Текст книги "Если небо упадет (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

Соавторы: Роуз Уэйверли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 9

Я прихожу в кафе утром. Вспоминаю, как совсем недавно нашла на одном из этих маленьких столиков желтый, бумажных самолетик и сжимаю на груди руки. Небо все такое же серое, ветер играет с моими короткими волосами. Я тяну на себя дверь, перешагиваю через порог и вдруг понимаю, что уже не чувствую былой свободы, былого легкомыслия. Теперь все слишком сложно.

Оглядываюсь. Люди не обращают на меня никакого внимания, собственно, и я не смотрю на них. Подхожу к барной стойке, замечаю лицо знакомой девушки и говорю:

– Вы не могли бы позвать Диму.

Она оборачивается. Вскидывает тонкие, отвратительные брови и удаляется, не сказав мне не слова. Видимо, месть. Обреченно сутулюсь, кладу руки на стол и обессиленно опускаю голову: мне тяжело дышать, мне страшно, мне хочется проснуться. Мама. Мама помоги мне.

– Мира?

Я резко выпрямляюсь и едва не вскрикиваю от счастья. Передо мной один из близнецов: Женя или Сережа. Сейчас это не важно! Я улыбаюсь и вскакиваю, будто ошпаренная.

– Привет! Как я рада тебя видеть.

– Что ты здесь делаешь? – он отводит взгляд, и становится ясно: парень все знает. Он в курсе того, что вчера случилось. Изначально меня пугает данная мысль, но затем я вдруг понимаю: если Сережа/Женя знает о том, что произошло, значит с Димой все в порядке, и он благополучно добрался до города!

– Где он? – только и спрашиваю я, выдохнув весь накопленный в легких воздух. Хватаю парня за плечи и с блестящими от надежды глазами повторяю, – где?

– Мира, не надо.

– Что не надо?

– Не надо меня спрашивать.

Женя/Сережа неожиданно отходит в сторону, берет пустой поднос и решительно несется в комнату для персонала. Это сбивает меня с толку. Несколько долгий, вечных секунд я просто не могу пошевелиться, стою, борюсь с прикатившими к глазам слезами, но затем вдруг внезапно злость заставлять отмереть все мое тело. Резко и отчаянно. Я срываюсь с места и оказываюсь перед парнем как раз в тот момент, когда он собирается перешагнуть порог служебного помещения.

– Что с Димой? Ответь.

– Я не могу.

– Почему? Пожалуйста, прошу тебя. Мне нужно поговорить с ним.

– Мира, но он не хочет тебя видеть, – парень тяжело выдыхает, – слышишь? Не хочет.

– Это ложь.

– Серьезно? Ты, правда, так думаешь? А мне кажется, это вполне логичная концовка вашей странной истории.

– Нет, – покачиваю головой, – ты не понимаешь, о чем говоришь! Это не конец, это просто препятствие. Я должна его увидеть! Прошу тебя, просто…, просто скажи мне, где он?

– Это невозможно.

– Почему невозможно?

– Потому что Дима уехал, Мира. Два часа назад. Он уехал, и возвращаться не собирается.

Я замираю. Пальцы обессиленно выпускают металлическую дверь и становятся ледяными. Морщусь, переспрашиваю:

– Уехал?

– Да. К родственникам. – Увидев мою реакцию, Женя/Сережа смягчается. Выдыхает, поддерживая, кладет ладони на мои худые плечи, но мне уже не вернуть былого равновесия. Я испуганно поднимаю взгляд, смотрю на парня и едва сдерживаю слезы. – Мира, это к лучшему.

– Не говори так.

– А что мне тебе сказать?

– Скажи, что ты солгал.

Но он молчит, и тогда я все-таки чувствую непослушные, горячие слезы на ледяных щеках. Отворачиваюсь, нервно вытираю лицо и гордо вскидываю подбородок. Все себе повторяю: это неправда, нет, это неправда! И медленно, последовательно рассыпаюсь на тысячи частей. На ватных ногах плетусь к выходу. Отталкиваю стеклянную дверь, вырываюсь на улицу и втягиваю в легкие воздух с такой силой, что становится дико больно. В панике оглядываюсь. Смотрю на людей, на столики, на машины, дорогу, дома, небо, и осознаю, что слишком громко дышу. Слишком. Что мне теперь делать. Он уехал. Дима бросил меня.

