Текст книги "Путешествие внутрь страха"

Автор книги: Эрик Амблер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Эрик Эмблер
Путешествие внутрь страха

Глава I

Пароход «Сестри-Леванте» возвышался над пристанью. На маленькую навесную палубу сыпал мокрым снегом ветер, дующий от Черного моря; турецкие докеры, набросив на плечи пустые мешки, все еще продолжали погрузку.

Грэхем проводил глазами стюарда, унесшего его чемодан в дверь с надписью «PASSEGGIERI»,[1]1
  Пассажиры (ит.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] и обернулся посмотреть на людей, с которыми простился у сходней. На борт эти двое подниматься не стали: один из них был в полицейской форме и не хотел привлекать к Грэхему лишнего внимания. Сейчас они шли прочь – мимо подъемных кранов, к складам и воротам дока. Дойдя до первой постройки, оба разом оглянулись. Грэхем поднял левую руку; они помахали ему в ответ, затем двинулись дальше и вскоре скрылись из виду.

Несколько мгновений Грэхем стоял, дрожа и вглядываясь в туман, окутавший купола и шпили Стамбула. Сквозь грохот и скрежет лебедок долетал голос турецкого бригадира, который на ломаном итальянском что-то горестно кричал корабельному офицеру. Грэхем вспомнил, что ему велено сразу идти в каюту и оставаться там до отплытия, поэтому шагнул в дверь следом за стюардом.

Тот ждал на верхней ступеньке короткого трапа. Из девяти других пассажиров никого видно не было.

– Cinque, signore?[2]2
  Номер пять, синьор? (ит.)


[Закрыть]

– Да.

– Da queste parte.[3]3
  Сюда, пожалуйста (ит.).


[Закрыть]

Грэхем спустился за ним.

Номер пять оказался небольшой одноместной каютой: койка, шкафчик для одежды, объединенный с умывальником, едва достаточно места для человека с чемоданом. Медную раму иллюминатора покрывал зеленый налет; сильно пахло краской.

Стюард задвинул чемодан под койку и протиснулся в коридор.

– Favorisca di darmi il suo biglietto ed il suo passaporto, signore. Li portero al Commissario.[4]4
  Будьте добры, синьор, ваш билет и ваш паспорт. Я отнесу их комиссару (ит.).


[Закрыть]

Грэхем передал ему билет и паспорт, затем жестами показал, что хочет открыть иллюминатор.

– Subito, signore,[5]5
  Сейчас, синьор (ит.).


[Закрыть] – ответил стюард и ушел.

Грэхем устало опустился на койку. Впервые за почти полные сутки он остался один и мог спокойно подумать. Осторожно вынув правую руку из кармана пальто, осмотрел бинты. Ныло нестерпимо; если так болит простое скользящее ранение, то спасибо судьбе, что пуля не попала по-настоящему.

Он окинул взглядом каюту, привыкая, что находится в ней, – как успел уже свыкнуться со многими странностями после того, как прошлой ночью возвратился в гостиницу в районе Пера. Он принимал все безоговорочно – и только чувствовал себя так, будто утратил нечто важное. Хотя на самом деле не потерял ничего, кроме полоски кожи и хряща с тыльной стороны правой ладони.

Он начал бояться смерти – в этом состояла главная и единственная перемена.

Про Грэхема говорили, что ему повезло в жизни. Хорошо оплачиваемая работа в крупной оружейной компании, уютный загородный дом в часе езды от офиса, милая и приятная жена. Не то чтобы он этого не заслуживал: он был – хоть с виду совсем и не скажешь – блестящим инженером, ценным работником, его часто посылали за границу. Тихий, славный малый, всегда готовый угостить вас виски. Конечно, близко с ним не сойдешься (трудно сказать, во что Грэхем играл хуже – в гольф или в бридж), но держался он со всеми дружелюбно. Не навязчиво: просто дружелюбно – как дорогой зубной врач, старающийся вас отвлечь. Если подумать, он и выглядел как дорогой зубной врач. Худощав, немного сутул; отличный костюм, приятная улыбка, волосы, тронутые сединой. И хотя трудно представить, что такую женщину, как Стефани, привлекло в нем что-то помимо высокого оклада, приходилось признать: ладили они прекрасно.

