Текст книги "Если небо упадет (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

Соавторы: Роуз Уэйверли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 2

Целую ночь не могу сомкнуть глаз. Тело ноет, скулит, как подстреленное, слабое животное, но мысли – они просто не позволяют расслабиться. Я перевариваю то, что сегодня произошло. Не хочу, но думаю о высоком шатене, о его кривой улыбке на одну сторону, о любопытных, странных глазах разного цвета. В памяти всплывает его странная манера разговаривать с некой усмешкой, с двойным смыслом в каждом слове. Он будто делает ударение на те выражения, которые раньше я оставила бы без внимания, словно хочет донести до меня нечто новое, другое. Перекатываюсь на правый бок, упрямо сжимаю глаза и вновь вижу хитрые, голубые глаза. Буквально взвываю от странного чувства в груди. Это просто случайная встреча со случайным парнем! И я просто случайно оставила его лежать на тротуаре с разбитым носом.

– Господи, – виновато прикрываю руками лицо. Злюсь, ведь понимаю, что не должна испытывать жалость, но моя совесть – она бунтует. Варится, как бульон в собственном соку, и бурлит, бурлит, бурлит. Бам! Сейчас взорвется! Нехотя открываю глаза, исследую белый, низкий потолок, считаю количество звезд, маленьких кружочков, которые светятся, и, кажется, сейчас упадут мне на голову, и вдруг осознаю: все именно так, как сказал Дима: его синяки на моей совести.

Недовольно выдыхаю и зарываюсь с головой под одеяло.

Я сплю часов шесть. То и дело вскакиваю, так как думаю, будто в квартире кто-то есть. И только на первый взгляд это кажется полным абсурдом, игрой воображения. Когда мне в очередной раз мерещатся стуки, я уже не на шутку готова кинуться в бой. Однако желание поспать и желание, черт подери, умереть делают свое дело, и я ни на сантиметр не сдвигаюсь с кровати. К счастью, или, к сожалению, на утро я жива и невредима. Умываюсь, собираюсь сделать чай и остаток дня провести на диване, раздумывая и мечтая о своей смерти, но с грустью обнаруживаю пустую банку с сахаром. Ничто не заставило бы меня выйти за порог: ни еда, ни предметы быта. Клянусь, я бы осталась дома, даже если бы у меня прорвало трубу, и нужно было бы срочно купить новые детали для починки. Но сахар…, сахар – это мой сладкий наркотик, без которого даже жизнь, лишенная смысла, не жизнь. Я лениво натягиваю синюю футболку, шорты и долго копошусь в коридоре, завязывая шнурки кед. Хочу расчесать волосы, но потом вспоминаю, что позавчера избавилась от большей их части и, не поверите – улыбаюсь. Что ж, в короткой стрижке есть свои преимущества.

В подъезде темно. Закрываю за собой дверь и надеюсь не встретиться с соседями. Не люблю общаться с людьми. После смерти родителей они стали не просто навязчивыми, они стали заботливыми, сопереживающими, верными. Если бы раньше я не знала, о ком идет речь, возможно, сейчас с удовольствием приняла их помощь. Но прекрасно понимая и помня всех эти страдальцев в лицо, по именам, по поступкам, я буквально едва ли сдерживаюсь от того, чтобы не блевануть. Лицемерие – хуже предательства, хуже гнева. Лучше открыто ненавидеть, чем тайно обманывать.

Выхожу из подъезда и первым делом наступаю на длинный, грязный самолетик. Из бумаги. Осматриваюсь в поисках детей или подростков, бросивших его здесь, но никого не нахожу. Двор пуст. Поправляю сумку, продолжаю идти дальше, как вдруг замечаю перед собой еще три самолетика, врезавшихся в стену многоэтажки. Они впились в угол, прибитые безжалостным, порывистым ветром, не выпускающим их на свободу. Дрожат, словно боятся невидимого зверя, или, может, им просто холодно. Вскидываю брови, удивляясь тому, как быстро и непроизвольно я одушевила неодушевленное. Возможно, во мне все еще живет ребенок. Возможно, именно он пока что не дал мне умереть.

