего, – вежливо попрощался я.

***

Глупо было, конечно, надеяться, что Веденеев даст мне ключ от дома Олега Николаевича, да если бы и дал по каким-то своим соображениям, все равно глупо было думать, что я, с моим недостаточным математическим опытом и знаниями, смог бы разобраться самостоятельно в том, чему Парицкий посвятил жизнь. Он справился с проблемой, о которую сломали зубы десятки лучших математиков, это была не его проблема, и столкнулся он с ней только потому, что хотел решить другую задачу, а для этого нужно было понять, что странного в рядах Мерсенна. Он понял и пошел дальше… отбросив злополучный миллион, потому что… Да, это тоже был выбор, очень важный выбор, и Олег Николаевич сделал его в точном соответствии с собственной концепцией.

В биологии я тоже полный профан, как, впрочем, и Олег Николаевич. Он просто обязан был обратиться за консультацией к биологам, точнее, к генетикам, а еще точнее – к тем из них, кто изучал строение человеческого генома, составлял карту расположения генов и мог, следовательно, сказать, есть ли в молекуле ДНК (или где там хранится генетическая информация) нечто такое, что Парицкий мог использовать, как независимое доказательство своей теории. Вряд ли он мог обойтись сугубо математическими методами там, где требовалось знание совершенно другого рода. Нет, я понимаю, конечно, математика – царица наук, без математического обоснования ни одна теория не может считаться доказанной, все так, но ведь до самой-то математики дело доходит лишь во вторую очередь, когда понятно, о чем речь идет в физическом, астрономическом, биологическом или каком угодно общенаучном смысле. Чем мне, скажите, могла помочь математика, когда я лет тридцать назад обнаружил на фотографии планетарной туманности М-57 странные волокнистые структуры, располагавшиеся поперек красивого правильного кольца? Сначала нужно было придумать, отчего эти структуры могли в принципе возникнуть, потом понять, какие процессы привели к тому, что ударные волны начали распространяться поперек основного поля расширения, а уже потом, конечно, невозможно было обойтись без математики, только она могла дать ответ на все остальные вопросы – но для того, чтобы эти вопросы задать, нужно было проявить физическую, а вовсе не математическую интуицию!

Я мог бы подумать, что консультантом у Олега Николаевича была Елена Метельникова, так странно отреагировавшая на гибель бывшего мужа. Впрочем, что странного? Они расстались больше трех лет назад, характер у Лены был, как я понял, довольно склочный, если она могла отсудить у Парицкого имущество, которое, судя по его словам, ему же и принадлежало до их свадьбы… После того разговора, когда я сообщил Лене о смерти Олега Николаевича, а она деловито поинтересовалась, где находится его тело, мне не очень хотелось еще хоть раз в жизни разговаривать с этой женщиной. С другой стороны, у нас с Парицким никогда не заходил разговор о том, где работала его бывшая супруга, кто она по профессии, и если я хоть как-то был прав в своих рассуждениях, Лена должна быть именно биологом, генетиком, иначе концы с концами не сходились – не только в моих рассуждениях, кстати, но и в словах самого Парицкого.

Предлог, чтобы позвонить Лене, у меня, конечно, имелся – она-то уж точно должна была знать, когда состоятся похороны и будет ли автобус от института; вполне естественно, что знакомый ее бывшего мужа, тем более человек, живший с ним в одном поселке, звонит и интересуется…

Трубку, впрочем, подняла не Лена, а какой-то мужчина, и я, понятно, не стал спрашивать, кем он ей приходится.

– Слушаю вас, – степенно произнес глубокий красивый баритон. Если правда, что женщины любят ушами (моя жизнь с Софой заставила меня усомниться в этом определении – она любила не ушами и уж, конечно, не глазами, она любила душой, и понимали мы друг друга без слов и даже без взглядов, на расстоянии), так вот, если женщины все-таки любят ушами, то любая должна была бы влюбиться в этого человека, однажды услышав, как он произносит голосом с огромным количеством обертонов: «Слушаю вас»…

– Могу я поговорить с Еленой… – я сделал паузу, надеясь, что обладатель баритона поймет ее правильно.

– Лена! – крикнул он в пространство. – Тебя! Какой-то мужик. Наверное, опять похоронами интересуются.

