Текст книги "Если небо упадет (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

Соавторы: Роуз Уэйверли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Я продолжаю смотреть на Диму. Он продолжает смотреть на меня. И вечность отнюдь не во времени, которое внезапно изменяет свою калибровку. Вечность между нашими лицами, строго в наших одинаковых, похожих мыслях.

– Мне пора работать.

– Иди. – Я моргаю, чтобы как-то освободиться от забвения и бросаю взгляд на книжный шкаф, словно изгородь отделяющий меня от остальных людей. – Я почитаю что-нибудь.

– «Мизери». – Дима подмигивает и улыбается. – Неплохо было бы иметь в своем анонимном клубе любителей Кинга тебя, Мира.

– Непременно подумаю об этом.

Парень оставляет меня, через несколько минут приносит чай и блинчики с мясом. Я люблю его желание сделать мне приятно. Это окрыляет. Будто раньше я была прикована к земле равнодушием и лицемерием окружающих, а теперь я свободна, благодаря его способности делиться со мной своим светом. Дима словно лишний раз доказывает: люди – разные, среди них есть те, кому не плевать. И я действительно начинаю в это верить.

В жизни происходит столько плохого, столько ужасного, и как же важно каждому иметь рядом с собой вот такого вот «Диму»: человека, который смог бы поднять на ноги тогда, когда это кажется невозможным. Я невольно рисую идеальный портрет, идеального парня, у которого судьба иная, легкая, ну, или, по крайней мере, терпимая. Когда же озарение снисходит на мою голову, и я вспоминаю, что Дима потерял сестру, меня поглощает ужас. Разве у спасителей могут быть собственные проблемы, недуги? Ведь кажется, что все эти герои – люди, не обременённые обычными человеческими трагедиями. Как же я ошибаюсь. Украдкой наблюдаю за парнем и осознаю: именно благодаря тому, что он пережил – он стал тем, кто он есть. В конце концов, спасителями становятся те, кто в свое время сам нуждался в спасении.

Мы уходим из ресторана в конце обеда. Молча улыбаемся, сталкиваемся плечами и опять улыбаемся. Затем вновь идем, вновь сталкиваемся, и я готова жить в этом моменте вечно. Ни я, ни Дима – никто из нас не делает ничего особенного. Мы просто плетемся по улице, просто находимся рядом, но внутри почему-то тепло. Так тепло, словно происходит нечто удивительное.

Неожиданно Дима поправляет горло черной водолазки и признается:

– Хочу танцевать.

– Что? – растерянно вскидываю брови. – Сейчас?

– К сожалению, я не такой же романтичный, как Ной из «Дневников памяти». Так что выплясывать под сменяющиеся цвета светофора не вижу смысла.

– Серьезно? Ну, что я могу сказать, – протяжно выдыхаю, – ты только что испортил о себе все мое впечатление.

– О, черт, Мира, прости, я не подумал! Я забыл, что все девушки сходят с ума по безбашенным романтикам. Подожди, сейчас я все исправлю. – Дима останавливается, притягивает меня к себе, кладет одну руку на талию, другой – сжимает мою ладонь, и вдруг начинает танцевать посреди улицы так, словно пытается посадить самолет.

– Что ты делаешь, – смеясь, протягиваю я и безвольно откидываю назад голову. Парень продолжает неуклюже двигаться: резко наклоняться то вправо, то влево, и, наверняка, со стороны мы выглядим так, будто в нас попала гигантская молния: но мне все равно. Дима бурчит что-то на ухо: скорее всего, пытается напеть мелодию – не знаю, что-то вроде Канзас-Сити-Шафл. Я толком ничего не улавливаю, потому что все звуки поглощает мой смех. Искренний смех, который я сама не слышала уже больше половины года.

– Ну, что? – Спрашивает он. – Теперь я достаточно для тебя хорош? А?

Не дождавшись ответа, Дима закидывает меня к себе за спину, расставляет руки в стороны и начинает нестись вниз по улице. Полет. Я немного колеблюсь, прежде чем расправить крылья. Прижимаюсь к парню всем телом, боюсь свалиться на асфальт. Но затем вдруг в моей голове что-то щелкает: набираюсь храбрости, чеканю: я не слабая. Неслабая! Сильнее обхватываю ногами талию Димы, выпрямляюсь и взмахиваю руками в стороны, словно крыльями, навстречу прохладному ветру. Атмосфера врезается в тело, хочет опрокинуть меня назад, вдавить в землю и вновь напомнить о том, почему я так сильно не хочу жить, но я не поддаюсь. Улыбаюсь и под собственное бешеное сердцебиение несусь навстречу новым ощущениям.

