Текст книги "По ком звонит колокол"

Автор книги: Эрнест Миллер Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

8

Ночь была холодная, и Роберт Джордан спал крепко. Один раз он проснулся и, пошевелившись, почувствовал, что девушка рядом свернулась комочком, спиной к нему, и дышит легко и ровно; и, втянув голову в мешок, подальше от ночного холода и твердого, утыканного звездами неба и студеного воздуха, забиравшегося в ноздри, он поцеловал в темноте ее гладкое плечо. Она не проснулась, и он перевернулся на другой бок и, высунув голову снова на холод, с минуту полежал еще, наслаждаясь тягучей, разнеживающей усталостью и теплым, радостным касанием двух тел, а потом вытянул ноги во всю длину мешка и тут же снова скатился в сон.

Он проснулся опять, когда забрезжил день и девушки уже не было с ним. Он понял это, как только проснулся, и, протянув руку, нащупал место, согретое ее телом. Он посмотрел на пещеру: попона над входом заиндевела за ночь, а из трещины в скале шел легкий серый дымок, означавший, что в очаге развели огонь.

Из лесу вышел человек в одеяле, накинутом на голову на манер пончо. Во рту у него была папироса, и Роберт Джордан узнал Пабло. Должно быть, лошадей в загон ставил.

Пабло откинул попону и вошел в пещеру, не взглянув на Роберта Джордана.

Роберт Джордан погладил рукой шершавую от инея, старую, пятнисто-зеленую, сделанную из парашютного щелка покрышку спального мешка, прослужившего ему добрых пять лет, потом-снова спрятался в него до подбородка. «Bueno»[13]13
  хорошо (исп.)


[Закрыть], – сказал он себе, почувствовав знакомый уют фланелевой подкладки, и, стараясь поудобнее улечься, сначала широко раскинул ноги, потом сдвинул их, потом перевернулся на бок, затылком в ту сторону, откуда должно было появиться солнце. «Que mas da [14]14
  ну ладно (исп.)


[Закрыть], я еще могу поспать немножко».

Он спал, пока его не разбудил шум самолетов.

Перекатившись на спину, он сразу увидел их: фашистский патруль из трех маленьких, блестевших на солнце «фиатов» быстро скользил по сжатому горами небу в ту сторону, откуда он вчера пришел с Ансельмо. Они пролетели и скрылись, но за ними появились еще девять, летевших на большой высоте тремя крошечными острыми косячками: три, три и три.

Пабло и цыган стояли в тени у входа в пещеру, подняв головы к небу, а Роберт Джордан лежал и не двигался; теперь все небо грохотало мерным гулом моторов, но вдруг к нему примешался зудящий звук, и еще три самолета появились над самой прогалиной, на высоте менее тысячи футов. Это были двухмоторные бомбардировщики «хейнкель-111».

У Роберта Джордана голова была в тени, и он знал, что его не могут заметить, а если и заметят, это не имеет значения. Вот лошадей в загоне они, пожалуй, легко заметят, если ищут что-нибудь здесь, в горах. Если же не ищут, то, даже заметив, не догадаются ни о чем, а просто примут их за один из своих кавалерийских разъездов. Тут снова послышался зудящий звук, и показались еще три «хейнкеля-111», они летели еще ниже, стремительно, неуклонно, железным строем, их рев нарастал в непрерывном crescendo, переходя в сплошной оглушительный грохот, и потом, когда они миновали прогалину, стал затихать.

Роберт Джордан развернул сверток одежды, служивший ему подушкой, и стал надевать рубаху. Он еще не успел просунуть голову в ворот, как услышал приближение новой эскадрильи и, не вылезая из мешка, поспешно натянул брюки и замер. Еще три двухмоторных бомбардировщика появились в небе. Они пролетели и скрылись за ближайшей вершиной, а он в это время уже пристегнул револьвер к поясу, скатал свой мешок и положил его между камнями, но, пока, прислонясь спиною к скале, он завязывал башмаки, вновь возникшее жужжание моторов разрослось в громовой, оглушительный рев, и девять легких «хейнкелей» пронеслись над его головой, раскалывая пополам небо.

Роберт Джордан скользнул вдоль скалы ко входу в пещеру, где один из братьев, Пабло, цыган, Ансельмо, Агустин и женщина стояли и смотрели в небо.