Грэхем и сам считал, что ему в жизни повезло. Отец, страдавший диабетом школьный учитель, умер, когда ему было семнадцать, оставив сыну в наследство легкий нрав, пять сотен фунтов страховки и ясный математический склад ума. Первое помогло ему терпеливо выносить опекуна, человека вздорного и строптивого, второе – поступить в университет, третье – получить докторскую степень. Его диссертацию, касавшуюся проблем баллистики, опубликовал в сокращенном виде технический журнал, и к тридцати годам Грэхем уже заведовал экспериментальным отделом в солидной компании, слегка удивляясь, что ему платят так много за то, чем ему нравится заниматься. В тот же год он женился на Стефани.

Ему никогда не приходило в голову, что в отношениях с женой он чем-то отличается от любого мужчины, прожившего в браке десять лет. Он женился потому, что устал от меблированных комнат, и справедливо полагал, что Стефани вышла за него замуж в надежде сбежать от отца – нищего врача со скверным характером. Ему нравились ее красота, чувство юмора, умение управляться с прислугой и заводить друзей, а если порой ее друзья и утомляли Грэхема – он винил тут скорее себя. Она, в свою очередь, вполне мирилась с тем, что муж целиком поглощен работой, и не хотела ничего менять. Они жили в атмосфере добродушия, взаимной терпимости и полагали свой брак счастливым – настолько, насколько вообще разумно требовать от брака.

Война, грянувшая в сентябре 1939-го, не нарушила покоя их семьи. Предыдущие два года Грэхем точно знал, что война неизбежна, как закат солнца, – и, когда она началась, не испытал ни испуга, ни удивления. Он тщательно рассчитал, как перемены отразятся на его жизни, и уже к октябрю мог заключить, что расчет оказался верен: с войной ему только прибавилось работы – вот и все. Ни материальному, ни физическому благополучию ничто не грозило. Его ни при каких обстоятельствах не могли призвать на фронт. Вероятность того, что немецкий самолет сбросит бомбу рядом с его домом или офисом, была ничтожно мала. Когда спустя всего три недели после подписания англо-турецкого союза Грэхема отправили по делам компании в Турцию, он огорчился лишь, что придется провести Рождество вдали от дома.

Первую заграничную командировку Грэхем совершил в тридцать два года. Успех был полным. Начальство открыло, что вдобавок к техническим знаниям он обладает редким для своей профессии даром располагать к себе иностранных чиновников. В следующие годы регулярные поездки за границу стали привычной частью жизни. Грэхему это нравилось. Нравилось посещать чужие города и открывать для себя их своеобразие. Нравилось знакомиться с людьми разных национальностей и с начатками их языков. У него выработалось здоровое отвращение к слову «типичный».

К середине ноября он добрался на поезде из Парижа в Стамбул, из Стамбула сразу отправился в Измир, затем – в Галлиполи. К концу декабря закончил там работу, а первого января сел на поезд до Стамбула, чтобы оттуда ехать домой.

Последние шесть недель выдались напряженными. Работа оказалась трудной, к тому же приходилось обсуждать сложные технические вопросы через переводчика. Трагедия в Анатолии – ужасное землетрясение – опечалила Грэхема почти так же сильно, как и турок. Железнодорожное сообщение между Галлиполи и Стамбулом прерывалось из-за наводнений. Когда Грэхем наконец добрался до столицы, он чувствовал себя подавленным и утомленным.

На станции его встретил Копейкин, представитель компании в Турции.

Копейкин очутился в Стамбуле в 1924-м, вместе с шестьюдесятью пятью тысячами других русских беженцев. С тех пор он успел побывать карточным шулером, совладельцем борделя, поставщиком армейской одежды, прежде чем (лишь управляющему директору известно как) получил нынешнее доходное место. Грэхему он был по душе: толстенький живчик с оттопыренными ушами и неисчерпаемым запасом хитрости.

– Поездка та еще выдалась, да? – спросил Копейкин, увлеченно тряся руку Грэхема. – Жаль, жаль. Ну, рад вас видеть снова. Как поладили с Фетхи?[6]6
  Фетхи, Али Окьяр (1880–1943) – турецкий дипломат, премьер-министр Турции в 1923 г., министр обороны в 1924–1925 гг.


[Закрыть]

– По-моему, отлично. По вашему описанию я думал, что будет куда труднее.

