Текст книги "Обратимость (СИ)"

Автор книги: Эшли Дьюал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– И?

– И она сказала, Мелли Флер была чудовищем.

– Так и сказала?

– Прости, дословно не получится.

– Аня. Эта женщина пытала тебя, хотела обескровить, – Рита, наконец, оборачивается, и в ее взгляде я замечаю растерянность, – неужели ты собираешься поверить всему, что наплел ее язык?

– Видалина была убедительна.

– Видалина?

Я вдруг понимаю, что шатенка не подозревает о родственных узах, связывающих наши семьи. Даже не хочу думать о том, как бы тактичнее преподнести данную информацию. Пару раз глубоко вздыхаю и выпаливаю:

– Видалина – наша крестная.

– Что?

Машину ведет вправо. Резко перевожу взгляд на Рувера и собираюсь заорать во все горло, ведь умереть на дороге, после недавно произошедших событий – до невозможного глупо, но парень выравнивает нос автомобиля.

– Еще раз, – требует шатенка, – что ты сказала?

– Наш отец предал клан Аспид. Сбился с пути. Полюбил Амелию и таким образом нарушил закон. Так что, – прочищаю горло, – кажется, изначально, наш папа был венатором. Как и его родная сестра.

– Тебе солгали.

– Не думаю. Видалина – сумасшедшая, но она не стала бы мне врать.

Саша крепко сжимает мою руку. Он молчит, сливается с темнотой, и, кажется, отсутствует, витает высоко в облаках. Однако стоит мне только об этом думать, как тут же его пальцы стискивают мою ладонь. Я улыбаюсь: брат рядом. И нас теперь вряд ли что-то сможет разлучить. Опускаю взгляд и изучаю закрытые глаза Никки. Она так и не пришла в себя. Изредка дергается, будто отбивается от ночных кошмаров. Ох, как же мне хочется с ней поговорить! И как же сводит желудок, едва я себе это представляю. Мы теперь совсем другие. Как я посмотрю в ее глаза? Как начну разговор, если знаю, что убила человека, которого она любила.

Мы приезжаем к высокому девятиэтажному зданию. Я его помню в похожем вечернем одеянии. Рувер паркуется. Собирается заглушить двигатель, как вдруг Рита внезапно распахивает дверцу и вырывается наружу. Плетется к дому. Я хочу спросить: что случилось, но не успеваю. Даже не обернувшись, шатенка исчезает за металлической дверью подъезда и оставляет нас в полном недоумении.

– Что произошло? – я перевожу взгляд на Рувера. – Не понимаю. Немного поздновато для подобной реакции. Как считаешь?

– Я поговорю с ней. – Отрезает он. – Каждый переносит страх по-своему.

Страх. Значит, Рите все-таки страшно.

Мы выходим из салона. Рувер вновь подхватывает на руки Никку, поддерживает дверь для Саши, потому что тот выглядит слабеньким и горбится. Может, я вылечила не все его раны? Протираю руками лицо как раз в тот момент, когда брат поворачивается спиной к «немецкой речке». Он обходит машину, находит меня, и, не позволив мне вымолвить и слова, прижимает к себе. Крепко.

– Ты чего?

Саша не отвечает. Сильнее стискивает мою талию, дрожащей рукой поддерживает макушку и горбится, будто избитый, растерянный мальчишка. Я сначала ничего не понимаю, но затем вдруг слышу:

– Я просто смотрел, – хрипит он, – просто смотрел на то, как ты рискуешь своей жизнью и ничего не мог сделать.

– Саша. – Закрываю глаза и касаюсь щекой ее трясущейся груди. – Перестань. Не надо.

До меня вдруг доходит, что я, действительно, затянула не все раны. Душевные порезы, куда опаснее физической боли. Остановить кровотечение снаружи, но не суметь унять его внутри – и смысл тогда в нашей силе, если она не способна избавлять от, порой, самого ужасного: от воспоминаний. Абсурдный вопрос, конечно. Я бы предпочла видеть перед собой живого брата, пусть и с ноющим терзанием где-то в груди. Но вот что предпочел бы он – это уже повод для дискуссии. Открываю глаза и замечаю Рувера. Он смотрит на нас, сжимая в руках тело Никки, и не шевелится, будто размышляет: смог бы он так же крепко обнимать своего брата, будь тот жив. И я киваю. Не знаю, зачем. То ли отвечаю на мысленный вопрос: да, конечно, смог бы. То ли просто благодарю его за то, что он здесь, рядом, стоит и молчит, выражая своим взглядом куда больше, чем он сумел бы выразить своими словами. Но Рувер никак не отвечает мне. Он просто разворачивается и уходит, и у меня внутри все вспыхивает, и я непроизвольно вновь зажмуриваюсь. И я понятия не имею, почему вдруг становится так грустно.

