Текст книги "Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху"

Автор книги: Эрик Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Работа (по Гурджиеву) предполагает, что «человек-машина» может пробудиться и освободить себя от своего автоматического и социально обусловленного поведения и что одухотворенный киборг может подняться к более высокой ступени сознания, войдя в соприкосновение с собственной внутренней машиной. Сайентология служит примером жуткого призрака культизма, который бродит поблизости от этой дороги и напоминает нам, что освобождение от одних программ может означать просто очистку ленты для новых и куда более истощающих трансов. В любом случае, несмотря на потрясающе негативный опыт Хаббарда, компьютеры, кибернетика и информационная технология – полезные для нас сегодня метафоры, помогающие представить путь самопознания. Для людей, вовлеченных в переживание духовно-психологической трансформации, но не желающих выслушивать старые сказки, упоминание «технологий раскрытия своего „я"» служит мощным источником воодушевления, и лишь во вторую очередь вызывает мысли о дегуманизации. Помимо ублажения падкого на технические новинки современного человека, оно служит гарантом прагматически ориентированных экспериментов, освобожденных, хотя бы в теории, от всякого догматизма.

В то же время всевозрастающая популярность образа перепрограммируемой личности отражает нарастающую бюрократизацию и технологизацию общества, происходившую все двадцатое столетие, – процесс, который принес с собой социальный строй, никак не сочетающийся с подлинным исследованием человеческого потенциала. По этой причине многие контркультурные духовные движения на послевоенном Западе, с порога отрицали любой намек на механицизм, жестко противостоя электронному Вавилону и дегуманизирующему влиянию технократии с ее абстрактным, исчислительным подходом к организации человека-машины. Но как мы вскоре увидим, под хлопчатобумажными рубашками и японскими халатами духовные бунтари послевоенной контркультуры вступали в гораздо более интимную связь с техницистской логикой, чем они хотели бы показать.

Техника для фриков

Автор книги «Технологическое общество», опубликованной в 1954 году, французский теолог Жак Эллюль заявлял на ее страницах, что силы «техники» стали выходить из-под контроля, вторгаясь во все сферы человеческой активности и преобразуя их. Согласно Эллюлю, техника – это не просто то, что имеет отношение к машинам. Скорее, это логика манипуляции и достижения целей, стоящая за работой машин. В социологическом аспекте техника означает процедуры, языки и социальные условия, порождаемые «рациональностью» современных социальных институтов, бюрократии и технократических организаций. После Второй мировой войны эти институты оказались в еще более тесной связи с техникой, когда они стали компьютеризироваться и перестраивать свои структуры управления в соответствии с логикой контроля, с ее циклами обратной связи и информационных потоков. Система, как ее стали называть впоследствии, стала развиваться в полную силу.

В то время, когда кибернетика только начала осознавать возможности машин, наделенных искусственным интеллектом, Эллюль настаивал на том, что техника уже обрела свою собственную жизнь. Система, по сути, уже вышла из-под контроля. В своем неудержимом стремлении к увеличению эффективности и производительной силы, этот маниакальный экономико-технологический Франкенштейн принялся высасывать жизненные соки из индивидуумов, культур и природного мира, сводя все к тому, что Хайдеггер называл наличным сырьем. Как и Хайдеггер, Эллюль отвергал гуманистическую точку зрения, согласно которой технология – это просто инструмент, используемый нами для того, чтобы достигать человеческие цели. Напротив, по мнению Эллюля, технология воздвигает вокруг мира, в котором мы живем, новые невидимые границы, несущие в себе угрозу катастрофы в структуре бытия и познания, которая поглощает нас, нравится нам это или нет.

Эта довольно манихейская картина, которую нарисовал Эллюль, оказалась невероятно влиятельной в послевоенном поколении, которому было суждено устроить паноптикум, известный под именем «шестидесятых». Непростой союз политических радикалов и богемы, суровых революционеров и анархических кислотников, молодых людей и девушек в 1960-х годах скрепляла общая ненависть к Системе. Они мечтали о милленарист-ском мире, который бы пришел на смену дегуманизиру-ющей мегамашине технократического общества с его военно-промышленным комплексом. Эта мечта, находила ли она свое выражение в марксистских, мистических или гедонистических терминах, рождала видение новой эры, начало которой возвестило бы возникновение общества справедливости, развития человеческого потенциала и органической свободы. С точки зрения контркультуры технология символизировала Систему с ее бессердечным стремлением к доминированию и фетишизацией рационального контроля.

