Текст книги "Вдали (СИ)"

Автор книги: Эрнан Диас Эрнан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

7

Свет удушал. Они захлебывались, давились, переполнялись белизной. Сквозь слезы и трепещущие веки едва ли можно было разглядеть равнину – гладкую и ослепительную, как замерзшее озеро. Несмотря на гнетущую жару, первым позывом Хокана было посмотреть под ноги и убедиться, что лед под ними не провалится. На замерзших равнинах во всех направлениях простирался, сколько видел глаз, узор улья, где каждая ячейка была около метра в самом широком месте. Рисунок оказался удивительно упорядоченным, и линии соли, торчащие на несколько сантиметров, с хрустом осыпались под колесами фургона, но часто выдерживали их поступь. Горизонт удушал петлей.

Лоример заводил отряд все глубже в ослепительный простор. Как Джеймс Бреннан мешкал на каждом шагу и переворачивал камень либо промывал песок в поисках золота, так он постоянно медлил, собирая крупицы соли, внимательно их осматривая и наконец отбрасывая, мрачнея с каждым отвергнутым образцом. Он так часто спешивался, что в конце концов решил продолжать путь пешим ходом, и так часто припадал на колени, что в итоге просто полз на четвереньках. Его люди, все еще в седлах, поглядывали на него с недоумением. Никто не говорил. Хотя они не задерживались на отдых, к тому времени, как они наконец встали лагерем на ночь, продвинулись, по ворчливым словам их следопыта, не более чем на десять километров. Лоример, насупившись после первого неудачного дня, отказался от ужина и ушел работать в фургон. Той ночью партия сгрудилась у слабого костерка (топливо было в недостатке), а натуралист остался на краю круга света – одинокий силуэт. Хокан не понимал слов, шептавшихся над жестяными кружками, но ожесточение было налицо. Когда костер погас, все согласились, что выставлять дозор в этой пустоши – излишняя предосторожность.

Следующие дни ничем не отличались. Отряд продвигался по соленым равнинам со скоростью улитки, а Лоример в хвосте присаживался с увеличительным стеклом над каждой крупинкой и проползал мили соли в поисках следов своего первозданного существа. Небо выглядело таким же твердым и запустелым, как земля. Люди закутывались, оставляя только щелку для глаз, – а подчас, изнуренные белизной, не оставляли и того и, зная, что препятствий на многие мили вокруг нет, следовали за расплывающимися призраками сотоварищей, различимыми сквозь ткань. Говорили редко. От пыли солончака заскорузли и растрескались губы, кровоточили носы. Большая часть припасов (печенье, вяленое мясо) были солеными, и Хокану казалось, будто с каждым укусом его самого поедает пустыня. Вода была на исходе.

Однажды утром, до первых лучей, они проснулись и обнаружили, что Лоример пропал. Они искали в сумраке, прикладывая ладони козырьками ко лбу, словно это помогало пронзить взглядом темноту. Вдруг кто-то споткнулся о веревку, туго натянутую в сторону горизонта. Они пошли по ней. Через пару сотен метров они нашли в конце веревки Лоримера, который присел и продолжал взглядом сквозь соль ее прямую линию. Не обращая на них внимания, он прохаживался туда-сюда с наполовину заполненной чем-то банкой, останавливался тут и там и горизонтально клал ее на веревку, разглядывая содержимое. В конце концов он поднял глаза, улыбнувшись впервые за многие дни, и объявил, чтобы они готовились мчать сколько возможно быстро, не загнав коней. Они зайдут в соленое поле еще глубже. После недолгой тишины подал голос следопыт. Никто не знает, как широко Саладильо, сказал он, и неизвестно, доберутся ли они на ту сторону раньше, чем истощат запасы и скакунов. Нужно немедленно идти назад, они и так уже почти достигли точки невозврата. После следопыта и остальные, обычно скромные и уважавшие авторитет Лоримера, признались в своих опасениях и пригрозили, что иначе просто повернут и бросят нанимателя. Лоример строгим голосом, какого Хокан еще от него не слышал, напомнил об их обязательствах, которые они должны выполнить, если хотят, чтобы им заплатили сполна. Еще он сказал, что без припасов в фургоне им далеко не уйти, а значит, им придется украсть его вместе с лошадьми и ослами. Наказание за это преступление, как им хорошо известно, смерть через повешение. Воцарилось молчание. Затем Лоример уже спокойнее попросил довериться ему и успокоил, что не ведет на смерть. Он знает, как добыть воду, чтобы пересечь Саладильо. Вскоре партия нехотя выдвинулась.