Как бы то ни было, через пару минут Саша приходит в себя. Мне тоже приходится взять под контроль мысли. Я еще раз приобнимаю брата, говорю, что не зачем волноваться, и пусть сама в этом не верю, но упорно лгу. Жить в иллюзиях проще, а главное – полезнее. Смысл нагнетать панику, когда нет времени даже на сомнения. Мы поднимаемся на третий этаж. Дверь в седьмую квартиру открыта, однако внутри тихо. Разуваемся. Я прохожу в зал и на диване вижу Никку. Она все так же спит.

– Где остальные? – Саша небрежно шмыгает носом. – Они же поднялись раньше нас.

– Не знаю. – В квартире тепло. Даже как-то уютно. Повсюду маленькая, коричневая, бордовая мебель, книжки, фигурки неизвестных мне существ: что-то из мифов древней Греции. И я вспоминаю, как впервые очутилась в этом доме, когда венаторы похитили отца и подстрелили мой бок. Встряхиваю головой. – Может, поставишь чайник, как думаешь? – Невольно усмехаюсь. – Это абсурдно, но я очень сильно хочу есть.

– Что же в этом абсурдного? – закатывая рукава, нервничает брат. – Тебя пытали, вот и аппетит разыгрался. Вполне нормально реакция.

Закатываю глаза. Вряд ли сейчас хочется шутить, но смех продлевает жизнь, и, черт подери, я с удовольствием ухвачусь за эту примету. Осматриваю свою грязную одежду и стягиваю через верх толстовку. Теперь я в одной майке, но она хотя бы не пропитана насквозь кровью, что радует. Иду по коридору, закручиваю непослушные волосы в пучок и вздыхаю. Мне бы найти Риту, взять у нее парочку чистых вещей. В конце концов, даже после ванны от меня будет жутко вонять. Наверно, об это не стоит думать. Однако я все-таки человек, и даже возможность смерти не заставит меня разить так же мерзко, как один мой одноклассник в школе. Помнится, как раз-таки по этой причине с ним никто не общался. И я, конечно, понимаю, что заводить сейчас новых друзей не самое лучше время, но, тем не менее. Слышу за одной из дверей голоса. Приближаюсь и вижу шатенку. Она ходит из стороны в стороны и разгневанно взмахивает в воздухе руками. Позже я понимаю, что Рувер кидает в нее какие-то вещи, а она с рычанием и злостью их замораживает. Это такое развлечение?

– Крестная значит, – шипит Рита и отбивается от очередной статуэтки. Та замирает прямо перед ее лицом. – Может, хватит? Рувер, черт подери, ты со своей психотерапией в печенках уже! Говорю, у меня все нормально! – шатенка отмахивается от маленькой, фигурки балерины, и та с грохотом разбивается о стену. – Ясно?

– Ты не в себе, – размеренно протягивает парень. – Просто вздохни пару раз и все.

– Вздохнуть? Мой отец был венатором! Моя крестная пытала Аню!

– Ваша крестная.

– Откуда ты знаешь? Возможно, Анина крестная какая-нибудь более известная личность в Аспиде, а не просто сумасшедшая психопатка! – Рита зажмуривается и откидывает назад спутанные волосы: интересно, они у нее вообще грязными бывают? – Что нам делать? Венаторы повсюду.

– Мы сами виноваты. Не стоило оставаться у них дома.

Рувер удивительно спокоен. Я приближаюсь чуть ближе, чтобы полностью видеть его лицо.

– А ты не подумал о том, что у нас попросту нет выхода. Все повторяется. Каждый раз одно и то же.

– Почему же? Теперь мы знаем, что твоя родственница – отличный охотник. Ведь это о ней говорили знакомые из Екатеринбурга? Сколько на ее счету? Тридцать семь или тридцать восемь наших?

– Если ты так меня успокаиваешь – у тебя не получается.