В то же время такие революционные объединения, как «Студенты за демократическое общество» или «Синоптики»,[41]41
  «Синоптики», или «Метеорологи» («Weathermen»), – подпольная организация, сформированная в 1969 году членами левой организации «Студенты за демократическое общество» и выступавшая за применение насилия против власти, ушла в подполье и занялась террористической деятельностью. Название организации – из песни Боба Дилана «Не нужен синоптик, чтобы определить, в какую сторону дует ветер».


[Закрыть] более чем охотно использовали оружие врага против него самого, будь то мегафоны или огнестрельное оружие, бомбы или радио. Для более аполитичных хиппи, которые верили, что изменение сознания само по себе способно изменить мир, современная технология была источником дурных вибраций. Многие делали выбор в пользу более «органического» стиля жизни, основанного на про-рощенных зернах, фазах Луны, растрепанных волосах и пасторальном руссоизме. Тем не менее фриковую сцену невозможно вообразить без технологии: без FM-радио, андеграундных газет, мощных стереосистем, теленовостей, противозачаточных таблеток, электрогитар. В особенности – электрогитар. К середине 60-х рок-концерт стал гедонистической агорой контркультуры. Музыканты с головой окунулись в электромагнетизм, трансформируя некогда «побочные» электрические эффекты, такие как фидбэк и дисторсия, в дикий трансцендентальный хаос. Вкупе со вспышками световых шоу и эффектами ЛСД, который вышел из элитарных психологических кругов и военных лабораторий, эти пробуждающие кундалини звуковые грозы открыли эпоху электрифицированных элевсинских мистерий, чьи силы, как отмечает Теодор Роззак, были «позаимствованы у аппарата», то есть у самой Системы, которую фрики стремились искоренить. Принимая во внимание признание определенного количества технологий, следует считать, что хиппи не столько отрицали, сколько пересматривали технику. Фрики построили настоящую мифологию вокруг усиливающих способности орудий и инструментальных навыков, которая нигде не проявилась с такой отчетливостью, как в могучей обновленной духовности поколения. Отвергнув сухие и авторитарные религиозные институты Запада, фрики решились пойти на взлом дверей человеческого восприятия, чтобы узнать, что скрывается за ними. Вот почему образчики контркультурной духовности, от йоги до психоделиков, от Камасутры до «И-цзина», были не чем иным, как техническими приемами. Мирча Элиа-де называл такого рода техники «техниками экстаза». Этот чемоданчик, наполненный мистическими методиками и психологическими инструментами, вырванными из их собственного культурного контекста или изобретенными заново, позволил отдельным искателям исследовать собственное тело и сознание, избегая догматических ловушек ортодоксии.

Гуру и демагоги, разумеется, с нетерпением ожидали своего часа, что продемонстрировал последовавший вскоре взрыв авторитарных экстремистских религий, вроде Общества сознания Кришны, Церкви Объединения или Детей Бога. Но в своей наиболее сознательной части контркультура породила нового пилигрима, постмодернистского искателя, который воплотил радикально-демократическое и экспериментальное отношение к самым разным областям человеческого духа. В своих лучших проявлениях духовные изобретатели были (и остаются) динамичными и прагматичными людьми, открытыми протеистическим возможностям созидательной магии и глубоко подозрительными к уравниловке, которую исповедуют более традиционные и абсолютистские религии. Эклектика, которую потом назовут нью-эйдж, тоже, несмотря на преследующий ее риск вырождения в бессмыслицу, оказалась прозорливым религиозным ответом на уменьшение размеров земного шарика. Напоминая метафизический бульон античной Александрии, нынешние времена смешения языков требуют, чтобы религия не просто заново возродилась, но чтобы она всякий раз изобреталась заново.