Лоример ехал бок о бок с Хоканом и признался ему на их особом жаргоне, что с самого начала неправильно подходил к экспедиции. В подобных суровых условиях да с ограниченным научным снаряжением невозможно найти те миниатюрные крупицы доказательств, что он ищет. Остатки тканей в соленой пустыне на солнцепеке? Невозможно. Вода. Нужна вода. Следы примитивной формы жизни могли сохраниться лишь в жидкой среде.

– Заметил ли ты, что мы идем под уклон? – спросил он.

Хокан заерзал в седле и растерянно оглядел белые пустоши.

– Уклон, конечно, слабый. Но он есть, – сказал Лоример. – Я подозревал, что мы на пологом склоне, и подтвердил этим утром с веревкой, когда вы меня нашли. Я привязал ее к палке в одном футе над землей и ушел, натягивая ее. Через семьдесят шагов я привязал веревку к другой палке, подлиннее. Я подтвердил, что веревка прямая, с помощью уровня, сделанного из банки. И только представь: тот конец веревки оказался на семь сантиметров выше. В такой пустоте уклон незаметен, но он есть. И я уверен, что уклон указывает на водоем. Убежден, что если мы продолжим спуск, то достигнем самой нижней точки и найдем воду в засоренном стоке посреди этой белой пустыни.

Они все подвигались вперед. Из-за непрерывного ячеистого узора на соли равнина угнетала еще больше. Несмотря на весь его ужас, единообразный простор мог и успокаивать. Хокан хорошо это узнал на себе – он частенько забывался и становился такой же пустотой, как бездна вокруг, и те мгновения забвения были единственным милосердием пустыни. Но размеренные ячейки словно удушали. Невозможно удержаться от их пересчета, от высматривания узоров внутри узоров, от сравнения толщины линий, от поиска самой маленькой или большой ячейки на виду, от поиска самой ровной, от гадания, сколько еще идти до какой-либо ячейки, от подсчетов, сколько их до горизонта. Сплошные линии, вынуждавшие разум к отупляющим играм, были извращенным напоминанием о безграничности, которой они бросили вызов. Как же Хокана утешало бесконечное ночное небо после тех долгих клетчатых дней! Этот свод раскидывался еще шире пустыни, но хотя бы не дразнил линиями и ячейками с их несбыточным посулом завершения. Предлагала ночь и отдохновение от неизменной белизны – цвета их жажды, а жажда стала всем. После первой вспышки насилия запасы воды пришлось постоянно стеречь с оружием. Со временем, хоть жара не спадала, Хокан заметил, что никто больше не потеет. Его моча порыжела, облегчаться стало больно. Двое уже страдали от галлюцинаций. Теперь Хокан знал человеческий организм достаточно хорошо, чтобы понимать: они умрут через считаные дни.

Точка на горизонте не была миражом, потому что ее видели все. Один из людей следопыта издал хриплый вопль. Другой рассмеялся. Точка стала фургоном. Без животных. Фургон стал развалиной. Вокруг выцветших останков – выбеленные кости волов. На дне фургона – скелеты трех детей и их родителей. Один из мужчин разрыдался. Он все завывал, скривив лицо в мину скорби, но слезы не шли. Он схватил берцовую кость и пытался прибить Лоримера. Заступился только Хокан. Остальные метали глазами молнии, но были слишком измождены для слаженного бунта. Оправившись от шока после неудавшегося покушения, Лоример принялся разбирать старую телегу. Он еле слышно велел собрать как можно больше досок. Никто не шелохнулся.