Иду вдоль многоэтажки, греюсь под солнцем, которое сегодня действительно горячее, настоящее. Наконец, не увиливает от работы: покрывает теплом все мое тело и землю, деревья, чужие лица. Растягиваю губы в улыбке. Что бы моя голова ни твердила, а отказаться от простых, земных удовольствий тяжко. Если бы я только знала, что там, на другой стороне, тоже есть солнце. Если бы я только знала, что там такой же воздух и такое же низкое, глубокое небо, норовящее упасть на тебя и поглотить, я бы не боялась. Совсем.

Цепляю что-то ногой, открываю глаза и понимаю, что вновь наступила на самолетик. Вскидываю брови, оглядываюсь и растерянно осознаю: они повсюду. Десятки бумажных самолетиков, уже слегка грязных, валяются на дороге, вдоль многоэтажки и дрожат, будто под ними трясется земля. Они ведут за угол, словно зовут меня! Изо рта вырывается вздох восхищения. Недоуменно заглядываю в тупик и громко восклицаю:

– Боже мой! – на стене гигантская надпись: ИДИ ЗА САМОЛЕТИКАМИ, МИРА.

Что это? Откуда? Я растеряно прикасаюсь пальцами к стене, изучаю буквы, нарисованные красным, ярким баллончиком и улыбаюсь, словно идиотка. Оглядываюсь. Это сон? Десятки бумажных самолетиков неожиданно выстраиваются передо мной в линию! Или они и раньше так лежали? Теперь я вижу путь. Да! Это дорожка! Присматриваюсь, замечаю скотч, который держит их, прикованными к земле. С любопытством облизываю сухие губы и непроизвольно начинаю двигаться, следуя за оригинальными стрелками.

Похоже на игру. Я моментально забываю о том, зачем вышла из дома. Увлеченно нахожу самолетики, прикрепленные к веткам деревьев, бамперам машин, дверным ручкам. Еще один из них спрятан в горшке для цветов. Другой – на столике около итальянского ресторана. Почему-то этот сделан из желтой бумаги. Я недоуменно снимаю с самолетика скотч, раскрываю его и обнаруживаю внутри послание, написанное корявым, мелким почерком: надеюсь, сейчас ты улыбаешься.

Недоуменно вскидываю брови. Вытягиваю шею, осматриваюсь и с ужасом замечаю за стеклом итальянского ресторана Диму.

– Черт!

Тут же резко нагибаюсь, пытаясь спрятаться за столик. Что за бред? Откуда он здесь? И почему знает мое имя, и вообще как он смог придумать все это? В невозможной панике выглядываю из-за стола и растерянно осматриваю внешний вид парня. Кажется, на нем униформа: зеленое поло и длинный фартук с названием ресторанчика. Выходит, Дима здесь работает?

Мелкими шажками начинаю двигаться в противоположную сторону. Внутри все горит, и я безуспешно корю себя за легкомысленность. Как я вообще могла купиться на подобные сопли? Самолетики, надпись на стене – уловка для наивных девушек, страдающих синдромом средневековья и мечтающих о более интересной, красочной жизни. Но протестует лишь одна часть моего полушария. Вторая непрерывно восхищается и, главное, наслаждается такой романтикой, ликует от того, что кто-то обратил на нее внимание. Глупая часть.

Прикрываю руками лицо, приподнимаюсь и, надеясь остаться незамеченной, делаю широкий шаг в сторону дома, как вдруг…

– Ауч!

Я хватаюсь рукой за голову и резко поднимаю взгляд вверх. Что-то упало на меня! Что-то легкое царапнуло мою макушку и тут же исчезло из вида, испарилось! Хмурю брови, кружусь, пытаясь понять, что происходит, и неожиданно вновь замечаю самолетик. Только на этот раз он не приклеен к столу, не держится на ветке дерева. Он летит. С крыши. Летит прямо на меня. Через несколько секунд к нему присоединяются еще два самолетика. Затем еще. Еще.

У меня перехватывает дыхание.

Десятки белоснежных самолетиков сыпятся на меня с неба, как огромные, гигантские снежинки. Они хаотично режут воздух своими острыми, длинными крыльями, сталкиваются, переворачиваются, пикируют вниз, затем вновь подлетают вверх, встретившись с грубыми порывами ветра. Они борются за свой последний полет, как человек за последний глоток кислорода. У них не всегда получается лететь прямо, ровно. Порой, они ударяются о стены магазинчика, на первом этаже которого расположен ресторанчик. И, тем не менее, ни один из них не валится вниз, как камень, как птица, потерявшая надежду или мечты. Самолетики рисуют узоры своими крыльями, составляют каждый свою историю. Историю о том, как он появился на свет, и как свершил чудо, падая в руки жестокого асфальта.