Естественно. Не я один такой…

– Слушаю вас, – подражая, похоже, своему новому мужу, произнесла Лена вовсе не печальным голосом.

– Это Амосов, – сказал я. – Я вам звонил насчет…

– Да, я вас узнала, – прервала меня Лена. – Если вас интересует, когда состоятся похороны Олега, то это пока неизвестно. В институте хотят устроить панихиду, значит, хоронить будут не раньше понедельника, чтобы люди смогли попрощаться, а завтра только суббота, два дня нерабочих, так что если и вы захотите попрощаться с Олегом, то можете поехать в Стекловский институт в понедельник после десяти утра.

Должно быть, она уже в сотый раз произносила сегодня эту тираду, в которой в результате многократных повторений не осталось ни одного лишнего слова. После такого сообщения мне, по идее, следовало поблагодарить за информацию и положить трубку. Вместо этого я сказал:

– Извините, Лена, как ваше отчество, а то неудобно разговаривать…

– Геннадьевна, – сказала она с недоумением в голосе: зачем, мол, вам это понадобилось?

– Елена Геннадьевна, – продолжал я. – Вопрос, возможно, покажется вам странным… или нетактичным… но я хочу спросить: кто вы по специальности?

– Социолог, а почему вас это интересует?

Мимо. Зачем нужен был Парицкому социолог? Абсолютно не нужен. Разве что для последующей обработки результатов наблюдений за обществом, но до этого было так далеко, когда он подошел к девушке на улице… Предлагая ей стать его женой, Олег Николаевич не мог знать, кто она по профессии. Должно быть что-то другое…

– Видите ли, Елена Геннадьевна, – сказал я, – мы с Олегом Николаевичем много разговаривали… О его работе, в частности. Я имею в виду: о проблеме выбора с точки зрения теории простых чисел.

Я сделал паузу, чтобы понять по реакции, знала ли хоть что-нибудь об этой теории бывшая жена Парицкого. Социологу Олег Николаевич мог и не говорить того, чего она могла не понять или понять превратно.

– Вот как? – спросила она неожиданно напряженным тоном. – Он вам об этом рассказывал?

Значит, знает. Уже легче.

– Да… И я подумал… Извините, что задаю вопрос в такое время… Если вы знали, чем он занимался в последнее время…

– Не только в последнее, – прервала она меня. – Всю жизнь. Знала, конечно.

– То у него должен был быть знакомый биолог…

– Ах, вот оно что! – сказала она с явно заметным облегчением. – Да, конечно. Не знакомый, а знакомая. Женя Буданова. Хотите с ней поговорить?

– Да, если это…

– Пожалуйста. Запишите номер ее мобильного… Евгения Ниловна.

– Она не…

– Она не замужем, если вы это хотели знать.

Я хотел знать вовсе не это, но не стал спорить, а вежливо попрощался.

Время было не такое уж позднее, и я набрал продиктованный Еленой Геннадьевной номер.

– Здравствуйте, Петр Романович, – произнес мягкий женский голос, низкий, но не прокуренный, как это иногда бывает, а такой, каким могла бы петь россиниевская Золушка – печальный, обнимающий слух.

Впрочем, меня не голос удивил, а обращение.

– Вы меня знаете? – спросил я довольно глупо, вместо того чтобы поздороваться.

– Олег рассказывал мне о ваших встречах и дал номер вашего телефона на тот случай, если… В общем, на всякий случай. Судя по тому, что вы мне звоните, вы много думали сейчас об Олеге и о его…

Она замолчала и, по-моему, тихо всхлипнула, но это могли быть и помехи в эфире.

Парицкий никогда не говорил мне об этой женщине. Почему? Она должна была играть очень важную роль в его системе ценностей. Или, может быть, не она сама, а только ее профессия, и тогда действительно можно было понять, почему Олег Николаевич ни словом о Будановой не обмолвился.

– Я… – пожалуй, мне нужно было лучше подготовиться к разговору, а не мекать, придумывая на ходу необходимую фразу. – Мне хотелось бы поговорить с вами об Олеге Николаевиче. Если у вас есть свободное время…

– Приезжайте, – просто сказала она. – Если хотите – прямо сейчас.

Я растерялся. Ехать на ночь глядя в Питер? Да я только до Финского вокзала доберусь хорошо если к полуночи, а дальше-то что? Уж не предлагает ли она мне заночевать у нее?