Ветер играет с волосами, тусклые лучи освещают нам лица, и мы, словно две гигантские птицы летим над городом и связываем друг друга общими воспоминаниями.

Когда Дима останавливается, мне трудно дышать. Я задыхаюсь, прикрываю глаза и, не прекращая улыбаться, стараюсь восстановить сердцебиение. Даже не обращаю внимания на то, что мне больно. Это приятная боль, такие ощущения не могут быть плохими.

– Все в порядке?

Парень протягивает руку, и вместо того, чтобы как всегда отпрянуть назад и ссутулиться, я крепко сжимаю его пальцы. На самом деле, дышать совсем не получается, грудь так сдавлена, что болят ребра, но я не хочу признаваться. Откашливаюсь, поднимаю глаза и вдруг вижу перед своим подъездом худую фигуру. Присматриваюсь.

– О, боже, – хриплю я и слегка ударяю себя в грудную клетку. – Черт.

– Что такое?

– Там…, там Лена. Моя подруга.

– Да, нет, причем тут твоя Лена. Почему ты так дышишь?

Отмахиваюсь. Хмурюсь и несколько долгих секунд действительно думаю, что прямо сейчас сбегу и вернусь домой только после того, как Ленка уйдет. Но затем вдруг эта идея кажется мне глупой. Я цокаю и, немного придя в себя, протягиваю:

– Мне нужно с ней поговорить.

– С той девушкой?

– Да. Она каждую субботу приходит к моему подъезду, хочет встретиться. Обычно я прячусь дома, не отвечаю на звонки, просто абстрагируюсь, но сегодня все по-другому. Я не могу опять убежать.

Дима понимающе кивает. Поглаживает мою спину и спрашивает:

– Все точно в порядке?

– Да. Не волнуйся.

– Тогда я пойду.

– Но ты можешь остаться. – Перевожу взгляд на парня. – Честно. Я не думаю, что она будет против, если…

– Иди, – криво улыбаясь, советует парень. – Думаю, вам есть о чем поговорить.

Он как всегда прав. Я киваю и неуверенно поворачиваю голову в сторону Лены. Она сидит на скамейке, рассматривает свои ноги, и я бы действительно решила, что она не заметила моего прихода, если бы не знала Романову так хорошо. Медленно сокращаю между нами дистанцию, приказываю себе быть сильной, выпрямляю спину и откашливаюсь, все еще пытаясь освободить грудь от невидимых силков.

Услышав шаги, девушка оборачивается. Наши взгляды встречаются, она резко встает со скамьи и сводит перед собой руки: может, защищается, может, попросту нервничает. Не знаю. Поправив короткие пряди волос, говорю:

– Привет.

– Привет, – на тон выше, тянет Лена. Она оглядывается, словно ищет помощи, затем вновь смотрит на меня и вдруг…, – ты смирилась, – срывается с ее губ. Осознав сказанное, подруга спешит оправдаться, но я ее опережаю.

– Отчасти.

– Отчасти?

– Да, – несколько раз плавно киваю. – Именно так. Я отчасти приняла то, что со мной происходит.

– Из-за того парня?

Я ведь знала, что она нас заметила. Улыбаюсь и, обхватив себя руками за талию, соглашаюсь:

– Возможно.

– Приятно видеть твое лицо, а не спину, – Ленка покачивает головой и как-то беззащитно взмахивает руками в стороны. – Зачем ты убежала? Зачем ты…, – она прерывается, поднимает глаза к небу и пытается сдержать слезы. И я вижу это, и тоже ощущаю внутри себя клубок из отчаяния. Отворачиваюсь. Не могу смотреть на то, как ей плохо. – Почему ты отталкиваешь меня?

– Разве есть другой выход?

– Тот парень может быть рядом, а я – нет?

– Тот парень – случайность. И я бы ни за что не предала свои убеждения. Просто сейчас все круто изменилось, понимаешь, Лен?

– Нет, не понимаю, – качая головой, признается подруга. Порывисто смахнув с глаз слезы, она делает шаг ко мне навстречу и восклицает, – я жутко испугалась!

– Я тоже.

– Нет, ты не знаешь, о чем я.

– Мои родители погибли. – Пронзаю Романову убитым взглядом. – Какую реакцию ты ожидала увидеть? Чего от меня хотела?

– Ты всегда могла прийти ко мне, всегда могла найти поддержку в моем доме, но ты просто ушла, просто пропала, словно тебя и не было. Но, Мира, ты ведь была, и…, – девушка вновь не может говорить. Молчит, мнет рукава толстовки, а затем отрезает, – ты меня кинула.