Какая короткая, но красивая судьба.

– Так ты скажешь мне свое имя?

Я медленно оборачиваюсь. Самолетики все еще падают на меня с неба, сердце все еще бешено отстукивает безбашенный ритм, а я внезапно не могу разозлиться, как не заставляю себя. Ну же, этот темноволосый парень все испортит! Он помеха! Но я сдаюсь. Пожимаю плечами и спрашиваю:

– А разве ты еще не узнал его?

– Узнал, но мне хочется услышать ответ от тебя.

Поджимаю губы. Самолетики разрезают между нами пространство, и что-то странное происходит в эту минуту. Я принимаю головокружение за последствие бессонницы, и как же сильно я в этот момент ошибаюсь.

В целом море разочарований, в океане безнадеги и одиночества я вдруг натыкаюсь на нечто, дающее жизнь. Это нечто высокого роста, с широкими плечами и волосами, такими же коричневыми, как каштан летом. Его улыбка сразу входит в мой список самых странных и кривых улыбок. А его глаза сразу становятся чем-то более серьезным, чем просто красивыми, необычными органами зрения. Я не знаю, откуда это «нечто» взялось, и что оно от меня хочет. Но сейчас я таю как мороженое, нагло брошенное под лучи бесстыжего солнца. И мне не хочется сопротивляться. Совсем.

– Мира, – делаю шаг вперед. – Меня зовут Мира.

– Дима.

– Как ты это устроил? И откуда знаешь мой адрес?

– Проследил за тобой, – усмехается парень и закидывает маленькое полотенце на плечо. – Затем спросил о тебе у соседей.

– Но почему? Зачем ты все это устроил?

– Мне захотелось сделать тебе приятно. У тебя красивые глаза, Мира, но в них не было ни грамма радости. Я решил, что смогу это исправить.

– Просто немыслимо.

Ошеломленно обхватываю себя ладонями за талию и хмурюсь. Не знаю, что сказать. Вижу небольшую гематому на носу Димы, вскидываю руки и неожиданно восклицаю:

– Ты нормальный вообще?

– Отчасти.

– Отчасти?

– Отчасти.

Киваю. Опускаю взгляд себе под ноги и с любопытством рассматриваю упавшие самолетики. Внутри такое странное чувство. Пытаюсь найти слова, описывающие его, как вдруг парень спрашивает:

– Ты свободна сегодня?

Мои глаза становятся огромными. Как ребенок, перед которым внезапно начинают крутить леденцом, я сглатываю и растерянно прищуриваюсь. Что ответить? Что ответить?

– И какая тебе разница? – немного заторможено интересуюсь я. Вух.

– Хотел увидеться.

– Мы и так сейчас друг друга видим.

Дима выдыхает. Скрещивает на груди руки и смотрит на меня как-то странно. Оценивает что ли. Наверно, думает, я сумасшедшая. Отчасти это верно.

Отчасти – глупое слово, но я почему-то улыбаюсь.

– Сегодня в семь я зайду за тобой.

Отличная тактика. Он решил не спрашивать, а сразу нападать. И нет, чтобы согласиться, я вдруг гордо вскидываю подбородок и со свойственной мне нудностью протягиваю:

– Еще чего.

– Что тебя конкретно не устраивает?

Облизываю губы. Что меня не устраивает? Ну, я хочу умереть, а ты мешаешь – вот что меня не устраивает. К счастью, я отвечаю иное.

– Сегодня мы уже виделись.

– Тогда завтра.

– Завтра рабочий день.

– Значит в субботу.

– В субботу – выходной.

– Тогда когда, Мира?

– Ну, что ж, ты и сам видишь: встретиться у нас никак не получается. – Пожимаю плечами и слегка приподнимаюсь на носочки. – Не судьба.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. И пусть в груди ноет что-то похожее на грусть, я решительно собираюсь покинуть данную улицу и никогда больше сюда не возвращаться. Как вдруг…

– В пятнидельник.

Недоуменно оборачиваюсь.

– Что?

– Увидимся в пятнидельник.

Дима кивает. Делает шаг в сторону ресторанчика и практически скрывается за порогом, когда я восклицаю:

– Какая глупость! – Парень не останавливается. – Эй? Что за пятнидельник?