Закрываю руками лицо и горблюсь, словно меня грубо ударили в живот. Плечи трясутся, тело дрожит, шатается, и я отчаянно думаю о том, как бы с легкостью смогла избавиться от боли.

И вот тот самый момент, когда прошлое настигает меня: резко и безжалостно. Сценарий собственной смерти вновь обретает смысл, и мне вдруг больше не страшно, мне вдруг больше не больно, ведь я знаю, как от всего убежать. Как освободиться. Нужно просто покончить с собой.

Слезы послушно перестают обжигать щеки. Я задумчиво выпрямляюсь, поправляю волосы и уверенно иду к себе домой. Сегодня все кончится. Да, возможно, немного позже, чем следовало бы. Но, черт подери, какая разница? Чуть больше страданий, чуть меньше – чепуха. Прибавляю скорость. Несусь. Бегу. Без Димы мне нет смысла бороться за свое существование, нет смысла даже дышать, ведь именно он заставил меня жить, он подарил мне надежду. И он же ее у меня отнял.

Перебегаю через дорогу и уже вижу свой высокий, семиэтажный дом. Не останавливаюсь, пытаюсь сконцентрироваться на том, что сейчас с собой сделаю: лезвие или таблетки? А, может, крыша? Символично, не правда ли? Умереть в полете. В полете в бездну. Чем не женская смерть? Прыгнуть вниз, расколоть свою голову на несколько частей, потерять много крови, превратиться в желеобразный мешок с изломанными, торчащими костями. Отличная перспектива. Отличная! Почему бы и нет? Я ведь хотела умереть совсем недавно. Азарт не пропал, о да, я его чувствую в своей груди. Как завораживающе. Как интригующе. Мне пришлось пережить так много за две эти чертовы недели, мне пришлось столько испытать, столько прочувствовать, что сейчас самое время перечеркнуть весь этот путь и просто сигануть с крыши. Не так ли? Я не вынесла урок, я не поняла, что жить нужно, не смотря на боль и страдания. Я осталась прежней: слабой, эгоистичной, одинокой. И я опять обреку себя на смерть. В очередной раз. Ведь это нормально. Ведь это привычное для меня дело.

Я не замечаю, что стою. Стою, наверно, уже слишком долго. Перед каменной, грязной стеной в переулке. Я плачу, я думаю, и я одновременно жадно разглядываю огромную надпись, выведенную ярко-красным баллончиком: иди за самолетиками, Мира.

– Самолетики, – едва слышно, говорю я и почему-то улыбаюсь. Прикрываю руками глаза, облокачиваюсь о стену и смеюсь. Громко, нервно. Откидываю назад голову, улавливаю вдалеке очередной раскат грома и повторяю, – самолетики!

На меня вдруг сваливается простейшая истина: я могу сотни раз думать о том, как сложна моя жизнь, и как просто было бы покончить с собой. Я могу сотни раз разбивать свое сердце, ломать свои чувства, крушить свои мечты. Я могу испытывать дикую боль, раз за разом, день от дня, могу помнить о маме, о папе, скучать по Диме, сходить с ума и сетовать, жаловаться, кричать, вопить. Я могу делать все это! Все! И лишь одно под запретом.

– Небо уже упало, Мира, – сообщаю я себе и вспоминаю кривые губы Димы. Качаю головой, обнимаю себя за туловище и ощущаю, как улыбка превращается в гримасу горечи, – мы уже на небе. Мы уже там! Тебе некуда спешить, Мира. Ты сильная.

Господи. Это было бы так нечестно по отношению к родителям, к Диме, черт подери. Неужели этот парень просто так появился в моей жизни? Неужели его поступки, его слова – лишь тупая бессмыслица? Я не покончу с собой, нет. Я не сделаю этого хотя бы потому, что Дима научил меня бороться. Как тот ребенок, получивший на день рождения трехногого пса, я сначала не понимала, зачем же мне вообще был нужен этот странный подарок, в виде высокого, худощавого парня с гетерохромией радужной оболочки. Но на самом деле, я просто впитывала в себя его умение сражаться, его умение быть счастливым даже тогда, когда счастья и вовсе не было рядом. Я попросту перенимала его спасительный талант жить в иллюзиях, которые, черт подери, но бывают полезны, которые действительно помогают, делают мир светлее, лучше. И я выздоровела. Мне больше не нужно думать о смерти, чтобы смириться с болью. Теперь я буду думать о жизни, и, что-то мне подсказывает, что этот метод куда эффективней.