Как вам скажет любой чудак с карманным разрядником, изобретение рождается из бриколяжа, творческого, экспериментального сочетания любых техник, которые подворачиваются под руку. Несмотря на весь малиновый туман, духовность фриков включала в себя любопытную эмпирическую интерпретацию homo religiosus. Опыт визионерского и сакрального был фактом человеческого существования, но, кроме того, он был продуктом усилий самого человека и мог быть катализирован и вызван при помощи целого набора психофизиологических средств. Для любителей медитации, мистиков и белых шаманов единственным приемлемым способом возжечь зарю просвещения было соединение воедино экспериментальных основ широкого спектра традиций. В разделе «Рецепты духовной жизни», который завершает классический фри-ковый опус Рама Дасса «Будь здесь и сейчас», сказано: «Это руководство содержит широкий набор различных техник. Потребности людей многообразны, и все люди находятся на разных стадиях пути. Но, как и в случае с любой книгой рецептов, вы выбираете именно то, что подходит вам»¹²⁰.

Как позднее продемонстрировали глянцевые каталоги нью-эйдж, от рецептов духовной жизни всего один шаг до супермаркета духа, где часы для дзенских медитаций, ловушки для снов от индейцев навахо и пластиковые руны служат одной и той же могущественной магии: магии товара. Но фетишизация контркультурой «инструментария сознания» не может быть целиком списана на эзотерический консьюмеризм. Кроме того, беби-бумеры были лабораторными крысами информационной эпохи, первыми человеческими существами, приученными к телевидению, транзисторному радио и другим потребительским технологиям, которые хлынули на американское общество после Второй мировой войны. Даже когда они отвернулись от механистического Запада, они не смогли отказаться от права первородства детей техники. Итак, хотя фриковские духовные искатели и могли быть наивными в своей вере, что тантрический секс, мескалиновые трипы или йогические асаны могут вставить душу прямо в материнскую плату космоса, они отчетливо осознавали, что эти «технологии трансформации» катализируют мощные и потенциально исполненные смысла психодуховные переживания.

Некоторые технологии духовной жизни даже предполагали извлечение информации, потому карты Таро и астрологические руководства лидировали в оккультных чартах. Возможно, самым изощренным из этих оракулов был «И-цзин», древнекитайская «Книга перемен», английский перевод которой вдохновлял юнгианцев и битников в 1950-е годы. Сам текст представляет собой глубокую, но иногда ставящую в тупик помесь шаманского даосизма, природного символизма и конфуцианского правового жаргона. В основе всей системы лежат полярные силы инь и ян, творящего и принимающего, чьи статистически фиксируемые пермутации организованы в 64 гексаграммы – двоичную систему, впечатлявшую самого Готфрида Лейбница, метафизика-рационалиста XVII века, чьи инновационные разработки в сфере логики заложили фундамент компьютерной науки. Перетасовывая монеты или раскладывая кучки палочек тысячелистника, пользователь строит гексаграммы в соответствии с ситуацией. Таким образом, и-цзин функционирует как своего рода персональный контркомпьютер: двоичная книга органических символов, при помощи которой можно бросить вызов Системе, восстав против дао. Несмотря на то что и-цзин считывает аналоговые сигналы души, в своей основе это цифровая система, и ее цифровые паттерны понятны любому хакеру.

Но из всех инструментов управления сознанием, которые были в распоряжении у хиппи, самым могущественным был, конечно же, ЛСД. Его гностическая молекула была впервые синтезирована и случайно опробована в 1943 году в химической лаборатории Sandoz в Швейцарии.

Будучи искусственным продуктом лабораторной техноло-гии, ЛСД – это синтетический молекулярный аппарат, способный вызывать mysterium tremendum[42]42
  Трепет перед тайной {лат.).


[Закрыть] с механистической предсказуемостью. В то же время ЛСД поднимает испытателя в мир, свойства которого идут вразрез с причинной логикой современной науки. Как пишет Теренс Маккена, психоделики открывают невидимое царство, в котором каузальность обыденного мира заменяется рациональностью натуральной магии. В этом царстве язык, идеи и смыслы имеют большую силу, чем причины и следствия. Симпатии, резонансы, интенции и личная воля возрастают на лингвистическом уровне посредством поэтической риторики. Пробуждается воображение, и иногда его проявления сохраняются в видимой форме¹²¹.

