Текст книги "Черный клинок"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Сколько в жизни непознанных тайн!

Если бы мне только удалось что-нибудь распутать за те восемьдесят пять лет, что я живу на этом свете! Не раз бывало так, что, когда думаешь, что наконец-то расшифровал какую-нибудь загадку жизни, тут же вклинивается вдруг что-то или кто-то и переворачивает вверх ногами все твои тщательно продуманные построения.

Наконец наступил рассвет, а с ним обострился и характер моей дилеммы. Я понимала, что не могу позволить Торнбергу остаться со мной еще на одну ночь, и почти утвердилась в мысли, что его присутствие представляет для меня угрозу. Так как я не получала сексуального наслаждения в течение длительного времени, его неожиданное запоздалое появление оказывало на меня глубокое и сильное воздействие. Из-за длительного и сильного напряжения духовных и физических сил мысли у меня начали путаться, а пару раз я ловила себя на том, что совершенно не думаю о деле, а мечтаю лишь подольше оставаться с ним. Я даже замотала головой, как бешеная собака, стряхивающая пену с черных губ, и попыталась сделать глубокие вдохи, чтобы вновь обрести спокойствие и ясность мышления.

К тому моменту, когда он проснулся, я уже выбрала свой путь и знала, что это произойдет непременно, но волновать меня уже не будет. Конечно же, моя способность ясновидения предоставила мне возможность бегло взглянуть на опасности, которым он подвергнется из-за моего решения. Но мне уже до этого не было дела, и я считала, что, даже если мне покажут, чем чреват для его жизни предначертанный путь, все равно изменить его уже не могла. В предстоящих событиях я улавливала некий смысл оживших сил, схожести жизней в единстве времени и пространства.

Разумеется, я могла бы спокойно убить Торнберга и Вулфа: лишь одно мое слово – и мои подручные выстрелят им в затылок. Может, сейчас я и отдала бы такой приказ, но в ту пору я презирала подобное варварское поведение, полагаясь на «макура на хирума» в большей мере, чем сейчас, в состоявшемся будущем, которое тогда ослепило всех нас. Вы должны понимать, что распоряжаться жизнью и смертью других людей – дело ужасно забавное, что бы там ни говорили. И я обнаружила, что больше всего ощущаешь волнение не тогда, когда применяешь свою власть над другими, а когда в твои руки попадается враг и ты осознаешь, что вольна поступать с ним как знаешь.

Итак, наступил тот особенно приятный момент, когда Торнберг открыл налитые кровью глаза и почувствовал мой ноготь на своей шее.

– А ведь я могла отдать команду застрелить тебя или, что еще лучше, сама сделать это за попытку украсть секреты наших экспериментов, – шепнула я ему на ухо.

Зачарованным взглядом я следила, как он быстро и инстинктивно потянулся за ножом, который я оставила на полу, как поднес его к моему мягкому оголенному горлу. Ну что же, вот наконец и пробудился в нем мужчина. Все они, эти мужланы, одинаковы, сущие скоты, и я всегда это знала. Им плевать на физические раны, которые они наносят друг другу.

Я не сделала ни малейшего движения, а лишь нажала большим и указательным пальцами на пучок нервов, расположенных прямо под правым ухом. От его лица сразу же отхлынула кровь, он побледнел, рот у него невольно перекосился, как у старика в предсмертной агонии, жадно заглатывая воздух. Руки и ноги у него вдруг ослабели, потому что в мышцы перестал поступать кислород. Нож со стуком упал на пол.

Я снова приложила ноготь к его медленно пульсирующей сонной артерии.

– Стоит мне лишь вспороть тебе кожу, вскрыть артерию, и ты истечешь кровью, – шепнула я ему на ухо. – И я могу это сделать прямо сейчас, могу через пять минут, могу попозднее, как мне заблагорассудится, в ты ничем не сможешь помешать мне.

Ну что же, в ту пору я была моложе и отчасти истеричка, но он сам довел меня до такого состояния. В эту минуту я ненавидела его так, как никогда в своей прежней я будущей жизни. Во рту от сильного чувства стало так горько, что я еле выговаривала слова. И лишь гораздо позднее до меня дошло, что я и себя-то в это время ненавидела не меньше, чем его.