– Я вообще-то живу в…

– Знаю. А я в Репино, вы можете быть у меня через полчаса, если успеете на автобус, отходящий в четверть одиннадцатого. А обратно на последний – в одиннадцать сорок пять.

Вот оно что. Репино, надо же! Наверняка Парицкий уже пользовался этими поздними рейсами. Интересно, какие между ними все-таки были отношения. И ведь он мне ни разу…

А почему он должен был мне об этом рассказывать?

– Хорошо, – сказал я. – Так и сделаю. А ваш адрес…

К автобусу я подбежал, когда водитель уже закрывал двери.

***

Я ожидал увидеть женщину лет тридцати пяти, того же возраста, что и Парицкий, а дверь мне открыла старушка – божий одуванчик, и я, растерявшись, спросил:

– Могу я видеть Евгению Ниловну?

– Проходите, Петр Романович, – пригласила старушка знакомым голосом и направилась в глубину квартиры. – Петр Романович, – сказала она, не оборачиваясь, – что же вы там стоите? Проходите в комнату. Пальто – на вешалку, пожалуйста. Тапочки под вешалкой, поухаживайте за собой сами, а я пока приготовлю чай.

Я поухаживал. Когда минуты через три я вошел из прихожей в большую комнату, обставленную старой, шестидесятых годов, как мне подсказывала память, болгарской мебелью, на круглом столе, покрытом цветастой клеенкой, уже стояли наполненные чашки, от которых поднимался пар, и лежал на большой тарелке аккуратно нарезанный магазинный кекс.

Я попробовал оценить на глаз, сколько лет хозяйке, усевшейся в покрытое бордовым покрывалом кресло и показавшей мне на один из стоявших около стола стульев. Семьдесят? Больше. Семьдесят пять? Восемьдесят? Могло быть и восемьдесят, у Евгении Ниловны была тонкая кожа со множеством прожилок, но почти не видно морщин, а голос молодой, и бывшая жена Парицкого назвала ее по телефону Женей – не могла она так панибратски говорить о человеке вдвое (если не больше) старше себя!

– Что вы так меня изучаете, Петр Романович? – поинтересовалась Евгения Ниловна, разглядывая меня, в свою очередь, так пристально, будто хотела прочитать не только причину моего интереса к Парицкому, но и всю мою жизнь от рождения до текущего момента.

Понятно, я не нашелся, что ответить, и потому задал свой вопрос, надеясь сразу направить разговор в нужное русло:

– Олег Николаевич обращался к вам за консультациями по вопросам генетики, верно?

– Конечно, – кивнула Буданова. – Олег – гений в математике, но в биологии разбирался на уровне читателя научно-популярных журналов.

– Вы давно…

– Я работала до пенсии в институте генетики и селекции… Берите кекс, Петр Романович, он свежий, сегодня купила. Олег как-то пришел на наш институтский семинар, я делала доклад по расшифровке генома. Не человека, о человеке тогда речь не шла, я рассказывала о кольчатых червях. Он подошел ко мне после семинара и сказал: «Вы можете ответить мне на несколько глупых вопросов?» Это было незадолго до того, как меня отправили на пенсию…

– Я ожидал… – сказал я в некотором смущении. – Елена Геннадьевна назвала вас по телефону Женей, и я подумал…

– Ах, Ленка, – всплеснула руками Буданова. – Это в ее стиле. Мы все называли друг друга по именам, у Лены иначе не получалось, она в принципе не способна назвать человека по имени-отчеству, у нее из-за этого всегда на работе проблемы с начальством. И чтобы избавить вас от лишних вопросов, Петр Романович, скажу, что я живу в Репино уже четверть века, даже больше, почти тридцать лет. Олег потому и купил себе после развода домик в поселке, чтобы ко мне ближе. А я оказалась на его пути случайно, что бы сам он ни говорил по этому поводу, на моем месте мог оказаться любой наш сотрудник, потому что в то время Олег еще ничего не понимал в генетической структуре счетчика, у него было рассчитано только само сгущение, и приблизительно он знал – точнее, думал, что знал – день, вот и выбрал именно тот, когда у нас шел семинар, чтобы увеличить вероятность верного выбора… Я вижу, вы не очень понимаете то, что я говорю…

– Напротив! – воскликнул я. – Ваши слова подтверждают то, о чем я все время думал. И то, о чем мне рассказывал Олег Николаевич.

