Текст книги "По ком звонит колокол"

Автор книги: Эрнест Миллер Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Единственный добрый знак – это что Пабло несет рюкзак и отдал ему свой карабин. Может быть, он всегда такой, подумал Роберт Джордан. Может быть, это просто порода такая мрачная.

Нет, сказал он себе, нечего себя обманывать. Ты не знаешь, какой он был раньше; но ты знаешь, что он начал сбиваться с пути и не скрывает этого. А если станет скрывать – значит, он принял решение. Помни это, сказал он себе. Первая услуга, которую он тебе окажет, будет означать, что он принял решение. А лошади верно хороши, подумал он, чудесные лошади. Любопытно, что могло бы сделать меня таким, каким эти лошади сделали Пабло? Старик прав. С лошадьми он стал богатым, а как только он стал богатым, ему захотелось наслаждаться жизнью. Еще немного, и он начнет страдать, что не может быть членом «Жокей-клуба», подумал он. Pauvre.[2]2
  бедняга (франц.)


[Закрыть]

Пабло. Il а manque son «Jockey Club»[3]3
  не бывать ему в «Жокей-клубе» (франц.)


[Закрыть].

Эта мысль развеселила его. Он улыбнулся, глядя на согнутые спины и большие рюкзаки, маячившие впереди между деревьями. Он ни разу мысленно не пошутил за весь день и теперь, пошутив, сразу почувствовал себя лучше. Ты и сам становишься таким, как они, сказал он себе. Ты и сам становишься мрачным. Конечно, он был серьезен и мрачен, когда Гольц говорил с ним. Задание немного ошеломило его. Чуть-чуть ошеломило, подумал он. Порядком ошеломило. Гольц был веселый и хотел, чтобы и он был веселый перед отъездом, но это не получилось.

Все они, если подумать, все самые хорошие были веселыми. Так гораздо лучше, и потом, в этом есть свой смысл. Как будто обретаешь бессмертие, когда ты еще жив. Сложно завернуто. Но их уже немного осталось. Да, веселых теперь осталось совсем немного. Черт знает, как их мало осталось. И если ты, голубчик, не бросишь думать, то и тебя среди оставшихся не будет. Брось думать, старик, старый дружище. Твое дело теперь – взрывать мосты. А не философствовать. Фу, до чего есть хочется, подумал он. Надеюсь, у Пабло едят досыта.

2

Они вышли из густого леса к небольшой, круглой, как чаша, долине, и он сразу догадался, что лагерь здесь – вон под той скалой, впереди, за деревьями.

Да, это лагерь, и место для него выбрано хорошее. Такой лагерь заметишь, только когда подойдешь к нему вплотную, и Роберт Джордан подумал о том, что с воздуха его тоже заметить нельзя. Сверху ничего не увидишь. Точно медвежья берлога – никаких следов. Но и охрана тут, видимо, не лучше. Он внимательно приглядывался к лагерю, по мере того как они подходили все ближе и ближе.

В скале была большая пещера, а у входа в нее, прислонившись спиной к скале и вытянув вперед ноги – его карабин стоял рядом, – сидел человек. Человек строгал палку ножом, и, увидев подходивших, посмотрел на них, потом снова принялся строгать.

– Hola[4]4
  здорово (исп.)


[Закрыть], – сказал он. – Кто это к нам идет?

– Старик и с ним динамитчик, – ответил Пабло и опустил рюкзак у самого входа в пещеру. Ансельмо тоже опустил свой рюкзак, а Роберт Джордан снял с плеча карабин и приставил его к скале.

– Убери подальше от пещеры, – сказал человек, строгавший палку. У него были голубые глаза на темном, цвета прокопченной кожи, красивом цыганском лице. – Там горит огонь.

– Встань и убери: сам, – сказал Пабло. – Отнеси вон к тому дереву.

Цыган не двинулся с места и сказал что-то непечатное, потом лениво добавил:

– Ладно, оставь здесь. Взлетишь на воздух. Сразу вылечишься от всех своих болезней.

– Что это ты делаешь? – Роберт Джордан сел рядом с цыганом. Цыган показал ему палку, которую строгал. Это была поперечина к лежавшему тут же капкану в форме четверки.

– На лисиц, – пояснил он. – Вот эта деревянная дуга ломает им хребет. – Он ухмыльнулся, взглянув на Джордана. – Вот так – понятно? – Он жестом показал, как действует капкан, потом замотал головой, отдернул пальцы и вытянул руки, изображая лису с перебитым хребтом. – Очень удобно, – сказал он.

