Текст книги "Путешествие внутрь страха"

Автор книги: Эрик Амблер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Боюсь, сделает. – Грэхем сообщил ей о встрече у лестницы и добавил: – Да и зачем ему красть револьвер, если он не задумал ничего дурного?

Жозетта замялась, потом медленно произнесла:

– Ладно. Я попробую.

– Прямо сейчас?

– Да, если хотите. Револьвер в ящике Хозе внутри каюты. Хозе читает в салоне. Вы подождете меня тут?

– Нет, спущусь вниз. Я не в том настроении, чтобы беседовать с собравшимися здесь.

Они сошли по ступенькам и ненадолго остановились возле поручней у подножия трапа.

– Я побуду здесь. – Он сжал ее руку. – Жозетта, милая, мне не выразить словами, как я вам благодарен.

Она улыбнулась – словно маленькому мальчику, которого пообещала угостить конфетами.

– Расскажете в Париже.

Проводив Жозетту взглядом, Грэхем прислонился к поручням. Ей потребуется не больше пяти минут. Некоторое время он смотрел, как длинная изогнутая волна, распространявшаяся от носа корабля, сталкивается с другой, бегущей от кормы, и дробится в пену; потом сверился с часами. Три минуты. По трапу застучали шаги; кто-то спускался.

– Доброе утро, мистер Грэхем. Сегодня вы хорошо себя чувствуете? – Это был мистер Куветли.

Грэхем повернул голову:

– Да, спасибо.

– Месье и мадам Матис рассчитывали сыграть после полудня в бридж. Вы умеете в бридж?

– Умею. – Грэхем знал, что отвечает не слишком учтиво, но боялся, что мистер Куветли к нему чересчур привяжется.

– Так, может, соберемся вчетвером?

– Непременно.

– Я не очень хорошо играю. Трудная игра.

– Да. – Краем глаза он заметил Жозетту: она появилась на палубе из двери, ведущей к каютам.

Мистер Куветли бросил на женщину беглый взгляд и понимающе ухмыльнулся.

– Так, значит, после полудня, мистер Грэхем.

– Буду ждать с нетерпением.

Мистер Куветли удалился. Подошла Жозетта:

– Что он говорил?

– Приглашал поиграть в бридж. – Что-то в ее лице заставило сердце Грэхема бешено забиться. – Достали? – выговорил он.

Она помотала головой:

– Ящик заперт. Ключи у Хозе.

Грэхем ощутил, как тело покрылось капельками пота. Он уставился на Жозетту, не находя, что сказать.

– Что вы на меня так смотрите? – сердито воскликнула она. – Я не виновата, что Хозе держит ящик под замком.

– Не виноваты. – Теперь Грэхем понял, что она и не собиралась добывать ему револьвер. Ее нельзя упрекать: ждать, что Жозетта станет ради него красть, – значит требовать от нее слишком многого. Но он так рассчитывал на тот револьвер. Что же теперь делать, черт побери?

Жозетта коснулась его руки:

– Вы обиделись на меня?

Он покачал головой:

– Чего обижаться? Нужно было беречь свой. Носить его в кармане. Просто я очень надеялся, что у вас получится. Я сам виноват. Но я ведь уже говорил вам: не привык я к таким вещам.

Она рассмеялась:

– Не тревожьтесь. Я вам кое-что скажу. Этот человек не носит пистолета.

– Как? Откуда вы знаете?

– Сейчас, когда я возвращалась, он поднимался по лестнице передо мной. Одежда на нем мятая и тесная. Если б у него в кармане лежал пистолет, я бы заметила.

– Вы уверены?

– Конечно. Иначе бы не стала вам говорить.

– Но если пистолет маленький… – Грэхем осекся. Девятимиллиметровый самозарядный пистолет маленьким быть не может. Он должен весить пару фунтов и места занимать тоже много. В кармане такую штуку носить никто не станет – оставит в каюте. Да…

Жозетта не отрываясь наблюдала за ним.

– Что такое?

– Пистолет у него в каюте, – медленно вымолвил Грэхем.

Она поглядела ему в глаза:

– Я могу сделать так, что он уйдет из каюты и долго не будет возвращаться.

– Как?

– Поможет Хозе.

– Хозе?