Обладая возможностью вызывать такие фантастические и оккультные переживания химически, ЛСД парадоксальным образом стал выразителем культурной логики информационного века, в котором техника вторгается и оплетает не просто разум, но само воображение. В этом смысле психоделики лучше всего рассматривать как медиа, средство коммуникации, которое транслирует «информацию» в разум, оформляя эту информацию в виде сна наяву. В своей знаменитой книге «Двери восприятия», опубликованной в 1954 году (название книги было позаимствовано из визионерского отрывка, принадлежащего перу Уильяма Блейка: «Двери восприятия распахнулись, и все явилось человеку, как оно есть – бесконечным»), Олдос Хаксли утверждал, что в обычном состоянии сознание работает как «предохранительный клапан», фильтрующий хаос ощущений и подсознательных процессов. Галлюциногены срывают клапан, наполняя «расширенное сознание» видениями, инсайтами и гипертрофированными эмоциями. Хотя многие люди интерпретируют этот гностический раж в мистическом ключе, в нем также есть многое от обыкновенной информационной перегрузки. Углубление взаимосвязей и обилие навязчивых синхронии, посещающих психоделического путешественника, может означать не что иное, как невероятно творческую, но в конечном итоге все равно обреченную на провал попытку мозга увязать воедино многомерный поток поступающих данных.

Размышляя в том же направлении, Маршалл Маклюэн описывал психоделики как «химические симуляторы нашей искусственной электрической среды». В качестве таковых они позволяли пользователям «достигать эмпатии» с архаической эхокамерой электронного медиа. Писатель дзен-буддист Алан Уотс отмечал, что «психоделические препараты – это всего лишь инструменты, такие же как микроскоп, телескоп и телефон»¹²². Или телевизор, добавим мы, приняв во внимание тот факт, что образ телевизионной трубки появляется в «Психоделическом опыте», руководстве по духовной работе, написанном доктором философии Тимоти Лири, Ральфом Мецнером и Ричардом Альпертом, еще до того, как они выпали из истеблишмента. Привязывая ЛСД-трип к мистическим драмам из «Бардо Тодол», так называемой «Тибетской книги мертвых», повествующей о посмертном пути души, авторы описывают стадию, на которой путешественник осознает, что все его ощущения и все его восприятие основываются на вибрациях волн и что он «попадает в космическую телепередачу, которая не более материальна, чем изображение на экране его телевизора»¹²³. Книга почти гарантирует вам, что, если вы соответствующим образом настроили установку и обстановку, вы постепенно сможете пройти сквозь мир информации и попасть в состояние единого сознания, схожего с тем, которого достигали йоги и алхимики. Но не каждый согласится с тем, что такого рода точечные видения обладают высшей ценностью, особенно учитывая их предельно технологическое основание. Уотс приходит к довольно хладнокровному выводу: «Когда вы получите сообщение, повесьте телефонную трубку».

Кен Кизи не хотел вешать телефонную трубку, он хотел поставить общий телефон. В начале 1960-х годов Кизи и его «Веселые проказники» начали устраивать экспериментальные празднества, несшие благую весть Кислоты в массы. Во время этих электропрохладительных кислотных тестов ЛСД был всего лишь одним из компонентов медиаурагана, который не столько распахивал двери восприятия, сколько забивал их экспериментальными фильмами, флуоресцентной краской и миганием стробоскопов. За музыку отвечала группа Warlocks, позже переименованная в Grateful Dead. Для Джерри Гарсиа кислотные тесты Кизи были не чем иным, как проявлением электромагнетической магии:

У них были киноленты, бесчисленное множество причудливых звуковых трюков, записанных на ленту, и таинственные эффекты в динамиках… Все время казалось, будто оборудование само способно как-то реагировать. Я имею в виду, что там постоянно происходили какие-то таинственные вещи. Голоса раздавались от устройств, которые не были включены в сеть…¹²⁴

Для большинства участников кислотные тесты определенно срабатывали на всю катушку, но в отличие от серьезных исследователей «Проказники» и всевозможные фрики, появившиеся вслед за ними, в целом так и не смогли сконструировать что-то подобное смысловому контексту, который традиционные шаманские или религиозные культуры использовали для того, чтобы интегрировать когнитивный экстаз (и его метафизическое похмелье) в обыденную жизнь. Как только вы уселись в магический автобус, все дорожные карты теряют для вас всякий смысл, все, что у вас остается, – это рычаги и циферблаты приборов.