Падают первые капли дождя.

Я смотрю на них, медленно дышу и осознаю, как сильно хочу вновь увидеть Диму. Поднимаю взгляд вверх: небо серое. Почти черное. Ночью звезд опять не будет видно.

– Значит, выдумаю.

Рано или поздно заканчивается каждая история. Герои выносят для себя урок, обещают стать лучше и исчезают в черном экране телевизора. Я осознала свои ошибки, приняла тот факт, что боль неизбежна, и она не должна побуждать меня совершать то, что обратить невозможно. И стоило бы поставить точку. Прямо сейчас, сказав, что я справлюсь, вырасту, стану мудрей и навсегда забуду о том, что со мной случилось. Но я не сделаю ничего из вышесказанного. Не смогу попросту. Я лучше воспользуюсь отличной фразой, отличного человека. Он сказал: все сводится к чувствам. И он был чертовски прав. Сейчас я пойду домой и постараюсь выжить, но ничто не запретит мне думать и мечтать. Мечтать о нем. Ничто не вечно? Чувства – вот, что питает нас. И угнетает порой. Главное, применить их в нужном направлении. В правильном соотношении и в моей ситуации данное ощущение называется просто, и думаю, именно оно поможет дышать мне оставшиеся долгие, трудные дни.

Надежда.

Спустя полтора месяца

– Поздравляю, – Александр Викторович встает из-за стола, подходит ко мне и сжимает в своих объятиях крепко-крепко. – Ты справилась, Мира.

– Да, представляете, декан проверил результаты моих контрольных экзаменов и на удивление позволил восстановиться! Я так этому рада.

– Уже сказала крестной?

– Конечно, – смущенно поправляю все еще короткие волосы и поджимаю плечи, – она пообещала вырваться в начале сентября. Посмотрит по ситуации.

Доктор улыбается, и я тоже растягиваю губы. Думаю, он счастлив видеть меня в таком приподнятом настроении. После стольких сеансов, полных горьких писем, слез, истерик, наконец, просвет. Признаться, я порядком потрепала Александру Викторовичу нервы, так что данное улучшение дорогого стоит.

Мы попрощаемся, но я обещаю прийти в пятницу. Теперь походы к психиатру я воспринимаю немного проще: мне не вправляют мозги, а дают возможность понять себя, что, конечно, безумно сложно, когда в голове полный кавардак. Но я стараюсь. Стараюсь справиться с пузырями. Они лопаются все так же часто, и было бы лицемерием заверить в абсолютном излечении от паники, от страха одиночества и боли. Однако прямо сейчас я чувствую себя отлично. Не знаю, что сильнее поддерживает во мне жизнь: надежда или упорное проживание в мире иллюзорных мечтаний. Доктор говорит – это разные вещи. Как по мне – одно и то же.

Я выхожу на улицу, думая о родителях. Они бы гордились той девушкой, которой я стала. Ну, или, по крайней мере, пытаюсь стать. Мама бы, конечно, не смогла просто взять да похвалить меня, порадоваться. Она бы обязательно потребовала большего, указала бы на недочеты и ошибки, но в глубине души, уверена, она бы все-таки улыбнулась. А папа – он бы просто сказал: молодец, так держать.

Мне не хватает их голосов. Чем больше проходит времени, тем тише они звучат в моей голове. Я пытаюсь не отпускать родителей, цепляюсь за каждую мелочь, за каждое, даже самое маленькое воспоминание о них, но забвение в любом случае неизбежно, поэтому приходится лишь растягивать прощание со смазанными, туманными силуэтами мамы и папы, что, конечно, безумно сложно.

Лена ждет меня в парке. Хочет навестить Артема. Но я как всегда не сумею подняться к нему на нужный этаж. Останусь внизу. Мне кажется, встреча с ним – огромная ошибка, и ни потому что я не хочу этого. Нет. Ни в коем случае. Я безумно волнуюсь, и сидеть в вестибюле адская мука! Просто я думаю, ни мне, ни ему не стоит ворошить то, что было раньше. Мы не станем теми, кем когда-то были. Так пусть и останется в прошлом наше прошлое.