– Но вы так на меня посмотрели…

– Нет, я просто подумал: как могли бы развиваться события, если бы в тот день доклад делали не вы, а…

– А, скажем, профессор Чудинов, который заболел, и потому на то заседание перенесли мой доклад, запланированный на следующую неделю? Знаете, Петр Романович, мы с Олегом много об этом спорили. Ведь выбор не от него зависел, и следовательно, в его последовательность укладываться не мог, тут получилось пересечение двух числовых последовательностей. Олег считал, что и в этом есть какая-то скрытая пока закономерность, а я возражала, потому что на самом деле: ну что могло быть общего в генетических счетчиках Олега и нашего дорогого профессора? Но я вижу, вы опять не очень понимаете…

– Напротив! – воскликнул я еще раз. – Именно так я и подумал, когда вы упомянули профессора…

Евгения Ниловна поставила на блюдце свою чашку, вытерла салфеткой уголки рта и сказала:

– Давайте начистоту, Петр Романович. Расскажите, что вы знаете, что Олег вам сказал и как вы все это поняли. Если вы в чем-то ошибаетесь, я вас поправлю. На вопрос, почему Олег оказался именно в тот день и час на том злосчастном пруду, мы с вами ответим, а вот на вопрос, почему он сделал именно такой выбор… Боюсь, ни математика, ни генетика…

– Нет, – сказал я. – На второй вопрос, по-моему, ответить как раз легче легкого. У Олега Николаевича просто не оставалось выбора. Меня интересует не это. Меня интересует: почему он все-таки пошел в тот день на пруд, зная, что выбора у него не будет. Ведь он знал это, да?

– Я налью вам еще чашку? – спросила Евгения Ниловна. – Вам сделать крепче или слабее?

– Хороший чай… – пробормотал я, досадуя на то, что ответить на мой вопрос Буданова не пожелала.

– Тогда я принесу сюда оба чайника, и наливайте себе сами, – постановила она, с трудом поднялась из кресла (все-таки ей было ближе к восьмидесяти, чем к семидесяти) и пошла на кухню. Не оборачиваясь, сказала: – Об этом и я все время думаю. Знал или нет.

***

– Как я, собственно, понимаю случившееся… – начал я, налив себе вторую чашку. – Олег Николаевич рассказал мне о своих исследованиях по теории простых чисел, когда мы уже вдоволь наспорились о происхождении маломассивных черных дыр и о том, существовала ли на самом деле сингулярность в момент Большого взрыва. Знаете, я не ожидал… То есть не ожидал от математика такого знания довольно частных проблем космологии – я сам не читал некоторых работ, которые довольно точно цитировал Олег Николаевич… Это было недели через две после нашего знакомства. Я чувствовал, что Олегу Николаевичу интереснее обсуждать проблемы астрофизики, чем математики. У меня, знаете, сложилось впечатление, что он и в поселок переехал, и из института ушел, потому что математика ему надоела до чертиков, он в ней разочаровался и решил все бросить… Вообще-то я был уверен, что такое невозможно – чтобы научный работник (терпеть не могу, кстати, слово «ученый», оно мне напоминает о коте, бродящем по цепи кругом) вдруг бросил заниматься делом. Была какая-то иная причина, о которой я не спрашивал, конечно…

Так вот, сидели мы за полночь, пора было уже расходиться, как вдруг Олег Николаевич посмотрел мне в глаза и сказал:

«Завтра вам лучше не выходить из дома. Посуетитесь здесь, в квартире, подумайте, нужно ли ставить на зиму вторые рамы, ну, что-нибудь нейтральное…»

«А что такое?» – забеспокоился я. Почему-то вспомнил, что на завтра намечено какое-то мероприятие, в поселке соберется много народа, а может, милиция будет кого-то ловить, глупая идея, но мало ли что приходит в голову, когда тебе неожиданно объявляют, что лучше посидеть дома.

«Просто… – протянул Олег Николаевич. – Вы ведь родились третьего апреля сорок восьмого? Значит, завтра будет двадцать две тысячи четырехсотый день вашей жизни».