– Наш с тобой день, – улыбаясь, поясняет он.

– У нас с тобой нет дня.

– Теперь есть.

Я ошеломленно покачиваю головой. Открываю рот, чтобы сказать что-то еще, но Дима быстро скрывается за дверью. Момент упущен. Растеряно оглядываюсь, словно ищу у кого-то поддержки, помощи, но вокруг нет ни души, способной разрешить мою проблему: проблему любопытства, ожидания, желания завтра проснуться. Убираю назад короткие, бронзовые волосы. Наверняка, на солнце они рыжие, и я не понимаю, почему сейчас думаю об этом. И вообще не понимаю, почему думаю о чем-то, кроме своей смерти. Недовольно поднимаю с земли самолетик, прячу его в карман джинс и приказываю себе успокоиться. Заставляю мозг вычеркнуть из памяти сегодняшний день, сегодняшнее приятное чувство тепла, и одновременно греюсь о горячие крылья самолета. А он ведь обычный, бумажный. Просто оригами.

В этот момент я осознаю, насколько сильно влияние предметов может отличаться от их истинного назначения.

Я глажу платье. Его верх джинсовый, а низ из шифона: цвета не броские – бежевые, светло-розовые, молочные. Холодные, одним словом. Мама купила его за несколько недель до смерти. Сказала, мне идет такой фасон. Кладу платье на диван, аккуратно расправляю юбку, затем притаскиваю из коридора белые балетки. Оцениваю композицию и киваю сама себе, будто убеждаю в том, что вещи хорошо сочетаются.

Остаток дня провожу в ожидании. До вечера хожу вся взвинченная и действительно свято верю в то, что Дима вот-вот покажется на пороге. Я пообещала себе не думать о его словах, пообещала не зацикливаться на его двойных смыслах, поэтому мучаю голову мыслями о его внешности, тембре и удивительной фантазии. Это, конечно, немного не то, чем я хотела бы заняться, но выбирать не приходится.

Проверяю почту. Приходит конверт с оповещением из банка о том, что на мой счет вновь поступили деньги, жертвуемые кампанией, в которой когда-то работали родители. Не хочу лукавить: лишь благодаря им меня еще не выгнали из квартиры, и в холодильнике не повесилась мышь. Не знаю, хорошо ли это, ведь не спонсируй они меня, я бы давно померла с голода, что тоже вариант.

От безделья вымываю квартиру. Затем решаю постирать вещи. Под конец дня сижу на диване, смотрю на экран выключенного телевизора и буквально чувствую, как дрожит все тело. Я ощущаю себя покинутой, и вроде такая мелочь – а организм приходит в бешенство. Резко бросаю взгляд на настенные часы, которые за сегодня я успела возненавидеть, вижу стрелку на десяти и отворачиваюсь.

Он не придет.

Встаю. Протираю лицо и с напущенным спокойствием обещаю себе больше не доверять людям, не слушать их красивые слова. Поговорю завтра с доктором и на выходных со всем покончу. Вспоминаю, что оставила несколько пакетиков цефтазидима в аптечке, возьму еще пару флакончиков успокоительного и обезболивающего, или снотворного. Надеюсь, это поможет навсегда избавиться от боли и от боязни в очередной раз ощутить себя одинокой.

Утром крашусь, одеваюсь. Пью чай, выхожу из дома. Я стараюсь ни о чем не думать, ни о чем не размышлять. Делаю все на автомате. Прихожу к Александру Викторовичу, не ожидая приглашения, сажусь в старое кресло и тут же отрезаю:

– У меня все отлично.

Доктор вновь осматривает меня скептическим взглядом, правда, на этот раз не находит изъянов. Я подготовилась: накрасила губы, чтобы он не заметил, насколько сильно они потрескались, наложила тончайший слой тонального крема, руки спрятала в карманы и сижу так ровно, словно за спиной прячу палку.

– У меня к тебе есть просьба. – Он откашливается. – Я хочу, чтобы на следующий сеанс ты написала мне письмо.

Усмехаюсь. Прикусываю кончик пальца и недоуменно пожимаю плечами:

– Письмо?

– Да.

– Серьезно?

– Почему бы и нет? Напиши о том, что тебя волнует. Свои мысли, чувства. Возможно, есть вещи, о которых ты не хочешь говорить, но которые сумеешь выразить на бумаге.