Спускаюсь в метро. Слышу, как звонит телефон, и бодро отвечаю:

– Да-да?

– Ты в курсе, что я уже замерзла?

Романова злая и недовольная: черт. Я вдруг понимаю, что нужно было быстрее прощаться с Александром Викторовичем.

– Я буду через пятнадцать минут.

– Ты издеваешься? На улице зима.

– Вообще-то конец лета.

– Ты еще шутить думаешь? – верещит на другом конце провода подруга, и я не сдерживаю смех. Поправляю сумку и отрезаю:

– Потерпи. Другие приехали?

– Только Стас. Олег и Настя стоят в пробке.

– Ну, вот на него и кричи.

Ленка начинает трещать, высказывая, мне свое недовольство на счет саркастического тона, который она якобы уловила в моем голосе, а я просто замолкаю. Слушаю ее, слушаю и радуюсь, что все-таки решила помириться. Люди разные, в конце концов. Нельзя бросать их только потому, что они не поступили так, как ты считаешь, они должны были поступить. Друзей принимают такими, какие они есть. В том, наверно, и состоит смысл. Да, я сделала для себя выводы, в очередной раз убедилась, как правильно в этой жизни доверять лишь самой себе, но все-таки продолжила плыть по течению. Романова – глобальная катастрофа, однако она – редкое явление, существующее только на моем извилистом пути. Куда ж я без нее?

Пока она болтает безумолку, рассказывая мне о том, как до лжно вести себя с лучшей подругой, изучаю людей. Я взяла это за привычку, после того, как Дима исчез из моей жизни. Я смотрю на окружающих и ищу в них его. Да, может, это глупо, но я не в состоянии прекратить. Детали находятся непроизвольно! Например, сейчас я замечаю парня в похожей джинсовке. Да, у Димы была такая же. Она до сих пор весит у меня дома, в шкафчике, на отдельной вешалке, в центре, ведь я не успела отдать ее в тот страшный вечер. Затем перевожу взгляд на девушку. На шее у блондинки притаилась широкая татуировка в виде самолета. Пожалуй, все, что касается неба: звезды, солнце, тучи – все напоминает мне о нем. Без исключений. Пробегаюсь глазами по остальной аудитории. Подхожу к рельсам, вижу странную компанию ребят: они пьют, громко разговаривают, смеются, и продолжаю искать дальше. С этими оторвами у Димы не может быть ничего общего. Наверно. Оборачиваюсь, мечтательно изучаю рост людей, их волосы, одежду, повадки, тембр голоса, и внезапно натыкаюсь на нечто странно. Этот человек стоит ко мне спиной на противоположной стороне. Тоже ждет поезд. Я прищуриваюсь. Мне плохо видно, но все равно сердце замирает: этот парень…, его плечи, волосы, осанка, руки, стойка – все кажется мне безумно знакомым. Разве может один так походить на другого?

Задумчиво бросаю трубку, прячу телефон в карман и двигаюсь в сторону двойника. Шагаю медленно, неуверенно, наверно, потому что отчасти боюсь сойти с ума. Вдруг мне это мерещится? Но едва до парня остается несколько метров, как все меняется. Переворачивается. Взрывается, разлетаясь на тысячи, миллионы, миллиарды частиц, когда-то мучающих все мое тело. Я замираю. Прикрываю ладонью рот, едва сдерживаясь от крика. Глаза распахнуты. Подъезжает поезд, приносит с собой холодные порывы ветра, откидывающие назад волосы, и я в состоянии безумного шока наблюдаю за отражением двойника в пролетающих окнах.

– О, господи.

Парень слышит мой голос. Оборачивается. И думаю, мы оба еле сдерживаем равновесие, так как синхронно пошатываемся в сторону.

Я не верю, что вижу его перед собой. Первые несколько минут, мне кажется, я просто сошла с ума. Ведь этого не может быть! Он уехал, Дима уехал, исчез, пропал, испарился!

– Мира.

О, нет. Он настоящий. Голос настоящий! Мои глаза так сильно распахнуты, что становится больно.

– Дима? – покачиваю головой и крепко сжимаю ладонями рот. Дыши, дыши, дыши.

– Я рад тебя видеть, но, – он криво улыбается, пробивая в моем сердце очередную брешь, и нервно добавляет, – я должен спешить.