– Успокойтесь, я ни о чем ему не проболтаюсь. Сегодня вечером Хозе будет играть с вашим Банатом в карты.

– Да, Банат – заядлый игрок. Но предложит ли ему Хозе?..

– Я скажу Хозе, что видела у того человека раскрытый бумажник с кучей денег. А дальше уж положитесь на Хозе – играть они будут.

– Вам удастся это устроить?

Жозетта сжала его руку:

– Разумеется. Я не хочу, чтобы вы волновались. А если отнять у него пистолет, вам ведь нечего будет бояться?

– Да. Мне нечего будет бояться, – задумчиво откликнулся Грэхем. Все так просто; и как он раньше не додумался? Впрочем, раньше ему не было известно, что при себе пистолета Банат не носит. Отбери у него пистолет – и он не сможет стрелять. Логично. А если не сможет стрелять – его не стоит опасаться. Тоже логично. Хорошие планы всегда просты.

Он повернулся к Жозетте:

– Когда вы это сделаете?

– Удобнее всего вечером. Днем Хозе не очень тянет играть в карты.

– Когда именно вечером?

– После ужина. Вам придется потерпеть. – Она поразмыслила. – Лучше, чтобы нас сегодня не видели вместе. А то он заподозрит, что мы друзья.

– После полудня я буду играть в бридж с Куветли и Матисами. Как я узнаю, что все идет по плану?

– Я найду способ вам сообщить. – Она прижалась к Грэхему. – Вы точно не обиделись из-за револьвера Хозе?

– Точно.

– На нас никто не смотрит. Поцелуйте меня.

– Банковское дело! – рассуждал Матис. – Что оно как не обычное ростовщичество? Банкиры – ростовщики, процентщики. Но поскольку они одалживают всем деньги – чужие или те, которых вообще не существует, – их называют красивым словом. И все же они – ростовщики. Когда-то это был смертный грех, постыдное, преступное занятие; ростовщиков сажали в тюрьму. Теперь такие люди – земные боги, а единственный смертный грех – бедность.

– На свете так много бедных, – печально изрек мистер Куветли. – Это ужасно!

Матис нетерпеливо дернул плечами.

– Будет еще больше, пока не кончится война. Тут уж можете на меня положиться. Многие станут завидовать солдатам: солдат по крайней мере кормят.

– Всегда он мелет чепуху, – вставила мадам Матис. – Всегда-всегда. Но как только возвратимся во Францию – все будет иначе. Его друзья не станут слушать так вежливо. Банковское дело! Да что он понимает в банках?

– Ха! Банкирам только и надо, чтобы все думали, как ты: банковское дело – загадка, простым смертным его не постичь. – Матис саркастически рассмеялся. – Если у кого-то два плюс два равняется пяти, тут и впрямь большая загадка. – Он воинственно повернулся к Грэхему: – Владельцы международных банков – вот настоящие военные преступники. Пока другие убивают, они сидят по своим офисам, невозмутимые и хладнокровные, да зарабатывают на этом деньги.

– Признаться, – произнес Грэхем, судорожно придумывая ответ, – единственный владелец международного банка, которого я знаю, – задерганный язвенник. До невозмутимости ему далеко. Наоборот, вечно жалуется на жизнь.

– Именно! – торжествующе согласился Матис. – Тут целая система. Я вам сейчас объясню…

И он стал объяснять. Грэхем поднял четвертый стакан виски с содовой. Он играл в бридж с Матисами и мистером Куветли уже давно и успел от них устать. Жозетту он видел с утра всего однажды: она остановилась у карточного столика и кивнула. Грэхем принял это как знак, что известие о богатстве Баната заинтересовало Хозе и что вечером удастся безопасно проникнуть к Банату в каюту.