– Он ловит зайцев, – сказал Ансельмо. – Он же цыган: поймает зайца, а всем говорит, что лису. А если поймает лису, скажет, что попался слон.

– А если поймаю слона? – спросил цыган и снова показал все свои белые зубы и подмигнул Роберту Джордану.

– Тогда скажешь – танк, – ответил Ансельмо.

– Поймаю и танк, – сказал цыган. – И танк будет. Тогда говори все, что тебе угодно.

– Цыгане не столько убивают, сколько болтают об этом, – сказал Ансельмо.

Цыган подмигнул Роберту Джордану и снова принялся строгать палку.

Пабло не было видно, он ушел в пещеру – Роберт Джордан надеялся, что за едой. Он сидел на земле рядом с цыганом, и солнце, проглядывая сквозь верхушки деревьев, пригревало его вытянутые ноги. Из пещеры доносился запах оливкового масла, лука и жареного мяса, и у него подводило желудок от голода.

– Танк можно подорвать, – сказал он цыгану. – Это не очень трудно.

– Вот этим? – Цыган показал на рюкзаки.

– Да, – ответил ему Роберт Джордан. – Я тебя научу. Делается нечто вроде капкана. Это не очень трудно.

– И мы с тобой подорвем танк?

– Конечно, – сказал Роберт Джордан. – А что тут такого?

– Эй! – крикнул цыган, обращаясь к Ансельмо. – Поставь мешки в надежное место. Слышишь? Это ценная вещь.

Ансельмо хмыкнул.

– Пойду за вином, – сказал он Роберту Джордану.

Роберт Джордан встал, оттащил рюкзаки от входа и прислонил их к дереву с разных сторон. Он знал, что в этих рюкзаках, и предпочитал держать их подальше один от другого.

– Принеси и мне кружку, – сказал цыган.

– А тут есть вино? – спросил Роберт Джордан, опять усаживаясь рядом с цыганом.

– Вино? А как же! Целый бурдюк. Уж за полбурдюка ручаюсь.

– И чем закусить – тоже?

– Все есть, друг, – сказал цыган. – Мы едим, как генералы.

– А что цыгане делают на войне? – спросил его Роберт Джордан.

– Так и остаются цыганами.

– Хорошее дело.

– Самое лучшее, – сказал цыган. – Как тебя зовут?

– Роберто. А тебя?

– Рафаэль. А про танк это ты всерьез?

– Конечно! Что же тут такого?

Ансельмо вынес из пещеры глубокую каменную миску, полную красного вина, а на пальцах у него были нанизаны три кружки.

– Смотри, – сказал он. – У них даже кружки нашлись. – Следом за ним вышел Пабло.

– Скоро и мясо будет готово, – сказал он. – Покурить у тебя есть?

Роберт Джордан подошел к рюкзакам, развязал один, нащупал внутренний карман и вынул оттуда плоскую коробку русских папирос, из тех, что ему дали в штабе Гольца. Он провел ногтем большого пальца вдоль узкой грани коробки и, открыв крышку, протянул папиросы Пабло. Тот взял штук шесть и, зажав их в своей огромной ручище, выбрал одну и посмотрел ее на свет. Папиросы были как сигареты, но длиннее и с мундштуком в виде картонной трубочки.

– Воздуху много, а табака мало, – сказал Пабло. – Я их знаю. Такие курил тот, прежний, у которого чудное имя.

– Кашкин, – сказал Роберт Джордан и угостил папиросами цыгана и Ансельмо, которые взяли по одной. – Берите больше, – сказал он, и они взяли еще по одной. Он прибавил каждому по четыре штуки, и они поблагодарили его, взмахнув два раза кулаком с зажатыми папиросами, так что папиросы нырнули вниз и снова поднялись кверху, точно шпага, которой отдают салют.

– Да, – сказал Пабло. – Чудное имя.

– Что ж, выпьем. – Ансельмо зачерпнул вина из миски и подал кружку Роберту Джордану, потом зачерпнул себе и цыгану.

– А мне не надо? – спросил Пабло. Они сидели вчетвером у входа в пещеру.

Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру за четвертой. Вернувшись, он наклонился над миской, зачерпнул себе полную кружку вина, и все чокнулись.

Вино было хорошее, с чуть смолистым привкусом от бурдюка, прекрасное вино, легкое и чистое. Роберт Джордан пил его медленно, чувствуя сквозь усталость, как оно разливается теплом по всему телу.