– Я и не пытаюсь тебя успокоить. Мне что, заняться больше нечем? Может, тебя еще и пожалеть, м? – Рувер встает с кровати, подходит к Рите, и она тут же обижено поджимает губы. – Возьми себя в руки.

– Не хочу.

Парень неожиданно усмехается:

– Что?

– А вот не хочу. Осточертело все! – Шатенка вдруг срывается с места, подлетает к тумбочке и хватает ножницы. Пару секунд и ее волнистые волосы становятся той же длины, что и кучерявые волосы «немецкой речки». Я едва сдерживаю в горле крик: зачем?

– Так, – тянет Рувер. – И что ты этим хотела сказать?

Рита неуверенно переминается с ноги на ногу. Думаю, она и сама не понимает, что только что сделала. Нахмурив лоб, она вдруг отрезает:

– Надоело все. Хочу сдаться.

– Отлично.

– Отлично?

– Да. У нас куча денег. Пойдем, снимем их со счета и улетим куда-нибудь.

Шатенка недоуменно вскидывает широкие брови:

– Серьезно?

– Почему бы и нет.

– А как же Аня? Мы не можем ее бросить.

– Сдалась она тебе. Девчонка и сама со всем справится. Видела, на что она способна? Разрушила полздания! Думаю, наша помощь ей ни к чему.

– Кого ты обманываешь? – Рита подходит практически вплотную к парню. Задирает подбородок и шепчет. – Я вижу, как ты на нее смотришь.

– Да?

– Да.

Молчание. Они стоят друг напротив друга, а у меня в груди возгорается что-то настолько горячее, что даже дышать становится безумно трудно. Я делаю несколько шагов назад, обхватываю себя руками за талию и думаю: неужели Рувер, действительно, что-то ко мне чувствует? Господи, что за вздор. Мне плевать на это. Абсолютно плевать. Я собираюсь развернуться и уйти как раз в тот момент, когда «немецкая речка» вскидывает руку, прикасается ладонью к голове Риты, и ее волосы вновь отрастают до прежней длины.

– Тогда ты понимаешь, почему самое время уезжать. – Шепчет он, перебирая вьющиеся локоны в своих пальцах.

– Зачем ты так говоришь? – С вызовом спрашивает шатенка. – Ты же никуда не уедешь.

– Теперь – нет.

– И что нам делать? Я сбита с толку. Надо спасти Евгения Александровича, надо защитить Аню, ее брата, разобраться с Видалиной, а единственное, что у нас есть, это чертова записная книжка, которую отдавать врагам – полное безумие.

– Придумаем что-нибудь другое.

– Что? Что придумаем? Мы перестали соображать. Мы поддались эмоциям, и сами загнали себя в ловушку, Дани…Рувер. – Девушка встряхивает головой. – Прости. Я случайно.

Парень выпрямляется, вдруг смотрит в мою сторону, но, кажется, ничего не видит. Я ошеломленно примерзаю к полу: почему он не замечает меня? Осматриваюсь, опускаю взгляд вниз и внезапно осознаю, что сама не вижу своих ног. Своих рук. Своего тела. Хочу заорать во все горло, потому что понимаю: я исчезла.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТЬ. НЕЗРИМОЕ.

Я все-таки верещу. Словно дикая. Срываю с места и, вопя, бегу на кухню к брату. Он решительно выпрыгивает из-за поворота, оказывается прямо передо мной и вдруг проносится мимо.

– Саша! – Брат резко разворачивается. – Саша, я здесь!

– Аня?

Он растерянно несется обратно на кухню.

– Да, нет, черт подери! Вернись!

Теперь его глаза сужаются. Недоверчиво он останавливается около дивана и спрашивает:

– Что происходит?

– Что происходит? Что происходит?! – мне кажется, я сейчас взорвусь. Испуганно смотрю на свои руки, опять не вижу их и испускаю очередной вопль.

– Господи, Аня! Где ты?

– Я здесь, здесь, – подбегаю к брату и хватаю его за плечи. Тот резко отпрыгивает назад, вытягивает лицо и пищит:

– Что за черт?

Оглядываюсь, вижу, как в зал приходят Рита с Рувером. Сестра больше не выглядит растерянной. Видимо, показывать свою слабость кому-то кроме «немецкой речки» она не намерена.