– Хотите воды? Собирайте доски! – взревел Лоример.

Они раскурочили брошенный фургон, не трогая тел. Сняв покрышку со своего, чтобы освободить место для длинных досок, они погрузили дерево и приготовились отправляться.

– Как ни печально, – шепнул Лоример Хокану, когда они снова тронулись в путь, – по-моему, эти тела – добрый знак.

И он оказался прав. Вскоре после этого они увидели облака у земли. Это напоминало конец света – будто равнины внезапно обрывались и дальше шло только небо во всех направлениях, даже вниз.

– Вода, – сказал следопыт.

Обезумевшие люди помчались к отражению неба. Напрасно Лоример пытался их остановить. Они с Хоканом шли трусцой. Когда они добрались до водоема, мужчины задыхались на берегу рядом с лужицами своей рвоты. Один встал, и его вырвало. Лоример попытался что-то проговорить, но голос ему отказал. Он попытался снова.

– Соленые озера, – сказал он.

– Ты обещал воду, – прошептал следопыт.

– Да, – ответил Лоример. – Разведите костер из досок.

Мужчины на выжженной земле уставились на него так, будто не понимали слов, но, преодолев изумление, взялись за дело. Белые равнины светились ярче костра, сводя его не более чем к судороге в воздухе. Пока спутники трудились, Лоример налил рассол на дно их самого большого котла и поставил в него котелок поменьше, прижав камнем. Затем накрыл большой котел вощеным хлопком, привязал ткань по краю и положил посередине камень, так получив вогнутый конус. Все это сооружение установили на огонь. Скоро рассол закипел. Лоример поправил вощеную ткань. Мужчины таращились на невидимое пламя. Когда клокот сменился дребезжанием, Лоример попросил Хокана помочь снять котел. Они убрали ткань, и, ко всеобщему удивлению, котелок в середине – бывший пустым, когда его накрывали, – теперь оказался полон.

– Питьевая вода, – объявил Лоример, пополняя один из опустевших бочонков. Следопыт недоверчиво сделал глоток. Посмотрел на товарищей и кивнул. Все воззрились на натуралиста в благоговении.

Повторяя процедуру, он объяснил Хокану ее общий принцип – испарение, вес соли, конденсация. Объяснил он и как погибшая семья показала ему, что соленое озеро уже недалеко: вполне очевидно, они скончались примерно в одно время, скорее всего – по одной причине. Он предположил, что все они напились соленой воды, а когда и без того обезвоженных путников стошнило, у них не осталось ни шанса.

Солнце садилось. Ночью они продолжали кипятить воду и восполнили запасы. Полыхающее пламя давало дополнительный повод для радости. Они были почти что счастливы.

Наутро Лоример бродил по колено в озере. Отравленная жижа в низине казалась дистиллятом равнин и небес вокруг – бесцветных и бесстрастно враждебных к жизни. У натуралиста была метровая трубка со стеклянным дном и ручками на открытом верху. Погружая в озеро конец цилиндра с окошком, он мог видеть под водой. Чем и занимался весь день. Иногда он вылавливал камешки. Большинство тут же бросал обратно в воду, но время от времени находил что-то достойное дальнейшего изучения и складывал на берегу. К середине утра там выстроилась вереница одинаковых (по крайней мере, на глаз Хокана) белых камешков. Люди тем временем возвели из шестов и брезента укрытия от солнца и прятались там вместе с лошадьми и ослами. Поначалу они наблюдали за Лоримером с любопытством, но, уловив, сколь однообразна его работа, надвинули шляпы на нос и задремали. Хокан вызвался было помочь, но Лоример, пребывая мыслями где-то далеко, ответил, что у него нет времени объяснять, что ему нужно. К полудню вода, соль и солнце выжгли и освежевали Лоримера до неузнавания. Его дрожащие губы чудовищно распухли. Ему было все трудней сдерживать тремор, рябь вокруг его смотровой трубы превратилась в мелкие волны.