– Сейчас будет мясо, – сказал Пабло. – А этот иностранец с чудным именем – как он умер?

– Его окружили, и он застрелился.

– Как же это случилось?

– Он был ранен и не хотел сдаваться в плен.

– А подробности известны?

– Нет, – солгал Роберт Джордан, Он прекрасно знал подробности и знал также, что говорить об этом сейчас не следует.

– Он все уговаривался с нами, что мы его пристрелим, если он будет ранен во время того дела, с поездом, и не сможет уйти, – сказал Пабло. – Он очень чудно говорил.

Ему и тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан. Бедный Кашкин.

– Но он был против самоубийства, – сказал Пабло. – Мы с ним говорили об этом. И еще он очень боялся, что его будут пытать.

– Об этом он тоже говорил? – спросил Роберт Джордан.

– Да, – сказал цыган. – Об этом он всем нам говорил.

– А ты был, когда взрывали поезд?

– Да. Мы все там были.

– Он очень чудно говорил, – сказал Пабло. – Но человек был смелый.

Бедный Кашкин, думал Роберт Джордан. От него: здесь, наверно, было больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что это уже тогда не давало ему покоя. Надо было убрать его отсюда. Людей, которые ведут такие разговоры, нельзя и близко подпускать к нашей работе. Таких разговоров вести нельзя. От этих людей, даже если они выполняют задание, все равно больше вреда, чем пользы.

– Он был какой-то странный, – сказал Роберт Джордан. – Немножко тронутый.

– А взрывы устраивал ловко, – сказал цыган. – И человек был смелый.

– А все-таки тронутый, – сказал Роберт Джордан. – Когда берешься за такое дело, надо иметь голову на плечах и чтобы она работала как следует. Все эти разговоры ни к чему.

– А ты? – спросил Пабло. – Если тебя ранят у этого моста, захочешь ты, чтобы тебя оставили?

– Слушай, – сказал Роберт Джордан и, наклонившись, зачерпнул себе еще кружку вина. – Слушай внимательно. Если мне когда-нибудь понадобится попросить человека об одолжении, так я тогда и попрошу.

– Хорошо, – одобрительно сказал цыган. – Это правильный разговор. Ага! Вот и мясо!

– Ты уже ел, – сказал Пабло.

– Я еще два раза могу поесть, – ответил цыган. – А посмотрите, кто несет!

Девушка нагнулась, выходя из пещеры с большой железной сковородой, и Роберт Джордан увидел ее лицо вполоборота и сразу же заметил то, что делало ее такой странной. Она улыбнулась и сказала:

– Hola, camarada.

И Роберт Джордан сказал:

– Salud, – и принудил себя не смотреть на нее в упор и не отводить глаз в сторону.

Она поставила железную сковороду на землю перед ним, и он увидел, какие у нее красивые смуглые руки. Теперь она смотрела ему прямо в лицо и улыбалась. Ее зубы поблескивали белизной на смуглом лице, кожа и глаза были одинакового золотисто-каштанового оттенка. Скулы у нее были широкие, глаза веселые, губы полные, линия рта прямая. Каштановые волосы золотились, как спелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены совсем коротко – чуть длиннее меха на бобровой шкурке. Она улыбнулась, глядя Роберту Джордану в лицо, подняла руку и провела ладонью по голове, приглаживая волосы, но они тут же снова поднялись ежиком. У нее очень красивое лицо, подумал Роберт Джордан. Она была бы очень красивая, если б не стриженые волосы.

– Вот так и причесываюсь, без гребешка, – сказала она Роберту Джордану и засмеялась. – Ну, ешь. Не надо меня разглядывать. Это мне в Вальядолиде такую прическу сделали. Теперь уже начинают отрастать.

Она села напротив и посмотрела на него. Он тоже посмотрел на нее. Она улыбнулась и обхватила руками колени. Когда она села так, штаны у нее вздернулись кверху у щиколоток, открывая прямые длинные ноги. Он видел ее высокие маленькие груди, обтянутые серой рубашкой. И при каждом взгляде на нее Роберт Джордан чувствовал, как у него что-то подступает к горлу.

– Тарелок нет, – сказал Ансельмо. – И ножей тоже. Режь своим. – Четыре вилки девушка прислонила к краям железной сковороды зубцами вниз.