– Летали здесь раньше такие самолеты? – спросил он.

– Никогда, – сказал Пабло. – Входи. Они увидят тебя. – Солнце еще не добралось до входа в пещеру. Сейчас оно освещало поляну у ручья, и Роберт Джордан знал, что в темной утренней тени деревьев и густой тени, падавшей от скалы, разглядеть кого-нибудь трудно, но для их спокойствия он вошел в пещеру.

– Много их, – сказала женщина.

– Будет еще больше, – сказал Роберт-Джордан.

– Откуда ты знаешь? – подозрительно спросил Пабло.

– За такими всегда летят истребители.

И тотчас же послышался тонкий, подвывающий гул, и Роберт Джордан насчитал пятнадцать «фиатов», летевших на высоте пяти тысяч футов, растянувшись клином из маленьких клинышков по три, точно стая диких гусей в полете.

Лица у всех были серьезные, и Роберт Джордан спросил:

– Вы никогда не видели столько самолетов сразу?

– Никогда, – сказал Пабло.

– В Сеговии их немного?

– Там никогда много не было, больше трех сразу не увидишь. Ну, еще истребители, тех иногда бывает по шестерке. Или три «юнкерса», больших, трехмоторных и с каждым по истребителю. А таких мы никогда не видали.

Скверно, подумал Роберт Джордан. Совсем скверно. Не зря сюда гонят такое количество самолетов. Надо послушать, не началась ли бомбежка. Но нет, наши еще не могли подтянуть сюда войска для наступления. Конечно, они начнут только сегодня вечером или завтра, не раньше. Пока там, конечно, ничего не началось.

Гул постепенно затихал вдалеке. Роберт Джордан взглянул на часы. Сейчас они уже перелетели линию фронта, первые – во всяком случае. Он включил секундомер и смотрел, как стрелка обегает циферблат. Нет, пожалуй, еще нет. Вот теперь. Да. Теперь уже наверное. Эти «111» делают двести пятьдесят миль в час. Тут им лету пять минут, не больше. Сейчас они уже давно миновали ущелье и летят над Кастилией; в свете утреннего солнца она расстилается под ними, красновато-желтая, исчерченная белыми полосками дорог и пятнами деревушек, и тени «хейнкелей» скользят по земле, как тени больших акул по песчаному дну океана.

Глухих ударов бомб, бум-бум-бум, не было слышно. Только тикали часы в тишине.

Они полетели на Кольменар, к Эскуриалу, а может быть, к аэродрому в Монсанарес-эль-Реаль, подумал он, туда, где над озером стоит старый замок и в камышах водятся утки, а чуть подальше настоящего аэродрома устроен ложный аэродром с бутафорскими самолетами, у которых пропеллеры вертятся на ветру. Вот туда они скорей всего и полетели. Но ведь они не могут знать про наступление, сказал он себе, и сейчас же что-то в нем возразило – а почему не могут? Знали же они про все прежние наступления.

– Как ты думаешь, видели они лошадей? – спросил Пабло.

– Они не лошадей искали, – сказал Роберт Джордан.

– Но они их видели?

– Разве только если им было поручено их искать.

– Но они могли их увидеть?

– Едва ли, – сказал Роберт Джордан. – Разве если верхушки деревьев уже освещало солнце.

– Там с самого утра солнце, – горестно сказал Пабло.

– У них есть дела поважнее, чем высматривать твоих лошадей, – сказал Роберт Джордан.

Уже восемь минут прошло с тех пор, как он засек время, а бомбежки все не было слышно.

– Что ты все смотришь на часы? – спросила женщина.

– Слушаю, куда полетели самолеты.

– О! – сказала она.

Когда прошло десять минут, он перестал смотреть на часы, зная, что теперь уже слишком далеко и ничего услышать нельзя, даже если положить минуту на прохождение звука.

Он повернулся к Ансельмо и сказал:

– Мне нужно поговорить с тобой.

Они с Ансельмо отошли на несколько шагов от пещеры и остановились под сосной.

– Que tal? – спросил его Роберт Джордан. – Как дела?

– Хороши.

– Ты уже поел?

– Нет. Никто еще не ел.