Что? Он собирается уйти? Хочу закричать, хочу накинуться на него с кулаками и избить до полусмерти так же, как он когда-то избил Артема. И я придумываю речь, и я знаю, что сейчас скажу, в чем его обвиню и как именно гордо вскину подбородок, сделаю вид, будто мне нет до него никакого дела, и попрощаюсь. Но вместо слов, вместо крика, вместо побега, я вдруг срываюсь с места и, не дав парню сдвинуться и на миллиметр в сторону поезда, прижимаюсь к нему всем своим телом. Хватаюсь пальцами за рубашку, вдыхаю его запах глубоко-глубоко, дальше, чем в легкие. В самое сердце.

– Не надо, – говорит Дима, обнимая меня дрожащими руками, – не делай этого.

– О, боже, – не веря, шепчу я, – ты здесь.

Парень моргает и с трудом отрезает:

– Ты должна уйти, Мира.

– Так отпусти, – поднимаю глаза и натыкаюсь на его необычный, родной взгляд, излучающий отнюдь не боль, не жалость, а желание. – Отпусти, если сможешь.

– Не смогу.

– Тогда не прогоняй.

Он молчит. Я тоже. Нам столько хочется сказать друг другу, что мы понятия не имеем, с чего именно начать. Опираясь ладонями о его грудь, поднимаюсь на носочки. Прикасаюсь щекой к его щеке и улыбаюсь:

– Ты настоящий.

– Мира, – он отскакивает назад. – Что ты делаешь? – теперь парень слишком далеко, чтобы можно было говорить о когда-то связывающих нас сильных чувствах. Я уязвленно вскидываю подбородок и отворачиваюсь: что за глупый вопрос. Я обнимаю его потому, что не могу иначе. Разве неясно? – Я должен идти.

– Куда идти? – испуганно спрашиваю я и вновь встречаюсь с Димой взглядом. Тот нервно поправляет волосы, поджимает пухлые, ровные губы, и у меня попросту испаряются все силы для того, что видеть то, что я вижу: видеть его лицо, его одежду, чувствовать его запах. Это слишком. – Мы только увиделись. Почему ты хочешь сбежать? Издеваешься? Я думала, ты уехал!

– Так и есть.

– Тогда, что ты, черт подери, здесь делаешь?

– Приехал к отцу.

Обиженно отворачиваюсь и скрещиваю на груди руки. Не знаю, как говорить, когда внутри все трясется, а слезы просятся наружу. Пытаюсь сосредоточиться, взять под контроль мысли, но не выходит. Меня колотит.

– Как ты?

Поворачиваюсь. Испепеляю парня разъяренным взглядом и переспрашиваю:

– Как я?! Серьезно?

– Отчасти.

– Отчасти? – Нервно покачиваю головой и смеюсь. Это слово – сколько же в нем воспоминаний. Хочется просто выкинуть его из головы, сжечь, как ненужный мусор. Зачем же думать о том, что приносит боль, сводит с ума. Зачем? К чему эти дни, эти недели в моей памяти. – Почему ты пропал?

– А я мог иначе? – Дима усмехается и громко выдыхает. – Мне, правда, нужно спешить, Мира. Я должен показаться в участке. Помнишь? Проблемы с законом.

– Ну, иди. Что мое слово против твоего? Давай, убегай. Сделай вид, будто ничего не было, поступи, как трус.

– Трус? Не говори так.

– А как говорить? Ты исчез, просто испарился. Разве это поступок сильного человека?

– Я едва не убил его! – восклицает парень и сокращается между нами дистанцию. – Тебе что, память отшибло? Твой друг мог отбросить коньки, а ты сейчас пытаешься наладить со мной отношения?

– Мой друг ударил меня, – с вызовом говорю я, – что ты еще мог сделать? Дима, я понимаю, и я не собираюсь тебя осуждать. То, что случилось – это неправильно, но это не значит, что ты должен был сбегать! Мы же договорились справляться со всем вместе.

– Нельзя справиться с тем, кто я есть. Как и нельзя исправить тебя. Мы мечтатели, Мира, дети. Думали, что сможем спасти друг друга, но это чушь.

– Чушь? О чем ты? Я жива, потому что ты не дал мне умереть.

– Ты жива, потому что ты так решила, а не потому что я так тебе сказал.