Они ели прямо со сковороды, по испанскому обычаю – молча. Мясо было заячье, поджаренное с луком и зеленым перцем, и к нему – соус из красного вина, в котором плавал мелкий горошек. Хорошо прожаренная зайчатина легко отделялась от костей, а соус был просто великолепный. За едой Роберт Джордан выпил еще кружку вина. Пока он ел, девушка все время смотрела на него. Остальные смотрели только на мясо и ели. Роберт Джордан подобрал куском хлеба соус, оставшийся на его части сковороды, сдвинул косточки в сторонку, подобрал соус на том месте, где они лежали, потом начисто вытер хлебом вилку, вытер нож, спрятал его и доел хлеб. Нагнувшись над миской, он зачерпнул себе полную кружку вина, а девушка все сидела, обхватив руками колени, и смотрела на него.

Роберт Джордан отпил полкружки, но когда он заговорил с девушкой, у него опять что-то подступило к горлу.

– Как тебя зовут? – спросил он. Пабло быстро взглянул на него, услышав, как он сказал это. Потом встал и ушел.

– Мария. А тебя?

– Роберто. Ты давно здесь, в горах?

– Три месяца.

– Три месяца?

Она снова провела рукой по голове, на этот раз смущенно, а он смотрел на ее волосы, короткие, густые и переливающиеся волной, точно пшеница под ветром на склоне холма.

– Меня обрили, – сказала она. – Нас постоянно брили – в тюрьме, в Вальядолиде. За три месяца всего вот на столько отросли. Я с того поезда. Нас везли на юг. После взрыва многих арестованных опять поймали, а меня нет. Я пришла сюда с ними.

– Это я ее нашел, перед тем как нам уходить, – сказал цыган. – Она забилась между камнями. Вот была уродина! Мы взяли ее с собой, но дорогой думали, что придется ее бросить.

– А тот, что тогда был вместе с ними? – спросила Мария. – Такой же светлый, как ты. Иностранец. Где он?

– Умер, – сказал Роберт Джордан. – В апреле.

– В апреле? Поезд тоже был в апреле.

– Да, – сказал Роберт Джордан. – Он умер через десять дней после этого.

– Бедный, – сказала Мария. – Он был очень смелый. А ты тоже этим занимаешься?

– Да.

– И поезда тоже взрывал?

– Да. Три поезда.

– Здесь?

– В Эстремадуре, – сказал он. – Перед тем как перебраться сюда, я был в Эстремадуре. В Эстремадуре таких, как я, много. Там для нас дела хватает.

– А зачем ты пришел сюда, в горы?

– Меня прислали вместо того, который был здесь раньше. А потом, я давно знаю эти места. Еще до войны знал.

– Хорошо знаешь?

– Не так чтобы очень, но я быстро освоюсь. У меня хорошая карта и проводник хороший.

– Старик. – Она кивнула. – Старик, он очень хороший.

– Спасибо, – сказал ей Ансельмо, и Роберт Джордан вдруг понял, что они с девушкой не одни здесь, и он понял еще, что ему трудно смотреть на нее, потому что, когда он на нее смотрит, у него даже голос меняется. Он нарушил второе правило из тех двух, которые следует соблюдать, чтобы ладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком, а женщин не трогать. Но он вдруг понял, что ему нечего считаться с этим. Мало ли есть такого на свете, с чем он совершенно не считается, зачем же считаться с этим?

– У тебя очень красивое лицо, – сказал он Марии. – Как жалко, что я не видел тебя с длинными волосами.

– Они отрастут, – сказала она. – Через полгода будут длинные.

– Ты бы посмотрел, какая она была, когда мы привели ее сюда. Вот уродина! Глядеть тошно было.

– А ты здесь с кем? – спросил Роберт Джордан, пытаясь овладеть собой. – Ты с Пабло?

Она глянула на него и засмеялась, потом хлопнула его по коленке.

– С Пабло? Ты разве не видел Пабло?

– Ну, тогда с Рафаэлем. Я видел Рафаэля.

– И не с Рафаэлем.

– Она ни с кем, – сказал цыган. – Чудная какая-то. Ни с кем. А стряпает хорошо.

– Правда, ни с кем? – спросил ее Роберт Джордан.

– Ни с кем. Никогда и ни с кем. Ни для забавы, ни по-настоящему. И с тобой не буду.

– Нет? – сказал Роберт Джордан и почувствовал, как что-то снова подступило у него к горлу. – Это хорошо. У меня нет времени на женщин, что правда, то правда.