Мысль о предстоящем попеременно то радовала, то пугала. Временами план казался безотказным: Грэхем войдет в каюту, возьмет пистолет, вернется к себе, выкинет пистолет в иллюминатор – и гора свалится с плеч; можно будет спокойно подняться в салон. В следующую минуту, однако, начинали грызть сомнения. Слишком уж просто. Банат, может, и безумец, но не дурак. Нельзя недооценивать человека, который зарабатывал на хлеб подобным ремеслом, до сих пор оставаясь в живых и на свободе. Вдруг он догадается, чего задумал Грэхем, вдруг оставит Хозе посреди игры и спустится в каюту? Вдруг Банат подкупил стюарда и поручил тому присматривать за каютой – наврав, будто хранит там ценные вещи? Вдруг… Но что еще оставалось делать? Ждать сложа руки, пока Банат выбирает удобный случай для убийства? Легко полковнику Хаки говорить, что помеченной жертве надо всего лишь защищаться; только чем себя защитить? Когда враг так близко, как сейчас Банат, лучшая защита – нападение. Ну конечно! Все, что угодно, лучше, чем просто ждать. А план вполне может сработать. Именно такие простые планы и срабатывают. Банату с его самомнением никогда не придет в голову, что в игру с похищением пистолетов могут играть двое, что беззащитный кролик тоже способен укусить. Скоро противник узнает, как ошибался.

Вошли Жозетта и Хозе с Банатом. Хозе, по-видимому, старался держаться любезно.

– …нужно сказать, – закончил речь Матис, – лишь одно слово: Брие! И все станет ясно.

Грэхем осушил стакан.

– Несомненно. Выпьете еще?

Французы решительно отказались; они, похоже, были чем-то озадачены. Но мистер Куветли радостно кивнул:

– Спасибо, мистер Грэхем. Я выпью.

Матис, хмурясь, поднялся:

– Нам пора готовиться к ужину. Прошу нас извинить.

Супруги ушли. Мистер Куветли отодвинул свой стул подальше.

– Очень неожиданно, – сказал Грэхем. – Что это они?

– По-моему, – осторожно заметил мистер Куветли, – им почудилось, что вы над ними насмехаетесь.

– Да с чего они взяли?

Мистер Куветли искоса посмотрел на Грэхема:

– Вы за пять минут трижды предложили им выпить. Предложили раз. Они отказались. Предложили другой. Они опять отказались. Вы снова предложили. Им не понять английского радушия.

– Ясно. Признаюсь, я задумался о другом. Надо будет извиниться.

– Что вы! – воскликнул мистер Куветли. – За радушие не извиняются. Но, – он неуверенно взглянул на часы, – приближается время ужина. Вы позволите мне выпить с вами не сейчас, а попозже?

– Разумеется.

– Тогда, пожалуйста, извините – я пойду.

– Конечно.

Когда мистер Куветли удалился, Грэхем встал и вышел на палубу. Он и правда выпил натощак чуть больше, чем надо.

В звездном небе висели серые облачка, вдалеке светились огни итальянского побережья. Грэхем постоял немного, подставив лицо жгучему ледяному ветру. Через минуту-другую гонг позовет к еде; Грэхем страшился предстоящего ужина, как больной страшится приближающегося врача с желудочным зондом. Придется, как за обедом, сидеть, слушать монологи Халлера и перешептывание погруженных в свое горе Беронелли, проталкивать через горло пищу в живот, все время помня, что́ за человек сидит напротив и зачем он здесь.

Грэхем повернулся и прислонился к стойке, поддерживавшей верхнюю палубу. Стоя спиной к открытому пространству, все время хотелось обернуться через плечо и убедиться, что ты один; когда позади только море – было поспокойнее.

В иллюминаторе салона виднелись Банат, Хозе и Жозетта. Они сидели, словно персонажи с картины Хогарта: Хозе – молчалив и сосредоточен; Жозетта улыбалась; Банат чего-то говорил. Воздух внутри был серым от табачного дыма, яркий свет лампочек без абажура делал лица плоскими, придавая сцене сходство с убогой фотографией, снятой со вспышкой в баре.

Кто-то появился из-за угла на краю палубы; когда он приблизился и вышел на свет, Грэхем узнал Халлера. Старик остановился.

– Добрый вечер, мистер Грэхем. Кажется, вы по-настоящему наслаждаетесь свежим воздухом. А мне, прежде чем встретиться с ним, нужно, как видите, надеть шарф и пальто.

– Внутри душно.

– Да. Я видел, как днем вы очень смело играли в бридж.

– Вам не нравится бридж?