Равнодушно рассматриваю свои обгрызенные ногти. Зачем мне соглашаться на подобную промывку мозгов, если следующего сеанса уже не будет? Глупо. С другой стороны, если сейчас я отвечу «да», доктор заметит «прогресс» и отпустит меня домой. Возможно, он даже успокоится.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да, – встречаюсь с ошеломленным взглядом Александра Викторовича и киваю. – Я сделаю это.

– Ты меня удивила, Мира. Я рад, очень рад такому ответу! – Мужчина устало улыбается, затем откидывается на спинку стула и добавляет. – Только не забудь, договорились? Приступай уже сегодня.

– Как скажете. – Доктор замолкает. Разглядывает меня, изучает. – Что? – не выдерживаю. – Что вы так смотрите?

– Ты изменилась.

– Да, нет вроде, – начинаю нервно мять ладони. Прячу их в карманы, затем опять вытаскиваю.

– У тебя все в порядке? Как самочувствие? Бывают припадки? Говори честно, Мира, я все равно рано или поздно узнаю правду.

– Александр Викторович, ну, что могло измениться за два дня?

Мой вопрос кажется простым, и ответ на него очевиден. Однако за эти чертовы два дня, действительно, изменилось больше, чем за несколько долгих, вечных месяцев. И это так дико меня пугает, что я буквально ощущаю ужас в своей груди. Он не растет, он и так уже огромен. Он затаился, выжидает подходящего момента, чтобы взорваться и разодрать меня на части.

– Когда ты уже научишься мне доверять? – Доктор по-доброму хмурит брови, пытается передать мне что-то по воздуху, но я не чувствую. Лишь догадываюсь. – Я твой друг, Мира.

Немного поколебавшись, отвечаю:

– Знаю, – затем моргаю и встряхиваю головой, – только кому от этого легче.

Возвращаясь домой, попадаю под дождь. Видимо, лето расплачивается за вчерашний теплый день. От негодования я готова заорать во все горло, правда, вряд ли это как-то изменит отвратительную погоду, и ливень, прислушавшись к моим словам, прекратится. Перебегаю на противоположную от остановки улицу, захожу в маленький супермаркет. Без особо интереса сваливаю в корзину продукты: фрукты, овощи, крупы. Собираюсь взять с полки молоко, как вдруг сзади слышу голос:

– Как ты похудела.

Пальцы непослушно выпускают пакет, и он со свистом падает прямо на мои ноги. Смущенно стряхиваю молоко с балеток, нагибаюсь, кладу пакет обратно на прилавок и, вдохнув как можно больше воздуха в легкие, оборачиваюсь: передо мной один из самых страшных ночных кошмаров – Лена. И, нет, она совсем не уродлива. Напротив, для двадцатилетней девушки Романова отлично сложена: невысокая, худая, как тростинка. Замираю я от того, что боюсь встречаться лицом к лицу со своим прошлым, а Лена как раз-таки им является.

– Ты подстриглась? – растерянно интересуется она, будто не видит, как я, находясь перед ней, выгляжу. – Давно? Хотя не отвечай. Это неважно. Лучше скажи, как ты? Выглядишь неплохо, уставшая, но в целом бодрая, румяная. Правда, щеки чуть впали, это от волнения, да? Или ты не ешь? Смотри, питаться нужно, ведь…, – воздух у подруги заканчивается. Она вдыхает его и робко заканчивает, – ведь это жизненно необходимый процесс.

Не знаю, что ответить. Я прикусываю губу и нервно отрезаю:

– Ем я нормально.

Как же глупо звучат наши фразы. Я отворачиваюсь, а когда вновь встречаюсь взглядом с Ленкой, замечаю на ее глазах слезы. Ну, нет. Это уже слишком.

– Я, пожалуй, пойду. – Бежать: единственный выход.

– Уже? Подожди, но…, – подруга хватает меня за локоть. – Куда ты? Мира, мы не виделись больше месяца. Я так волновалась.

– Все в порядке.

– Почему ты не отвечаешь на звонки? Не открываешь дверь? Я не могу вечно караулить тебя у подъезда.

– Лен, прекрати. – Аккуратно убираю худые пальцы подруги со своей руки и покачиваю головой. – Не надо, пожалуйста.

– Останься, – просит она, раздирая меня своими словами на части, – Мира, прошу тебя, давай поговорим.

– Я не могу. Прости. Мне пора.