– И пятнадцати минут нет? – поддразнил его цыган. – И четверти часика?

Роберт Джордан смолчал. Он смотрел на эту девушку, Марию, и у него так сдавило горло, что он не решался заговорить.

Мария взглянула на него и засмеялась, потом вдруг покраснела, но глаз не отвела.

– Ты покраснела, – сказал ей Роберт Джордан. – Ты часто краснеешь?

– Нет, никогда.

– А сейчас покраснела.

– Тогда я уйду в пещеру.

– Не уходи, Мария.

– Уйду, – сказала она и не улыбнулась. – Сейчас уйду в пещеру. – Она подняла с земли железную сковороду, с которой они ели, и все четыре вилки. Движения у нее были угловатые, как у жеребенка, и такие же грациозные.

– Кружки вам нужны? – спросила она.

Роберт Джордан все еще смотрел на нее, и она опять покраснела.

– Не надо так, – сказала она. – Мне это неприятно.

– Уходи от них, – сказал ей цыган. – На. – Он зачерпнул из каменной миски и протянул полную кружку Роберту Джордану, следившему взглядом за девушкой, пока та, пригнув голову у низкого входа, не скрылась в пещере с тяжелой сковородой.

– Спасибо, – сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла, голос его звучал как обычно. – Но больше не нужно. Мы уж и так много выпили.

– Надо прикончить, – сказал цыган. – Там еще полбурдюка. Мы одну лошадь навьючили вином.

– Это было в последнюю вылазку Пабло, – сказал Ансельмо. – С тех пор он так и сидит здесь без дела.

– Сколько вас здесь? – спросил Роберт Джордан.

– Семеро и две женщины.

– Две?

– Да. Еще mujer[5]5
  женщина, жена (исп.)


[Закрыть] самого Пабло.

– А где она?

– В пещере. Девушка стряпает плохо. Я похвалил, только чтобы доставить ей удовольствие. Она больше помогает mujer Пабло.

– А какая она, эта mujer Пабло?

– Ведьма, – усмехнулся цыган. – Настоящая ведьма. Если, по-твоему, Пабло урод, так ты посмотри на его женщину. Зато смелая. Во сто раз смелее Пабло. Но уж ведьма – сил нет!

– Пабло раньше тоже был смелый, – сказал Ансельмо. – Раньше он был настоящий человек, Пабло.

– Он столько народу убил, больше, чем холера, – сказал цыган. – В начале войны Пабло убил больше народу, чем тиф.

– Но он уже давно сделался muy flojo[6]6
  очень слаб (исп.)


[Закрыть], – сказал Ансельмо. – Совсем сдал. Смерти боится.

– Это, наверно, потому, что он стольких сам убил в начале войны, – философически заметил цыган. – Пабло убил больше народу, чем бубонная чума.

– Да, и к тому же разбогател, – сказал Ансельмо. – И еще он пьет. Теперь он хотел бы уйти на покой, как matador de toros. Как матадор. А уйти нельзя.

– Если он перейдет линию фронта, лошадей у него отнимут, а его самого заберут в армию, – сказал цыган. – Я бы в армию тоже не очень торопился.

– Какой цыган любит армию! – сказал Ансельмо.

– А за что ее любить? – спросил цыган. – Кому охота идти в армию? Для того мы делали революцию, чтобы служить в армии? Я воевать не отказываюсь, а служить не хочу.

– А где остальные? – спросил Роберт Джордан. Его клонило ко сну после выпитого вина; он растянулся на земле, и сквозь верхушки деревьев ему были видны маленькие предвечерние облака, медленно плывущие над горами в высоком испанском небе.

– Двое спят в пещере, – сказал цыган. – Двое на посту выше, в горах, где у нас стоит пулемет. Один на посту внизу. Да они, наверно, все спят.

Роберт Джордан перевернулся на бок.

– Какой у вас пулемет?

– Называется как-то по-чудному, – сказал цыган. – Вот ведь, вылетело из головы!

Должно быть, ручной пулемет, подумал Роберт Джордан.

– А какой у него вес? – спросил он.

– Снести и одному можно, но очень тяжелый, с тремя складными ножками. Мы раздобыли его в нашу последнюю серьезную вылазку. Еще до вина.

– А патронов к нему сколько?

– Гибель, – сказал цыган. – Целый ящик, такой, что с места не сдвинешь.

Наверно, пачек пятьсот, подумал Роберт Джордан.