Итак, я почти утратила самоконтроль, что позволило восторжествовать моей природной самонадеянности. О, я бы с радостью убила его, но мне очень нравилось играть роль жестокой фурии, выступающей против своего же естественного желания (о Будда! Помоги мне обуздать свой характер!).

Вдобавок к этому, в сложившейся ситуации было что-то восхитительное. Если бы только он звал все тайны, ведомые мне!

Естественная ирония в такой ситуации нередко бывает слишком ценна, чтобы беззаботно пренебрегать ею. И я наслаждалась своей властью над ним еще больше, так как точно знала, что в нем вот-вот поднимется волна гнева. Я не ошибалась в отношении него в тот момент, как и не ошибалась никогда впоследствии. Вот только Вулф по-прежнему приводил меня в недоумение.

– Есть лишь один способ, посредством которого ты можешь спасти свою жизнь, – шепнула я ему, как если бы шептала слова любви, – ты должен убить своего спутника.

Он бросил на меня взгляд и не поверил, а неверие приглушило в нём надвигавшуюся волну гнева.

– Ты хочешь, чтобы я убил Вулфа? – спросил он в изумлении.

– Пристрели его, – кивнула я головой. – На глазах моих людей.

И Торнберг не разочаровал меня.

– Лучше убей меня сейчас же, – сказал он, скрипнув зубами. – Я не предатель своей страны.

Мысленно я рассмеялась тогда, ибо он ничего не сказал о предательстве по отношению к своему приятелю. Я была уверена, что, если дам ему пистолет и прикажу стрелять ради спасения собственной жизни в одного из моих сопровождающих, он с готовностью выстрелит. Но в жестокости я его не обвиняла, поскольку, узнавая все лучше и глубже его натуру, я все больше убеждалась в том, что он и сам себя не знал. Люди, подобные ему, никогда не могут позвать свою сущность. А если случаем и познают, то толку от этого мало.

– Ну нет, – шепнула я. – Мы говорим не просто о твоей жизни, а о ее продлении. – Приложив губы к его губам, я почувствовала, как он дрожит. – Не этот ли секрет ты пришел сюда выведать? – Я немного отодвинулась, чтобы изучить выражение его лица. – Ты можешь заполучить его, только убив своего спутника. – Улыбнувшись, я продолжала. – В чем проблема? Жизнью больше, жизнью меньше, что это значит для таких, как ты? – Я видела, как он вытаращил глаза, и ощутила зловоние его страха. – Да, да, я знаю, тебе так хочется убить его!

– Но не настолько, чтобы продать свою душу.

Я лишь коротко засмеялась.

– Уже одним тем, что ты заявился сюда, – сказала я, – ты продал свою душу, хотя пока и не понял этого.

Я была уверена, что могу соблазнить его и принудить убить друга просто из-за искушения заполучить самое заветное. Я сделала свой ход, и он это звал. Но как-то незаметно он сбил меня с толку. Немного спустя по его состоянию, которое я так и не смогла четко определить, я поняла, что он не убьет Мэтисона, что обрадовало и одновременно расстроило меня. Ясновидение уже помогло мне проникнуть во внутренний мирок Торнберга и уяснить его аморальный характер, но теперь он поступал вопреки своей натуре. Мэтисон не представлял для меня никакого интереса – так, пустая темная дыра, откуда я не получала вообще никаких сигналов. Что такого увидел в нем Торнберг, чем прельстился? И лишь спустя много-много лет я нашла ответ на этот вопрос.

Торнберг следил за мной из-под полуприкрытых век. Лежал он на спине, притворившись, будто приходит в себя, но я-то знала, о чем он думает. А думал он о том, что если ему удастся разозлить меня как следует, то я поневоле ошибусь в чем-то и он сумеет воспользоваться ошибкой и взять надо мной верх. Эта мысль четко читалась на его лице, а он полагал, что ему понадобится всего мгновение, чтобы одолеть меня с новыми силами. Ну ничегошеньки не знал он о мощи «макура на хирума»! А в ней-то как раз и скрывалось мое подлинное превосходство над ним.