– Что такое? – Шатенка подлетает к Саше. – Что за крики?

– Просто, Аня, она, – он чешет затылок и покачивает головой, – немыслимо.

– Что немыслимо?

– Рита.

Сестра переводит взгляд в мою сторону и замирает, будто ее окатили ледяной водой. Расширив свои и без того огромные глаза, она открывает рот, однако тут же его закрывает. Затем опять пытается вымолвить хотя бы слово. Тщетно.

– Я не знаю, что происходит, – дрожащим голосом шепчу я. – Просто вдруг неожиданно мои руки, они стали невидимыми, и…, – с ужасом закрываю ладонями лицо, – и я ничего не могу с этим поделать. Не понимаю, что это, почему, как?

Вдруг слышу чей-то смех. Непринужденный. Убираю от глаз руки, выпрямляюсь и ничуть не удивляюсь, увидев улыбку на лице Рувера. Он кривит рот и говорит:

– Быстро ты.

– Хочешь сказать, что…

– Да, – перебивает Риту «немецкая речка». – Это ее способность. Невидимость – что может быть скучнее.

Я даже не понимаю, каким именно образом наши взгляды встречаются, ведь чисто теоретически видеть меня он не может. Но я всеми силами пытаюсь испепелить его взглядом. Черт подери, его сарказм уже не просто выбивает из колеи. Он безумно злит.

– И как там? По ту сторону? Холодно?

– Перестань, – рявкает Саша. – Лучше скажите, как это исправить?

– Это не надо исправлять, – отвечает Рита. Она пытается найти меня взглядом, но натыкается лишь на пугающую пустоту. – Аня, ты должна контролировать этот процесс. Ты не станешь невидимой просто так, как и ноги Рувера не понесут его ни с того, ни с сего вперед. Сосредоточься.

– Каким образом? – глубоко вдыхаю. – Я вообще не понимаю, как это случилось.

– Успокойся. Все будет нормально. – Саша протягивает руки, и я непроизвольно хватаюсь за них как за спасательный круг. Он вздрагивает. – Ух. И, правда, ледяные.

– И что дальше?

– Просто дыши. Почему ты стала такой?

– Я…, – покрываюсь румянцем и прикусываю губу. Не говорить же всем, что я бессовестно подглядывала за разговором Риты и «немецкой речки». – Я просто шла по коридору, и… – Рувер вдруг цокает. Тут же я перевожу взгляд на него. – Что?

– Ничего.

– Нет уж. Говори.

Выпускаю руки брата и недовольно приближаюсь к парню. Так и тянет врезать ему по недовольной физиономии. Рувер вообще умеет веселиться, расслабляться, дышать? Или он постоянно ходит с этим каменным лицом, изредка одаряя людей лицемерными улыбками? А, может, стоит подпортить его безупречную репутацию, вроде той, что он неуловимый парень, легенда Аспида, и все-таки не скупиться на удары? Ну, разок. Всего один. Прямо по лицу. В челюсть. Или, так уж и быть, по щеке. Как истеричная жена, заставшая мужа с любовницей. Что может случиться? Никто ведь даже не увидит! А если спросят – скажу, что у него поехала крыша. Решаю, что пощечина – это уж слишком пафосно и останавливаюсь на простом пинке в плечо. Ничего личного. Размахиваюсь, говорю себе, что бить сильно не буду, а внутри злорадствую, что ударю сейчас так, чтобы этот индюк отлетел в сторону и рухнул на пол, как беззащитная девчонка. Однако ничего не выходит. Рувер перехватывает мой кулак. В воздухе. Сжимает его с такой силой, что мне становится больно. И я уже открываю рот, хочу закричать, как вдруг вижу свое отражение в его карих, темных глазах.

– В следующий раз отвлекись на что-нибудь другое, – чеканит он и отбрасывает в сторону мою руку. – Я понимаю, что занимаю все твои мысли. Но не такое уж это и благородное занятие, хвостик.

Меня пронзает судорога. Кажется, это предел. Внутри все взрывается, в голове все взрывается, и я совершено осознанно вновь размахиваюсь и бью его по щеке. Хлопок.

– Никогда больше так не разговаривай со мной.

– Так-то лучше.

– Не лучше.

– Отчего? Ты на что-то рассчитывала? Ты что-то почувствовала?