– А как он заряжается – диском или лентой?

– Круглыми жестянками, они вставляются сверху.

Да, конечно, «льюис», подумал Роберт Джордан.

– Ты что-нибудь понимаешь в пулеметах? – спросил он старика.

– Nada, – сказал Ансельмо. – Ничего.

– А ты? – обратился он к цыгану.

– Я знаю, что они стреляют очень быстро, а ствол так накаляется, что рука не терпит, – гордо ответил цыган.

– Это все знают, – презрительно сказал Ансельмо.

– Может, и знают, – сказал цыган. – Он меня спросил, понимаю ли я что-нибудь в такой maquina[7]7
  машина, механизм (исп.)


[Закрыть], вот я и говорю. – Потом добавил: – А стреляют они до тех пор, пока не снимешь палец со спуска, не то что простая винтовка.

– Если только не заест, или не расстреляешь все патроны, или ствол не раскалится так, что начнет плавиться, – сказал Роберт Джордан по-английски.

– Ты что говоришь? – спросил Ансельмо.

– Так, ничего, – сказал Роберт Джордан. – Это я пытаю будущее по-английски.

– Вот чудно, – сказал цыган. – Пытать будущее по-английски. А гадать по руке ты умеешь?

– Нет, – сказал Роберт Джордан и зачерпнул еще кружку вина. – Но если ты сам умеешь, то погадай мне и скажи, что будет в ближайшие три дня.

– Mujer Пабло умеет гадать по руке, – сказал цыган. – Но она такая злющая, прямо ведьма. Уж не знаю, согласится ли.

Роберт Джордан сел и отпил вина из кружки.

– Покажите вы мне эту mujer Пабло, – сказал он. – Если она действительно такая страшная, так уж чем скорее, тем лучше.

– Я ее беспокоить не стану, – сказал Рафаэль. – Она меня терпеть не может.

– Почему?

– Говорит, что я бездельник.

– Вот уж неправда! – съязвил Ансельмо.

– Она не любит цыган.

– Вот уж придирки! – сказал Ансельмо.

– В ней самой цыганская кровь, – сказал Рафаэль. – Она знает, что говорит. – Он ухмыльнулся. – Но язык у нее такой, что только держись. Как бичом хлещет. С кого угодно шкуру сдерет. Прямо лентами. Настоящая ведьма.

– А как она ладит с девушкой, с Марией? – спросил Роберт Джордан.

– Хорошо. Она ее любит. Но стоит только кому-нибудь подойти к той поближе… – Он покачал головой и прищелкнул языком.

– С девушкой она очень хорошо обращается, – сказал Ансельмо. – Заботится о ней.

– Когда мы подобрали эту девушку там, около поезда, она была как дурная, – сказал Рафаэль. – Молчала и все время плакала, а чуть ее кто-нибудь тронет – дрожала, как мокрая собачонка. Вот только за последнее время отошла. За последнее время стала гораздо лучше. А сегодня совсем ничего. Когда с тобой разговаривала, так и вовсе хоть куда. Мы ее тогда чуть не бросили. Сам посуди, стоило нам задерживаться из-за такой уродины, которая только и знала, что плакать! А старуха привязала ее на веревку, и как только девчонка остановится, так она давай ее стегать другим концом. Потом уж видим – ее в самом деле ноги не держат, и тогда старуха взвалила ее себе на плечи. Старуха устанет – я несу. Мы лезли в гору, а там дрок и вереск по самую грудь. Я устану – Пабло несет. Но какими только словами старуха нас не обзывала, чтобы заставить нести! – Он покачал головой при этом воспоминании. – Правда, девчонка не тяжелая, хоть и длинноногая. Кости – они легкие, весу в ней немного. Но все-таки чувствуется, особенно когда несешь-несешь, а потом станешь и отстреливаешься, потом опять тащишь дальше, а старуха несет за Пабло ружье и знай стегает его веревкой, как только он бросит девчонку, мигом ружье ему в руки, а потом опять заставляет тащить, а сама тем временем перезаряжает ему ружье и кроет последними словами, достает патроны у него из сумки, сует их в магазин и последними словами кроет. Но скоро стемнело, а там и ночь пришла, и совсем стало хорошо. Наше счастье, что у них не было конных.

– Трудно им, наверно, пришлось с этим поездом, – сказал Ансельмо. – Меня там не было, – пояснил он Роберту Джордану. – В деле был отряд Пабло, отряд Эль Сордо, Глухого, – мы его сегодня увидим, – и еще два отряда, все здешние, с гор. Я в то время уходил на ту сторону.

