Текст книги "Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху"

Автор книги: Эрик Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Для Платона искусство геометрии было своего рода окном в мир форм, четкое совершенство его законов и фигур, описывающих рациональный мир, который наш материальный мир, с его хаотическими колебаниями и распадающейся материей, может воплощать лишь приблизительно. Моравек и его команда тоже пытаются превзойти наш дешевый эволюционный багаж, прибегая к помощи дальних потомков платоновских идеальных форм: двоичной логики, информационной теории и математики. Хотя почти все математики, компьютерщики и инженеры давным-давно отбросили представление Платона о том, что числа имеют отношение к миру более реальному и совершенному, чем наш собственный, они не всегда могут так легко избавиться от психологической инерции платонизма, свойственной ему любви к абстрактному совершенству и надежды на то, что тайный узор Вселенной может быть сведен к простым уравнениям. «Забавно, что в какой-то момент, почти что неисповедимыми путями, кое-что от старого платоновского духа проникло в мир компьютерной науки, – пишет Теодор Роззак. – Эта платоновская мечта, такая же трезвая, как большинство ученых (или каковыми они хотели бы выглядеть), в своей реакции на старую материалистическую магию выжила и нигде больше не проявляется так живо, как в культе информации»¹⁰⁷.

Храм этого культа – конечно же, компьютер, который, как объясняет Джей Дэвид Болтер, воплощает в себе именно такой мир, который хотели бы видеть логики. Болтер утверждает, что компьютеры – это эхо вселенной греческих космологов, и, хотя аристотелевская логика с тех пор была отвергнута, контраст между «порядком внутри и хаосом снаружи» остается¹⁰⁸.

Более того, учитывая могучую силу цифровых челюстей, перемалывающих числа, сложных предсказательных моделей и визуализации данных, можно сказать, что логические операции компьютера утверждают свое существование в растущем, реальном, хотя и бесплотном мире информации, который находится в Зазеркалье. По мере того как возрастает сложность и репрезентативные возможности этого мира, он начинает жить параллельно нашему, а в своем двоичном совершенстве он превосходит наш.[38]38
  Жалкие конечные двоичные компьютеры никогда не смогут детально моделировать избыточную фрактальную стереометрическую структуру плотного вещества, потому что она в известном смысле бесконечна. Что же такое тогда это «совершенство»? – Примечание злобного переводчика. Другое дело, что с репрезентацией, во всяком случае, когда речь идет об образах, эти «жалкие двоичные машины» начинают справляться уже вполне удачно, уходя значительно дальше способностей человеческого чувственного восприятия.


[Закрыть] Глядя на детальную графическую модель погоды на земном шаре или снимок высокого разрешения, запечатлевший лист дерева, мы бессознательно отдаемся мировоззрению Пифагора, мистического предшественника Платона, который утверждал, что Вселенная не только подчиняется математическим законам, но и действительно состоит из чисел – чисел, которые он отождествлял с геометрическими фигурами. В диалоге «Тимей» Платон использует и перетолковывает это представление, заявляя, что четырем элементам, которые составляют видимый мир, соответствуют четыре правильных многогранника. Хорошо хоть не двухмерные графические «полигоны», из которых строятся виртуальные поверхности в играх Zelda и Quake.

Возможно, самое нахальное метафизическое проявление этого «старого платоновского духа» можно встретить в голове Эдварда Фредкина, известного своей эксцентричностью теоретика, который стал профессором Массачусетского технологического института и важной птицей в определенных научных кругах, несмотря на нехватку публикаций и на то, что сам он самоучка. Фредкин верит, что Вселенная – это компьютер в буквальном смысле. За мельчайшими субатомными пушинками, до которых дошли современные физики, лежит пучок битов, паттернов информации, воспроизводящих себя в соответствии с базовыми алгоритмами. Исповедуя разновидность цифрового пантеизма, Фредкин представляет Вселенную как огромный «клеточный автомат», что-то вроде тех компьютерных программ, которые состоят из простых элементов и базовых правил, но развиваются в сложные кибернетические экосистемы. Завораживающая и слегка сумасшедшая теория демонстрирует пример предельного космологического расширения цифровой парадигмы. А когда вы понимаете, что Вселенная – это колоссальная логическая матрица информационных алгоритмов, работа земных компьютеров может приобрести для вас метафизическую, почти демиургическую силу. Универсальная машина становится машиной, создающей универсумы.