– Но по какой причине? Ты не считаешь, что я завязала с попытками покончить с собой, только для того, чтобы мы были рядом? Господи, Дим, что ты делаешь? Откуда такие страшные мысли? Ты ведь и сам не веришь в то, о чем говоришь!

– Я помню твое лицо в тот день, и мне этого достаточно.

Парень разворачивается, чтобы уйти, но я свирепо перехватываю его за руку:

– Опять надумал сбежать?

– Мира…

– Нет, нет, не надо больше слов, – я прикрываю ладонью рот и нервно усмехаюсь, – правда, спасибо. Спасибо за то, что ты спас меня тогда, и спасибо за то, что сейчас облегчаешь мне жизнь. Нет, серьезно, я жутко скучала, я мечтала о тебе, мечтала о том, что мы встретимся, поговорим, но сейчас я не хочу тебя видеть. Кто ты? Кем ты стал? Ты опустил руки, сдался. Сдался, как трус, как испуганный мальчишка, и этот человек мне не нужен. Так что, давай, Дим, прощайся, ведь это так просто, когда превращаешься в равнодушное «ничто».

Я ухожу. Поворачиваюсь к парню спиной и решительно несусь в сторону противоположного поезда. Смахиваю на ходу слезы, гордо вскидываю подбородок и еще чувствую огонь, после всех сказанных мною слов. Я ведь права, я ведь не ошибаюсь. Почему он так делает, почему так поступает? Неужели ему все равно? Неужели он не рад вновь увиться, не ощущает этого дикого притяжения, этого напора эмоций. Ведь я бы сейчас все отдала, чтобы просто быть рядом с ним, смотреть в его странные, прекрасные глаза, а он пытается уйти? Сбежать?

Неожиданно оказываюсь в сильных мужских руках. Они останавливают меня, поворачивают к себе и сжимают в объятиях крепко-крепко. С болью. Я горблюсь и понимаю, что плачу. Стискиваю в пальцах кофту парня, прижимаюсь щекой к его груди и слышу быстрое, неровное сердцебиение. Дима тяжело дышит мне в волосы. Шепчет:

– Прости. Я не отпущу тебя больше. Слышишь? Никогда, Мира. Никогда не отпущу.

До нас доносится тихая музыка из старых, шипящих колонок. Та самая, под которую мы танцевали у меня дома, в зале. Я буду везде тебя видеть. В старых и знакомых местах, которые трогают мое сердце. Весь день. Напролет. Буду видеть тебя в маленьком кафе, в этом парке через дорогу, на детских каруселях, в каштанах. В прекрасных летних днях, в каждой вещи. Легко и трудно. Я всегда буду думать о тебе именно так. Мы вновь рядом, и два месяца будто стираются из памяти. Нет, мы не расставались, если вы спросите. Мы всегда были вместе, даже тогда, когда нас разделяло расстояние, обстоятельства или страх. Мы думали друг о друге каждую минуту и каждую секунду, и мы верили в то, что судьба вновь сведет нас: двух людей, таких разных и таких похожих. Таких нужных один другому. Я отстраняюсь, Дима тоже. Наши взгляды встречаются, и я вдруг вновь вижу того человека, которого полюбила: сильного, родного, улыбающегося. Парень кривит рот, пожимает плечами и говорит:

– Девушка, мне кажется или вас тянет к рельсам. По-моему, первая наша встреча состоялась именно на перроне.

– О, да. Мужчина, – подыгрываю я. – Меня вообще тянет к опасностям, так что, если вы не готовы рисковать…

– Да, я прямо сейчас рискую. Спросите как? Ха! Еще пять минут и меня посадят.

– Что?

– Да, если через пять минут я не окажусь в поезде и не двинусь в сторону участка, меня кинут за решетку. Кажется, именно так выразился мой отец.

– Дима, так иди, – я округляю глаза. – Давай, вдруг ты и, правда, опоздаешь!

– По-моему, недавно это совсем не имело значения. Ладно-ладно, не смотри на меня так, сейчас тебя проведу и сам поеду.

Поезд подъезжает через минуту. Парень сжимает мою руку и провожает до металлических дверей. Следит за тем, как я прохожу в вагон.

– Ты же не против, если я загляну вечером, Мира?