– Любезный, вы недооцениваете свое обаяние. С Фетхи обычно нелегко. Но он нам важен. А теперь все пойдет как по маслу. Впрочем, о делах давайте поговорим за рюмкой. Я снял вам номер – номер с ванной, в «Адлер палас», как раньше. Сегодня вечером для вас прощальный ужин за мой счет.

– Благодарю.

– Полно, любезный. А потом сходим немного развеяться. Есть одно модное местечко – кабаре «Ле Жоке». Думаю, вам понравится. Там очень мило, и публика что надо – без всякого сброда. Это ваш багаж?

Грэхем приуныл. Он ожидал, что придется ужинать с Копейкиным, но пообещал себе уже в десять часов принять горячую ванну и улечься в постель с детективным романом. Меньше всего ему хотелось «развеиваться» в «Ле Жоке» или любом другом ночном заведении. Пока они шли за носильщиком к машине Копейкина, Грэхем произнес:

– Пожалуй, мне лучше сегодня лечь пораньше. Впереди четыре ночи в поезде.

– Наоборот, любезный, лучше припоздниться. Поезд отходит только в одиннадцать утра. Я взял вам билет в первый класс. Если устанете – можете спать всю дорогу до Парижа.

За ужином в гостинице «Пера палас» Копейкин делился военными известиями. Коммунисты для него все еще оставались «грязными убийцами» Николая II, и Грэхем порядочно наслушался о победах финнов и поражениях русских. Немцы потопили еще несколько британских кораблей и потеряли еще несколько подводных лодок. Голландцы, датчане, шведы и норвежцы укрепляли оборону. Весна обещала быть кровавой. Затем разговор перешел на землетрясение.

В половине одиннадцатого Копейкин объявил, что пора отправляться в «Ле Жоке». Кабаре располагалось в районе Бейоглу, возле Гран-Рю-де-Пера, на улочке с домами французской архитектуры двадцатых годов. Взяв Грэхема за руку, Копейкин увлек его внутрь.

– Тут мило. Владелец, Сергей, мой друг и не станет пытаться нас надуть. Я вас познакомлю.

Для человека своих занятий Грэхем имел весьма обширные познания в ночной жизни городов. По каким-то неведомым причинам иностранные хозяева считали, что единственный подходящий способ развлечь английского инженера – водить его по злачным местам. Ему показывали подобные заведения в Мадриде и Буэнос-Айресе, в Бухаресте и Вальпараисо, в Риме и Мехико – и все они оказывались на одно лицо. Грэхем мог вспомнить людей – деловых партнеров, с которыми просиживал до утра, распивая чересчур дорогие напитки, но сами места сливались в единую картину. Подвальная комната, полная табачного дыма, в одном конце возвышение для музыкантов, в другом – стойка бара, где выпивка якобы стоила дешевле, столики, место для танцев.

Ничего другого от «Ле Жоке» он не ждал. Ничего другого и не увидел.

Росписи на стенах, казалось, прониклись духом улицы снаружи: огромные футуристические рисунки изображали небоскребы в невероятных ракурсах, чернокожих саксофонистов, зеленые всевидящие глаза, телефоны, маски с острова Пасхи и бледноволосых существ неопределенного пола, курящих сигареты в длинных мундштуках. Было шумно и людно. Сергей – русский с жесткими седыми волосами и острыми чертами лица – приветствовал их и усадил за столик возле площадки для танцев. Копейкин заказал бутылку бренди.

Оркестр кончил натужно выводить американский танцевальный мотив и заиграл румбу – с несколько бо́льшим успехом.

– Здесь весело, – сказал Копейкин. – Не хотите потанцевать? Девушек сколько угодно. Выбирайте, какая приглянется, – и я поговорю с Сергеем.

– Не надо. Полагаю, мне все же не стоит здесь задерживаться.

– Да бросьте вы думать о поездке. Глотните еще бренди – сразу полегчает. – Он встал. – Я сейчас пойду танцевать и подыщу вам кого-нибудь.

Грэхему стало стыдно. Надо было проявить больше энтузиазма: в конце концов, Копейкин вел себя необыкновенно гостеприимно. Вряд ли так уж приятно развлекать усталого с дороги англичанина, только и думающего, как бы отправиться спать.

Грэхем решительно выпил еще бренди. В кабаре заходили новые посетители; Сергей радушно встречал каждого, а едва тот отворачивался, незаметно делал знаки официанту – неприятное мелкое напоминание, что кабаре «Ле Жоке» существует не для удовольствия гостей, а для извлечения денег.