– Тогда поешь и чего-нибудь захвати с собой. Мне нужно установить наблюдение за дорогой. Ты пойдешь и будешь отмечать все, что проходит и проезжает по дороге в ту сторону и в эту.

– Я не умею писать.

– И не нужно. – Роберт Джордан вырвал из записной книжки два листка бумаги и ножом отрезал кусочек от своего карандаша, с дюйм длиной. – Вот смотри, это будут танки. – Он нарисовал нечто вроде танка. – Теперь на каждый танк ставь под этим палочку, а когда поставишь четыре рядом, пятую ставь поперек, вот так.

– У нас тоже так считают.

– И прекрасно. Теперь смотри: квадратик и два колеса – это будут грузовики. Если пустые, ставь кружочек. Если с людьми, ставь черточку. Отмечай все орудия. Большие – так. Маленькие – так. Отмечай легковые машины и отдельно санитарные. Вот так, два колеса и квадрат с крестиком. Пехоту отмечай по ротам, вот так, видишь? Маленький квадратик и рядом значок. Кавалерию отмечай вот так, смотри. Как будто лошадь. Квадрат на четырех ножках. Это будет отряд в двадцать человек. Понятно? На каждый отряд – палочку.

– Да. Это ты ловко придумал.

– Смотри дальше. – Он нарисовал два больших колеса, обведя их дважды, и ствол в виде короткой черточки. – Это противотанковые пушки. Они на резиновом ходу. Тоже отмечай. Это зенитные. – Он нарисовал два колеса и ствол, торчащий кверху. – Тоже отмечай. Понятно? Ты такие пушки видел?

– Да, – сказал Ансельмо. – Чего тут не понять. Все ясно.

– Возьми с тобой цыгана, пусть он посмотрит, где ты будешь сидеть, чтобы можно было потом сменить тебя. Выбери хорошее, безопасное место, не слишком близко, но так, чтобы тебе было удобно и хорошо видно. Сиди там, пока тебя не сменят.

– Понятно.

– Ну вот. И когда ты придешь, я буду знать обо всех передвижениях по дороге. На этом листке отмечай то, что идет туда, а на этом – то, что идет оттуда.

Они вернулись к пещере.

– Пошли сюда Рафаэля, – сказал Роберт Джордан и стал у дерева, ожидая. Он видел, как Ансельмо вошел в пещеру и как упала за ним попона. Через минуту из пещеры выскочил цыган, отирая рукой губы.

– Ну как? – спросил цыган. – Повеселился сегодня ночью?

– Ночью я спал.

– Тем лучше, – сказал цыган и ухмыльнулся. – Папиросы есть?

– Слушай, – сказал Роберт Джордан, опуская руку в карман за папиросами. – Я хочу, чтобы ты вместе с Ансельмо отправился к посту, откуда он будет наблюдать за дорогой. Там ты его оставишь, хорошенько заметив место, так чтобы ты мог проводить туда меня или того, кто пойдет ему на смену. Потом ты выйдешь на склон, с которого видна лесопилка, и посмотришь, нет ли там перемен.

– Каких перемен?

– Сколько там сейчас людей?

– Восемь. Так было, когда я последний раз смотрел.

– Ну вот, посмотришь, сколько сейчас. И проследи, через какой интервал сменяются часовые у моста.

– Интервал?

– Ну, сколько времени часовой проводит на посту и когда происходит смена.

– А у меня часов нет.

– Возьми мои. – Он отстегнул ремешок.

– Вот так часы! – сказал-Рафаэль восхищенно. – Чего тут только нет. Такие часы, верно, сами читать-писать умеют. Сколько тут разных цифр. Это всем часам часы.

– Не балуйся с ними, – сказал Роберт Джордан. – Ты время узнавать умеешь?

– А как же! Двенадцать часов дня – это когда есть хочется. Двенадцать часов ночи – это когда спать хочется. Шесть часов утра – это когда опять есть хочется. Шесть часов вечера – это когда пить хочется. Если повезет, то и напьешься. Десять часов вечера – это когда…

– Заткнись, – сказал Роберт Джордан. – Нечего балагурить. Я хочу, чтобы ты проверил, когда сменяются часовые не только на лесопилке и у маленького моста, но и у большого моста, и в домике дорожного мастера.