Это такой глупый вопрос, но я не могу ответить: пребываю в странном, тяжелейшем состоянии эйфории. Не верю, что вновь увижу Диму, не верю, что он опять появится в моей жизни, и просто киваю. Улыбаясь, светясь от теплой, безмерной радости. Просто смотрю на него, не отрывая глаз. Дверцы закрываются. А мы все так же наблюдаем друг за другом. Машу рукой. Парень тоже собирается ответить, но вдруг отвлекается на рядом стоящую женщину. Она резко пошатывается назад, какой-то человек тянет на себя ее сумку, и Дима тут же реагирует. Пытается оттолкнуть незнакомца в сторону, поддерживает женщину за талию, но внезапно мужчина достает из кармана пистолет, и это последнее, что я вижу, прежде чем поезд срывается с места.

Шок. Я замираю. Я даже не знаю, что сделать: закричать, начать бить двери или просто упасть замертво. Что это было? Что. Это. Было?

– Нет, нет, – закрываю руками лицо. Слышу, как рядом поднимается гул: ни я одна заметила происходящее за окном, но никто сейчас не чувствуют то, что чувствую я. Никто! Начинаю метаться из стороны в сторону, кидаюсь вперед, прикладываю руки к стеклу и кричу – Дима! Дальнейшее происходит в тумане. Я не понимаю, как приезжаю на следующую станцию, не понимаю, как бегу вверх, как вырываюсь на улицу и как несусь обратно, разрываясь на части от странного, ноющего чувства. Я не осознаю то, что сейчас происходит, и поэтому не могу даже заплакать. Мозг не верит, не обрабатывает информацию. Что? Пистолет? Дима? Метро? Женщина? Несусь, словно дикая. Просто отказываюсь думать. Отключаюсь. Лечу в темноте без звуков, без лишних голосов и света. И бок начинает болеть, и ноги начинают ныть, но разве сейчас это важно? Я всегда ненавидела бег. В школе не могла пробежать нормально и километра, но сейчас организм не рассматривает возможность остановки. Я просто должна увидеть его, убедиться, что с ним все в порядке. Ведь все в порядке? Да?

Проходит много времени, прежде чем я добираюсь до пункта назначения. Минут пятнадцать или двадцать. Может, больше. Издалека я замечаю мигающую машину скорой помощи, и, к сожалению, только в этот момент, голова начинает соображать, сопоставлять несопоставимое.

– Нет. Боже мой, нет. Дима!

Я перебегаю дорогу на красный. Желтая машина едва не врезается в мое туловище, но мне плевать. Добегаю до метро, вижу скопление людей, вижу, как на носилках выносят двух пострадавших, и дико верещу. Срываюсь с места, однако врезаюсь в полицейского.

– Туда нельзя.

– Пожалуйста, – дышать трудно. Я потная, уставшая. Я еле стою на ногах, но мне все равно. Я должна найти Диму. Полностью повисаю на руках мужчины и спрашиваю, – кто? Скажите кто там? Прошу вас, скажите!

– Женщина и парень.

– Парень? О, боже мой! – закрываю рукой рот и все-таки плачу. Зажмуриваюсь: нет, нет, это неправда, нет!

– Девушка, что с вами? – Я вдруг вспоминаю тот день, когда умерли мои родители, и мне вновь хочется упасть на колени, хочется закричать и тоже умереть, потому что я не выдержу еще одну смерть близкого человека. Только не Дима, только не он! – Вы чего?

– Пустите меня, умоляю. Там может быть мой парень.

– Нельзя, простите.

– Но почему нельзя? Прошу вас, я хочу быть рядом, хочу проверить! – В глубине души все еще горит надежда: вдруг это не Дима, вдруг это другой несчастный, прикрывший кого-то своим телом. Но чем больше я думаю, тем сильнее расстраиваюсь, так как знаю: если бы кто-то и решил спасти кому-то жизнь, это бы непременно сделал именно он. – Прошу вас, пожалуйста. У меня никого больше нет!

– Девушка.

– Пожалуйста! Хотя бы одним глазком взглянуть, умоляю. Вдруг это не он. Прошу вас! Помогите мне.

Нечем дышать. Слезы льются из глаз и смазывают лица людей, машины, огни. Они обжигают щеки, как обычно. Правда, на этот раз все иначе.

– Хорошо. Пойдемте со мной.

– Спасибо!