Виновато перевожу на нее взгляд. Горблюсь, заметив на щеках подруги слезы. Давлю пальцами переносицу и шепчу:

– Я не хотела.

– Я знаю, знаю, что не хотела, но, Мира, – Лена впритык подходит ко мне, по-детски шмыгает носом и восклицает, – зачем ты так? Ты ведь потеряла родителей, да? Так вот, представь, что я тоже едва не потеряла близкого человека.

– Мне жаль.

– Правда?

– Мне жаль! – увереннее повторяю я и вскидываю подбородок. – Что ты еще хочешь от меня услышать?

В глазах Ленки пролетает странное желание. Неужели хочет ударить? Я интуитивно отхожу назад, слежу за тем, как подруга стискивает зубы, и чувствую дикую вину: я перегнула палку. Собираюсь попросить прощение, но не успеваю вымолвить и слова.

– Ты жуткая эгоистка! – взвывает подруга. – Решила, что можешь спокойно уйти и наложить на себя руки? А о других ты не подумала? Обо мне? Крестной? О друзьях и родственниках? Тебе захотелось драмы? Или что? К чему ты пытаться покончить с собой?

– Так делают люди, которые не хотят жить.

– А как делают люди, которые хотят вправить подруге мозги?

– Каждый день сидят под ее подъездом и пытаются взять ту измором.

– А что если этого мало? Что если и под подъездом уже сидел, на телефон уже звонил, сообщения уже оставлял. Что тогда? Может, все-таки стоит пару разу ударить ее по голове тростью дедушки?

– Ну, нет, – выдохнув, тяну я и неожиданно для себя усмехаюсь. – Это уж слишком.

– Правда? А мне почему-то кажется, что и этого недостаточно. Нужно долго и нудно выносить ей мозг, напоминать о том, что она не одна и бежать за ней. Бежать за ней столько, сколько потребуется. Не отпускать. Потому что, отпустив, можно навсегда потерять.

– Лен…

– И я, черт подери, не собираюсь терять тебя! Эти два месяца были кошмаром. Ты думала, что оберегаешь меня, но делала только хуже. Я сидела и гадала: что там Мира с собой творит, что с собой учудить собирается, и ничего, абсолютно ничего не могла предпринять. Мне было так паршиво. – Подруга недовольно рычит и восклицает, – мы знаем друг друга с детства, мы прожили бок о бок четырнадцать лет. Я, черт подери, держала тебя за руку весь Темин день рождения, потому что ты так надралась, что каждые две секунды отключалась. А, помнишь, в январе ты врезала в нос Саше из параллельного класса. На снегу еще кровище было море. Ужас! И за что? За то, что он случайно попал снежком мне между ног. Вспоминаешь? А? Мира. Нас столько связывает, столько общего, столько важного и не очень, и вдруг ты покидаешь меня, не сказав ни слова, просто уходишь. А я ведь могла помочь. Ладно-ладно, психолог из меня никакой, ты в курсе. Но хотя бы изредка звонила мне что ли, или…, или я не знаю. Может, писала бы эти тупые письма в контакте. Что-нибудь. Хоть слово! Ведь я даже не знала, увижу ли я тебя завтра! Ведь я даже не знала, доведешь ли ты до конца свои идиотские планы, умрешь ты или нет. Я просто сидела и просто ждала. Как дура. Как самая настоящая дура!

Все это время я молчу. Просто не знаю, что сказать. Разглядываю красное от злости лицо Ленки, ее худые ноги. Смотрю, как она сжимает в кулаки пальцы, как взволнованно покусывает губу. Вспоминаю свои побеги и ложь. Прокручиваю в голове сброшенные звонки, оставленные непрочитанными сообщения, проигнорированные стуки в дверь, и сейчас понимаю, что причинила ей много боли незаслуженно, ведь, в конце концов, подруга не виновата в том, что моих родителей больше нет.

Думаю, я ужасный человек. Эгоистичный. Закрылась в своих чувствах, забыв о том, что чувства есть и у других.

– Ну, что молчишь? Что смотришь на меня так, будто впервые видишь? – спрашивает Лена и скрещивает на груди руки. Отворачиваюсь. Мне не выдержать ее обиженного взгляда, в котором горит не столько злость, сколько надежда. Не понимаю: почему она все еще в меня верит? Я ведь бросила ее, бросила их всех. Неужели ей плевать? – Только не уходи, – добавляет она. – Не надо убегать.