– Вкусы меняются. – Халлер посмотрел на огни. – Что лучше – глядеть на берег с корабля или на корабль с берега? Когда-то мне нравилось и то и другое. Теперь не нравится ни то ни другое. Когда доживешь до моих лет, начинаешь, мне кажется, подсознательно недолюбливать все, что движется, – кроме дыхательных мышц, удерживающих тебя в живых. Движение – это перемены, а для старых людей перемены означают только смерть.

– А как же бессмертная душа?

Халлер фыркнул.

– Даже то, что мы привыкли считать бессмертным, рано или поздно гибнет. Придет день, когда последнее полотно Тициана и последний квартет Бетховена закончат существовать. Холст и напечатанные ноты могут уцелеть, если их бережно хранить, но сами произведения умрут вместе с последним зрителем или слушателем, способным понять их язык. Что же до бессмертия души – это вечная истина, а «вечные истины» умирают вместе с теми, кому они были необходимы. Средневековые богословы так же нуждались в вечной истине Птолемеевой системы, как теологи Реформации – в вечных истинах Кеплера или материалисты девятнадцатого века – в вечных истинах Дарвина. Утверждая вечные истины, мы молимся о спасении от того, что Шпенглер назвал страхом первобытного человека, пытающегося защитить себя перед лицом темного всемогущества мира.

Дверь салона неожиданно распахнулась; Халлер повернул голову. На палубе показалась Жозетта. Она неуверенно переводила взгляд с одного из беседовавших на другого. В это мгновение зазвучал гонг.

– Извините меня, – сказал Халлер. – Я должен перед ужином навестить жену. Ей все еще нехорошо.

– Конечно, – торопливо отозвался Грэхем.

Когда Халлер скрылся, Жозетта подошла к Грэхему и прошептала:

– Чего он хотел, этот старик?

– Говорил о жизни и смерти.

– Уф! Не нравится он мне. От него мурашки по коже. Мне нельзя здесь задерживаться; я только вышла сказать, что все идет как задумано.

– Когда они собираются играть?

– После ужина. – Она сжала его руку. – Этот Банат ужасен. Я бы ни для кого не стала такое делать – только ради вас, chéri.

– Жозетта, вы же знаете: я очень благодарен. Я отплачу вам за доброту.

– Ах, глупый! – Она ласково улыбнулась Грэхему. – Нельзя быть таким серьезным.

– А вам точно удастся его задержать? – засомневался Грэхем.

– Не беспокойтесь: задержу. После того как сходите в его каюту – возвращайтесь в салон, чтобы я знала, что вы закончили. Договорились, chéri?

– Договорились.

* * *

Было уже больше девяти. Последние полчаса Грэхем сидел в салоне возле двери, притворяясь, будто читает книгу.

В сотый раз его глаза обращались в противоположный угол комнаты, где Банат разговаривал с Хозе и Жозеттой. Вдруг сердце учащенно забилось: Хозе, улыбаясь какой-то реплике Баната, держал в руке колоду. Они расположились за карточным столиком. Жозетта бросила взгляд на Грэхема.

Он выждал немного; потом, увидев, что Хозе начал сдавать карты, неторопливо поднялся и вышел.

На лестничной площадке он остановился ненадолго, набираясь смелости для того, что предстояло совершить. Теперь, когда ожидание закончилось, на душе чуть полегчало. Две минуты, от силы три – и все позади. Пистолет будет у Грэхема, и опасность исчезнет. Надо только взять себя в руки.

Он спустился по лестнице. Каюта номер девять располагалась дальше, чем его собственная, в средней секции коридора. Грэхем дошел до пальм в кадках. Рядом – никого. Он зашагал дальше.

Он решил, что красться нельзя. Надо прямиком направиться к каюте, раскрыть дверь и смело зайти. В худшем случае, если его застанет стюард или кто-нибудь еще, Грэхем скажет, что считал номер девять пустым и всего лишь полюбопытствовал, как выглядят другие каюты.

Но никто его не увидел. Грэхем добрался до нужной двери; замешкавшись всего на мгновение, тихо отворил ее и вошел. Оказавшись внутри, он тут же закрыл дверь и заперся на задвижку. Если стюард зачем-то попытается зайти – подумает, что в каюте Банат.