Стискиваю зубы и хочу солгать. Но не получается.

– Почувствовала. Жаль, что ты ничего не чувствуешь.

Я ударила по самому больному и без второго комбо. И на этот раз Рувер не пытается скрыть эмоции за непринужденной улыбкой, за дымом сигарет. Он смотрит на меня и говорит что-то, не шевеля губами, и я испытываю такую дикую злость, смешанную со стыдом, что готова заорать от бессилия и ярости. Однако мы оба молчим. И тяжело дышим. И мы бы простояли так еще долго, если бы вдруг не услышали чей-то кашель.

Оборачиваемся.

– Простите, что прерываю, – Саша вновь прочищает горло и пожимает плечами, – но что здесь происходит?

Рувер отрезает:

– Ничего такого, что заставило бы меня почувствовать.

И уходит. А я смотрю ему в след, затем смотрю на Риту, брата и шепчу:

– Так и есть. Ничего такого.

А затем срываюсь с места и иду в первую попавшуюся комнату.

Сначала я думаю, что так и буду целую ночь пялиться в потолок. Мне пришлось прогнать Сашу, выслушать тираду Риты по поводу того, какой Рувер своеобразный человек, остаться наедине со своими мыслями и практически дойти до безумия. Однако затем я поворачиваюсь на бок и ощущаю что-то твердое в своем кармане. Вакцина. Именно она вытаскивает меня из гущи самобичевания. Я вскакиваю, включаю свет и дотошно исследую желтоватую жидкость в тонком, металлическом шприце. Что же это? И зачем оно Аспиду? Вряд ли смертельное вещество – для этого у них есть винтовки. Тогда что внутри? Я недолго думаю. Вдруг понимаю, что терять мне нечего: венаторы все равно не убьют меня, им это невыгодно, и задираю рукав одолженной Ритой кофты. Будь что будет. Вкалываю вакцину в запястье.

– Ауч! – интуитивно отскакиваю в сторону и морщусь. Жжет, черт подери. Чешу теплыми пальцами ранку, вздыхаю и жду. Не знаю чего. Может, прозрения. Может, нового дара. Может, появления третьего глаза на лбу. Что там заключили в склянку мои сумасшедшие родственники? Наверняка, во главе клана мой дедушка. А бабушка – владеет такими приемами каратэ, что даже Джеки Чан отдыхает. Громко усмехаюсь и замираю: может, это вещество действует на подобных мне как хорошая порция не очень хорошего виски? Вновь улыбаюсь. Боже, да я схожу с ума. Перед глазами все плывет. Я смотрю на свою руку и вдруг вместо пяти вижу семь пальцем. Вот черт! Начались мутации! Моргаю, и, к своему счастью, уже не отмечаю изменений. Может, это лекарство сводит с ума?

Вдруг слышу шум за дверью. Вскидываю брови и решительно покидаю комнату. Напротив – еще одна большая спальня. В ней Рита и Саша. Спят. К моему огромному облегчению – раздельно. Рита на кровати. Саша в кресле. Оба расположены так, чтобы видеть дверь комнаты, в которой горевала я. Вот уж няньки. Но пусть мой сарказм никого не сбивает с толку. Я благодарна им, безумно. Даже за такую чересчур навязчивую заботу. Крадусь в зал, уже предчувствую сладкую встречу с Рувером, как вдруг вижу совсем иное. И я к этому не готова. Абсолютно.

Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.

– Ты, – она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, – это ты им нужна! Ты!

– Никка, я…

Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.

– Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! – Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, – это твоя вина.

– Я ничего не знала! – Подхожу к подруге, но она тут же отскакивает в сторону. – Боже, просто поверь мне! Никка, я…, черт, ты здесь, ты в нашем городе. Но почему? Как это произошло? Ты же уехала!

– Какой сейчас месяц?

– Что?

– Просто ответь!

– Октябрь.

– Прошло уже пять месяцев, – ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, – пять. Что же с моей мамой? А с отцом?

– Пять месяцев? – хватаюсь ладонью за рот. – Боже мой. Они держали тебя так долго?

– Они не просто меня держали! Они хотели узнать о тебе. Они спрашивали. И пытали. И водили на процедуры, и…

Я отворачиваюсь. Не могу этого видеть. Мне вдруг становится трудно дышать. Хватаюсь пальцами за горло, отхожу в сторону и крепко зажмуриваюсь: как же так. Почему? Зачем они это делают? Я ведь даже не подозревала об их существовании, а они в это время пытали мою подругу. Какой кошмар.