К сожалению, песня сирен информационной плеромы может втянуть человека в более пугающие аспекты платоновской психологии. Когда вы концентрируетесь на логическом совершенстве компьютерного Зазеркалья, вам придется тяжко, едва вы задумаетесь об участи умирающего животного, каковым вы и являетесь. Несложно заметить отвращение к телу в инженерном кошмаре, столь любимом Моравеком и многими экстропианцами, но, в отличие от ужаса перед плотской страстью, экскрементами и гноем, который испытывали древние пустынники, это отвращение происходит из неприязни, которую изобретатель испытывает к плохо продуманной и сделанной модели. Футуролог Боб Труа в своей книге «Conquest of Death» формулирует это следующим образом: «Какой же здравомыслящий инженер будет делать машину из извести и желе? Кости и протоплазма невероятно плохой строительный материал»¹⁰⁹. Герой экстропианцев Боб Эттенгер, чья книга 1962 года «Перспектива бессмертия» дала старт криогенному движению, предположил, что одна из первых операций, которую мы должны проделать над нашими трансчеловеческими телами, – это сделать их чистыми и свободным от всякой дряни. На ум сразу же приходит стереотип хромающего и сутулого хакера, жалующегося на то, что ему приходится заправлять, опустошать, а иногда, о ужас, даже купать свою беспрерывно разлагающуюся машину.

Ганс Моравек задается вопросом: почему бы нам не пройти весь путь и в буквальном смысле не стать машинами? Моравек никак не может постигнуть, почему андроид Дейта в сериале «Звездный путь: новое поколение» хочет быть человеком. Ведь, как ему кажется, перекачка сознания в электрические цепи позволит нам не только увернуться от старухи с косой, но и совершить скачок над нашими плотскими человеческими ограничениями одним махом. Когда мы станем постчеловеческими киборгами, мы получим полубожественные возможности: память, доступ к информации, остроту впечатлений, силу обработки. Даже небеса больше не предел, потому что наша способность перекачать свое сознание в любое число всевозможных машин позволит нам исследовать глубокий космос, колонизировать другие планеты и добывать богатства из сырья Солнечной системы.

Любопытно, что сам образ киборга, который поддерживает и укрепляет экстропианские спекуляции, появился с началом космических полетов. Сам этот термин был придуман в начале 1960-х годов двумя учеными, Манфредом Клайнсом и Натаном Кляйном, которые хотели при помощи технологических и фармакологических средств улучшить тела астронавтов до той степени, чтобы «наши мальчики» стали чувствовать себя в открытом космосе как дома. В этом смысле взаимопроникновение техники и человека в образе киборга – это отчасти следствие героической мечты о выходе в космос, мечты, которая суммирует трансцендентальный материализм, исповедуемый Моравеком, экстропианцами и прочими мутантами-технофилами.[39]39
  А Гагарина зря обидели… – Примечание злобного переводчика.


[Закрыть] Позднее мы увидим, как приверженцы культа Небесных Врат попались на эту приманку, да так, что заглотили крючок, леску и грузило, но избыток радости от всего иномирного присущ отнюдь не только фанатикам НЛО. Как показывает Дэвид Ноубл в своей книге «Религия технологии», американская космическая программа была духовной с того самого момента, как ракетостроитель Вернер фон Браун, вывезенный из разрушенной нацистской Германии, обратился в христианский фундаментализм в 1950-х годах. Действительно, учитывая все эти Библии и облатки причастия, которые астронавты возили на Луну и обратно, мормонов и «заново рожденных» сектантов, поджидавших их дома, неудивительно, что корпорация General Motors, одна из прародительниц американской космической программы, пыталась построить Часовню Астронавтов вблизи космического центра им. Кеннеди в начале 1970-х годов.