Грэхем осмотрелся. Иллюминатор был закрыт; в воздухе воняло розовым маслом. В каюте имелись две койки. Выглядела она странно пустой. Помимо запаха, обнаруживалось всего два признака, что в номере девять кто-то живет: серый плащ, висевший вместе с мягкой шляпой позади двери, и потертый фибровый чемодан под нижней койкой.

Грэхем ощупал плащ, убедился, что карманы пусты, и занялся чемоданом. Тот оказался не заперт. Грэхем вытащил его и откинул крышку; чемодан доверху наполняли грязные рубашки и нижнее белье. Кроме того, нашлись несколько ярких носовых платков из шелка, черные туфли без шнурков, дезодорант и баночка крема. Пистолета не было.

Захлопнув чемодан, Грэхем задвинул его под койку и перешел к шкафчику. В отделении для одежды валялась только пара нестираных носков. В умывальнике на полке рядом со стаканчиком для полоскания зубов лежали серая мочалка, безопасная бритва, кусок мыла да стоял флакон духов со стеклянной пробкой.

Грэхем забеспокоился. Он был так уверен, что пистолет в каюте. Если Жозетта сказала правду – он где-то здесь.

Грэхем огляделся в поисках других тайников. Вот матрасы. Он провел руками вдоль пружин под ними. Ничего. Вот мусорный отсек под умывальником. Опять ничего. Грэхем посмотрел на часы. Он провел здесь уже четыре минуты. Вновь отчаянно огляделся. Пистолет должен быть тут. Но Грэхем уже искал везде. Он вновь лихорадочно занялся чемоданом.

Две минуты спустя он медленно выпрямился. Пистолета в каюте не было. Простой план оказался чересчур простым, и ничего не изменилось. Секунды две Грэхем беспомощно стоял, оттягивая миг, когда нужно будет признать поражение и уйти из каюты. Из оцепенения его вывел звук шагов в коридоре.

Шаги приблизились. Замерли. Лязгнуло поставленное на пол ведро. Потом шагавший пошел назад. Грэхем отпер дверную задвижку и выглянул. Коридор был пуст. Через секунду Грэхем уже возвращался наружу.

Он успел добраться до нижней площадки лестницы, прежде чем позволил себе обдумать происшедшее. Там он помедлил. Он обещал Жозетте вернуться в салон. Но это значило увидеться с Банатом. Нужно время, чтобы успокоиться. Грэхем развернулся и направился к своей каюте.

Он открыл дверь, шагнул внутрь – и остановился как вкопанный.

На койке, скрестив ноги, сидел Халлер. Но коленях у него лежала книга, на глазах были очки для чтения в роговой оправе. Он не спеша снял их, поглядел на вошедшего и весело произнес:

– Я ждал вас, Грэхем.

Опомнившись, Грэхем начал:

– Я не…

Из-под книги появилась другая рука Халлера. Она сжимала большой самозарядный пистолет.

– Вы, кажется, это искали?

Глава VIII

Грэхем перевел взгляд с поднятого пистолета на лицо человека, который его держал: длинная верхняя губа, бледно-голубые глаза, дряблая желтоватая кожа.

– Не понимаю, – сказал Грэхем и протянул руку за пистолетом. – Как?.. – Он осекся. Пистолет указывал на него; палец Халлера лежал на спусковом крючке.

Халлер отрицательно покачал головой:

– Нет, мистер Грэхем. Это я, пожалуй, оставлю у себя. Я пришел немного с вами поговорить. Что, если вы сядете вот сюда на кровать и развернетесь, чтобы мы смотрели друг другу в лицо?

Грэхем изо всех сил постарался скрыть овладевшую им смертельную тошноту. Ему казалось, что он теряет рассудок. Среди потопа вопросов, заливавших ум, высился всего один островок сухой земли: полковник Хаки проверил документы у всех, кто сел на пароход в Стамбуле; никто из них не представлял угрозы, все заказали билеты не позже чем за три дня до отплытия. И Грэхем отчаянно цеплялся за этот островок.

– Не понимаю, – повторил он.

– Конечно, нет. Но если вы присядете, я все объясню.

– Я постою.