– Еще был тот, светлый, у которого имя такое чудное, – сказал цыган.

– Кашкин.

– Да. Никак не запомню. И еще двое с пулеметом. Их тоже прислали из армии. Они не смогли тащить за собой пулемет и бросили его. Уж наверно, он весил меньше девчонки, будь старуха рядом, им бы от него не отделаться. – Он покачал головой, вспоминая все это, потом продолжал: – Я в жизни ничего такого не видел, как этот взрыв. Идет поезд. Мы его еще издали увидели. Тут со мной такое сделалось, что я даже рассказать не могу. Видим, пускает пары, потом и свисток донесся. Потом – чу-чу-чу-чу-чу-чу, и поезд все ближе и ближе, а потом вдруг взрыв, и паровоз будто на дыбы встал, а кругом грохот и дым черной тучей, и кажется, вся земля встала дыбом, и потом паровоз взлетел на воздух вместе с песком и шпалами. Ну, как во сне! А потом грохнулся на бок, точно подбитый зверь, и на нас еще сыплются комья после первого взрыва, а тут второй взрыв, и белый пар так и повалил, а потом maquina как застрекочет – та-тат-тат-та! – Выставив большие пальцы, он заработал кулаками вверх и вниз в подражание ручному пулемету. – Та! Та! Тат! Тат! Та! – захлебывался он. – В жизни такого не видал! Из вагонов посыпали солдаты, а maquina прямо по ним, и они падают наземь. Я тогда себя не помнил, случайно задел рукой maquina, а ствол у нее – ну прямо огонь, а тут старуха как залепит мне пощечину и кричит: «Стреляй, болван! Стреляй, или я тебе голову размозжу!» Тогда я стал стрелять и никак не слажу с ружьем, чтобы не дрожало, а солдаты уже бегут вверх по дальнему холму. Потом мы подошли к вагонам посмотреть, есть ли там чем поживиться, а один офицер заставил своих солдат повернуть на нас – грозил им: расстреляю на месте. Размахивает револьвером, кричит на них, а мы стреляем в него – и все мимо. Потом солдаты залегли и открыли огонь, а офицер бегает позади с револьвером, но мы и тут никак в него не попадем, потому что из maquina стрелять нельзя – поезд загораживает. Офицер пристрелил двоих солдат, пока они там лежали, а остальные все равно не идут. Он еще пуще ругается, и наконец они поднялись, сначала один, потом по двое, по трое, и побежали на нас и к поезду. Потом опять залегли и опять открыли огонь. Потом мы стали отступать – отступаем, maquina все стреляет через наши головы. Вот тогда-то я и нашел эту девчонку среди камней, где она спряталась, и мы взяли ее с собой. А солдаты до самой ночи за нами гнались.

– Да, там, должно быть, нелегко пришлось, – сказал Ансельмо. – Есть что вспомнить.

– Это было единственное настоящее дело, которое мы сделали, – сказал чей-то низкий голос. – А что ты сейчас делаешь, ленивый пьянчуга, непотребное отродье цыганской шлюхи? Что ты делаешь сейчас?

Роберт Джордан увидел женщину лет пятидесяти, почти одного роста с Пабло, почти квадратную, в черной крестьянской юбке и кофте, с толстыми ногами в толстых шерстяных чулках, в черных сандалиях на веревочной подошве, со смуглым лицом, которое могло бы служить моделью для гранитной скульптуры. Руки у нее были большие, но хорошей формы, а густые, волнистые, черные волосы узлом лежали на затылке.

– Ну, отвечай, – сказала она цыгану, не обращая внимания на остальных.

– Я разговариваю с товарищами. Вот это динамитчик, к нам прислан.

– Знаю, – сказала женщина. – Ну, марш отсюда, иди смени Андерса, он наверху.

– Me voy, – сказал цыган. – Иду! – Он повернулся к Роберту Джордану. – За ужином увидимся.

– Будет шутить, – сказала ему женщина. – Ты сегодня уже три раза ел, я считала. Иди и пошли ко мне Андерса.

– Hola! – сказала она Роберту Джордану, протянула руку и улыбнулась. – Ну, как твои дела и как дела Республики?

– Хороши, – сказал он и ответил на ее крепкое рукопожатие. – И у меня и у Республики.