– Может, хочешь опять поспать? – спросила я с невинным, ничего не подозревающим видом.

Губы его скривились в самодовольной улыбке, которую я сочла нарочито деланной.

– Я бы сделал это, если бы хотел. Я же знаю, что ты вовсе не собираешься убить меня, это испортило бы тебе удовольствие. До тех пор пока я забавляю тебя, ты и пальцем меня не тронешь.

Тем не менее, с помощью моей ясновидящей силы я смогла разглядеть, что его сердце опутано витками темных сил. И тогда я, хоть и держала себя все время в руках, вся сжалась.

Глаза его вдруг раскрылись, он приподнялся и резко сел. Он ждал моего ответного взгляда. Я поцеловала его, а потом обтерла пот с его верхней губы.

Несколько раз он открыл и закрыл рот, не решаясь вымолвить ни слова, а когда наконец решился, я поняла, как трудно ему было говорить.

– За это я убью тебя, – сказал он, и я поняла, что он имел в виду свое унижение. Меня лишь интересовало, не потому ли, что я, существо, по его мнению, стоящее ступенькой ниже, чем он сам, сумела нанести ему боль. Задыхаясь и ловя ртом воздух, но все еще не прося пощады, он произнес:

– Я еще увижу тебя мертвой у моих ног, хоть через вечность.

«Нет, это вовсе не от переживаемой боли он говорит», – подумала я. Этот человек выдержит и не такую боль, и физическую и моральную, но не поступится своими правилами. Для вето находиться под каблуком женщины – значит унизить себя, и одна эта мысль вызвала у него ненависть, которая не утихнет до самой смерти. И все это короткое время я просто упивалась гнусностью его противоречивых мыслей.

Ну и как же я отреагировала на его угрозы? Я взяла над ним верх. Его ярость столь сблизилась с желанием снова овладеть мною, что мне захотелось, чтобы эти чувства пересеклись и выплеснулись из него. Ощутив накал моей страсти, он моментально раскрылся, да иначе и поступить-то не мог. А если бы не ответил на мой призыв, то я еще сильнее нажала бы на его нервное сплетение, и он стал бы импотентом и совсем беспомощным.

Он грубо овладел мною, вонзившись в меня без остатка. Я позволяла ему причинять мне боль, зная, что в лоне моем останутся ссадины в ушибы, но зато завтра, подумала я, когда он уйдет, мне будет о чем вспомнить. К сладкой боли примешивалось еще какое-то чувство – непонятное и приятное. Должна заметить, что страдания только усиливали наслаждение. Не могу объяснить почему, но в моменты особо острой боли, возникающей от разрывов и повреждений, я дважды испытывала оргазм и теряла контроль над собой и над ним.

А он тем временем лежал, набычившись, на мне и продолжал вонзать в меня свой член, твердый как камень; все его чувства, похоже, отключились, он своими действиями как бы показывал, что уж здесь-то, в этом-то деле, верховодит он.

Я была уверена тогда, что люблю его так, как никогда не любила ни одного мужчину. В тот момент мне ничего другого не хотелось, кроме как чтобы он перестал контролировать себя и снова и снова врезался в меня своим естеством, доставляя мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

В эти минуты я, по сути, была беззащитной, и он знал это, безошибочно угадывая все мои желания. А потом вдруг он оттолкнулся от меня и, мастурбируя рукой, с презрением выплеснул сперму на пол около моих ног.

Тяжело и страстно задышав, я широко распахнула глаза и уставилась на него. Какое-то время я просто не соображала, что он со мной сотворил, но тут же овладела собой и поняла через непроизвольно возникшее у него биополе, что он просто злорадствует. А затем я разглядела и торжествующую улыбку на его лице. Я знала, что если убью его на месте, так как горела этим желанием, то в результате он выйдет победителем в нашей мысленной дуэли, так как заставил меня применить дар «макура на хирума» вопреки моему же желанию.

И все же я сгорала от нетерпения, от желания осуществить его волю. Мне страстно хотелось применить свой дар.

Но я лишь наклонилась, обхватила обеими руками его за шею и притянула его к себе. Он повиновался. Думаю, что в этот момент он осознал, какую победу одержал надо мной, и теперь упивался ею.