Срываюсь с места. Бросаю корзину на один из прилавков и уверенно несусь к выходу из магазина. Перед глазами стоит расстроенное, заботливое лицо подруги, и я буквально чувствую, как к горлу подкатывает что-то колючее, горячее. Резко смахиваю со щек слезы, выпрямляюсь и продолжаю путь, приказывая себе и своему телу успокоиться. Все хорошо. Все нормально. Вы больше не увидитесь, Лена больше не напомнит о прошлом. Но, словно фонтан, меня безутешно прорывает. Все проблемы, все обиды выползают наружу, будто дождевые черви, и я вдруг особенно ясно осознаю смерть родителей, осознаю свое одиночество и ничтожность, понимаю, как слабо и беззащитно выгляжу со стороны, и как глупо наступаю на те же грабли. Растеряно убираю с лица неровные, бронзовые пряди, добегаю до подъезда и практически влетаю внутрь. Дождь барабанит по карнизам, и я слышу его, поднимаясь по лестнице. Это музыка, сопровождающая сейчас мою историю. Ведь в фильмах всегда есть мелодия на фоне. Моя тема – звук ливня. Истошный, сплошной крик неба. Он орет вместо меня, он выражает все мои чувства.

Зло открываю дверь, словно торнадо врываюсь в квартиру. Бросаю на пол сумку и сдавливаю пальцами голову: дыши, дыши. Все нормально, ты справишься.

Из горла вдруг вырывается крик. Испугавшись сама себя, осматриваюсь, резко переключаю внимание с одной вещи на другую, пытаюсь за что-то ухватиться, но вместо того, чтобы успокоиться – сильнее завожусь. В этом доме все пропитано мамой и папой. Эта квартира – сплошное напоминание о том, что у меня было, и что я потеряла. Как здесь можно взять себя в руки? Как можно прийти в норму? Хожу из стороны в сторону, часто дышу, стараюсь сконцентрироваться на чем-то хорошем, однако то и дело бросаю взгляд на шкаф, где притаилась аптечка. Отворачиваюсь. Нет, не сегодня, не сейчас. Почему? Потому что. Не время. Попозже. Зачем позже? Так хочется. Так надо. По какой причине?

Неожиданно ловлю себя на желании позвонить доктору. Вдруг он поможет? Грубо ударяюсь спиной о стену и прикусываю губы. Никуда звонить я не буду, делиться ни с кем переживаниями не стану. Я сама, сама со всем справлюсь. Я смогу. Сделаю, что нужно.

Поддавшись сильному порыву, отхожу от стены, открываю шкафчик и достаю аптечку. Дрожащими пальцами вываливаю из пакета все лекарства, падаю на колени и сквозь слезы отбираю нужные таблетки. Ставлю флакончики в ряд. Из глаз градом льются слезы. Дышать нечем. Но я так же ровно держу спину, как на приеме у Александра Викторовича. Осанка, подбородок. Затем на ватных ногах плетусь в сторону кухни. Наливаю стакан воды. Возвращаюсь, сажусь рядом с лекарствами на ковер, вытираю глаза, горящие так сильно, словно их обжигает огонь, и шепчу:

– Позови меня небо. Удиви меня правдой. – Открываю флакончики. – Я, конечно, не первый, кто летал, – голос срывается, но я быстро беру себя в руки, – и кто падал.

Набираю в ладонь таблетки. Они разных цветов: белые, синие, желтые. Колеблюсь несколько секунд, а затем вдруг уверенно бросаю сразу три штуки себе в рот. По щекам льются слезы. Запиваю таблетки водой, морщусь и откидываю назад голову. Сейчас стошнит. Скручиваюсь, но с огромным трудом сдерживаю рвоту. Неожиданно понимаю: вода – не вариант. Нужно найти алкоголь, тогда процесс пойдет быстрее. Резко встаю на ноги и тут же валюсь обратно. В животе урчит. Думаю о том, почему вновь решила повторить попытку номер три, и не нахожу логичного ответа. Возможно, я слишком ленива, чтобы придумать нечто новое. А, может, я чересчур романтична. Умереть от отравления – как это по-женски. Я ведь не собиралась застрелиться или повеситься. Я выбрала нечто сродни слабому полу: легкое, но в то же время не менее впечатляющее.