– Я просила их остановиться, – мямлит Вероника и медленно скатывается по стене вниз, на пол, – но они не слушали. Они все спрашивали, говорили, ты иная, ты приносишь беды. Они хотели тебя убить. Но за что?

Вновь смотрю на Никку и не верю своим ушам. Она не знает? Не знает об Андрее? Мои колени подкашиваются.

– Что же ты такое сделала? – хрипит не своим голосом подруга. – Что ты натворила?

– Эти люди рассказали тебе обо мне?

Никка складывает на груди трясущиеся руки, и я вспоминаю, как она делала нечто подобное, когда злилась или хотела поспорить.

– Знаешь, они были не особо разговорчивы. В основном, говорила я.

– И что ты говорила?

– Просила прекратить.

– Боже, Никка, я, правда, ничего не знала! Я сама относительно недавно стала частью этого мира, этого ужаса. Мне так жаль. Прости.

Подруга отворачивается. Мы сидим друг напротив друга. Я разглядываю ее черные, почти угольные волосы, изучаю костлявые плечи, торчащие локти. Что же они с ней сделали? Никка всегда была такой живой. Такой фигуристой и здоровой. А сейчас ее кожа сероватого цвета. Она исцарапана и покрыта шрамами, будто пытали ее вовсе не пять месяцев. А всю жизнь.

– Я приехала к Андрею, – шепчет Вероника. Она вновь смахивает с лица слезы. – На кладбище они меня и нашли.

– Ты пыталась сбежать?

– Аня, – наконец, она смотрит мне прямо в глаза, – я даже сбилась со счета дней, забыла, как говорить, как дышать нормально. О каком побеге могла идти речь? Я просто смирилась со своей смертью.

– Нет. – Качаю головой. Мне больно слышать такое. – Не говори так.

– А как иначе, когда тебя каждый день разрезают на кусочки? А знаешь их самый изощренный метод пытки? Они привязывали меня к стулу, располагали над головой чашу с водой и выключали свет. Я часами, если не днями, если не неделями сидела в изоляции, в темноте и медленно сходила с ума, ощущая ледяные капли, врезающиеся в мой лоб, словно булыжники. А еще одна сумасшедшая любила выводить на моей коже твое имя. – Она резко задирает рукава оборванной туники. Я вдруг вижу десятки шрамов, пересекающихся и образующих мое имя. – Мне наверно больше ничего в этой жизни не страшно. Ничего. – Ее глаза стальные. В них слезы, в них сила, и я не знаю, что сказать или сделать. Просто подползаю к Никке, неуверенно тяну в ее сторону пальцы и шепчу:

– Мне очень…, – девушка дергается, – жаль.

Рука промахивается. Я касаюсь пустоты и крепко стискиваю зубы. Что в такое ситуации нужно пообещать? Как извиниться? Я смотрю на подругу, но вижу лишь испуганное, загнанное в угол животное.

– Тебя нужно отправить домой.

– Куда домой? – сквозь слезы ревет Никка. – Ты меня видела? Ты меня видишь? – Она грубо хватает меня за плечи и с силой стискивает их в своих тонких пальцах. Трясет. Сжимает. – Как можно жить дальше после такого? Как можно вернуться к родителям? Как спать по ночам и ходить по улице, если я больше ничего не слышу, кроме оглушающего звука капающей воды?

– Мы что-нибудь придумаем.

– Что? Что ты придумаешь? Это ты виновата! Это из-за тебя они меня схватили!

Вероника резко выпускает мои плечи, закрывает ладонями лицо и содрогается от плача. Ее покачивает из стороны в сторону, будто тростинку, и мне так жутко хочется обнять ее, что я ощущаю дискомфорт физически. Ощущаю тягу. Смотрю на некогда лучшую подругу и еле сдерживаю слезы.

– Никка…

– Замолчи!

– Прошу тебя, не плачь, – я понимаю абсурдность своей просьбы. Пытаюсь убрать от лица ее руки, но она не поддается. – Я сделаю все, чтобы они поплатились за это. Я обещаю.

– Но что ты можешь? На что ты вообще способна?

– На многое.