Глаза у меня сами собой закрылись, а мышцы живота содрогнулись, когда он языком коснулся моего влажного влагалища и проник вглубь. Я затряслась и затрепетала от наслаждения, дыхание мое стало походить на шипение змеи. Потом мои бедра часто-часто задвигались и я в экстазе издала долгий сладострастный вопль. Затем, резко поднявшись, я рухнула на него и с чувством проволоклась грудью по его спине.

Нас ничто не объединяло, только лишь этот всепоглощающий секс. Его хватало с избытком, и в то же время мы не насытились, причем чувствовали это оба. А что еще могли мы думать друг о друге?

Я знала, что он не замедлит выполнить свою угрозу, если я его отпущу. Но я должна была это сделать. Он будет считать, что ловко провел меня, притворившись, будто согласен убить Мэтисона в обмен на тайну продления жизни.

Вы ведь видите, что он не верил мне. Но я помогла бы ему вызвать его собственный дар «макура на хирума» в тот момент, когда он будет стрелять в затылок Вулфу. Забавно было бы рассказать ему все это через много-много лет. Ведь он ничего бы и не помнил о том, как убил Мэтисона.

Но нет, этого не произойдет.

Наоборот, я верну Торнбергу заряженный револьвер, а сзади поставлю одного из своих телохранителей, который направит на него автомат. Торнберг не выстрелит в Вулфа. Он повернется и убьет телохранителя, а потом они с Вулфом убегут. Все это я прекрасно знала, мой дар ясновидения позволил мне проследить наперед развитие событий. И я не вмешалась в их ход, так как хотела, чтобы именно так все и произошло. Я тогда не понимала, почему мне этого хотелось, может, всего лишь из-за крохотной картинки будущего, которую я намеревалась воплотить в жизнь.

Книга третья
Запретные грезы

Каждый раз, когда нам кажется, что наконец-то докопались до правды, возникают новые факты и правда превращается в вымысел.

Кристофер Фрай

Токио – Вашингтон

Уже далеко за полдень Шото Вакарэ привел Юджи в храм Запретных грез. Оба к тому времени были уже изрядно пьяны, а набрались они по той простой причине, что очень боялись. Выйдя из «БМВ», они быстро прошли по тротуару. Снаружи храм казался довольно необычным сооружением, сочетая в себе признаки старой и новой Японии. По его фасаду из зернистого серого железобетона стояли массивные колонны из выструганных кедровых бревен, придавая стене в сырую погоду вид покрытой осклизлой плесенью старинной синтоистской пагоды. При этом создавалось впечатление, что само здание восстановлено из повидавших виды развалин древнего храма.

Внутри же оно было наполнено запахом благовоний и музыкой. На всем пути Юджи сопровождал мужской голос, певший под аккомпанемент электробаса о хризантемах и любви. В помещениях ощущался нежный и приятный аромат чего-то давно забытого и одурманивающего, словно опиум.

– У нас здесь назначена встреча с Наохару Нишицу, – сказал Вакарэ женщине-карлице одетой в великолепно сшитый мужской костюм.

Она ничего не ответила, лишь поклонилась и повела их мимо кафе, по комнатам, каждая из которых была расписана и обставлена по-своему. Затем она провела их по длинному залу, и, пока они шли в противоположную его часть, музыка и пение прекратились. Они прошли мимо окна, из которого был виден крошечный садик, великолепный даже в это время года – самый конец зимы. Наконец карлица провела их по короткому коридору с шестью дверями и, показав на последнюю дверь, пригласила:

– Входите, пожалуйста.

Вакарэ обернулся к Юджи и слегка поклонился:

– Извини, но мне нужно по малой нужде.

Показав на отодвигающуюся в сторону ширму из рисовой бумаги, он предложил:

– Ты давай иди, не стоит заставлять Нишицу-сан ждать. А я мигом обернусь.

Юджи, немного поколебавшись, пошел один в конец коридора. Отодвинув ширму, он снял обувь и вошел в комнату. Карлица аккуратно закрыла за ним дверь, и Юджи услышал ее удаляющиеся шаги.