– Это что-то очень много, – засмеялся цыган. – Может, ты лучше кого другого пошлешь?

– Нет, Рафаэль. Это очень важно. Ты должен сделать все очень осторожно и постараться, чтоб тебя не заметили.

– Еще бы мне не стараться, – сказал цыган. – Зачем ты мне это говоришь, чтоб я старался? Думаешь, мне жизнь надоела?

– Будь хоть немножко посерьезнее, – сказал Роберт Джордан. – Это ведь серьезное дело.

– Ты меня просишь быть посерьезнее? После того как ты себя показал этой ночью? Ты должен был убить человека, а ты чем занялся? Вместо того чтобы сделать одним человеком меньше, ты решил сделать одним больше. И это когда мы видели столько самолетов, что им ничего не стоит перебить нас всех с дедами и прадедами и нерожденными внучатами на сто лет вперед, а заодно и всех коз, кошек и клопов. Полное небо самолетов, и они ревут так, что от их рева у твоей матери молоко бы в грудях свернулось, – а ты меня просишь быть посерьезнее? Я даже слишком серьезен.

– Ну ладно, – сказал Роберт Джордан и, засмеявшись, положил цыгану руку на плечо. – Слишком серьезным тоже быть не надо. Иди кончай свой завтрак и отправляйся.

– А ты? – спросил цыган. – Что ты будешь делать?

– Я пойду к Глухому.

– После этих самолетов ты тут во всей округе живой души не встретишь, – сказал цыган. – Многих, должно быть, в пот бросило, когда они пролетали.

– У них есть дела поважнее, чем выслеживать партизан.

– Так-то так, – сказал цыган. Потом покачал головой. – А если они и этим не погнушаются?

– Que va, – сказал Роберт Джордан. – Это лучшие немецкие легкие бомбардировщики. Такие за цыганами не охотятся.

– У меня от них мурашки по телу, – сказал Рафаэль. – Да, да, я этих штук боюсь.

– Они полетели бомбить аэродром, – ответил ему Роберт Джордан, вместе с ним входя в пещеру. – Я уверен, что они за этим полетели.

– Ты что там говоришь? – спросила жена Пабло. Она налила Роберту Джордану кружку кофе и протянула банку сгущенного молока.

– Даже молоко! Чего только у вас нет!

– У нас всего много, – сказала она. – А особенно страху после этих самолетов. Как ты сказал, куда они полетели?

Роберт Джордан нацедил себе в кружку молока из щели, прорезанной в банке, обтер банку о край кружки и стал помешивать кофе, пока он не принял светло-коричневый оттенок.

– Я думаю, что они полетели бомбить аэродром. А может быть, и туда и сюда.

– Пусть бы летели подальше и сюда не возвращались, – сказал Пабло.

– А почему они залетели сюда? – спросила женщина. – Откуда они взялись? Мы никогда не видели таких самолетов. И так много. Может быть, это подготовка к наступлению?

– Какие передвижения были вчера на дороге? – спросил Роберт Джордан. Девушка Мария была рядом, но он не смотрел на нее.

– Эй, Фернандо, – сказала женщина. – Ты вчера был в Ла-Гранхе. Какие там были передвижения?

– Никаких, – ответил приземистый, простодушный на вид человек лет тридцати пяти, которого Роберт Джордан раньше не видел. Он косил на один глаз. – Несколько грузовиков, как всегда. Две-три легковые машины. Войска при мне не проходили.

– Ты каждый вечер ходишь в Ла-Гранху? – спросил его Роберт Джордан.

– Не я, так другой, – сказал Фернандо. – Кто-нибудь всегда ходит.

– Ходят узнавать новости и за табаком. И за всякой всячиной, – сказала женщина.

– Там есть наши?

– Есть. А как же? Рабочие на электростанции. И еще есть.

– Какие же новости ты слыхал вчера?

– Pues nada. Никаких. На севере дела плохи. Это не новость. На севере с самого начала плохи дела.

– А про Сеговию ничего не слыхал?

– Нет, hombre[15]15
  букв.: человек, мужчина (исп.); здесь: приятель, дружище


[Закрыть]. Я не спрашивал.

– Ты и в Сеговию ходишь?