– Ах да, моральная поддержка, получаемая от физического неудобства. Стойте, пожалуйста, если вам так больше нравится. – Говорил он твердо и высокомерно; это был новый Халлер, помоложе. Рассмотрев пистолет так, словно видел его впервые, старик задумчиво продолжал: – Знаете, мистер Грэхем, неудача в Стамбуле сильно расстроила беднягу Мавродопулоса. Он, как вы, наверно, заметили, не очень сообразителен – и, как все неумные люди, винит в своих ошибках других. Жалуется, что вы шевельнулись. – Халлер терпеливо пожал плечами. – Естественно, вы шевельнулись. Едва ли стоило ждать, что вы замрете, пока он будет целиться повторно. Я так ему и сказал. Но он продолжал на вас злиться, поэтому, когда мы сели на корабль, я настоял, чтобы оружие хранилось у меня. Он молод, а головы у этих румын горячие. Я не хотел, чтобы чего-нибудь случилось раньше времени.

– Интересно, – проронил Грэхем, – фамилия ваша, случайно, не Мёллер?

– Боже правый! – Немец вскинул брови. – Я и не подозревал, что вы столь хорошо информированы. Полковник Хаки, видно, был в словоохотливом настроении. А он знал, что я в Стамбуле?

Грэхем побагровел.

– Вряд ли.

Мёллер усмехнулся:

– Так я и думал. Хаки умен, я глубоко его уважаю. Но он тоже человек, ему тоже свойственно ошибаться. Да, после того фиаско в Галлиполи я счел нужным лично присмотреть за делом. И тут, после всех приготовлений, вы имели неосторожность шевельнуться и испортили Мавродопулосу выстрел. Но я на вас зла не держу. Хотя тогда я, безусловно, рассердился. Мавродопулос…

– «Банат» произносить легче.

– Благодарю. Так вот, промах Баната потребовал от меня больше работы. Однако теперь моя досада улеглась. Мне понравилось наше плавание, понравилось разыгрывать из себя археолога. Сперва я немного волновался, но когда увидел, что мне отлично удается заговорить вас до скуки, понял, что справляюсь прекрасно. – Он показал Грэхему книгу, которую читал: – Если вам нужен конспект моих небольших речей – вот, рекомендую: «Шумерский пантеон», автор – Фриц Халлер. Биографические сведения есть на титульном листе: десять лет при Немецком институте в Афинах, потом Оксфорд; ученые степени – все указано. Он, по-видимому, горячий последователь Шпенглера. Часто цитирует мэтра. Особенно пригодились ностальгическое предисловие и некоторые более длинные примечания. Фрагмент насчет вечных истин вы найдете на странице триста сорок один. Я, разумеется, кое-что излагал своими словами, менял в соответствии с личными вкусами. Мне хотелось создать образ милого и занудного эрудита. Думаю, вы согласитесь, что я преуспел.

– Так Халлер существует?

Мёллер поджал губы.

– О да. Жаль было причинять неудобства ему и его жене, но ничего другого не оставалось. Когда я узнал, что вы отплываете на пароходе, я счел полезным отправиться с вами. Само собой, я не мог оплатить рейс в последнюю минуту, не привлекая внимания полковника Хаки. Поэтому я обзавелся билетами и паспортом профессора Халлера. Он и его жена не обрадовались, но они добропорядочные немцы, и когда им объяснили, что интересы страны превыше их личного комфорта, они не стали возражать. Через несколько дней им вернут паспорта с заново вклеенными их собственными фотографиями. Единственное постыдное недоразумение – армянская леди, играющая роль фрау Халлер. Она почти не знает немецкого и глупа как пробка. Пришлось держать ее в стороне. Времени не хватало, никого более подходящего я не нашел. Человек, подыскавший для меня эту даму, вынужден был долго убеждать старуху, что ее повезут не в итальянский бордель. Женское самомнение иногда просто поразительно. – Мёллер достал портсигар. – Надеюсь, вы не возражаете, что я делюсь с вами такими подробностями. Я считаю, что атмосфера откровенности – непременное условие для всякой деловой беседы.

– Деловой?

– Именно. Теперь, прошу вас, сядьте и возьмите сигарету. Вам не помешает. – Он протянул портсигар. – А то вы сегодня какой-то нервный.

– Выкладывайте, что хотели сказать, и проваливайте!

Мёллер издал смешок.