– Не убегу.

Вновь смотрю на подругу. Ее плечи опускаются, словно с них сняли огромный груз, словно ее освободили, и, не ответив, Лена кидается на меня. Обнимает. Прижимает к себе и шепчет:

– Сволочь ты, Мира.

Я не обижаюсь. Слышу всхлипы, чувствую, как дергается ее грудь, и сама раскисаю.

У настоящей дружбы нет срока годности. Хорошо, что поняла я это будучи еще на этом свете.

ГЛАВА 4

Шесть месяцев назад.

Я сижу на полу, облокотившись о диван. Сверху Стас. Он то и дело дергает мой длинный хвост, в ответ бью его волосатую ногу, свисающую вниз. На самом деле, мне не больно. Скорее мы шутим. Рядом Ленка. Напротив, тоже на полу, спиной друг к другу сидят Настя и Олег. Я бы заподозрила между ними что-то, если бы не знала обоих почти всю свою жизнь. Артем крутится на стуле. Меня начинает порядком это подбешивать, поэтому хватаю подушку и пускаю ее ему прямо в лицо. Естественно, парень перехватывает снаряд. Усмехнувшись, одаряет меня высокомерным взглядом и отрезает:

– Серьезно? Решила, не поймаю?

– Прекрати мельтешить!

– Да, достал уже, – тянет Олег. – Спускайся. Твоя очередь.

– Я только что был.

– Нет. Пока ты капал всем на мозги, мы уже прошли круг.

Артем недовольно сползает вниз, усаживается и спрашивает:

– Я живой?

– Уже было, – усмехаюсь я, чувствую, как Стас вновь дергает мой хвост, и со всей силы бью его худощавую ногу. – Сейчас нарвешься!

– Тише, тише.

– Ладно. Я актер?

– Нет, – отвечаем хором и переглядываемся. Вижу сгорбленную Ленку: она до сих пор не может прийти в себя, смеется до слез, потому что сама написала на стикере Темы: кончита вурст.

– Актриса?

– Нет.

– Я вообще мужчина или женщина?

– Это как сказать, – хихикая, отвечает Настя. Олег тут же толкает ее в бок: мол, не подсказывай, но поздно. Лицо Артема становится багровым. Увидев, как все мы одновременно взрываемся хохотом, парень кивает и нервно сдирает со лба бумажку.

– Да-да, – язвительно тянет он. – Кончита Вурст. Очень смешно, Лен.

Но нам действительно смешно. Подруга падает мне на колени, закрывает лицо руками и дергается, словно ее бьет током, а я попросту не могу дышать. Один взгляд на недовольную физиономию Темы, и все: меня раздирает от коликов на части.

Признаться, я обожаю сидеть с друзьями. Безумно разные, но на удивление близкие один другому. Честно, не помню, как мы познакомились, как впервые взглянули друг на друга и о чем в ту секунду подумали. Просто теперь я ценю данных людей. Они – часть моей истории. И не знаю: смогу ли я когда-нибудь забыть о них, смогу ли я продержаться хотя бы день без баек Ленки об ее сумасшедшем деде, теории относительности Олега, христианских порывов Насти, экспериментов с внешностью Стаса и мыслей Артема о вечном. Раньше это было бы легко, да. Но сейчас, после того, как я узнала, что значит настоящая дружба – нет. Вычеркнуть их из моей жизни сможет только что-то страшное. Но в страшное я верю так же смело, как и в Бога: никогда не видела – значит, никогда и не почувствую.

– Я человек? – лениво интересуется Олег. Присматриваюсь к его стикеру и одновременно со всеми тяну: нет. – Тогда, я…

– Все, – обрывает Ленка. – Отрицание – значит, дальше по кругу.

– Но Тема спрашивал несколько раз!

– Там была особая ситуация.

Вновь хихикаем.

Неожиданно слышу мелодию вызова на телефоне и, закатив глаза, смотрю на часы. Почти полночь. Зачем звонить так поздно? Стас успевает дернуть мой хвост, когда я поднимаюсь на ноги. Пихаю его в бок: ненормальный. Биологически парню уже двадцать лет, а по уму – нет и пятнадцати. Усмехаюсь. Наверно, прекрасно запереть себя в подростковом возрасте, не задумываться о важных, серьезных вещах. Что ж, в беззаботности есть свои плюсы, и я бы определенно стала беззаботной, если бы не ноющая совесть, выращенная родителями.

Номер не знакомый. Отвечаю на звонок:

– Да?