Мужчина проводит меня до скорой помощи. Вокруг гул, орет сирена, и под вакханалию ора, шума и крика, я замечаю на одной из носилок Диму. В крови. Доктора копошатся рядом, вставляют в его руки длинные, прозрачные трубки, а парень морщится, дрожащими пальцами прикрывая раненный живот. И я пугаюсь, да, и мне становится жутко страшно, но одновременно с этим я улыбаюсь. Он жив! Он еще жив! Я побегаю к нему, но меня отталкивают назад.

– Нет, Дима, Дима!

– Мира?

Он говорит едва слышно, очень слабо и пытается отыскать меня бегающими глазами. Однако я совсем в другой стороне.

– Я здесь, слышишь? Дима! Помогите же ему!

– Девушка, кто вас пустил?

– Дима, что же ты сделал? – Закрываю руками глаза. – Боже мой.

– Мира, Мира! Ты должна, ты должна записать, – парень начинает кашлять. На его губах кровь, и врачи недовольно кидают в мою сторону косые взгляды. Хотят прогнать меня, но я упираюсь.

– Что я должна записать?

– Записать в-в-в список. Та песня. С-список.

Недоуменно морщусь. Все-таки прорываюсь к парню и крепко-крепко сжимаю его свободную руку. Сажусь рядом на колени, прикладываю ее к своей щеке и шепчу:

– Я здесь, чувствуешь? Я рядом.

– П-песня, – все повторяет Дима. – З-запиши ту песню в список Арины. Я был неправ, неправ я…, был…

– Тшш, тише.

– Слышишь?

– Ты сам запишешь ее, ясно? – с вызовом восклицаю я. – Не вздумай, не вздумай опять оставлять меня! Ты пообещал! Дима, ты пообещал! – Меня силой оттаскивают назад, но я повторяю – пообещал!

Страшно терять то, что дорого.

Меня относят за ограждение, к остальным людям, и это жутко несправедливо. Они всего лишь наблюдатели, им всего лишь любопытно, а я не могу просто стоять и смотреть. Жизнь дорогого мне человека в опасности, а меня прогоняют. Возможно, мне не позволили остаться, потому что я действительно сомнительный родственник, или даже друг. Я не смогла ответить ни на один вопрос, касаемый Димы. Ни – где он живет, ни – какая у него фамилия. Ничего. Но разве это важно?

Я стою возле метро до отъезда машин. Спрашиваю: в какую больницу везут пострадавших, но мне не отвечают. Состояние дикой безнадеги и беззащитности наваливается на меня, как гигантский груз. Я горблюсь, осматриваюсь и понимаю, что ничего не могу сделать. Абсолютно ничего.

Собираюсь уйти, как вдруг натыкаюсь на странную девушку. Она подходит ко мне и безо всяких церемоний спрашивает:

– Твой?

– Мой? – слабость окутывает тело, будто одеяло. Я недоуменно пожимаю плечами. – О чем ты?

– О том парне. Я слышала твой разговор с мусором. Ты хотела прорваться к нему, да? Значит, твой.

– Логично.

– Мы можем подвести. Скорая едет в больницу, где работают мои родители. Я попрошу их принять тебя.

– Что? – удивленно вскидываю брови и вытираю мокрые глаза. Присматриваюсь к незнакомке: она невысокая, худая, привлекательная, на руке огромная татуировка – значит еще и безрассудная. Вспоминаю, что именно ее компанию я видела в метро и посчитала сборищем опьяневших оторв. С чего бы ей помогать мне? – Мы что, знакомы?

– У тебя разве есть время на разговоры?

– Нет, просто это странно.

– Макс вызывал скорую. Пока она ехала, именно он пытался продлить твоему парню жизнь. Так что, хочешь – верь, хочешь – нет, но мы в любом случае направляемся в больницу, чтобы убедится в его скорейшем выздоровлении.

Растерянно раскрываю глаза и киваю. Неужели еще есть люди, пытающиеся кому-то помочь? Девушка проводит меня до машины, помогает сесть. На заднем сидении еще один парень жутко худой с татуировкой льва на шее, он немного испуган. Сама незнакомка прыгает в переднее пассажирское кресло и сильно хлопает дверью.

– Поехали, Макс, – говорит она и оборачивается. – Да, не бойся ты. Выкарабкается твой парень. Он кстати молодец. В ту женщину стреляли дважды. Одна пуля попала в ногу, вторая – ему в живот. Смелый. К слову, я – Лия. И держись, Макс любит быстро ездить.