Космические технологии не просто материализуют иномирные чаяния тех, кто уже не надеялся избежать могильной плиты, венчающей земную жизнь. Они олицетворяют чувство космической тоски по истинной родине, которое звучит в столь многих человеческих сердцах, стремление к трансцендентальному уровню аутентичности, отраженному в небесах. Многие мыслящие современники, как религиозные, так и нет, верят, что снедающий нас червь странничества не может быть успокоен и что, напротив, аутентичность обретается в гуще экзистенциальных условий реальной жизни со всеми ее ограничениями, страданиями и неустроенностью. Другие удовлетворяются сознанием того, что земная жизнь и так состоит из звездной пыли и что далекие галактики отражаются в листьях, лужах, цветке ириса и глазах любимой. Но лирики часто недостаточно для того, чтобы заглушить гностическое подозрение, что где-то нас ожидает нечто большее, чем то, что позволяет достигнуть природа. Епископ Хеллер заявляет: «Экзотерическая и эзотерическая традиции гласят, что Земля – не единственный дом для людей, что мы не растем, как сорняки из земли. И если наши тела могут на самом деле принадлежать этой Земле, то наша внутренняя сущность – нет»¹¹⁰.

Епископ, как и большинство либертариев и техноутопистов, конечно, буквально взрывается, когда речь заходит об экологах. На политическом уровне сторонники защиты окружающей среды представляют тиранию, потому что они провозглашают реальность ограничений. Они утверждают, что мы достигаем естественных границ биосферы, что регулирующие организации должны ограничить граждан и корпорации и что технология жестко ограничена в своей возможности очистить то, что она уже испортила. На духовном плане многие «зеленые», нью-эйджеры и глубинные экологи отвергают хеллеров-ское чувство иномирнои отчужденности как патологию, принимая вместо этого почти языческую идентификацию с природой и ее целительными силами. Философы и поэты цветущей земли не испытывают особого восторга по поводу платоновского презрения к материальной жизни во имя абстрактных идеалов или антропоцентри-стского наследия триумфального и неугомонного гуманизма. Не особенно они рады и декартовской механистической философии, которая отделяет сознание от тела и выпаривает магию из природы до тех пор, пока не остается только машина, которую можно разобрать.

Выжимая до упора педаль газа на колеснице Запада, экстропианцы доводят эти антиэкологические тенденции до лихорадочных высот, дистиллируя их в то, что Марк Дери язвительно называет «теологией кресла-катапульты». В экстропианской утопии сознание покидает тело, технология переписывает законы природы, а либертар-ные сверхновые существа оставляют Землю загрязненной и истощенной ради кибернетической жизни в космосе. Конечно, эти мечты могут рассматриваться как симптомы тщеславного и смертельного разрыва с природой, или как продиктованный гордыней отказ признавать хватку необходимости, или как наивное и нечуткое, неуважительное отношение к социальным или экологическим сетям, которые охватывают нас прямо здесь и сейчас. Но технологическое, трансцендентое рвение экстро-пианцев можно считать и просто научно-фантастической маской психодуховной интуиции, которая одолевает человечество на протяжении тысячелетий. Это алхимическая интуиция: в темной глубине человеческого «я» лежит необработанное золотое ядро, и при посредстве технологии, как в метафорическом смысле искусства, так и в буквальном, инструментальном смысле, мы можем извлечь и трансформировать его потенциал. Мы уже киборги, как могли бы сказать экстропианцы, и мы можем присмотреть себе место среди звезд.

V

Одухотворенный киборг

Если история человечества – это история превращения обезьяны в ангела, или, как провозгласил Ницше, зверя в Сверхчеловека, то, по-видимому, на одном из этапов этого пути мы должны побывать машинами. Эта участь предопределена нам самим ходом нашей эволюции. Благодаря благам машинной цивилизации, уводящим нас все дальше и дальше от непредсказуемого и зачастую злонамеренного танца природы, мы отказывались от анимистического представления, которое сковывало нас путами природных сил и отдавало во власть незримых духов-управителей. Мы осмелились мечтать о том, чтобы превзойти богов старого мира, обуздать «животную часть» нашей души, возвести урбанизированный рай на покоренной земле. Мы стали современными людьми. И хотя технология, без всякого сомнения, была для человеческих существ единственным способом выразить и навязать другим опыт отдельного от природы существования, этот путь, конечно же, стал по преимуществу путем Запада. Современный Запад, если можно так выразиться, заключил сделку с машинами – конструкциями, состоящими из запчастей и потенциалов, безжизненными по определению. И вот ныне мы технологизировали окружающую среду и изолировали самое себя в рамках научного сознания и больше не нуждаемся в обращении к природе для того, чтобы отразить свое состояние. Сегодня мы заключили рефлексию и даже дух в движения и мыслительные процессы машин.