Молчание. Думаю, что просто не слышу и прошу ребят вести себя тише. Естественно, им плевать.

– Алло? – ухожу в другую комнату. Запираю дверь. – Говорите.

– Мирослава?

Так меня называют только незнакомые люди.

– Да, это я. – Терпеть не могу полное имя, собственно, поэтому сообщила о табу семье и друзьям. Родителей когда-то отчитала за дурной выбор.

– Берман Мирослава Игоревна?

– Да-да.

– Это Андрей Сергеевич. Работаю с твоими родителями на телевидении.

– Ага. Я вас помню. – Даже с закрытой дверью, слышу смех ребят. Пугаюсь: вдруг мама приставила очередного охранника следить за мной, и зажимаю руками трубку. – Что-то случилось?

– Мира. – Мужчина несколько раз громко выдыхает. Меня это порядком пугает, поэтому ослабляю пальцы. – Мира, я должен сказать.

– Что сказать?

– Ты сейчас одна?

– Нет. С друзьями.

– Хорошо. Хорошо, – Андрей Сергеевич мямлит, странно дышит. Я думаю о том, что на часах почти двенадцать и не могу понять, с какого черта, он звонит мне так поздно. – Ладно. Так. Мирослава. Сегодня утром под Луганском твои родители попали под перекрестный огонь. Слушаешь?

– Что?

– Ситуация вышла из-под контроля и пострадали люди.

– Пострадали люди? – недоуменно хмурюсь. Не осознаю смысл сказанных слов. Просто чувствую в груди странный шар, колючий, неприятный. Резко отхожу от двери и опять спрашиваю, – пострадали люди?

– Да. Мне жаль.

– Чего вам жаль?

– Мы попросили приехать за тобой родителей Лены Романовой.

– Зачем? О чем вы говорите? Кто пострадал? Мои родители?

– Да.

– Что с ними? – Он не отвечает. В этот момент я действительно пугаюсь. Тело становится тяжелым, в голове что-то стреляет. Я сжимаю трубку с такой силой, что хрустят пальцы, и кричу, – что с ними? Где они?

– Мне очень жаль.

– Где мои родители?

Но Андрей Сергеевич не говорит ничего путного. Только повторяет заплетающимся языком: мне жаль, жаль, жаль. А я не верю. Родители не могли пострадать, люди страдают только в кино, в книгах, на картинах в галерее или в песнях. Никто не страдает в реальной жизни. Всем известно!

– Скажите, ответьте, что с мамой? Где папа?

– Они погибли.

Я думаю, в груди что-то взрывается, потому что мне становится дико больно. Закрываю рукой рот и падаю на колени, выронив сотовый. Качаю головой, думаю: нет, это невозможно, нет. Они живы, все в порядке. Вновь хватаю телефон, сбрасываю вызов Андрея Сергеевича и набираю номер мамы. Через несколько секунд сообщают: абонент вне зоны доступа. Рычу, пробую дозвониться до папы. Бесполезно. Кидаю трубку о стену и, обхватив себя руками за талию, кричу. Во все горло. Тут же в комнату врываются Лена с Артемом. Они подбегают ко мне и в панике начинают трясти за плечи. Вскоре приходят остальные. Друзья стоят вокруг, спрашивают, а я могу лишь смотреть перед собой и стонать, будто раненное, бешеное животное. Ленка сидит на коленях, держит мое лицо и тоже плачет. Не думаю, что она знает причину. Мне кажется, она просто испугалась. Обнимает меня и вытирает щеки. Шепчет: я с тобой, я с тобой, а сама дрожит, будто банный лист. Возможно, в глубине души, чувствует: произошло нечто страшное. Стас просто не шевелится. Олег кому-то звонит, через пару минут он опускает телефон и сообщает что-то такое, из-за чего Лена взрывается новой волной плача. Артем что-то кричит, Настя сжимает мою руку, и кажется, читает молитву. Хаос. Звуки смешиваются в один сплошной шум. Я пытаюсь отключиться, но боюсь, что как только закрою глаза, увижу родителей. Мне так страшно, что внутри холодно. Доисторический холод, который погубил мамонтов, сейчас атакует мое тело. Я замерзаю и трясусь, прибываю в странной лихорадке. Опускаю вниз голову. Вижу на полу темные пятна от слез и считаю до десяти. Раз, два, три, четыре. Сейчас станет легче. Пять. Шесть. Все будет нормально. Семь, восемь, девять. Лица родителей перед глазами. Десять.

Сейчас.

Открываю глаза и вижу перед собой открытое окно. Забыла закрыть на ночь. Встаю, выхожу из комнаты и иду на кухню. Делаю то, что делаю обычно – завариваю кофе.