Комната благоухала от запаха мандаринов и роз. Стены ее были обиты расщепленными бамбуковыми дощечками и черно-серым материалом, на полу лежали циновки, на стенах висели горшочки с папоротником, розовыми и темно-красными орхидеями, вечнозелеными деревцами бонсай, повсюду играли солнечные пятна. Воздух в комнате был влажным, будто цветы только что полили. В углу стояли два металлических стула, жаровня-хибачи и тонкий матрас для спанья. На жаровне лежал свернутый в кольцо темно-красный шнур.

Вслед за ним вошла молодая изящная японка с длинными волосами, округлыми формами тела, нежными руками, прямыми плечами. Одета, она была как танцовщица или гейша, причем опытная – это сразу бросалось в глаза.

– Меня зовут Ивэн, – представилась она.

Юджи назвал себя, хотя и так прекрасно понимал, что она знает его имя.

Больше Ивэн не сказала ни слова, а только блеснула глазами цвета молочного шоколада. Она носила короткую юбку из темного шелка и белую блузку из того же материала. Макияжа на лице не было. На одной ноге, на голой лодыжке, поблескивал золотой инкрустированный браслет.

– Ну и что вы думаете обо мне? – спросила она.

– Думаю, что еще рано что-либо говорить, – ответил Юджи.

– Разве? А я кое-что думаю о вас.

– Что вы имеете в виду?

Ивэн вздернула подбородок: и задорно ответила:

– Думаю, что вы предпочтете: поразвлечься со мной или же посидеть с другом Вакарэ?

– Вопрос довольно бесцеремонный.

– Вакарэ хочет видеться с вами.

– Да, я знаю.

– Неужели знаете?

– Разве вас это удивляет?

Она продолжала пристально разглядывать его.

Юджи спросил:

– А где Нишицу-сан? Я пришел на встречу с ним.

– Вы пришли в храм Запретных грез, – заметила Ивэн. – Кроме того, вы пьяны. Поэтому вам лучше побыть со мной, а не с Нишицу-сан, не так ли?

Она сбросила с себя блузку и придвинулась к нему, голая по пояс. Затем закинула ему за талию ноги, приподнялась и зашептала на ухо:

– Я люблю иметь мужчину, когда у меня руки связаны на затылке.

Юджи онемел от изумления. Вообще-то она права: он, конечно, пьян и не может говорить с Нишицу. Какой же он дурак, что согласился с безумным планом Вакарэ проникнуть в общество Черного клинка. Но ведь когда они говорили, им казалось, что это легко сделать, более того, даже забавно. А вот теперь реальность оказалась непосильной тяжестью, навалившейся на грудь. Он и впрямь испугался «Тошин Куро Косай» и встречи с Нишицу. Вот он пришел в храм Запретных грез и ни минуты не сомневается в том, что ему вместе с Вакарэ никак не удастся устранить Нишицу и нынешнее руководство общества.

– Я люблю, когда ноги у меня немеют и я не могу даже пошевелить ступнями, а единственное, что могу, – поднимать и опускать грудь и ворочаться под тобой, – шептала Ивэн, извиваясь на нем.

Юджи не мог устоять перед ее соблазнами и поневоле стал возбуждаться. Может, из-за того, что он перебрал виски и пива, или же опять-таки из-за сильного страха перед Нишицу, но он перестал вдруг владеть собой и чувствовал себя как приговоренный к смерти перед казнью. Во всяком случае, член у него поднялся и затвердел, словно железный.

Почувствовав это, Ивэн принялась напевать ему в ухо, закрыв глаза:

– О-о, вот это я люблю больше всего. Слившись воедино, мы сможем лучше ощутить все тонкости, вспомнить все, что хотим. – Распахнув его рубашку, она принялась тереться сосками о его грудь. – Ты ведь пришел сюда и ради меня? – С этими словами она принялась слегка покусывать его острыми белыми зубками.