– Иногда, – сказал Фернандо. – Но там опасно. Там всюду патрули, спрашивают бумаги.

– Ты знаешь там аэродром?

– Нет, hombre. Где он – я знаю, только близко не подходил никогда. Там сразу бумаги спрашивают.

– Вчера не было разговоров про эти самолеты?

– В Ла-Гранхе? Нет. Зато уж сегодня наверняка будут. Вчера все говорили про речь Кейпо де Льяно по радио. А больше ничего. Ах да. Еще толковали, будто Республика готовит наступление.

– Что, что?

– Будто Республика готовит наступление.

– Где?

– Этого никто не знает. Может быть, здесь. Может быть, в другой части Сьерры. А ты слыхал про это?

– Так говорили в Ла-Гранхе?

– Да, hombre. Я и забыл совсем. Но подобные толки часто ходят.

– Откуда же они берутся?

– Откуда? От разных людей. Зайдут два офицера в кафе в Сеговии или в Авиле, поговорят между собой, а официант услышит. Вот и пошел слух. Теперь вот стали говорить, что будет наступление в наших местах.

– Чье наступление – Республики или фашистов?

– Республики. Если бы фашистов, тогда бы уж все точно знали. Нет, это будет большое наступление! Кто говорит – даже два. Одно здесь, а другое за Альто-дель-Леон, около Эскуриала. Ты про это ничего не слышал?

– А еще что говорят?

– Nada, hombre. Ничего. Ах да. Еще говорят, что республиканцы собираются взорвать мосты в горах, если будет наступление. Да ведь там везде охрана.

– Ты что, шутишь? – сказал Роберт Джордан, потягивая кофе.

– Нет, зачем же, – сказал Фернандо.

– Этот никогда не шутит, – сказала женщина. – И жаль, что он не шутит.

– Так, – сказал Роберт Джордан. – Ну, спасибо за новости. Больше ты ничего не слышал?

– Нет. Говорят, как всегда, будто скоро пошлют войска очистить эти горы. Будто даже они уж и выступили. Будто их послали из Вальядолида. Но это всегда говорят. Не стоит и прислушиваться.

– Слыхал? – сказала женщина, обращаясь к Пабло, почти злорадно. – Вот тебе твои разговоры о безопасности.

– Пабло посмотрел на нее задумчиво и почесал подбородок.

– А ты слыхала? – сказал он. – Вот тебе твои мосты.

– Какие мосты? – весело спросил Фернандо.

– Тупица, – сказала ему женщина. – Медный лоб. Tonto[16]16
  дурень (исп.)


[Закрыть].

Налей себе еще кофе и постарайся припомнить остальные новости.

– Не злись, Пилар, – сказал Фернандо спокойно и весело. – Из-за слухов не стоит тревожиться. Я сказал тебе и этому товарищу все, что мог вспомнить.

– Ты верно ничего больше не помнишь? – спросил Роберт Джордан.

– Верно, – с важностью отвечал Фернандо. – Хорошо еще, что я и столько запомнил, потому что, раз уж я знаю, что все это пустые слухи, я и не стараюсь обращать на них внимание.

– Значит, там еще что-то говорили?

– Да, очень возможно. Только я не обращал внимания. Вот уж год, как все, о чем ни говорят, – пустые слухи.

Роберт Джордан услышал, как стоявшая позади него Мария прыснула со смеху:

– Расскажи нам еще про какие-нибудь слухи, Фернандито, – сказала она, и плечи у нее опять затряслись.

– Даже если бы вспомнил, и то не стал бы рассказывать, – сказал Фернандо. – Не к лицу человеку обращать внимание на слухи.

– И вот такие будут спасать Республику! – сказала женщина.

– Нет, ты ее спасешь, взрывая мосты, – ответил ей Пабло.

– Идите, – сказал Роберт Джордан Рафаэлю и Ансельмо. – Если вы уже поели.

– Мы идем, – сказал старик, и они оба встали.

Чья-то рука легла Роберту Джордану на плечо. Это была Мария.

– Ешь, – сказала она, не снимая руки. – Ешь побольше, чтобы твой желудок легче переваривал слухи.

– От этих слухов у меня аппетит пропал.

– Нет. Так не должно быть. Поешь, пока не дошли до нас новые слухи. – Она поставила перед ним миску.