Первые несколько раз было очень плохо. Я просыпалась в слезах и не могла дышать. Сейчас чувства притупились. Мне не больно, как раньше. Мне так же страшно, но это совсем другое. Боюсь, люди ко всему привыкают, даже к страданиям.

Отпиваю горячий напиток, смотрю куда-то вдаль и думаю о том, как все сильно изменилось. Мне не хочется пойти в ванну, вновь схватиться за лезвие, не хочется разрезать им кожу чуть выше кисти и выпустить наружу кровь. Странное чувство. Родители не вернулись, а желание жить появилось. Почему? Неожиданно вспоминаю о глазах Димы и смущенно улыбаюсь. Наши поступки напрямую зависят от физических причин.

Сегодня воскресение. Раньше выходной имел бы значение, но теперь, когда все дни – воскресенья, мне все равно.

В обед забегает Лена. Она решительно переступает через порог, проходит в коридор и раздевается. Делает все так, будто не было шести месяцев, будто между нами ничего не изменилось. И я бы рада сказать: нет – изменилось! Да, вот не хочется врать. Подруга ведет себя так естественно, так непринужденно, что я теряюсь. Откуда у людей столько сил? Неужели одна я не могу справиться с тараканами, поедающими здравые клетки моего мозга? Ленка достает из сумки маленькую коробку, открывает ее и вручает мне телефон.

– Никогда не поздно начать все заново.

Принимаю подарок.

Последний свой сотовый я разбила о стену. Ноутбук отдала коллегам родителей по работе. Провода телевизора и компьютера обрезала. Ничто не должно было столкнуть меня лицом к лицу с прошлым: ни друзья, ни их сообщения, ни вести о трагической смерти двух репортеров на территории Украины под Луганском. Я окружила себя пустотой. Специально. И сейчас осознаю: нужно вновь ее заполнить. Не хочу думать о том, просто это будет или нет. Теперь, когда Ленка так уверенно и спокойно вливается в мою жизнь, я хочу верить в лучшее. Возможно, когда-нибудь мне совсем расхочется умирать, и эти полгода выпадут из мозгов. Но пока я могу лишь надеяться. А надежда – прекрасное чувство, как для сильных, так и для слабых людей.

Подруга уходит, одарив меня странным взглядом. Обнимает на пороге и шепчет, что завтра придет вновь. Я улыбаюсь ей. Мне кажется, так нужно и правильно. Пусть она понимает, как мне важно видеть ее рядом. Однажды папа сказал: необходимо обнажать свои чувства. Я спросила: почему, и ждала, что он ответит про незнание или заблуждение, про недоверие, в конце концов. Но папа сказал иное. Он сказал, что чувства – это наши тайны, и когда мы с кем-то ими делимся, мы становимся гораздо ближе друг к другу.

Я улыбаюсь, вспомнив отца. Впервые. Обычно я плачу.

Он был сильным, справедливым человеком без комплексов. Говорил тихо, размеренно, не торопился и не пытался произвести впечатление на людей, что уже само по себе было впечатляющим. Носил удобную одежду, скрывал глаза под черными очками, был человеком военным, но в то же время никогда не убирался на балконе, оформленном под личный кабинет. Вот и поймите его. С ним мы разговаривали обо всем, делились переживаниями и эмоциями. Порой, папа находил ответы на вопросы, даже не заданные мною вслух. Ехал в машине, молчал, переключал передачи, а затем вдруг выдавал то, что успокаивало меня или придавало сил. Я думаю, он просто чувствовал. Перед отъездом на Украину, папа необычно долго рассказывал мне об ответственности. Возможно, сейчас, зная о том, что случилось, я слишком много внимания уделяю совпадениям. Но, тем не менее, его фразы: будь осторожна, не унывай, научись быть сильной – кажутся пророческими.

Мама была иной. Она любила учить меня и переделывать, как детский набор-конструктор. Я часто злилась, постоянно винила ее в своей робости, неуклюжести. Мне казалось, будто мама сделала из меня примерного ребенка, неспособного никому ответить, показать зубы, защититься, и я устраивала скандалы, и мы ссорились, и мирились, и опять ссорились. И тогда казалось, что борьба бесконечна. Я думала, что постоянно буду сердиться, цапаться, закрывать уши, упираться ногами, руками, коленями, спиной. Чушь. Теперь я многое бы отдала за один ее совет. Я бы вновь хотела на нее разозлиться только для того, чтобы почувствовать ее заботу. Мама вложила в меня так много, а я никогда не говорила ей спасибо. И мне стыдно. Стыдно так, что я все-таки плачу.