Может ли человек из-за сильного страха терять голову? Юджи не мог ответить на этот вопрос, единственное он знал наверняка: он хочет целиком раствориться в Ивэн. Сняв с нее шелковую юбку, он принялся обматывать все ее тело темно-красным шнуром, пока она не превратилась в подобие прекрасной скульптуры. Он натянул шнур потуже, руки ее невольно закинулись за спинку металлического стула, а ягодицы приподнялись над матрасом.

– О-о! – только и могла произнести Ивэн, не в силах двигаться, лишь грудь ее судорожно поднималась и опускалась. Тело ее покрылось испариной, поблескивавшей в тех местах, куда попадал солнечный луч.

Юджи словно окаменел и не мог сделать ни шагу. Прогнувшись, он тесно прижался к ней, мышцы у него задрожали и содрогнулись. Он с наслаждением вдохнул ее запах, она благоухала, подобно большому трепещущему цветку, с которого он обрывал набухшие от влаги лепестки.

Легко и плавно вошел он в ее теплую плоть и почувствовал, как дрожат у нее бедра, увидел сокращающиеся мышцы живота. Волна восторга, который он редко испытывал, накрыла его с головы до ног, обдав жаром кожу и воспламенив разум. У него как бы открылось второе зрение. Он увидел самого себя в образе марионетки в клоунской маске с заумной физиономией, пляшущего под дергающимися веревочками. А дергал их сверху не кто иной, как Нишицу. Но как только он стал вглядываться попристальнее, веревочки перешли от Нишицу к кому-то еще, стоящему рядом в тени. Но к кому? Этого он не смог разобрать.

Юджи тяжело задышал, растянувшись поперек тела Ивэн и погрузившись в нее, а в следующий момент его подхватил стремительный пенящийся поток и он, не в силах сдержаться, вцепился зубами в ее плечо и ощутил на губах соленость пота и сладость ее крови.

Не менее острое наслаждение Юджи ощутил, когда принялся разматывать шнур и стал наблюдать, как постепенно обнажается белое тело Ивэн, вызывая в его воображении собственный образ в виде марионетки, но пляшущей на сей раз под рукой Минако – его матери, а не Нишицу.

Юджи пристально вглядывался в светло-шоколадные глаза Ивэн. Кровь в его жилах почти остановилась, тело покрылось гусиной кожей, и он весь задрожал.

– Что происходит? – шепнул он.

– Не бойся.

– А я и не боюсь. – Он говорил неправду и видел, что она знает это. – У меня такие тревожные видения.

– Это я показываю тебе мир в истинном свете.

Он даже невольно отпрянул. Хотя Ивэн и сидела почти неподвижно, ему показалось все же, что она вдруг выхватила кинжал и приставила к его горлу.

Ивэн ласково погладила его по щекам.

– Тебе хочется правды, – сказала она, – и я дала тебе возможность познать ее. Да, это твоя мать манипулирует твоей жизнью уже много лет.

– Твой облик чем-то напоминает облик Ханы, – произнес он скорее себе, чем ей. – Что касается видений, то мне пока нечем подтвердить их. Эти картинки внушила мне ты, и я совсем не уверен, что все так и есть на самом деле. – Он приподнялся и сел. – По сути дела, все было подстроено: Вакарэ напоил меня, приволок сюда и в последнюю минуту куда-то смылся. Ты же показываешь мне фальшивую картину бытия, частицу плана Нишицу привлечь меня на его сторону.

Ивэн лишь печально улыбнулась и ответила:

– Ты же сам видел, как разворачивались события, я показывала тебе совершенно точную картину. И что бы я сейчас ни сказала, мои слова тебя не убедят. Хочу попросить лишь об одном – чтобы ты не забывал то, что я показала тебе.

– Мне нужно идти, – сказал Юджи.

Из-за своего неосторожного и необдуманного поступка он чувствовал себя явно не в своей тарелке, но Ивэн не разделяла его страданий.

– Да ты такой же, как и все остальные, – грустно заметила она. – Теперь ты видишь, почему я одинока, почему я вынуждена скрываться здесь? Кому захочется общаться со мной, умеющей читать чужие мысли?

Услышав такое, Юджи даже перестал одеваться.