Вот почему знаменитые призывы дядюшки Тима «настроиться и включиться» были метафорами средства передачи, а не самого сообщения. «Доверься психоделическому аппарату», – говорит искуситель, усмехаясь с экрана телевизора, потому что при помощи него ты сможешь «штурмовать врата Рая». Несмотря на всю свою креативную магию, эта квинтэссенция прометеевской мечты отражала прежде всего одержимость инструментами, которая рке охватила послевоенное общество. Во многом духовность фриков просто воспроизводила веру в простые технологические решения всех проблем, свойственную индустриальному обществу. Как пишет Марк Дери в «Скорости убегания»:

Обитатели контркультуры 1960-х, представленные Кизи и его «Проказниками», может быть, и мечтали о просвещении, но их нирвана – в духе «plug-and-play» и «счастливого механизированного американца» – космическое сознание не сходя с дивана, достигаемое не долгими годами поисков в духе Сиддхартхи, но немедленно – химическими средствами в центре сенсорного циклона высокотехнологичного хэппенинга¹²⁵.

Дери предполагает, что, когда кислотники приспособили слоган корпорации DuPont «Сделаем жизнь лучше при помощи химии», они иронизировали куда меньше, чем сами думали.

С другой стороны, вырвав препараты и технологии из лап ВПК и СМИ, партизаны сознания 1960-х показали себя изобретателями-прагматиками, для которых хороши все средства изменения мира. Люди использовали визионерские препараты на протяжении всей истории, и тот факт, что самый мощный психоделик XX века появился в соответствующей XX веку упаковке, ничего не говорит о его способности по меньшей мере имитировать экзальтированные состояния, о которых многие века было известно лишь от неуловимых шаманов и визионеров с подозрительно блестящими глазами. Однажды пройдя через неоновые врата в Пэйсли, многие фри-ки всерьез втянулись в кислотную метафизическую игру, повесили телефонную трубку и улеглись на маты для медитации. Многие потратили «долгие годы», идя по следам Сиддхартхи, стараясь отыскать проблески своего «я» в упорном буддийском самоисследовании.

А другие поступили в Эсаленовский институт, расположившийся в райском уголке Калифорнии на побережье Биг-Сур, буквально на самом краю Запада. Там они получили психотерапевтический контекст для своих исследований и в конечном итоге разработали более систематическую философию. Основанный Майклом Мерфи и Ричардом Прайсом, двумя интеллектуалами, развивавшими движение радикальной психологии, Эсален помог возникнуть и распространиться тому, что потом станут называть движением по расширению человеческого потенциала, – эклектичному соединению духовных практик и психотерапии, которое значительно повлияло на движение нью-эйдж. Точно так же как оккультное возрождение 1960-х заново встроило магические практики и архетипические образы в массовую культуру, так и движение по расширению человеческого потенциала открыло ржавые ворота западной психологии для состояний сознания, которые прежде игнорировались или описывались как бред или безумие. Сторонники медитации, психоделические визионеры, йоги-любители, группы поиска, гештальт-терапевты – всем им нашлось место в Эсалене. Вдохновленные «пиковыми переживаниями», о которых писал Абрахам Маслоу, этими вспышками богоподобных трансперсональных способностей, лежащих за пределами рутинной колеи обыденного сознания, интеллектуалы и терапевты Эсалена исследовали расширенное сознание, не отказываясь полностью от позитивистских талантов, связанных с их университетскими степенями.

Любой настоящий «психонавт» из Эсалена может рассказать вам, что исследования трансперсональных состояний сознания часто сопровождались празднествами освобожденной плоти. Для Гарольда Блума Эсален стал местом нового рождения гностического орфизма с его доктриной, прославлявшей жизнь в непрекращающемся состоянии интоксикации. Но посреди массажных масел, трипов, совместных купаний ведущие обитатели Эсалена помогли заново оформить парадигму кибернетики и теории информации в прагматичный, удобный, бесстрастный подход к новым мутациям тела и сознания, который характеризовал весь эсаленский опыт. Критикуя современный культ инструментального рационализма, они протаскивали старое откровение алхимического поиска в новый информационный век.