– Не подшучивай надо мной, – сказал Фернандо. – Я ведь тебе друг, Мария.

– Я над тобой не подшучиваю, Фернандо. Это я с ним шучу, чтоб он ел, а то останется голодным.

– Нам всем есть пора, – сказал Фернандо. – Пилар, что такое случилось, что нам не подают?

– Ничего, друг, – сказала жена Пабло и положила ему в миску тушеного мяса. – Ешь. Хоть это ты умеешь. Ешь, ешь!

– Очень вкусное мясо, Пилар, – сказал Фернандо, не теряя своей важности.

– Спасибо, – сказала женщина. – Спасибо и еще раз спасибо.

– Ты злишься на меня? – спросил Фернандо.

– Нет. Ешь. Почему ты не ешь?

– Я ем, – сказал Фернандо. – Спасибо.

Роберт Джордан увидел, что у Марии опять затряслись плечи и она отвернулась в сторону. Фернандо ел методично, с лица его не сходило важное и горделивое выражение; этой важности не нарушал даже вид огромной ложки, которой он орудовал, и струйки соуса, бежавшие по его подбородку.

– Так тебе нравится мясо? – спросила его жена Пабло.

– Да, Пилар, – сказал он с полным ртом. – Оно такое, как всегда.

Рука Марии легла на локоть Роберта Джордана, и он почувствовал, что у нее даже пальцы дрожат от удовольствия.

– Верно, потому оно тебе и нравится? – спросила у Фернандо женщина. – Да, – продолжала она. – Ну конечно. Мясо, как всегда, como siempre. На севере дела плохи, как всегда. Наступление готовится, как всегда. Солдаты идут гнать нас отсюда, как всегда. Тебя бы памятником поставить на площади и написать: как всегда.

– Да ведь это же только слухи, Пилар.

– Испания, – с горечью сказала жена Пабло. Потом повернулась к Роберту Джордану: – Есть такие люди в другой какой-нибудь стране?

– Нет другой такой страны, как Испания, – вежливо сказал Роберт Джордан.

– Ты прав, – сказал Фернандо. – Во всем свете нет другой такой страны.

– А ты бывал в других странах? – спросила его женщина.

– Нет, – сказал Фернандо. – Не бывал и не хочу.

– Слыхал? – сказала женщина Роберту Джордану.

– Фернандито, – сказала Мария, – расскажи нам, как ты ездил в Валенсию.

– Не понравилась мне Валенсия.

– Почему? – спросила Мария и опять сжала локоть Роберта Джордана. – Почему же она тебе не понравилась?

– Люди там невоспитанные и говорят так, что их не поймешь. Только и знают, что орут друг другу: che?[17]17
  чего? (каталанск.)


[Закрыть]

– А они тебя понимали? – спросила Мария.

– Понимали, только притворялись, что не понимают, – сказал Фернандо.

– Что же ты там делал, в Валенсии?

– А я сразу и уехал, даже моря не посмотрел, – сказал Фернандо. – Люди мне там не понравились.

– Вон с моих глаз, ты, старая дева, – сказала ему жена Пабло. – Вон, а то меня сейчас стошнит от тебя. В Валенсии я провела самые прекрасные дни моей жизни. Vamos[18]18
  еще чего (исп.)


[Закрыть], Валенсия! Не говорите мне о Валенсии.

– А что ты там делала? – спросила Мария.

Жена Пабло уселась за стол и поставила перед собой кружку кофе, хлеб и миску с мясом.

– Que?[19]19
  Что? (исп.)


[Закрыть] Ты спроси, что мы там делали? Я ездила туда с Финито, у него был контракт на три боя во время ярмарки. В жизни я не видела столько народу. В жизни не видела таких переполненных кафе. Часами надо было дожидаться столика, а в трамвай и вовсе не сядешь. День и ночь там все кипело ключом, в Валенсии.

– А что же ты там делала? – спросила Мария.

– Мало ли что, – сказала женщина. – Мы ходили на пляж, и лежали в воде, и смотрели, как быки вытаскивают из моря большие парусные лодки. Быков загоняют в море на большую глубину и там впрягают в лодки; и они спешат назад, на берег, сначала вплавь, а потом, как почуют дно под ногами, так чуть не бегом бегут. Утро, и маленькие волны бьются о берег, и десять пар быков тянут из моря лодку под всеми парусами. Вот это и есть Валенсия.