– Нет, ты ошибаешься, – сказал он. – Я знаю, что значит чувствовать себя одиноким. Моя единоутробная сестра Хана стала одинокой, как и ты, из-за своей способности ясновидения, она стала одинокой здесь, в храме Запретных грез. – Он взял ее за руку. – Я понимаю все, что происходит с тобой.

Ивэн опустилась перед ним на колени, ее рука, невесомая будто перышко, покоилась в его руке. Наконец она промолвила:

– А теперь я должна обмыть тебя. У тебя ведь назначена встреча с Нишицу-сан, не так ли?

Она отодвинула в сторону ширму в противоположном углу комнаты. Там стояла роскошная ванна, выложенная гладкими камнями. Целых сорок минут Ивэн мыла и ополаскивала его. Когда Юджи закончил мытье и стал одеваться, она медленно обошла вокруг него, тщательно его осматривая и изучая, как это делает сержант, проверяя свой взвод перед зачетом по строевой подготовке. Затем, кивнув удовлетворенно головой, она повела его по коридору, освещаемому старинными медными лампами. Наконец они подошли к какой-то ширме, и она, отодвинув ее в сторону, сказала:

– А вот и Нишицу-сан.

Юджи сделал поклон.

В дальнем углу комнаты, застланной двенадцатью циновками-татами, седел Наохару Нишицу, одетый в кимоно рыжевато-черного цвета. Стены в этой роскошной комнате были сделаны из бамбука в кедра и украшены висящими старинными кимоно феодальных военачальников, которые вели непрерывные междоусобные войны до тех пор, пока их не победил великий Иэясу Токугава, первый сегун. С начала XV11 века подобные вещи считаются национальным достоянием и должны храниться в музеях, открытых для всех. Но увы! Здесь они висят в отдаленной комнате, куда разрешен доступ лишь избранным. «Странно как-то, – подумал Юджи, – что Ивэн вела меня по коридору босиком». Впрочем, все, что касалось храма Запретных грез, было необычным.

– А-а, вижу, вам знакомы эти кимоно! – заметил Нишицу. Он казался очень радостным и оживленным. – Все они принадлежат великим военачальникам той эпохи и висят здесь как напоминание о том, что власть и сила подобны песку: он сыплется сквозь пальцы, как плотно их ни сжимай. – Жестом он пригласил Юджи присесть на циновку напротив. – Смирение – оно как горький чай, а? Невкусно, зато полезно для здоровья.

– На этом пока все, Ивэн, – сказал он и кивком головы дал понять, что она может уйти. В комнате он был не один. Около дверей из рисовой бумаги, ведущих в крошечный садик, который Юджи заметил раньше, на коленях сидела в позе лотоса молодая красивая женщина, одетая в черно-белое шелковое кимоно. Садик казался Юджи самым совершенным, самым прекрасным садом на свете. А женщина, похоже, дремала.

– Извините меня за то, что заставил вас ждать, – начал беседу Нишицу, – но раньше никак не мог выбраться.

– Может, я пришел несколько рановато? – спросил Юджи и огляделся вокруг. – А что, разве Вакарэ-сан не примет участия в нашей встрече?

Нишицу изобразил подобие улыбки, просто растянув уголки губ, так что Юджи не заметил даже зубов, и сказал:

– Увы, не примет.

– Ну ладно, неважно. До сих пор я здесь неплохо проводил время.

Нишицу даже наклонил голову.

– Вот как? – Глаза у него прищурились. – Что же вы поделывали?

– Простите меня, – ответил Юджи. – Я говорю об Ивэн.

Выражение лица Нишицу по-прежнему оставалось неопределенным.

– Ну и она вам понравилась?

Теперь настала очередь Юджи изобразить улыбку.

– Все казалось неизбежным, как и эта встреча.

Он заметил, что Нишицу не готов к такому повороту в разговоре, и оттого почувствовал себя увереннее. Он понял, что здесь особенно важно уметь отличать правду от вымысла. Является ли правдой то видение, которое «продемонстрировала» ему Ивэн? И манипулировала ли мать им в самом деле, или же это был какой-то трюк, задуманный Нишицу, последняя отчаянная попытка добиться его расположения и перетянуть на свою сторону?

– Пожалуйста, объясните мне, уважаемый Шиян-сан, что вы имеете в виду, – попросил Нишицу.