– В самом деле, нервы у вас не в порядке! – Он внезапно посерьезнел. – Боюсь, виноват я. Видите ли, мистер Грэхем, я мог бы поговорить с вами и раньше, но желал сперва удостовериться, что вы окажетесь в подходящем настрое и будете готовы слушать.

Грэхем прислонился к двери.

– По-моему, лучший способ описать сейчас мой настрой – сказать, что я всерьез рассматриваю идею ударить вас в зубы. Я мог бы успеть прежде, чем вы – нажать на спуск.

Мёллер поднял брови:

– И до сих пор не ударили? Что же вас останавливает? Почтение к моим сединам или боязнь последствий? – Он помедлил. – Не отвечаете? Тогда, если вы не против, я сам сделаю выводы. – Он сел поудобнее. – Инстинкт самосохранения – замечательная вещь. Людям легко рассуждать о героизме и готовности отдать жизнь ради принципа, пока отдавать жизнь не надо. Когда, однако, запахнет жареным, они становятся практичнее и начинают выбирать не между честью и бесчестьем, а между бо́льшим и меньшим злом. Интересно, получится ли мне убедить вас встать на мою точку зрения.

Грэхем молчал, стараясь побороть охватившую его панику. Он знал, что если откроет рот – начнет вопить оскорбления, пока не заболит горло.

Мёллер с видом человека, который загодя пришел на важную встречу и никуда не спешит, принялся вставлять сигарету в короткий янтарный мундштук. Он, очевидно, и не ждал ответов на свои вопросы. Закончив возиться с мундштуком, немец поднял взгляд и сказал:

– Вы мне нравитесь, мистер Грэхем. Признаю, я рассердился, когда Банат оплошал в Стамбуле, но теперь, когда я познакомился с вами, я рад, что так получилось. Вы изящно вышли из неловкой ситуации за обеденным столом в первый вечер. Вы внимательно слушали, как я декламирую свои тщательно заученные монологи. Вы одаренный инженер и притом скромны и воспитанны. Мне неприятно представить, что вас застрелит нанятый мной работник. – Он зажег сигарету. – Но требования, диктуемые нашими жизненно важными нуждами, не оставляют выбора. Я вынужден быть непреклонен. Должен вам сообщить, что при текущем положении дел вы умрете через несколько минут после того, как мы субботним утром пристанем в Генуе.

Грэхем уже овладел собой.

– Печально слышать.

Мёллер одобрительно кивнул:

– Хорошо, что вы принимаете все так спокойно. Я бы на вашем месте сильно испугался. Правда, окажись на вашем месте я, – бледно-голубые глаза внезапно сузились, – я бы знал, что у меня нет ни малейшего шанса сбежать. Банат, несмотря на свою неудачу в Стамбуле, очень способный молодой человек. А учитывая подкрепление из нескольких столь же опытных людей, которое ждет его в Генуе, я бы понял: добраться живым до безопасного убежища у меня никак не выйдет. Осталась бы лишь одна надежда: что они выполнят свою работу быстро и эффективно.

– Что значит «при текущем положении дел»?

Мёллер торжествующе улыбнулся:

– О! Вы перешли сразу к сути. Понимаете, мистер Грэхем, вам вовсе не обязательно умирать. Есть и другой выход.

– Ясно. Меньшее зло. – Сердце в груди невольно подпрыгнуло.

– Это и злом не назовешь, – возразил Мёллер. – Другой выход, и весьма приятный. – Он расположился на койке с еще большим удобством. – Я уже сказал, мистер Грэхем, что вы мне нравитесь. Позвольте добавить, что я так же, как и вы, всем сердцем не одобряю насилия. Я трусоват – охотно признаю. Я на все готов, только бы не видеть последствий автомобильной аварии. Поэтому, если существует бескровный способ уладить наше дело, я его предпочту. А если вы до сих пор сомневаетесь в моих добрых намерениях, позвольте представить вам вопрос в другом, более жестком, свете. Убивать вас придется в спешке; убийцы подвергнутся дополнительному риску, и потому вся операция обойдется дорого. Не поймите меня неправильно: я пойду на любые расходы, если они действительно необходимы. Но я бы, естественно, хотел без них обойтись. Уверяю вас, никто – возможно, за исключением вас самих – не порадуется, как я, если нам удастся решить все дружески и по-деловому. Я говорю искренне – надеюсь, хоть в этом вы мне поверите.