Вытираю щеки и понимаю, что улыбаюсь. Впервые воспоминания о родителях не заставляют меня горбиться, сжиматься. Мне приятно прикоснуться к ним. Словно на несколько секунд папа с мамой оживают.

Вдруг стучат и, вновь смахнув слезы, бегу в коридор. Смотрю в глазок. Лицо становится светлым, я ощущаю это. Открываю дверь и шепчу:

– Привет.

– Привет.

На пороге Дима. В одной руке он держит небольшую картонную коробку, в другой – сжимает ручки пакета. Я хочу спросить, что это, но не успеваю.

– В сторону, – восклицает парень и врывается в квартиру. Стаскивает обувь, не дожидаясь разрешения, идет в зал. Я скептически улыбаюсь, уже чувствуя этого парня частью своей жизни. – У меня для тебя сюрприз. Сразу предупреждаю: никаких нет.

– Почему?

– Потому что.

Парень садится на диван. Небрежно бросает белый пакет на пол, ставит коробку к себе на колени и поднимает на меня довольный, хитрый взгляд. Клянусь – мне не по себе. Скрещиваю на груди руки и с любопытством спрашиваю:

– Что в коробке?

– То, что нужно всем и каждому. Друг.

– Друг?

Дима открывает подарок и неожиданно достает оттуда пушистый комок, мяукающий и дергающийся в разные стороны. Серый, словно пыльный. Я удивленно расширяю глаза и восклицаю:

– Господи!

– А нет, – поглаживая котенка, тянет парень. – Никакой это не господи.

Подхожу ближе, касаюсь пальцами воздушной шерсти комочка и улыбаюсь так, будто увидела восьмое чудо света. Помещаю котенка у себя на ладони, трусь щекой о его спинку и шепчу:

– Какая прелесть.

– Это настоящий мужчина, так что будь с ним пожестче, – настаивает Дима. – Я принес туалет, песок, еду, миски. Еще купил витамины.

Не знаю, что сказать. Поднимаю взгляд на парня, поддаюсь странному, сильному порыву и обнимаю его. Крепко.

– Спасибо. – Кладу голову на плечо Димы и закрываю глаза. – Правда.

Мне так много хочется сказать, так много выразить, но я не знаю как. В груди огромный шар из приятных, теплых лоскутов. Он согревает меня, дает надежду. Именно он не позволяет моему огоньку потухнуть. Но как это передать? Как объяснить? Самые важные чувства не выразить словами. Слишком сложно, нереально. Мы говорим примитивные, глупые вещи, и кажемся себе ущербными. Но виноваты отнюдь не мы и не наши ощущения. Виноват человеческий язык, не включающий в себя таких фраз и таких высказываний, которые смогли бы описать привязанность, уважение и любовь в той мере, в которой они заслуживают. Поэтому я просто молчу.

Через пару минут, Дима прерывает тишину.

– Как поговорила со знакомой?

– Нормально, – не выпускаю парня из объятий. Все еще крепко прижимаю к себе. – Мы решили больше не прятаться друг от друга. Или точней, я решила больше этого не делать.

Котенок примостился у Димы на плече. Лежит, смотрит на меня голубыми, круглыми глазами, знакомится. Наконец, я понимаю, что душить парня больше неприлично и отступаю назад.

– Спасибо. Дим, я должна отдать тебе деньги.

– Не выдумывай.

– Я не выдумываю. Ты сам сказал, что…

– Мира, это подарок.

– Но по какому поводу?

– Хм. – Парень задумывается всего на секунду, а потом, хлопнув в ладоши, восклицает. – Как же мы могли забыть? Сегодня день всех зеленоглазых людей.

– Что?

– Не знала? Не слышала? Вот же. Знать надо о таких праздниках, дуреха.

Дима цокает, а я начинаю смеяться. Смотрю на него и думаю: откуда у парня в голове столько странностей? Больше наверно, чем волос.

– Я пойду.

Улыбка спадает. Выпрямляюсь и как можно равнодушней интересуюсь:

– Но почему? У тебя разве не выходной? Мы могли бы посидеть, выпить чай. Я бы сделала блинчики с мясом.

– Заманчивое предложение, но сегодня я тоже работаю. Прости.

– Ладно. Ничего страшного. Увидимся завтра, да?

– Конечно.