Одной из ключевых фигур в этом процессе был Грегори Бейтсон. Антрополог по образованию, Бейтсон принимал участие в конференциях фонда Мейси в 1950-х годах, конференциях, которые обозначили социальное и научное применение кибернетики. Но, несмотря на свои связи с технократической и научной элитой, Бейтсон впоследствии превратился в чисто калифорнийского философа, постоянного обитателя Эсалена и крестного отца «Whole Earth Catalogue». Назвав кибернетику «величайшим плодом Древа познания, которое человечество получило за последние две тысячи лет», Бейтсон утверждал, что эта наука вызвала настоящий сдвиг философской парадигмы, который поможет нам постигнуть природу, социальное поведение, коммуникации и сознание как элементы единого целого, взаимодействующие внутри огромной живой системы, объединяющей вместе сознание и материю. Антиредукционистское, глубоко экологичное бейт-соновское представление о кибернетике, облаченное в удобную популяризаторскую упаковку, в итоге просочилось в контркультуру и получило широкую известность под именем «холистического подхода».

Изучая что попало – от искусства острова Бали до шизофрении и языка дельфинов (исследования в этой области проводил Джон Лилли), – Бейтсон помог развить кибернетическую модель «я». Согласно Бейтсону, «я» – это просто участок переработки информации, неразрывно связанный посредством циклов обратной связи с телом и окружающей средой. Сознание – это не некая картезианская трансцендентная точка отсчета, а само соединение, заставляющее рассматривать познающего и познаваемое совместно в более широком контексте «экологии сознания». Для Бейтсона гностическое бегство неприемлемо, потому что не существует никакой отдельной души или обособленного «я», которое могло бы исключить себя из этого контекста. В своей статье «Кибернетика „я"» Бейтсон пояснил эти представления, используя пример человека, рубящего дерево. Когда человек примеряется, чтобы удар топора пришелся в нужное место, этот процесс, несмотря на то что Бейтсон пишет о нем как о «ментальном», вовсе не является простым жужжанием «шестеренок» в черепе. Бейтсон рассматривает всю систему «дерево-глаза-мозг-мускулы-топор-удар-дерево». Информация, которой, кстати, Бейтсон дал свое знаменитое определение «различия, которое производит различие», протекает через всю эту систему, и больший участок этой информации имеет «свойство имманентного сознания». Это имманентное сознание являет собой экологический аспект информации. Последняя пронизывает материальный мир, образуя в итоге разум куда более грандиозный, чем обычные мыслишки, проскакивающие искрами под крышкой черепа. Естественно ожидать, что, если бы этот проницательный джентльмен смог избавиться от внутреннего шума, он получил бы в награду глубинное интуитивное представление об этом мировом разуме.

Если все это напоминает вам некий кибернетический вариант дзен-буддизма, то вы попали как раз в точку. Даосизм и дзен-буддизм, по крайней мере в том виде, в котором они были переняты контркультурой, являются мировоззрением, основанным на представлении о природном течении, полном осознании через недеяние, а также спонтанной и трансперсональной творческой способности, которая расцветает, когда Эго уступает ей дорогу. Бейтсон сам попал в тенета восточной философии, подобно Фритьофу Капре, ярому стороннику теории систем, опубликовавшему в 1975 году бестселлер «Дао физики». Хотя Капра критиковали за его метафизические перегибы, связь между теорией систем и восточной философией – это не шутка. Позже ученый и эколог-активист Джоанна Мейси в своей книге «Причинно-следственная связь в буддизме и общая теория систем» обоснует точку зрения, согласно которой как кибернетика, так и ранняя буддийская философия описывали мир как нелинейный танец взаимосвязей. Мейси отмечает, что первые буддисты описывали «я» как производную двенадцати постоянно взаимодействующих компонент, среди которых – чувство, желание, физический контакт и понимание. Как и в кибернетической цепи, здесь нет единого центра контроля или устойчивого узла, через которое осуществляется все взаимодействие. Вместо этого само «я» возникает как динамическое соотношение сознания и бытия.