Грэхем начал злиться.

– Мне плевать, искренни вы или нет.

Мёллер, казалось, был разочарован.

– Да, пожалуй, так и есть. Я и забыл: вы долго находились под нервным напряжением. Естественно, все, что вас сейчас занимает, – доберетесь ли вы живым до Англии. Это возможно. Все зависит от того, сможете ли вы спокойно и здраво вникнуть в ситуацию. Вам известно, что завершение работы, которую вы выполняете, требуется задержать. Если вы умрете до того, как возвратитесь в Англию, в Турцию отправят кого-нибудь другого, чтобы он сделал вашу работу заново. Насколько я знаю, задержка в этом случае выйдет в шесть недель – и этого будет достаточно для заинтересованной стороны. Таким образом, простейший способ справиться с затруднением, казалось бы, похитить вас в Генуе, держать взаперти требуемые шесть недель и потом отпустить. Разве не так?

– Видимо, так.

Мёллер покачал головой:

– Нет, не так. Вы исчезнете без вести. И ваша компания, и турецкие власти начнут наводить справки. Поставят в известность итальянскую полицию. Британское министерство иностранных дел станет требовать информацию у итальянского правительства. Итальянское правительство, боясь, как бы его нейтралитет не оказался под сомнением, расшибется в лепешку. У меня могут возникнуть большие неприятности – особенно когда вы окажетесь на свободе и сможете обо всем рассказать. Мне крайне нежелательно оказаться в розыске у итальянской полиции. Понимаете?

– Понимаю.

– Самый незамысловатый способ – убить вас. Впрочем, есть и третий вариант. – Мёллер сделал паузу и произнес: – Вы везучий человек, мистер Грэхем.

– Что вы имеете в виду?

– В мирное время только фанатичные националисты требуют, чтобы человек жертвовал собой ради правительства той страны, где родился. Но во время войны, когда людей убивают и чувства накалены, даже умный человек может поддаться им и заговорить о своем «долге перед отчизной». По счастью, вы в силу своей профессии способны видеть героизм таким, какой он есть: излишком сентиментальности у глупцов. «Любовь к родине»! Забавное выражение. Любовь к конкретному клочку земли? Вряд ли. Поставьте немца на поле в Северной Франции, скажите ему, что это Ганновер, и он не сможет вас опровергнуть. Любовь к своим согражданам? Определенно нет. Некоторых из них вы любите, некоторых не любите. Любовь к культуре своей страны? Те, кто лучше всего знаком с ее культурой, как правило, наиболее умны и наименее патриотичны. Любовь к своему правительству? К правительству те, кем оно правит, испытывают обычно неприязнь. Вот видите: любовь к стране – фикция, поддерживаемая страхом и невежеством. От нее, конечно, есть и польза. Когда правящий класс желает заставить людей сделать что-то, чего они делать не хотят, он взывает к патриотизму. А меньше всего люди, разумеется, желают, чтобы их убивали. Но я должен извиниться: это все старые доводы, и вы, несомненно, с ними знакомы.

– Да, я с ними знаком.

– Прекрасно. Я рад, что не ошибся, сочтя вас человеком трезвого ума. Так мне гораздо проще перейти к тому, что я хочу предложить.

– Ну, и что же вы хотите предложить?

Мёллер погасил сигарету.

– Третий вариант, мистер Грэхем, – убедить вас по собственной воле удалиться от дел на шесть недель: устроить себе отпуск.

– Вы рехнулись?

Мёллер улыбнулся:

– Поверьте, я понимаю ваши трудности. Если вы просто спрячетесь на шесть недель, будет очень неловко объяснять свое исчезновение, когда вы вернетесь домой. Безмозглые кликуши могут назвать ваш выбор остаться в живых, а не умереть от пули нашего друга Баната низким поступком. Тот факт, что работа в любом случае задержалась бы на шесть недель и что вы куда полезней для своей страны и ее союзников живым, а не мертвым, оставят без внимания. Патриоты, как и все, кто слепо во что-то верит, не любят логических доводов. Нужно будет действовать немного хитрее. Позвольте вам рассказать, как все можно устроить.