Той ночью, дрожа в мехах, он слезно умолял Хокана не дать его увезти.

– Это пройдет. Это просто солнце, – сказал он, сотрясаясь. – Прошу. Со мной ничего не случится. Если мы уйдем. Я больше никогда сюда не вернусь. В жизни. Обещай. Это. Ерунда. Всего лишь солнечный удар. Скажи им. Деньги. Это. Ерунда. Прошу. Прошу.

Заснул он в слезах.

По-настоящему он уже не проснулся. На рассвете, когда из его снов началось сочиться бормотание, горячка уже сделала из него свою безвольную куклу. Хокан не стал противиться приказу следопыта уложить Лоримера в фургон и уезжать.

8

Новая тяжесть запустения легла на этот и так несчастный край. Безжизненная равнина со множащимися ячейками не менялась. Солнце, как всегда, оставалось пронизывающим и вездесущим, острым и тупым. Лишь одно изменилось в этой неизбывной монотонности – одиночество Хокана, то единственное, что имело глубину в этом плоском и плющащем мире. Лоример угасал среди своих ящиков и банок, и Хокан чувствовал внутри себя дыру едва ли не столь же бездонную, как пустота, поглотившая его во время путешествия через Атлантический океан. По Лоримеру он скучал с тем же чувством (хоть и не с той же силой), что по Лайнусу. Оба его защищали, считали заслуживающим их внимания и даже видели в нем достойные воспитания черты. Но главная добродетель и брата, и натуралиста – их умение наделять мир смыслом. Звезды, времена года, леса – у Лайнуса обо всем находились истории, а через их призму жизнь становилась тем, что можно рассмотреть и понять. Как разбух океан, когда рядом не стало Лайнуса, чтобы оградить огромность словами, так теперь из-за недуга Лоримера пустыня жестоко расширилась до бесконечного ничто. Без теорий друга крошечность Хокана стала такой же безмерной, как простор впереди.

Следопыт уводил их той же дорогой, что они пришли. Он подозревал, что можно и срезать, но у них почти вышла провизия и они не могли себе позволить потеряться. Паек на завтрак и на ужин уре́зали до половины чашки кукурузной каши и печенья. Через несколько дней один спутник залез в фургон, где Хокан выхаживал Лоримера. Он направился прямо к плетеным клеткам с птицами, забрал две и развернулся, чтобы уйти. Хокан схватил его за руку и жестом велел поставить клетки на место. Тот подчинился, но освободившейся рукой достал одноствольный пистолет и приставил Хокану к груди. Его реакцией (позже, по размышлении, поразившей его самого) было не отпустить запястье, а сжать еще крепче. Тот взвел курок. Хокан отпустил. Тем вечером жарили птиц. Хокан ел кукурузную кашу. В дальнейшем они тушили змей Лоримера и варили его кошек. Собак пощадили.

Болезнь так истощила Лоримера, что было почти не разглядеть движения его груди. Глаза угасли глубоко в орбитах; усохшие губы обнажили зубы; кожа на челюстях и скулах натянулась. Лицо превращалось в череп. Вспоминая, как лечили его самого, Хокан выхаживал Лоримера водой с медом, пытался кормить его размягченной кашей, но та оставалась на языке и стекала на подбородок. В тот же день, когда на солончаке запестрела земля, Лоример взглянул на Хокана – не в бреду, куда-то насквозь и вдаль, а глазами, полными, несмотря на неестественно расширенные зрачки, смысла.

– Мы ушли? – с трудом спросил он.

– Прости, – ответил Хокан.

Лоример закрыл глаза и, наконец набравшись сил, снова открыл и попытался улыбнуться. Хокан напоил его с помощью мокрой тряпки. Его друг благодарно кивнул и снова провалился в сон.

В один из редких периодов просветления Лоример дал пару простых указаний по своему лечению. Он просил почаще давать ему воду, даже насильно, когда он без сознания. Под его руководством Хокан изготовил из уксуса, агавы, сушеных шпанских мушек и лавандового масла мазь и обработал волдыри и гнойники. Еще Лоример попросил добавить в медовую воду немного соли и пару капель какого-то препарата. В случае бреда и горячки ему следовало дать три капли тинктуры опия и других успокоительных – Лоримеру ни в коем случае нельзя было волноваться и потеть.