Повернув голову, Грэхем увидел, что Копейкин танцует со стройной смуглокожей девушкой. Она постоянно улыбалась, показывая большие зубы; вечернее платье из красного атласа болталось на ней, будто сшитое на фигуру покрупнее. Копейкин не давал ей прижиматься к себе и все время что-то говорил; несмотря на полноту, он – единственный из танцующих – держался естественно и непринужденно. Бывший владелец борделя, он чувствовал себя сейчас в своей тарелке.

Когда музыка стихла, Копейкин подвел девушку к столику.

– Это Мария, – представил он ее. – Арабка. А ведь не скажешь по ней, верно?

– Верно.

– Она немного болтает по-французски.

– Enchanté, Mademoiselle.[7]7
  Рад познакомиться, мадемуазель (фр.).


[Закрыть]

– Месье. – Голос прозвучал неожиданно хрипло, но улыбалась она открыто и приветливо.

– Бедное дитя! – промолвил Копейкин тоном гувернантки, которая надеялась, что ее подопечный не осрамится перед гостями. – Только что оправилась от болезни горла. Но она очень милая и воспитанная. Assieds-toi,[8]8
  Сядь (фр.).


[Закрыть] Мария.

Она уселась рядом с Грэхемом:

– Je prends du champagne.[9]9
  Я буду пить шампанское (фр.).


[Закрыть]

– Oui, oui, mon enfant. Plus tard,[10]10
  Да-да дитя мое. Потом (фр.).


[Закрыть] – неопределенно отвечал Копейкин. – Она получит добавочную плату, если мы закажем шампанское, – заметил он Грэхему и налил Марии немного бренди.

Та без возражений подняла бокал к губам и сказала:

– Skal.[11]11
  Ваше здоровье (швед.).


[Закрыть]

– Думает, вы швед, – объяснил Копейкин.

– Почему?

– Она любит шведов, вот я и представил вас как шведа. – Копейкин усмехнулся. – Так что не говорите, будто турецкий представитель ничего не делает для компании.

Снова заиграла музыка. Мария, слушавшая их с непонимающей улыбкой, спросила у Грэхема, не хочет ли он потанцевать.

Танцевала она недурно – он даже почувствовал, что и сам хорошо танцует, поэтому слегка повеселел и пригласил ее второй раз. Теперь она крепко прижималась к Грэхему. Из-под красного атласа на плече выбилась грязная лямка; аромат духов не заглушал запаха разгоряченного тела. Мария начинала надоедать.

Она завязала разговор. Знаком ли Грэхем со Стамбулом? Бывал ли здесь раньше? А в Париже? А в Лондоне? Ему повезло. Она там никогда не бывала. Но хотела бы. И в Стокгольме тоже. Много ли у него друзей в Стамбуле? Она спрашивает, потому что господин, который зашел следом за ним и его другом, кажется, знает Грэхема. Все время на него смотрит.

Размышляя, скоро ли удастся уйти, Грэхем вдруг понял, что она ждет ответа.

– Кто все время смотрит? – отозвался он, зацепившись за последнюю реплику.

– Отсюда не видно. Господин за стойкой бара.

– Он, конечно, глядит на вас. – Ничего другого на ум не пришло.

Но Мария казалась серьезной:

– Нет, месье. На вас. Тот, у которого в руке платок.

Танцуя, они достигли места, откуда был виден бар. Человек сидел на стуле; перед ним стоял стакан вермута.

Это был низкорослый тощий человек с глупым лицом – костлявым, скуластым, с большими ноздрями и толстыми губами, сжатыми так плотно, будто у него болели десны или он изо всех сил старался побороть гнев. Из-за бледности кожи маленькие, глубоко посаженные глаза и жидкие курчавые волосы выглядели особенно темными. На нем были мятый коричневый костюм с подложенными плечами, мягкая сорочка почти без воротника и новый серый галстук.

Пока Грэхем смотрел на незнакомца, тот провел носовым платком над верхней губой, словно стирая проступивший пот.

– По-моему, сейчас он на меня не смотрит. К тому же, боюсь, я его не знаю.