Этот симбиоз между человеком и машиной формировался довольно долго. Начало было положено космологами-механицистами Древней Греции. А жестянщики, вроде Герона Александрийского, принялись строить причудливых протороботов, прозванных автоматами. Все эти механические божки, куклы и птицы, которые развлекали детей античности и Средневековья точно так же, как их усовершенствованные подобия развлекают сегодня детей, приходящих в Диснейленд, действительно поражали воображение. Сложные часы, украшавшие средневековые храмы, часто были снабжены механическими фигурками, изображающими грешников, святых, смерть, различных монстров, разыгрывающих мистерию человеческой жизни. Представление о механистическом универсуме, которому обязаны своим появлением эти часы, в итоге довело нас до дверей философии Декарта, принявшего революционное утверждение о том, что тела не приводятся в движение никакими духами. Разница между живым существом и трупом – не больше, чем между заведенными часами и сломанным автоматом. Католическая церковь осознала угрозу для религии, исходящую от новой механистической философии Декарта, но удовольствовалась предложенным им дуалистическим решением: давайте просто отделим res cogitaiis, царство сознания, от res extensa, протяженного мира тел и объектов, и постановим, что эти два царства нигде не встречаются.

Невероятно продуктивная мощь картезианской философии обеспечила господствующую роль хладного механизма в мировоззрении Запада, и в конце концов хрупкая стена, возведенная Декартом для защиты мыслящего субъекта, рухнула. Нейрофизиологи, психофармакологи и генетики сегодня углубились в темный лес человеческого сознания, отмечая каждый шаг на своем пути. Самые светлые образы и опыты личных откровений претворены в авторитетный научный дискурс, что грозит редукцией нашего сознания и нашей личности к уровню всего лишь сложных механизмов – к установкам в духе Руби Голдберга,[40]40
  Руби Люциус Голдбсрг (ум. 1970) – режиссер и художник, автор проектов юмористических установок и механизмов, предназначенных, например, для мытья стекол, пробуждения уснувшего пьяницы и т. д. Интересно, что некоторые его «проекты» были реализованы в виде реальных устройств и игрушек.


[Закрыть] составленным из генетических кодов, условных рефлексов и колб с пузырящимися нейрохимикалиями. Современная психология едва ли может спасти свои устарелые басни. Недавно в Time один из авторов высказал мнение, что даже эдипов комплекс, эту грандиозную драму человеческой личности, уже можно свести к молекулам.

Чем больше мы знаем о механизмах и скрытых пружинах человеческой жизни, тем лучше мы видим, что на все наши действия, помыслы и переживания, которые прежде казались нам случайными и свободными, запрограммированы в нашем теле-сознании с безжалостностью часового механизма. Выступая с речью перед комитетом Конгресса, финансировавшим проект «Геном человека», цель которого – полная расшифровка генетического кода человека, нобелевский лауреат Джеймс Уотсон сказал: «Мы привыкли думать, что наша судьба начертана в звездном небе. Сегодня мы знаем, что в значительной степени наша судьба заключена в наших генах»¹¹¹. Но и этого генетического детерминизма оказалось недостаточно для социологов и психологов, которые уже накопили достаточно свидетельств, указывающих на то, что наша социальная и культурная жизнь определяется паттернами, шаблонами, функционирующими совершенно автоматически. Эти паттерны формируются не только животными инстинктами, но и социальными институтами, семейными драмами и культурным окружением. Вдобавок здравый смысл оказался не таким уж здравым. Наше представление о нормальной реальности всего лишь отражает мощь явления, которое психолог Чарльз Тарт назвал «коллективным трансом».