Когда белую землю пронизали прожилки красной глины, Хокан обнаружил, что ему труднее идти. Он вырос из клэнгстонских башмаков, они невыносимо жали. Он срезал мыски скальпелем Лоримера. Пальцы, отделенные от ног, торчали из ботинок, будто слепые черви-альбиносы. Мало-помалу солончак свелся к одной лишь кристаллической ряби на земле. На горизонте показались выжженные кустарники. Абстрактность снова становилась пейзажем. Первый замеченный тетерев взволновал Хокана, словно летающая игрушка.

Лоример все еще оставался бессильным, но просветления благодаря лечению от рук Хокана наступали все чаще, пока он не пришел в себя окончательно. Хокана больше всего тяготила мысль о животных. Ему хотелось признаться, что он не смог их защитить, раньше, чем друг сам заметит пропажу. Запинаясь от страха, он рассказал, что произошло. Натуралист слабо посмеялся через нос.

– Съели. Хорошо. Хорошо. – Он вновь рассмеялся. – Конец гораздо достойнее, чем они бы встретили со мной.

Лоример посовещался со следопытом, просившим освободить его и остальных от обязанностей, когда они в целости доставят его в Форт-Сквиб, в неделе-двух пути к востоку. Эта крепость стала процветающим торговым постом трапперов и переселенцев, и Лоример нашел бы там покой, провиант, свежих лошадей, а то и новую партию, если потребуется. На том и порешили.

Равнины понемногу возвращали свои бурые, красные и лиловые оттенки. Хокана бы не удивило, если бы они вдруг натолкнулись на золотой прииск Джеймса Бреннана у Клэнгстона. Мало-помалу Лоример начал выходить из фургона и в конце концов сидел в седле до конца дня. После одной поездки Хокан помог ему спешиться, и они оказались лицом к лицу. Натуралист в недоумении воззрился на друга.

– Ты меня перерос? – спросил он. – Неужели за последние недели ты стал выше меня? Подойди-ка.

Он измерил всего Хокана, недоверчиво качая головой.

– Сколько, говоришь, тебе лет?

– Не знаю.

– Приблизительно.

– Не знаю.

Лоример, все еще качая головой, записал мерку его черепа, длину позвоночника, длину и обхват конечностей. После разочарования в Саладильо и болезни его склонность дивиться и восхищаться на каждом шагу несколько притупилась, он уже не воспарял к высотам страстного красноречия. Но теперь, когда он поднял глаза на молодого друга, часть того прежнего пыла вернулась. Сверившись с заметками и произведя несколько подсчетов, он сообщил Хокану, что в жизни не видел и даже не встречал в литературе ничего подобного. Его темп роста не знает равных. Лоример напомнил, что вся жизнь – это борьба с тягой гравитации: жизнь есть восходящая сила, что поднимает всякое растение и животное прочь от земли (то же можно сказать и о нравственной эволюции, благодаря которой мы стремимся от первобытных инстинктов к высокому). Любой червяк, ползущий из непроглядной лужицы небытия вверх по тысячелетней спирали мутаций, есть будущее вертикальное разумное существо. Неужели Хокан, дотянувшийся выше всех нас, – пример того, чем могут стать люди?

Процессия шла по скучным равнинам. Выходив Лоримера и ознакомившись с его препаратами, Хокан начал различать слабый медицинский аромат в медно-зеленой полыни. В остальном пустыня – как всегда, неизменная – словно бы опровергала мысль, что они ее когда-то покидали. Лоример большую часть дня писал, часто – прислоняя блокнот к луке седла. Следопыт и остальные люди сопровождали его с холодной формальностью, на расстоянии.