– Я так и думала, месье, просто хотела проверить. – Мария локтем прижала руку Грэхема к себе. – Я тоже его не знаю. Зато я знаю таких, как он. Вы иностранец, месье, и у вас, наверно, есть деньги в кармане. Стамбул – не Стокгольм: когда такие, как этот, поглядят на тебя больше одного раза – лучше остеречься. Вы сильный, но против ножа в спину сила не поможет.

Ее серьезность производила комическое впечатление. Грэхем рассмеялся, однако снова бросил взгляд на человека за стойкой. Тот потягивал вермут. Совершенно безобидный тип. Очевидно, Мария пыталась таким довольно неуклюжим способом показать свои добрые намерения.

– Думаю, мне не стоит о нем беспокоиться.

– Может, и нет, месье. – Она отпустила его руку, очевидно, потеряв интерес к теме. Музыка смолкла, и они вернулись за столик.

– Здорово танцует, а? – спросил Копейкин.

– Здорово.

Мария улыбнулась им, села и быстро допила свой бренди – точно мучилась жаждой.

– Нас трое. – Она для ясности показала на каждого пальцем. – Хотите, я приведу подругу, чтобы выпила с нами? Она симпатичная. Она моя лучшая подруга.

– Может, потом, – ответил Копейкин и налил ей еще.

Раздался звучный аккорд, и свет в зале погас. На полу перед помостом для музыкантов задрожал луч прожектора.

– Сейчас будут номера, – шепнула Мария. – Очень интересные.

В круге света появился Сергей и произнес по-турецки длинную речь, затем махнул рукой в сторону двери у помоста. Оттуда немедленно выскочили двое смуглых юношей в голубых пиджаках и принялись отбивать энергичную чечетку. Вскоре они уже тяжело дышали от натуги, волосы растрепались; хлопали им вяло. Потом они нацепили фальшивые бороды и, изображая стариков, выполнили несколько акробатических трюков. Зрители снова не выразили особого восторга. Истекая потом, юноши удалились – как показалось Грэхему, с досадой.

Следом появилась длинноногая темнокожая красавица – «женщина-змея». Позы, которые она принимала, отличались откровенной непристойностью и вызвали взрывы хохота. Закончив, она в ответ на одобрительные крики зала исполнила еще и танец с живой змеей – с меньшим успехом, потому что змея, извлеченная из позолоченного плетеного ящика с такой осторожностью, словно была гигантской анакондой, оказалась на поверку маленьким и довольно старым питоном, то и дело засыпавшим на руках у хозяйки. Уложив его обратно в ящик, она приняла еще несколько гимнастических поз и скрылась.

Владелец кабаре вышел опять и сделал объявление, которое встретили аплодисментами.

– Теперь выйдет Жозетта со своим партнером Хозе, – прошептала Мария на ухо Грэхему. – Танцовщики из Парижа, очень популярные. Сегодня выступают здесь в последний раз.

Круг света, сделавшись розовым, переместился ко входной двери. Прогремела барабанная дробь, оркестр заиграл «Голубой Дунай», и танцоры заскользили по полу.

Уставшему Грэхему их танец виделся такой же частью привычной рутины, как и барная стойка, и помост с музыкантами: нечто призванное оправдать завышенную цену напитков, демонстрация того, как при помощи законов механики маленький, болезненного вида мужчина с повязанным вокруг талии широким кушаком способен управляться со стодесятифунтовой женщиной, точно с ребенком. Жозетта и ее партнер выделялись лишь тем, что, хотя танцевали хуже обычного, умели произвести эффект.

Она была худой и высокой; великолепные руки и плечи, каскад блестящих светлых волос. Тяжелые веки и пухлые губы, застывшие в театральной полуулыбке, странно контрастировали с быстротой и четкостью движений. Грэхем чувствовал, что перед ним не прирожденная танцовщица, но просто женщина, научившаяся танцевать – танцевать томно и чувственно, гордясь своим молодым телом, длинными ногами и мускулами, скрытыми за плавными линиями бедер и живота. И хотя сам танец не представлял ничего выдающегося, зрелище все же получалось яркое, несмотря на ее партнера.

Это был смуглый мужчина с гладким землистым озабоченным лицом и неприятной привычкой при напряжении упирать язык в щеку. Танцевал он неуклюже; делая поддержку, неуверенно двигал пальцами, ища, где ухватиться, чтобы не потерять равновесие.