– Вы хотите знать, что я думаю об Ивэн? Она необыкновенная женщина. Чем-то напоминает мою сестру Хану. Я имею в виду их дар ясновидения.

Нишицу согласно кивнул, и Юджи сказал далее:

– Ну а потом я провел некоторое время с ней, и, видимо, естественно, что вы позволили нам встретиться, чтобы – как бы сказать? – получше изучить друг друга. – Теперь и Юджи прищурил глаза: – Ей нет цены. Предоставив ее в мое распоряжение, вы, должно быть, хотели тем самым подчеркнуть, что и в самом деле очень нуждаетесь в моей помощи.

Нишицу, допив чай, принялся за подогретое сакэ.

– Вы откровенный собеседник, уважаемый Шиян-сан, и я восхищаюсь вами. В конце концов, отныне мы должны обсуждать «кокоро» – самое основное из того, что нас интересует. Как вы верно сказали, суть всего сущего во все времена.

Нишицу сидел так тихо и неподвижно, что трудно было определить, дышит ли он; глядя на него, складывалось впечатление, будто весь этот храм целиком покоится на его плечах.

– То, что вам показала Ивэн, относится не только к прошлому. Здесь отражено и будущее. Ну а в конечном счете ведь ради этого вы и пришли сюда: узнать будущее.

Женщина с прекрасным лицом слегка пошевелилась, а так как она сидела на фоне садика, то Юджи показалось, что это ожил какой-то камень.

Нишицу окинул Юджи холодным взглядом своих опаловых глаз.

– Вам я известен как политический деятель, но, по правде говоря, у меня много ипостасей. – Он вынул руку из-под полы кимоно, посмотрел на нее и снова спрятал под полу. – Я ведь также и якудза-гангстер. – При этих словах он медленно и внимательно огляделся вокруг, будто попал в эту комнату впервые. Вот это здание сооружено «Тошин Куро Косай».

– Обществом Черного клинка?

Нишицу склонил голову и произнес:

– Я представляю некоторые интересы «Тошин Куро Косай». – Его опаловые глаза прожигали насквозь и цепко держали собеседника, словно крючок на рыболовном удилище. – Ивэн открыла вам свою тщательно охраняемую тайну и тем самым поставила всех нас в некотором смысле перед угрозой. На свете немало таких, я в этом уверен, кто заплатил бы большие деньги, лишь бы узнать, что у нее в голове и как это она распознает будущее.

– Моя мать обладает тем же самым даром.

– Гм-м. Ну, может, и не тем же самым.

Смирно сидевшая у двери в сад женщина как-то странно повернула голову. Ее прекрасное лицо приняло сосредоточенное выражение, будто она прислушивалась к тому, о чем говорят находящиеся в отдалении мужчины.

– Что нужно от меня «Тощий Куро Косай»? – спросил наконец Юджи.

Нишицу опять улыбнулся, но на этот раз не тепло, а скорее даже зловеще.

– А то же самое, что и вашей матери нужно от вас. Тайну Оракула.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

Женщина с прекрасным лицом резко дернула головой, и свет блеснул на ее щеках. Нишицу ответил резко:

– Подождите, Шиян-сан! Разве мы не согласились говорить «кокоро»? Нам известно, что это ваша мать надоумила вас сконструировать Оракул. Разве я ошибаюсь? Разве не было других бесчисленных вариантов выбора, но вы все же предпочли ввести в программу гены живого человеческого организма.

Юджи согласно, но как-то неуверенно кивнул головой и подтвердил:

– Да, это моя мать предложила так поступить. Так получилось, что воспроизведение ДНК в Оракуле совпало с ее интересом к проблемам биогенетики.

– О да, да, конечно! Это же ее специальность, – заметил Нишицу, подтверждая свои слова энергичным кивком головы. – А откуда возник этот интерес? Вы когда-нибудь задавались этим вопросом? Нет? По вашему выражению вижу, что никогда. – Нишицу выпростал из-под полы свои сильные руки с толстыми, как сардельки, пальцами и положил их на стол. – А возник он отсюда, уважаемый Шиян-сан.