Однажды днем они заприметили прорезавший небо столб дыма. Двое – скорее от скуки, нежели смелости, – вызвались выехать вперед на разведку. Оставшиеся проверили пороховые рожки и зарядили ружья. Никто не говорил, но было ясно – по тому, как они ласкали оружие и ерзали в седлах с нахальным видом неиспытанной отваги, – что они рвутся в бой. Когда двое разведчиков, ускакавших галопом, вернулись вальяжной поступью, следопыт и его люди не скрывали разочарования.

– Просто индейцы, – бросил один разведчик и отпил воды.

– Помирают, – добавил другой, потянувшись за флягой товарища.

Хокан понял, что у индейцев есть шкуры и старые лошади, которые несложно отнять и обменять в Форт-Сквибе. Остальные одобрили план. На лице Лоримера проявилась встревоженная суровость – хоть он не сказал ни слова, он явно возражал против их намерений. Натуралист старался ехать во главе процессии и явно торопился первым добраться до индейцев. На подступе к лагерю они обнаружили, что несколько хижин, подвергшихся огню, сгорели до черных костей. На бесформенных постройках и воткнутых в землю поломанных кольях в безветрии висели рваные шкуры и кожи. Вокруг – ни души. Среди развалин валялись вразброс куски сушеного мяса, тыквы, крашеные шкуры, разнообразные инструменты и прочие вещи, изуродованные до неузнаваемости. Несколько истощенных пони таращились в землю. К незнакомцам, навострив уши, пригляделись несколько собак. Огонь, почти целиком пожравший самый большой шатер и жилье вокруг него, задыхался под тяжестью собственного дыма. Клокочущий черный ручей заливал половину лагеря, а потом выгибался вверх волной, чей гребень развеивался в небе. Собаки вышли навстречу всадникам: одни – с рычанием, другие – с приветственным тявканьем, большинство – с прохладным любопытством.

– Они же были здесь, – озадаченно произнес один из разведчиков.

Следопыт и остальные встали на краю разоренного поселения с оружием на изготовку, без толку выискивая укрытия в голой пустоши. Лоример въехал прямо в дым. Хокан – за ним. В самой гуще они прикрыли лица рубашками. Лоример шепотом велел другу остановиться и поднял руку, требуя тишины. Их то и дело окутывало густое зернистое завихрение. Пепел можно было брать пригоршнями прямо из воздуха. Мир заканчивался за ушами их лошадей. Они спешились, и Хокан последовал за натуралистом в самое сердце дымной тучи. Снизу раздался сдавленный кашель. Оба опустили взгляд, но не увидели и собственных ног. Лоример остановился, наклонился и поднял какой-то сверток. Это был ребенок – с лицом, обернутым сырой тряпицей, как у маленькой мумии. Хокан присел и обнаружил, что дым колышется в полуметре над землей. В грязи, почти придавленные низким черным потолком, лежали с дюжину тел. Дым словно опирался на их спины. Лица скрывались за тряпицами. Хокан подскочил, когда его слабо схватили за лодыжку.

– Сперва дети, – сказал Лоример.

Одного за другим они перетащили всех на свежий воздух. Все были тяжело ранены и не в себе. Один выхватил нож, но вот поднять его сил уже не хватало. Когда Лоример приступил к осмотру ран, подъехали следопыт и еще двое, обойдя тучу кругом.

– Вот же хитрые подлецы, – сказал следопыт. – Заползли под дым и спрятались. Я уж думал, пропали по какому-то индейскому волшебству.

Лоример даже не поднял головы. Он был занят ранеными.

– Мы грузим фургон шкурами. Пони поделим, – добавил следопыт.

– Фургон и пони остаются. Забирайте остальное и уезжайте.

Это повергло следопыта в изумление. Лоример остается? Последовала словесная перепалка из-за пони. Скоро они оба сорвались на крик. Хокан не разбирал слов, но все пререкания прекратились, когда Лоример достал из седельной сумки несколько золотых монет и отослал спутников прочь. Взбешенный следопыт забрал деньги и велел своим людям собирать добычу, но оставить пони. Перед тем как вернуться к пострадавшим, Лоример обратился к Хокану.