Но зрители на него не глядели и по окончании танца шумно вызвали пару на бис. Те сплясали снова. Грянул финальный аккорд, мадемуазель Жозетта поклонилась и приняла от Сергея букет цветов. Она выходила еще несколько раз, кланяясь и посылая воздушные поцелуи.

– Прелесть, правда? – сказал Копейкин по-английски, когда в зале зажегся свет. – Я же обещал, что вам здесь понравится.

– Да, хороша. А вот милый ее – молью траченный.

– Хозе? У него дела неплохи. Хотите, приглашу ее выпить с нами?

– Очень. Но это же, наверно, будет дорого?

– Боже мой! Нет. Ей за такое не платят.

– А она придет?

– Обязательно. Я ее знаю – хозяин нас знакомил. Думаю, она вам придется по вкусу. Арабка глуповата. Жозетта, конечно, тоже не блещет умом, но по-своему обворожительна. Если бы не горький опыт молодости – я бы и сам за ней приударил.

Копейкин отошел. Мария поглядела ему вслед и, помолчав, произнесла:

– Ваш друг, он такой добрый.

– Добрый, – кивнул Грэхем, не совсем понимая, что это было – утверждение, вопрос или слабая попытка поддержать беседу.

Мария улыбнулась:

– Он близко знает хозяина. Если захотите, попросит, чтобы Сергей отпустил меня сегодня пораньше.

– Боюсь, мне надо еще уложить вещи и поспеть на утренний поезд. – Грэхем постарался изобразить сожаление.

– Ладно, не важно. – Она снова улыбнулась. – Просто шведы мне особенно нравятся. Можно еще бренди, месье?

– Конечно.

Он опять наполнил ее бокал. Она отпила половину и спросила:

– Вам нравится мадемуазель Жозетта?

– Она замечательно танцует.

– Она очень симпатичная. Это потому, что популярная. Когда кто-то популярный – сразу кажется симпатичным. Вот Хозе никому не нравится. Он испанец из Марокко. Страшно ревнивый – они все такие. Не понимаю, как она его терпит.

– Вы же говорили, они – парижане.

– Выступали в Париже. А вообще-то она из Венгрии. Знает разные языки. Немецкий, испанский, английский. Но шведский, по-моему, нет. У нее было много богатых мужчин. – Мария помолчала еще. – Вы коммерсант, месье?

– Инженер. – Он с удивлением осознал, что Мария вовсе не так глупа, как казалось, и что она прекрасно понимает, почему Копейкин их оставил. Грэхему явно намекнули, что мадемуазель Жозетта потребует больших расходов, что с ней будет непросто и что придется иметь дело с ревнивым испанцем.

Мария допила бренди и задумчиво поглядела в сторону бара.

– Кажется, моя подруга там скучает. – Она повернула голову и посмотрела прямо на Грэхема. – Дадите мне сто пиастров, месье?

– Зачем?

– На чай, месье. – Она улыбнулась, но уже не столь искренне и открыто.

Он протянул ей банкноту. Мария положила деньги в сумочку и встала.

– Извините, пожалуйста. Я пойду к подруге. Если захотите – вернусь.

Красное платье исчезло в толпе возле барной стойки. Почти сразу возвратился Копейкин.

– А где арабка?

– Ушла к лучшей подруге. Я дал ей сто пиастров.

– Сотню? Пятьдесят хватило бы за глаза. Впрочем, не важно. Жозетта приглашает нас выпить в ее гримерной. Завтра она уезжает из Стамбула и не хочет показываться в зале – придется здесь со всеми разговаривать, а она еще не упаковала вещи.

– Мы не помешаем?

– Любезный, она горит желанием с вами познакомиться. Заметила вас, когда танцевала; я сказал, что вы англичанин, и ее это очень обрадовало. Выпивку можно оставить здесь.

Гримерная мадемуазель Жозетты оказалась закутком восемь на восемь футов, отделенным от кабинета владельца коричневой портьерой. Три другие стены покрывали выцветшие розовые в синюю полоску обои с жирными пятнами там, где к ним часто прислонялись. Из мебели имелись два деревянных стула и два шатких туалетных столика, уставленных баночками крема вперемежку с грязными косметическими салфетками. В затхлом воздухе мешались запахи сигаретного дыма, пудры и влажной обивки.

– Entrez,[12]12
  Входите (фр.).