– Рада это слышать, – сказала женщина. Она смотрела ему прямо в лицо и улыбалась, и он заметил, что у нее красивые серые глаза. – Зачем ты пришел, опять будем взрывать поезд?

– Нет, – ответил Роберт Джордан, сразу же почувствовав к ней доверие. – Не поезд, а мост.

– No es nada. Мост – пустяки. Ты лучше скажи, когда мы будем еще взрывать поезд? Ведь теперь у нас есть лошади.

– Как-нибудь в другой раз. Мост – это очень важно.

– Девушка сказала мне, что твой товарищ умер, тот, который был вместе с нами в том деле с поездом.

– Да.

– Какая жалость. Я такого взрыва еще никогда не видела. Твой товарищ знал свое дело. Он мне очень нравился. А разве нельзя взорвать еще один поезд? Теперь в горах много людей. Слишком много. С едой стало трудно. Лучше бы уйти отсюда. У нас есть лошади.

– Сначала надо взорвать мост.

– А где это?

– Совсем близко.

– Тем лучше, – сказала женщина. – Давай взорвем все мосты, какие тут есть, и выберемся отсюда. Мне здесь надоело. Слишком много народу. Это к добру не приведет. Обленились все – вот что меня злит.

Вдали за деревьями она увидела Пабло.

– Borracho! – крикнула она ему. – Пьянчуга! Пьянчуга несчастный! – Она весело взглянула на Роберта Джордана. – Сунул в карман кожаную флягу и теперь отправится в лес и будет там пить один. Совсем спился. Такая жизнь для него погибель. Ну, я очень рада, что ты к нам пришел. – Она хлопнула его по спине. – Эге! А с виду тощий! – Она провела рукой по его плечу, прощупывая мускулатуру под фланелевой рубашкой. – Ну, так. Я очень рада, что ты пришел.

– Я тоже.

– Мы столкуемся, – сказала она. – Выпей вина.

– Мы уже пили, – сказал Роберт Джордан. – Может, ты выпьешь?

– Нет, до обеда не стану. А то изжога будет. – Она опять увидела Пабло. – Borracho! – крикнула она. – Пьянчуга! – И, обернувшись к Роберту Джордану, покачала головой. – Ведь был настоящий человек! А теперь спета его песенка! И вот что я еще хочу тебе сказать – слушай. Не обижай девушку, с ней надо поосторожнее. Я о Марии. Ей много чего пришлось вытерпеть. Понимаешь?

– Да. А почему ты это говоришь?

– Я видела, какая она вернулась в пещеру после встречи с тобой. Я видела, как она смотрела на тебя, прежде чем выйти.

– Я немного пошутил с ней.

– Она у нас была совсем плоха, – сказала жена Пабло. – Теперь начинает отходить, и ее надо увести отсюда.

– Что ж, Ансельмо может проводить ее через линию фронта.

– Вот кончишь свое дело, и тогда вы с Ансельмо возьмете ее с собой.

Роберт Джордан почувствовал, что у него опять сдавило горло и что голос его звучит глухо.

– Можно и так, – сказал он.

Женщина взглянула на него и покачала головой.

– Да-а. Да-а, – протянула она. – Все вы, мужчины, на один лад!

– А что я такого сказал? Ты же сама знаешь – она красивая.

– Нет, она не красивая. Но ты хочешь сказать, что она скоро будет красивая, – ответила mujer Пабло. – Мужчины! Позор нам, женщинам, что мы вас рожаем. Нет! Давай без шуток. Разве теперь, при Республике, нет специальных мест, куда берут таких, у кого родных не осталось?

– Есть, – сказал Роберт Джордан. – Есть хорошие дома. На побережье около Валенсии. И в других местах. Там о ней позаботятся, и она будет ухаживать за детьми. Там живут дети, эвакуированные из деревень. Ее выучат ходить за детьми.

– Вот этого я и хочу, – сказала женщина. – А то Пабло уже сам не свой от нее. И это тоже для него плохо. Увидит, прямо сам не свой. Ей надо уйти отсюда, так будет лучше.

– Мы можем взять ее с собой, когда кончим здесь.

– А ты не станешь ее обижать, если я положусь на тебя? Я так с тобой говорю, будто целый век тебя знаю.

– Так всегда бывает, – сказал Роберт Джордан, – если люди понимают друг друга.

– Сядь, – сказала женщина. – Слова я с тебя брать не хочу, потому что чему быть, того не миновать. Но если ты не возьмешь ее с собой, тогда дай слово.