– Что же ты еще делала, когда не смотрела на быков?

– Мы завтракали в павильонах на пляже. Пирожки с жареной и мелкорубленой рыбой, и перцем, красным и зеленым, и маленькими орешками, похожими на зерна риса. Тесто нежное и рассыпчатое, а рыба так и тает во рту. Креветки только что из воды, политые лимонным соком. Розовые и сладкие и такие крупные – раза четыре куснешь. Мы много их ели. А еще мы ели paella из риса со всякой морской мелочью – рачками, моллюсками, ракушками, маленькими угрями. Угрей мы еще ели отдельно, жаренных в масле, их не надо было даже разжевывать. И пили мы при этом белое вино, холодное, легкое и очень вкусное, по тридцать сантимо бутылка. А на закуску – дыня. Там ведь родина дынь.

– Кастильские дыни лучше, – сказал Фернандо.

– Que va, – сказала жена Пабло. – Кастильские дыни – это только срам один. Если хочешь знать вкус дыни, возьми валенсийскую. Как вспомню эти дыни, длинные, точно рука от кисти до плеча, зеленые, точно море, и сочные, и хрустящие под ножом, а на вкус – слаще, чем летнее утро. А как вспомню этих угрей – крошечные, нежные, сложенные горкой на тарелке. Или пиво, которое мы пили с самого полудня из кружек с добрый кувшин величиной, такое холодное, что стекло всегда запотевало.

– А что ты делала, когда не пила и не ела?

– Мы любили друг друга в комнате, где на окнах висели шторы из тонких деревянных планок, а верхняя рама балконной двери откидывалась на петлях, и в комнату задувал легкий ветер. Мы любили друг друга в этой комнате, где даже днем было темно от опущенных штор и, пахло цветами, потому что внизу был цветочный рынок, и еще пахло жженым порохом от шутих, которые то и дело взрывались во все время ярмарки. По всему городу тянулась traca – целая сеть фейерверочных петард, они все были соединены друг с другом и зажигались от трамвайных искр, и тогда по всем улицам стоял такой треск и грохот, что трудно даже представить себе. Мы любили друг друга, а потом опять посылали за пивом; служанка принесет запотевшие от холода кружки, а я приму их от нее в дверях и приложу холодное стекло к спине Финито, а тот спит и не слышит, как принесли пиво, и сквозь сон говорит: «Ну-у, Пилар. Ну-у, женщина, дай поспать». А я говорю: «Нет, ты проснись и выпей, посмотри, какое оно холодное», – и он выпьет, не раскрывая глаз, и опять заснет, а я сижу, прислонившись к подушке в ногах кровати, и смотрю, как он спит, смуглый и черноволосый, и молодой, и такой спокойный во сне, и одна выпиваю все пиво, слушая, как играет оркестр, проходящий по улице. А ты что? – сказала она Пабло. – Разве ты можешь это понимать?

– У нас с тобой тоже есть что вспомнить, – ответил Пабло.

– Да, – сказала женщина. – Да, конечно. В свое время ты был даже больше мужчиной, чем Финито. Но мы с тобой никогда не ездили в Валенсию. Никогда мы не ложились в постель под звуки оркестра, проходящего по улицам Валенсии.

– Мы не могли, – сказал ей Пабло. – У нас не было случая поехать в Валенсию. Ты сама это знаешь, только не хочешь подумать об этом. А зато с Финито тебе ни разу не случалось пустить под откос поезд.

– Да, – сказала женщина. – Только это нам теперь и осталось. Поезд. Да. Поезд, это верно. Против этого ничего не скажешь. При всей лени, никчемности и слюнтяйстве. При всей теперешней трусости. Я не хочу быть несправедливой. Но против Валенсии тоже ничего не скажешь. Слышите, что я говорю?

– Мне она не понравилась, – невозмутимо сказал Фернандо. – Мне не понравилась Валенсия.

– А еще говорят, мулы упрямы, – сказала женщина. – Убирай посуду, Мария. Пора идти.

И тут они услышали шум возвращающихся самолетов.