Нехотя провожаю парня. Наблюдаю за тем, как он шнурует кроссовки, поправляет ворот черной рубашки. Впитываю каждую мелочь: движение мышц на его руках, пот на шее, запах мыла. Затем подхожу немного ближе, чтобы лучше рассмотреть его странные глаза, и вновь восхищаюсь тем, что кого-то могло испортить. Улыбаюсь, закрывая дверь, и ударяюсь об нее спиной. Зажмуриваюсь. Чувствую что-то родное, будто все подмеченные детали, теперь моя собственность, и вздыхаю. Быть зависимым приятно, когда опиум не маковый сок, а человек.

Неожиданно что-то мягкое касается моих ног. Опускаю взгляд и вижу живой, пушистый ком. Он упорно пытается вскарабкаться по моим икрам куда-то вверх, вытягивает лапки, прижимает огромные уши. Но попытки тщетны. Он так же беззащитен в своих мечтах, как и все люди: хочет достичь высот, не достигнув при этом высоты физической. Иными словами, считает, будто возраст не важен. Важен, как и приобретаемый вместе с ним опыт.

– Что ты? – спрашиваю я и беру котенка на руки. – Наверно хочешь, чтобы я дала тебе имя, так ведь? – он пищит. Считаю это согласием и, упав на диван, задумываюсь. – Как же тебя называть, а? Ты такой серый. Пыльный. И уши большие. Точно! Знаешь, был такой слон в мультике с огромными ушами. Дамбо, кажется. Ну как? – Новоиспеченный друг молчит. – Не нравится что ли? Ладно. Хм. Может, тогда Симба? Кто не любит короля льва? – Котенок вновь не реагирует. Покусывает мой палец и впивается тонкими когтями под кожу. – А ты опасный. Честно, я бы назвала тебя Балто, но это имя, к сожалению, больше подходит собаке. Слушай, а ты не хочешь узнать, почему все варианты из Диснея? Потому что твоя хозяйка обожает мультики. Так-то. – Усмехаюсь. Вздыхаю, думаю о том, что разговариваю с котом и поджимаю губы. Это пугает. – Что ж. Вредный ты. Да и кусаешься к тому же. Тебя впору не положительным героем назвать, а отрицательным. Яго или Аидом. Аидом! – Улыбаюсь, осмотрев котенка, и восклицаю, – точно! Аид. Прекрасное имя для питомца заядлого самоубийцы, тебе так не кажется? – Комок пищит что-то в ответ, и я киваю. Вроде мы нашли общий язык.

Достаю из пакета еду, миски и туалет. Понимаю, как долго придется морочиться с воспитанием животного, но почему-то не пугаюсь. Возможно, мне даже понравится следить за кем-то, ухаживать. Жаль, раньше я не додумалась привязать себя к беззащитному существу, нуждающемуся в заботе. Вдруг я бы расхотела его оставлять? Расхотела бы умирать?

Если спросить: как я решилась свести счеты с жизнью, я не смогу ответить. Правда. Сама до конца не понимаю – почему. Лишь помню, как после похорон пошла не домой, как перелезла через перила на центральном мосту. И помню, как прыгнула. Еще я помню, что всплыла. Тут же. Вода, будто дала мне пощечину и выплюнула на поверхность. Но что ей не понравилось? Неужели не каждый подходит этой черной пучине? В любом случае, я выплыла на берег. К слову, плаваю я хорошо. Легла на пляж и расплакалась, тогда еще от боли. Это была попытка номер один. Пожалуй, самая неуверенная и наивная. Я действительно считала, что умереть просто. Но нет. Это испытание: выдержишь или сломаешься, сможешь или бросишь, решишься или опустишь руки. Сколько же сил нужно иметь, чтобы себя убить. И те люди, которые говорят, будто это удел слабых – ошибаются. Ни один мягкотелый человек не сможет покончить с собой, уж поверьте, потому что это, действительно, страшно. Очень. Но я почему-то не останавливалась. Пузыри в моей голове лопались почти каждую минуту, и я бежала в ванну за лезвием, или кидалась к чемоданчику с успокоительным. Я была одержима. Но сейчас, когда я совсем одна, и когда я могу умереть, или хотя бы попытаться, я ничего не делаю. Просто не хочу. И это так странно. Странно чувствовать себя необязанной страдать или умереть от страданий. Неужели данное ощущение принес в мою жизнь лишь случай, встреча, совпадение. Судьба? Не верю я в судьбу. Но с другой стороны: что это? Пять раз я пыталась себя убить, пять неудачных попыток, чтобы пересечься с ним – с парнем, любящим жизнь так же сильно, как я любила смерть. Неужели у такого нет названия?