– Без моей помощи почти все здесь умрут, – сказал он. – Я остаюсь. Форт-Сквиб всего в нескольких днях пути отсюда. Ступай с ними.

– Я остаюсь.

– Ступай.

– Я помогу.

Лоример кивнул и попросил наложить шину на ногу индейца. Как люди с такими тяжелыми ранами ухитрились спрятаться под дымом – загадка. Размозженные черепа, сломанные кости, разорванные пулями груди и конечности, кишки, с трудом удерживавшиеся трясущимися руками. Как ни странно, многие дети были в сознании и почти не надышались дымом. Когда туча копоти развеялась, немногие сравнительно целые взрослые стали оглядываться, словно очнулись в новом, неведомом краю.

Все были худыми. Одеты – кто во что горазд: кожаные накидки, пончо, штаны, набедренные повязки, блузы, сандалии, башмаки, босые ноги, головные повязки, шляпы, платки. Под кровью они были удивительно чистыми, в отличие от всех белых мужчин и женщин, кого Хокан видел с самого прибытия в Калифорнию. Вплоть до этого времени лица, что он встречал в пустыне, были истерзаны стихиями – огрубевшая кожа, плоть под ней поблескивала, словно отвратительный плод, что со временем неизбежно приобретет структуру и цвет гнилой древесины. Но на этих лицах не виднелось признаков борьбы со средой. Хокану подумалось, что и лицо Лоримера стремится стать таким же.

Он осознал, что всегда представлял эти обширные территории пустыми, – верил, будто они обитаемы только в то короткое время, когда через них едут путники, а за ними следом смыкается, словно океан за кормой корабля, одиночество. Еще он понял, что все эти путники, включая его самого, на самом деле захватчики.

Мужчина с ножом снова попытался напасть на Лоримера, но его повалила боль. Его левая нога была вывернута задом наперед – пятка на месте пальцев, кожа скручена в черную спираль, рваную на лодыжке, где обнажались кость и жилы. В ужасе Хокана оставалось место для изумления и любопытства. Лоример приподнял голову свирепого индейца и утер его покрытый испариной лоб.

– Мы друзья, – сказал он.

Мужчина уставился на него, все еще в ярости. Лоример достал из кобуры пистолет, показал ему, взявши за ствол большим и указательным пальцами, словно грязного зверька, и отбросил прочь.

– Друзья, – повторил он.

Гнев сменился замешательством, но вроде бы индеец понял, что эти двое не желают ему зла. Лоример попросил Хокана принести из фургона инструменты, лекарства и мази. Первым делом они дали успокоительный настой тем, кто страдал от мучительной боли или нуждался в операции. В числе тех, кто оправился быстро, был старик с короткими и очень опрятно подстриженными белыми волосами – исключение среди его длинноволосых соплеменников. Без его помощи Лоример бы не справился. Никто не смел перечить советам или приказам старика. Коротковолосый был если не вождем, то признанным авторитетом, и самые крайние меры, такие как ампутации, не получилось бы осуществить без его поддержки. Он же оказался превосходным лекарем с тонким пониманием человеческого организма, а еще ему удалось спасти от разграбления бесценные припасы – местное обезболивающее из толченых трав и грибов, порошки с чудесными целебными свойствами, прочие снимающие боль мази и припарки. Они с Лоримером обсуждали каждый случай на языке жестов. Хокан смотрел и учился.

Вдобавок к зельям и медицинскому таланту коротковолосый внес два вклада, изменивших отношение Лоримера к хирургическим процедурам и сильно повлиявших на будущее Хокана. Когда натуралист приступил было к первой операции, коротковолосый перехватил его руку раньше, чем скальпель пустил кровь. Он мягко подвел Лоримера к котлу с водой, кипящему на костре. Там лежали его инструменты. Знаками он попросил опустить скальпель в кипяток. Лоример недоумевал, но сделал как велено. Пока инструменты кипятились, коротковолосый мычал мелодию себе под нос. Потом он выловил их деревянными щипцами, стараясь не дотрагиваться до тех частей, что коснутся пациента. Второе – он вымыл руки. Для этого он воспользовался крепким спиртным напитком, уцелевшим после нападения. В отдельных случаях той же жидкостью он промывал раны. Две эти процедуры – кипячение инструментов и мытье рук – повторялись перед каждой операцией. Со временем удивленный Лоример пришел к выводу, что ритуалы знахаря как-то связаны с невероятно низким числом заражений.