[Закрыть] – буркнул Хозе, и они вошли. Тот встал из-за столика и, стирая с лица грим, вышел, не удостоив их взглядом. Копейкин отчего-то подмигнул Грэхему.

Жозетта сидела на стуле, наклонившись вперед и сосредоточенно водя по брови мокрым ватным тампоном. Она уже сняла сценический костюм и накинула вместо него розовый халат. Волосы свободно струились вокруг головы; они и вправду были великолепны.

Жозетта заговорила по-английски – медленно, старательно произнося слова и разделяя их движениями тампона:

– Простите, пожалуйста. Эта паршивая тушь, она… Merde![13]13
  Дерьмо! (фр.)


[Закрыть]

Она в нетерпении отбросила тампон, резко встала и повернулась к гостям.

В жестком свете лампочки над головой Жозетта казалась немного ниже, чем во время танца, и слегка осунувшейся. Грэхем, припомнив пышущую здоровьем Стефани, подумал, что лет через десять Жозетта будет довольно невзрачной. Он имел привычку сравнивать других женщин с женой – это помогало скрыть от себя, что другие женщины его все еще интересуют. Но Жозетта была особенной. Что с ней станется через десять лет, его не слишком занимало; сейчас перед ним стояла, наполняя комнату спокойной жизненной энергией, привлекательная, превосходно владеющая собой женщина с мягкой улыбкой и большими голубыми глазами.

– Дорогая Жозетта, это Грэхем, – представил его Копейкин.

– Ваш танец мне очень понравился, мадемуазель.

– Копейкин мне уже передал. – Она пожала плечами. – Думаю, танцевать можно и получше, но все-таки спасибо, что хвалите. Зря говорят, что англичане невежливы. – Она обвела комнатку рукой. – Хоть и не слишком приятно приглашать вас сесть в такой грязи – пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Копейкин пусть сядет на второй стул, а вы отодвиньте вещи Хозе и садитесь на угол стола. Жаль, что мы не можем посидеть снаружи – там слишком много тех, кто готов поднять бучу, если не позволишь им угостить себя шампанским. А шампанское тут паршивое. Не хочется покидать Стамбул с головной болью. Вы здесь надолго, мистер Грэхем?

– Тоже уезжаю завтра.

Жозетта забавляла его своим позерством. В течение минуты она успела побывать великой актрисой, принимающей богатых посетителей, обходительной светской дамой, разочарованным гением танца. Каждый жест, каждая интонация точно рассчитаны – будто она до сих пор танцевала.

Теперь Жозетта перевоплотилась в знатока текущих событий:

– Кошмар с этими путешествиями. А вы к тому же едете обратно к вашей войне. Ужасно. Эти паршивые нацисты… Жаль, что люди постоянно воюют. А не войны – так землетрясения. Все равно люди гибнут. Это так плохо для бизнеса… Меня не привлекает смерть. Вот Копейкина, кажется, привлекает – должно быть, потому, что он русский.

– Мне нет дела до смерти, – возразил Копейкин. – Все, что меня заботит, – принесет ли официант напитки, которые я заказал. Не желаете сигарету?

– Да, благодарю. Официанты тут паршивые. В Лондоне наверняка есть места получше.

– Там официанты тоже не ахти. Полагаю, они везде такие. Но разве вы не бывали в Лондоне? Ваш английский…

Улыбка Жозетты сгладила бестактность Грэхема, о размерах которой он и не подозревал; с тем же успехом можно было спросить, кто оплачивал ее счета.

– Научилась от одного американца в Италии. Мне очень нравятся американцы. С такой деловой хваткой – и притом щедрые и искренние. По-моему, это самое главное: быть искренним. Как вам маленькая Мария, мистер Грэхем?

– Она неплохо танцует. И похоже, восхищается вами. Говорит, что вы пользуетесь популярностью. Так оно, конечно, и есть.

– Популярностью? Здесь? – Жозетта вскинула брови; перед Грэхемом снова предстал разочарованный гений танца. – Надеюсь, вы дали ей хорошие чаевые.

– Переплатил вдвое, – вставил Копейкин. – А, вот и выпивка!

Они немного поговорили о людях, которых Грэхем не знал, и о войне. Он заметил, что за позерством Жозетты скрывался острый и гибкий ум. Интересно, не пожалел ли потом американец из Италии о своей «искренности».

Вскоре Копейкин поднял стакан.