Мой голос вновь тверд и непоколебим. Я вспоминаю, как разрушила здание, как убила десятки человек и в очередной раз не чувствую сожаления. О каком милосердии или справедливости может идти речь, когда венаторы вытворяют подобное? Вдобавок, у них мой отец. Неужели они и его пытают? Неужели и он станет таким же, превратится из уверенного, живого человека в испуганного, раненного, заикающегося мальчишку? Если он вообще выживет.

– Эй, – я решительно приподнимаю трясущийся подбородок девушки и говорю, – я не дам тебя в обиду.

– Уже поздно пытаться что-то исправить.

– Нет. Никогда не поздно. Главное – ты жива. Ты здесь. И теперь дело за мной.

– Кого ты обманываешь, Аня? Ты ведь и мухи не обидишь.

Я бы усмехнулась, если бы Никка не ошибалась так катастрофически. Знает ли она о том, что перед ней сидит убийца ее любимого человека? Хватило бы ей смерти лишь венаторов, или она бы с радостью заказала на блюде и мою голову? Что ж. Судить ее за это было бы глупо. Я бы поступила аналогично.

– Мне нужно на свежий воздух, – вдруг говорит Вероника. Она покачивает головой и беззащитно шмыгает носом. – Здесь душно. Как в камере. И я…, мне необходимо…

– Как скажешь.

Я знаю, выходить не стоит. Но отказывать Никке сейчас, после того, что случилось, после бури – разве это правильно? Надеюсь, несколько минут не изменят ситуацию. В конце концов, хотя бы толика везения должна присутствовать в моей жизни? Так? Нахожу толстовку, джинсы Риты. Отдаю их Веронике и жду, пока та переоденется. На улице холодно. Гулять долго не получится, и меня это несказанно радует. Что может быть хуже, чем попасть в просак, после недавнего заключения в лаборатории Аспида? Только в очередной раз поссориться с Рувером.

Мы тихо выходим из квартиры, стараемся никого не разбудить. Я аккуратно беру Никку под локоть и радуюсь, что она вновь не оттолкнула меня в сторону. Это греет душу внутри, дарует надежду в лучшее. Вдруг все нормализуется, и мы опять станем подругами? Как раньше. Я понимаю, что мечтать об этом наивно и глупо. Однако мечтаю. Мне как никогда хочется почувствовать что-то из старой жизни, потому что новая жизнь кроет в себе лишь разочарования, опасности и потери.

Никка двигается медленно. Я вижу, как ей сложно передвигать ногами и держать ровно спину, и от этого мне становится не по себе. Я буквально ощущаю вину за то, что сотворили с ней венаторы. И пусть это не моя прямая заслуга. Косвенно я натворила дел и неосознанно втянула в них своих близких. А это неправильно. Никто не должен страдать из-за меня.

Выходим из подъезда. Я глубоко втягиваю в легкие вечерний, свежий воздух и наблюдаю за тем, как Никка делает то же самое. Как долго она не видела света? Как долго она не дышала чистым, ледяным кислородом, витающим по улицам? Мне бы хотелось повернуть время вспять и избавить подругу от таких страданий. Однако это не моя способность, и что-то мне подсказывает, что Рита помогать не изъявит желания.

– Как вы меня нашли? – хрипит подруга. – Прошло столько времени. Почему только сейчас?

– Никка, – виновато поджимаю губы, – это сложно.

– Что сложно?

– Я ведь даже не знала о том, что ты в беде.

– Тогда тем более интересно, как ты оказалась в моей камере.

– Меня поймали. Я пряталась. – Неуверенно пожимаю плечами и оглядываюсь: на улице пусто. Тихо свистит ветер. Вновь смотрю на подругу и говорю, – это вышло случайно. Но знаешь, какая-то часть меня даже рада пыткам. Ведь если бы венаторы не поймали нас с Сашей, мы бы ни за что тебя не нашли.

– Сашу тоже пытали?

– С ним все в порядке. Он…, – неожиданно слышу позади шум. Оборачиваюсь и замечаю темно-серую Камри, припаркованную около ларька со свежей выпечкой. Дверь машины открыта, из нее на меня смотрят черные, серьезные глаза. И я готова проваливаться сквозь землю, лишь бы не видеть того, кто только что поймал нас на месте преступления. – Черт.

– Что такое?