Второй раз поднимаюсь медленно. В голове прыгают черные точки, и я удивленно вскидываю брови: неужели организм реагирует? В прошлый раз никакого эффекта не было – меня просто стошнило. Протираю потный лоб или мокрый и решительно плетусь на кухню. Там открываю шкафчики, нагибаюсь и протягиваю:

– Где же ты, – глаза бегают из стороны в сторону, словно я наркоман со стажем. Облизываю губы и повторяю, – где ты?

Не знаю, что именно ищу. Виски, коньяк. Просто надеюсь, какой-то спирт остался с прошедших праздников. Внимательно изучаю полочки, опускаюсь на колени перед шкафом и неожиданно нахожу в углу старую бутылку Хеннесси. Она практически пуста, но я считаю, мне хватит. Открываю ее, не задумываясь, опрокидываю в горло несколько глотков и сжимаю глаза до такой степени, что становится больно.

– Господи, – опускаю голову, чувствую, как воспламеняется тело, и встряхиваю руками в стороны, пытаясь хоть как-то унять огонь в груди. – Черт, черт. А! Что за гадость?

Открываю глаза и брезгливо оцениваю коньяк. Отвратительное пойло.

Поднимаюсь на ноги, плетусь обратно в зал. Падаю перед лекарствами и глубоко втягиваю в легкие воздух: итак. Трех таблеток мало. Чтобы умереть нужно больше.

Руки трясутся. Мне холодно? Нет. Страшно? Нет. Тогда почему тело колотит. Недоуменно сдавливаю пальцами талию, сгибаюсь и хмурю брови: что такое. Все ведь нормально. Дергаю головой в сторону, будто откидываю назад лишние мысли, и вновь смотрю на снотворное сквозь липкие, тяжелые веки. У Паоло Коэльо Вероника глотала таблетки по одной штуке, оставляя за собой шанс спастись. Я не хочу давать себе возможность сдаться. Я сильнее и увереннее в том, что собираюсь свершить, поэтому набираю в ладонь сразу пять таблеток. Сразу пять причин покончить с собой: мама, папа, родственники, друзья. Я.

– Такие маленькие и такие тяжелые, – шепчу и ощущаю внутри дрожь. Приходится признать: с каждым разом убить себя все сложнее и сложнее. Откашливаюсь, выпрямляюсь и собираюсь выпить лекарство как раз в тот момент, когда кто-то стучит в дверь.

– Да, ладно, – опустив руку, тяну я и поворачиваю голову в сторону коридора. – Серьезно?

Просто не верится. Вытираю глаза, облизываю губы и решаю просто не обращать внимания на окружающие меня вещи.

Бум-бум-бум. Выругиваюсь. Недовольно припадаю губами к коньяку и делаю несколько больших, смачных глотков. Тело вновь вспыхивает, словно подожжённая спичка, и я вся морщусь, будто заметила нечто отвратительно-омерзительное. Борюсь с приступом рвоты, зажимаю пальцами рот и отсчитываю в голове десять секунд: сейчас станет легче. Раз, два, три, четыре…

Опять стук в дверь. Рассерженно поднимаюсь на ноги, несусь к двери и ору:

– Пошли вон!

– Пятнидельник, – восклицает голос с той стороны и буквально прибивает меня к полу. Растерянно замерев, я расширяю глаза и думаю: только не это. – Открывай.

Все тело горбится, становится меньше. Не знаю, что делать оглядываюсь, затем вновь слышу стук в дверь и одними губами шепчу: черт.

– Мира.

– Ее здесь нет, – попытка – не пытка.

– Серьезно? Тогда с кем я говорю?

– С…, – морщусь, прикладываю холодную бутылку коньяка ко лбу и выпаливаю, – с ее горничной.

Слышу смех. Растеряно прячу алкоголь на полке за книгами, поправляю волосы и подлетаю к железной, бронзовой двери. Смотрю в глазок: Дима мокрый, словно попал под жуткий ливень. Ударяю кулаком по лбу:

– Там же дождь.

– Что?

– Ничего. – Одергиваю себя, вздыхаю и с напущенным равнодушием спрашиваю, – что ты здесь делаешь?

– Сегодня наш день, забыла?

– Сегодня пятница.

– Теоритически. На самом деле, мой рабочий день подошел к концу, а значит, для меня пятница давно закончилась. Суббота еще не наступила, вот и выходит: в данную секунду самый что ни на есть настоящий пятнидельник.