После недавнего падения самых авторитарных политических режимов мы считаем, что стали более «свободными», но могущество коллективного транса только возрастает в нашем многократно опосредованном и запутанном мире. Едва головокружительные перспективы тейлористского менеджмента доказали свою эффективность на практике, капитализм вошел в продолжительную эру изобилия, используя все возможности технологии и институционального взаимодействия для того, чтобы объединять человеческие существа в мощные и приносящие прибыль производящие и потребляющие мегамашины. Нам только кажется, что привольная «постиндустриальная» экономика не содержит в себе бездушных механизмов контроля, но в реальности сегодня мегамашина просто стала фрагментированной и претерпела изменения. Переместив примитивные сборочные линии в развивающиеся страны или на нелегальные фабрики, где господствует потогонная система, она «спиритуализовала» свои циклы, перенеся их в нематериальные кибернетические системы интеллектуального труда и сложные маркетинговые игры, подходящие для общества, основанного на импульсивном потреблении. Бродяга Чарли Чаплина, попавший в шестерни «Новых времен», теперь стал виртуалом, одновременно покупателем, делающим покупки через электронную сеть, и электронным рабом, каждый поворот дверной ручки и каждый поход в уборную которого контролируется с точностью до наносекунды.

Маршалл Маклюэн в начале 1970-х годов писал: «Мы сами походим на роботов в своем некритическом увлечении технологиями»¹¹². Сегодня у нас стало еще больше технологий, которыми мы можем увлекаться, еще больше кибернетических циклов, к которым мы должны подключаться и на которые мы должны настраиваться. На фоне продолжающегося идеологического доминирования редукционистской науки и социокультурного доминирования связанных с нею технологий некогда величественный остров гуманизма тает в силиконовом море. Мы обнаруживаем, что сели на кибернетическую мель, где-то на полпути между сказками, которые рассказывают у дымящего костра, и новыми сетями программирования и контроля. Потеряв веру в свободную волю и целостность личности, мы, глядя на себя в зеркало, встречаем взгляд андроида, потухшие глаза, черные дыры нигилизма – бессмысленную пустоту, которую Ницше предвидел еще столетие назад и называл ахиллесовой пятой современной цивилизации.

Едва ли имеет смысл говорить, что потеря мотивации беспокоит большинство людей. Большая часть духовной и религиозной активности на текущий момент, связанная с движением нью-эйдж, на том или ином уровне пытается сокрушить или хотя бы восполнить редукционистскую и механистическую картину мира. Христиане-фундаменталисты и анимисты, приверженцы индейских культов, совместно атакуют дарвиновскую теорию естественного отбора, в то время как мастера иглоукалывания и целители холистической школы вновь пытаются разжечь магическую искру витализма. Психологи, работающие с архетипами, пытаются восстановить предвечный образ души, а экологические мистики призывают «заново зачаровать Землю» и отринуть мир биржевых сводок и торговых центров. Даже либеральные гуманисты роются сегодня в поисках ценностей, «осмысленной политики», которая может противостоять стремительно вторгающемуся технологическому мышлению.

Но разве мы можем перевести стрелки часов назад, тем более на то время, когда часов вовсе не было? Возможно, образ человека-машины заключает в себе больше надежд и обещаний, чем считают его противники, особенно если этому образу не позволить полностью заслонить собой картину мира. Для многих искателей XX века древняя задача пробуждения не означала возврат к романтизму, религиозной ортодоксии или магическим песнопениям. Вместо того чтобы отвергать механические или автоматические аспекты человеческого существования, эти мыслители прокладывают свой путь сквозь образ машины, используя механизм только в качестве будильника для пробуждения своих собственных сил. Перефразируя суфийского мистика Хазрата Инаята Хана, можно сказать, что, хотя один из аспектов нашего существования подобен машине, другой подобен инженеру. С этой точки зрения первый шаг к пробуждению состоит в том, чтобы осознать, насколько мы уже зомбированы и автоматичны. Подобные бесстрастные редуцирующие наблюдения помогут снять наваждение, вскрыть подлинные способности и, как это ни парадоксально, позволят нам взрастить многие глубоко человечные аспекты нашего существования. Машина в этом случае может послужить интерактивным зеркалом, Иным, через которое и в противостоянии которому мы узнаем самих себя и сами становимся мерой всех вещей. Это путь одухотворенного киборга, чьи электронные цепи и пробегающие по ним команды таят в себе как угрозы, так и перспективы техногнозиса.