Рувер захлопывает книжку, отбрасывает ее на заднее сидение. Затем так же вальяжно выбирается из салона, закрывает дверь и плетется к нам. Отлично. Мои плечи горбятся, и безумно хочется сорваться с места, унестись куда-нибудь далеко-далеко, лишь бы не чувствовать внутри сердечные катаклизмы. Но вряд ли это возможно. Приходится притормозить, чтобы не вызывать лишних подозрений.

– Просто ответь, – кидает Рувер, стремительно сокращая между нами дистанцию, – ты чокнутая?

Никка испуганно прыгает мне за спину. Видимо, парень не производит на нее должного, хорошего впечатления.

– Я не в настроении ссориться, – тяжело выдыхаю, – слышишь?

– Рита знает, что вы ушли?

– Она отдыхает.

– И ты ушла без спроса.

– А вы что – мои родители?

Спор слабенький. Ни у меня, ни у Рувера нет особого желания кричать, ворчать и препираться. Мы просто кидаем заученные, примитивные фразы и смотрим друг на друга, устало горбя спину. Наверняка, со стороны наш диалог выглядит довольно-таки жалко.

– Это я попросила, – неожиданно вмешивает Никка и делает маленький шаг вперед. Она выше меня ростом, и поэтому достает Руверу почти до носа. – Дома душно. Мне необходим был свежий воздух.

– Еще одна бедная жертва, – парень вздыхает. – И вот нужен тебе будет твой свежий воздух, если тебя вновь поймают? Вы или не соображаете, или осознанно напрашиваетесь на неприятности.

– Рувер, – впервые мне не хочется кричать. Наши взгляды находят друг друга. – Все хорошо. Я смогу за себя постоять, ты же знаешь.

– Знаю. Но чего тебе это будет стоить? – парень достает сигарету. – Вошла во вкус? Ведь убивать так просто.

– Не надо.

– Убивать? – Вероника удивленно вскидывает брови. Она неуверенно скрещивает на груди руки и передергивает плечами. – Он сказал, ты кого-то убила?

У меня нет сил, чтобы злиться на Рувера. Однако кулаки так и воспламеняются от гнева. Пронзаю сначала ядовитым взглядом парня, а затем обращаюсь к подруге:

– Если не я – то меня. Отказалась бы ты перерезать горло тем, кто пытал тебя пять месяцев?

– Но это на тебя не похоже.

– А как на меня похоже?

– Не знаю. – Карие глаза Никки становятся огромными, и она громко вздыхает. – Ты веселая, открытая, храбрая. Но никак не хладнокровная.

– Убивать можно и с истериками после. – Довольно подмечает Рувер. – Так ведь?

– Да в чем твоя проблема? Господи, просто закрой рот!

– Уу, хвостик. Ты чего?

– Я тебе не хвостик, и вообще – исчезни. Читай свои книжки, порть жизнь кому-нибудь другому. Я устала от твоих шуток, от твоих попыток меня задеть. Если ты делаешь это, чтобы отдалиться от меня как можно дальше – у тебя отлично получается.

– Зачем мне от тебя отдаляться?

– Ха. Откуда мне знать? Может, ты боишься?

– Чего боюсь?

Прикусываю губу. Так и тянет заорать во все горло. Хочется сказать: меня боишься, чувств боишься, всего боишься, чего не можешь контролировать. Но я беру себя в руки. Осматриваюсь, поджимаю губы и вдруг понимаю, что вновь нарушаю свои же правила. Надо прекратить: прекратить эти ссоры, эти разговоры, эти попытки добиться того, что невозможно. Мне нечего взять с Рувера и не стоит тратить на него время.

Вновь смотрю на парня.

– Ничего. Ты ничего не боишься. – Сжимаю в кулаки руки и мысленно отсчитываю до десяти. Сейчас станет легче. Раз, два, три. Четыре. Пять, шесть, семь. Восемь. Девять. Девять с половиной. – Мы вернемся минут через тридцать. – Десять.

– А кто сказал, что я позволю вам куда-то пойти?

Раз, два, три, четыре.

– Расслабься, – парень выдыхает дым от сигарет мне прямо в лицо. – Придется прогуляться с вами.

Дальше считать не вижу смысла, потому что понимаю: сердцебиение в порядок не привести. Устало протираю пальцами лицо и спрашиваю:

– Зачем?

– За хлебом.