– Что? – Такое чувство, что каждую минуту рядом с ним мне приходится разгадывать ребусы. Морщусь и недовольно отрезаю, – уходи.

– Куда?

– Куда хочешь!

– А куда бы ты хотела, чтобы я ушел?

Растеряно распахиваю глаза и буквально чувствую, как внутри начинает расти раздражение. Прикусываю губу и чеканю:

– Просто. Уйди.

– Мира…

– Господи, да, что тебе от меня нужно? В чем проблема? Мы с тобой едва знакомы, а ты появляешься каждый раз, когда тебе заблагорассудиться, будто это нормально, будто это правильно. Уходи! Уходи отсюда, Дим! – последнюю фразу я говорю не со злости, а искренне, заботясь о человеке, которому опасно находиться рядом с тем, кто не хочет жить. – Ты зря стараешься.

– Что будет, если упадет небо?

– Что?

– Ответь.

– Я не понимаю.

– Просто ответь, что будет, если небо упадет?

Растеряно пожимаю плечами.

– Мы все умрем.

– Нет. – Парень отходит от двери, нервно потирает мокрый подбородок и признается. – Тогда на вокзале я прочитал в твоем взгляде пугающую безнадегу. Ты хотела умереть, и не надо лгать, будто это чушь: я все увидел. Ты молчала, рот не двигался, а мне показалось, будто худая девушка на перроне орет, кричит от боли. Как я мог остаться в стороне? Как сейчас я могу уйти? Ты как хочешь, но мне не впервой сталкиваться с трудностями. Сдавайся, опускай руки, уступай слабости, а я тебя не оставлю. Ты мне никто, но я тебе должен. И все те люди на вокзале должны, просто я оказался единственным, у кого совесть не канула в лету.

Не знаю, что сказать. Ошеломленно наблюдаю за тем, как парень нервно колыхматит свои волосы, трет подбородок, садится на пол и вальяжно вытягивает ноги. Он откидывает назад голову, смотри куда-то вверх, а я просто не могу пошевелиться, не могу задышать. Что это было? Кто он такой? О чем вообще говорит? Несколько минут нахожусь не в состоянии даже моргнуть. Затем робко смотрю себе за спину, вижу разбросанные на ковре таблетки, флакончики и почему-то виновато горблюсь. Мне становится стыдно. Достаю спрятанную бутылку коньяка с полки, открываю дверь и, не поднимая глаз, сажусь рядом с парнем. Чувствую: он смотрит, но сама не решаюсь ответить на взгляд.

Отпиваю из бутылки алкоголь, морщусь и шепчу:

– Чтоб ты знал, умереть не так просто, как кажется.

Дима отнимает у меня коньяк, делает несколько глотков и отвечает:

– Знаю.

Мы молчим, смотрим куда-то сквозь стену. Думаем о времени. Оно, вряд ли, думает о нас. В воздухе повисают незаданные, скрытые вопросы, ответы на которые каждый из нас хотел бы узнать, и ответы на которые каждый из нас боится услышать.

Я, наконец, решаюсь поднять взгляд, смотрю на Диму. Он красивый. По-своему. Плечи широкие, руки слегка худоватые. Нос длинный, узкий, синий в том месте, куда врезался кулак мужчины, губы такие пухлые, что даже в профиль хорошо выделяется их очертание. Но я не хочу лукавить и сразу признаюсь: мне нравится. Откидываю назад голову, исследую его слегка заросший подбородок, вблизи кажущийся грубым, острым и тайно думаю о том, разглядывал ли он меня так же. Изучал ли мое лицо с таким же трепетом и интересом.

– Так как правильно ответить на твой вопрос? – тихо спрашиваю я, и Дима оборачивается. Наши взгляды находят друг друга. Мне приходится помедлить немного, чтобы собраться с мыслями. – Что будет, если небо упадет?

Парень улыбается на одну сторону и, придвинувшись, отвечает:

– Небо уже упало, Мира. Небо – это воздух, притягиваемый землей, и он всегда рядом с нами, здесь, не высоко, а прямо тут. Поэтому в следующий раз, когда ты захочешь попасть туда, – он указывает пальцем вверх и кривит рот, – вспомни о том, что ты уже там.

Он замолкает, а я вдруг начинаю улыбаться. Не знаю, почему, просто растягиваю рот в улыбке и смеюсь. Как в детстве, когда рассмешить могла даже самая несмешная шутка.