– Я пью за два ваших путешествия! – провозгласил он и тут же внезапно опустил стакан. – Нет, это нелепо. Не лежит у меня душа к такому тосту. Ведь так жаль, что путешествий будет два. Вы же оба направляетесь в Париж. И оба – мои друзья, так что у вас, – он похлопал себя по животу, – много общего.

Грэхем улыбнулся, стараясь скрыть удивление. Жозетта, безусловно, выглядела привлекательно, и сидеть рядом с ней, как сейчас, было приятно, но мысль о продолжении знакомства до сих пор не приходила ему в голову. Он смутился. Жозетта весело глядела на Грэхема, и у него появилось неловкое чувство, будто она знает, о чем он думает.

– Я и сам собирался это предложить, – сказал он, постаравшись сделать хорошую мину при плохой игре. – Зря вы меня опередили, Копейкин. Теперь мадемуазель станет думать, что я не столь искренен, как американец. – Он улыбнулся ей. – Я уезжаю поездом в одиннадцать утра.

– Первым классом?

– Да.

Она потушила сигарету.

– Тогда есть целых две причины, почему нам не удастся ехать вместе. Во-первых, я не еду этим поездом и, во-вторых, путешествую всегда вторым классом. Наверное, оно и к лучшему. Хозе захотел бы всю дорогу играть с вами в карты, и вы бы разорились.

Она, без сомнений, ждала, что они допьют напитки и уйдут. Грэхем почему-то ощутил разочарование. Ему не хотелось уходить. Кроме того, он знал, что вел себя неловко.

– Возможно, мы встретимся в Париже.

– Возможно. – Она встала и сердечно улыбнулась ему. – Я остановлюсь в «Отель де Бельж» возле Святой Троицы – если он все еще открыт. Надеюсь увидеться с вами снова. Копейкин рассказывал, что вы весьма известный инженер.

– Копейкин преувеличивает – как он преувеличивал, когда говорил, что нам стоит приходить сюда и отвлекать вас с партнером от сборов в дорогу. Приятного путешествия.

– Рада была познакомиться. Спасибо, Копейкин, что привели мистера Грэхема.

– Он сам это предложил, – ответил Копейкин. – До свидания, дорогая Жозетта, и bon voyage.[14]14
  Счастливого пути (фр.).


[Закрыть] Мы бы и счастливы задержаться, но уже поздно, а мистеру Грэхему непременно надо выспаться. Если б я позволил – он остался бы здесь и говорил, пока не опоздал на поезд.

Жозетта засмеялась:

– Вы очень милы, Копейкин. Когда в следующий раз приеду в Стамбул, непременно вам сообщу. Au’voir, мистер Грэхем, и bon voyage. – Она протянула руку.

– «Отель де Бельж» возле Троицы, – отозвался Грэхем. – Я буду помнить. – Он говорил почти правду: в те десять минут, когда такси повезет его от Восточного вокзала к вокзалу Сен-Лазар, он скорее всего вспомнит.

Она мягко сжала его пальцы.

– Не сомневаюсь. Au’voir, Копейкин.

– Знаете, любезный, – заметил Копейкин, пока они ждали счет, – я в вас слегка разочарован. Вы произвели прекрасное впечатление. Она была ваша. Вам оставалось только спросить, когда отходит ее поезд.

– А я уверен, что не произвел никакого впечатления. Честно говоря, она меня смутила. Не понимаю женщин такого сорта.

– Женщинам такого сорта, как вы их зовете, как раз и нравятся мужчины, которые смущаются. Робели вы очаровательно.

– Боже! Но я ведь сказал, что навещу ее в Париже.

– Любезный, она отлично понимает, что вы не собираетесь навещать ее в Париже. Жаль, жаль. Такую, как она, не часто встретишь. Вам повезло – а вы упустили удачу.

– Господи, Копейкин, вы забываете, что я женат.

Копейкин всплеснул руками:

– Ох уж эти английские предрассудки! Спорить бесполезно – остается только изумляться. – Он глубоко вздохнул. – А вот и счет.

На пути к выходу им улыбнулась Мария, сидевшая у бара со своей лучшей подругой – угрюмой турчанкой. Человек в мятом коричневом костюме исчез.

На улице было холодно. В телефонных проводах выл ветер. В три часа ночи город Сулеймана Великого напоминал железнодорожную станцию после того, как отошел последний поезд.