Хотя школа «гуманистической психологии», которой дал жизнь Эсален, отвергла убогий детерминизм бихевиоризма, она не отказалась целиком от модели человека-машины, которая доминировала в общепринятом психологическом дискурсе. Вместо этого команда Эсале-на попыталась дать человеку-машине кибернетический разум, усиливая его способность к осознанию и психологический потенциал и помогая ему освоить разнообразные «программы», через которые «я» обычно проходит инстинктивно. Наиболее «плотной» реализацией этой кибернетической алхимии была система биоконтроля, впервые придуманная и популяризованная Элмером Грином. В ходе относительно простого технологического процесса волны, излучаемые мозгом, отображались на мониторе в режиме реального времени. Попрактиковавшись немного с этим аппаратом, любой мог развить силу воли и научиться сознательно управлять прежде подсознательными телесными функциями. В сущности, можно было научиться превращать себя в киборга, управляя уровнем стресса или целым набором физиологических функций.

Конечно же, йоги тысячелетиями учились управлять своими сердечными ритмами и внутренними мышцами, и в этом смысле индуистские техники экстаза являют собой предмет своеобразной кибернетики старой школы. Неизбежным стало то, что Грин и К0 утвердились во мнении, что система биоконтроля может послужить удобным рычагом, помогающим достигать трансперсональных состояний сознания, на достижение которых у йогов и дзенских монахов уходили десятилетия тренировок. ЭЭГ наглядно демонстрировала, что эти состояния привязаны к определенным параметрам волновой активности мозга. Грин принялся обклеивать йогов электродами, а бихевиорист Джо Камийя доказал, что система биоконтроля позволяет любому научиться управлять состоянием работы мозга. Вскоре Грин уже разъяснял, что «среднему человеку нет никакой необходимости отдавать себя религии, догме или системе медитаций, чтобы научиться входить в состояние сознания, в котором пробуждается Источник Творчества, позволяющий решать проблемы»¹²⁶. Хотя отношение волн мозга и специфических состояний сознания не являлось точным знанием, так или иначе исследователи, как и следовало ожидать, принялись возвещать о наступлении «мгновенного просветления».

К сожалению, энтузиасты мозговой волны вскоре установили, что биоконтроль сам по себе не является легкой дорогой к сатори. Уже в то время Грин заявлял, что тренировки на устройстве биоконтроля могут открыть врата трансперсонального только в сочетании с другими техниками расширения сознания. «Истинное „я", – писал он, – можно быстро обнаружить, если индивидуум сумеет привести тета-волны в состояние ментального затишья при помощи ЭЭГ и одновременно сфокусирует свое внимание на „высшем"»¹²⁷. С некоторыми такой ки-берспиритуальный фокус проходил, но этот успех ставил перед исследователями новую серию вопросов: является ли истинное «я», катализированное посредством электронного оборудования тем же самым, что и «я», находимое христианскими мистиками в сиянии полунощи, или тем же самым, что проявляется в сосредоточенной многолетней работе буддийского монаха? И если высшие состояния сознания «деавтоматизируют» «я», высвобождая его из привычной колеи, как считают многие защитники исследований человеческого потенциала, то разве можно достигать их столь автоматически?

Опыты Грина и многих других доказали, что кибернетические технологии, безусловно, могут быть интегрированы в процесс поисков любой квинтэссенции, которая скрывается за нашими земными оболочками. Но идолопоклонство перед техникой, которое составляет львиную долю позднего нью-эйджа, демонстрирует нам, насколько наивным и бессодержательным может стать этот инструменталистский подход к духовному самосовершенствованию, особенно когда он соединяется с потребительским отношением к делу и старыми добрыми электромагнетическими фантазиями. Независимо от того, какой психологический или духовный феномен они призваны разбудить, приспособления для изменения сознания, такие как MindEye Synergizer, нейроско-пические пленки и полисинтетические светозвуковые устройства от MindLab, усугубляют две сомнительные тенденции, которые доминируют в информационную эпоху: эскапистское желание живительного и познавательного транса и утилитаристское желание реорганизовать себя в соответствии с производственной логикой машины. После беглого просмотра таких книг, как «Сила мегамозга» Майкла Хатчисона или нью-эйджевских каталогов вроде «Tools of Exploration», возникает мысль, что идея «технологий трансформации» привольно чувствует себя в стране Прометея, одержимого техническими устройствами.