– Наши ученые мужи под сводами академий не поняли того, что этот мудрец узнал, наблюдая за природой: гниение, процветающее в ране, и болезни, проникающие в открытые травмы, можно пресечь на корню. Само семя недугов можно сварить и стереть раньше, чем оно пустит корни в плоти.

Память Хокана о том, что следовало за первой операцией, замазали кляксы крови, но образы за красно-черными завихрениями обладали хирургической точностью картины, написанной кистью с одним волоском. Они до рассвета добывали дробь, засевшую в глубочайших волокнах ткани, прилаживали друг к другу зазубренные края сломанных костей, возвращали на место внутренности и латали животы, прижигали раны раскаленным добела железом, отпиливали руки и ноги, сшивали висящую на мышцах и жире кожу в округлые культи. Погрузившись в дело, Хокан обнаружил совершенно незнакомую ему бесстрастную скрупулезность. Это отстранение, чувствовал он, – единственно верный метод лечения. Что угодно другое, начиная с сочувствия и сострадания, лишь принизит боль, приравняв к воображенным мучениям. Узнал он и то, что жалость неутолима – ложная добродетель, что всегда жаждет больше страданий, лишь бы показать себя во всей безграничности и красе. Ощущение ответственности разоблачило его основополагающее несогласие с доктринами Лоримера. Натуралист заявлял, что вся жизнь-де одинакова и в конечном счете едина. Мы происходим от других тел и обречены стать другими телами. Во вселенной, сделанной из вселенных, часто говаривал он, иерархия теряет смысл. Но теперь Хокан почувствовал святость человеческого тела и считал даже мимолетный взгляд под кожу кощунством. Это не тетерева.

Когда стемнело и проводить операции стало невозможно, Лоример подошел с ружьем к ослу, спокойно прицелился ему в голову и застрелил на месте. Двое легко раненных помогли разделать животное. Слабым дали выпить теплой крови. Те, что поздоровее, сами отбирали себе куски: вынув и съев язык, печень и поджелудочную железу, они переламывали бедренные кости и сосали мозг. Поджарив ребра и посолив оставшиеся съедобные куски, Лоример сварил голову осла и потом накормил бульоном самых немощных. Две женщины испекли некий змеистый хлеб. Для этого они скатали из теста длинную веревку и закрутили спиралью на палке, установив ее над костром под углом, на перекрестье из двух других палок. Палку регулярно поворачивали и наконец сняли с огня. Закрученный хлеб пустили по кругу, и каждый отламывал себе со спирали виток, обугленный снаружи и сдобный внутри.

Той ночью, когда пациенты после лекарств заснули, коротковолосый и Лоример разделили калюмет. По предложению натуралиста, не желавшего оскорблять их хозяина, Хокан тоже сделал пару затяжек. Малина, моча и мокрый пух. Он тайком прокашлялся через нос и почувствовал, будто живот давит на небный язычок.

Лоример пытался узнать, не белые ли напали на поселение. Он передал вопрос пантомимой и рисунками углем. Коротковолосый, сосредоточившись на ворошении табака в трубке, не обращал внимания. Лоример разыграл нападение, задействовав Хокана и бесстрастного старика как актеров. После все более горячих и абстрактных попыток коротковолосый встал, приложил пальцы к щеке Лоримера и произнес: «Вусте». Потом подошел к Хокану и, обведя рукой все его тело, повторил то же слово: «Вусте». Показал на них обоих и в третий раз сказал: «Вусте». Наконец он взял руку Лоримера, как винтовку, прицелился в раненого, лежащего в тенях, и выстрелил. «Вусте».