Текст книги "Путешествие внутрь страха"
Автор книги: Эрик Амблер
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Несколько минут он лежал, с наслаждением ощущая, как постепенно расслабляются мышцы. Наконец-то можно выкинуть из головы Хаки, Копейкина, Баната и все прочее. Он вернулся к нормальной жизни; он мог поспать. В голове пронеслась фраза: «…и заснул, едва голова коснулась подушки». Так сейчас будет и с ним. Видит Бог, он порядком устал.
Грэхем перевернулся со спины на бок; сон пока не шел. Мозг продолжал работать, словно заевшая пластинка. Глупо он себя вел с этой проклятой Жозеттой. Глупо… Он обратился мыслями к будущему. Да, ему же еще предстоят целых три часа в обществе мистера Куветли. Но это завтра. Сейчас – спать.
Рука снова заныла. Вокруг раздавались всякие звуки. Грубиян Хозе был прав: корабль действительно чересчур трясся, каюты действительно располагались слишком близко к туалету. Над головой слышались шаги – по навесной палубе кто-то ходил кругами. Все ходил и ходил. И почему это людям все время надо где-нибудь ходить?
Грэхем лежал без сна уже полчаса, когда в соседнюю каюту возвратилась французская пара.
Минуту-другую они держались тихо – до Грэхема доносились только отдельные звуки и короткие ворчливые реплики. Потом женщина начала:
– Ну вот, первый вечер позади. А еще три! Я не выдержу.
– Пройдут и они. – Мужчина зевнул. – А что такое с итальянкой и ее сыном?
– Ты разве не слышал? Ее муж погиб в Эрзруме во время землетрясения. Мне сказал первый помощник; он очень приятный, но я надеялась, что здесь будет хоть один француз, с кем можно побеседовать.
– Тут многие знают французский. Маленький турок говорит совсем неплохо. И другие есть.
– Они не французы. Та женщина и испанец… Рассказывают, что они танцовщики, но мне что-то не верится.
– Она хорошенькая.
– Хорошенькая, не спорю. Только зря хвост не распускай – она увлеклась англичанином. А мне он не нравится. Не похож на англичанина.
– Ты думаешь, англичане – сплошь милорды в охотничьих костюмах и с моноклями. Ха! Я видал томми в пятнадцатом году. Они все маленькие, безобразные, разговаривают очень громко и быстро. Тот тип больше похож на офицеров – они худые, неторопливые и вечно смотрят так, словно вокруг дурно пахнет.
– Он не английский офицер. Ему нравятся немцы.
– Не преувеличивай. Такой почтенный старик – я бы и сам с ним сел.
– Брось! Не верю. Ты только говоришь так.
– Не веришь? Когда ты солдат, ты не обзываешь немцев «грязными тварями». Это для женщин, для гражданских.
– Ты с ума сошел. Они ведь правда твари. Животные. Как и те, в Испании, которые насиловали монахинь и убивали священников.
– Малышка, ты забываешь, что многие из гитлеровских «тварей» воевали в Испании против красных. Как-то не сходятся у тебя концы с концами.
– То были немцы-католики. Совсем не те, что нападали на Францию.
– Чушь. Разве я в семнадцатом не получил пулю в живот от баварского католика? Помолчи. Устал уже от твоей чепухи.
– Нет, это ты…
Они продолжали пререкаться; Грэхем больше не слушал. Прежде чем он решился громко кашлянуть, его уже сморил сон.
Просыпался ночью он всего один раз. Тряска прекратилась; Грэхем взглянул на часы – половина третьего. Должно быть, они остановились в Чанаке, чтобы сдать лоцмана. Через несколько минут двигатели заработали снова, и Грэхем опять уснул.
Семь часов спустя, когда стюард принес в каюту кофе, Грэхем узнал, что лоцманский катер доставил для него из Чанака телеграмму.
Адрес был написан по-турецки:
Грэхем прочел:
«X. ВЕЛЕЛ СООБЩИТЬ ВАМ Б. ВЫЕХАЛ СОФИЮ ЧАС НАЗАД. ВСЕ ХОРОШО. УДАЧИ. КОПЕЙКИН».
Телеграмму отправили из Бейоглу в семь часов прошлого вечера.
Глава V
Над Эгейским морем сиял ослепительный день. В ярко-синем небе плыли розовые облачка, дул сильный бриз. Аметистовая поверхность моря покрылась белыми полосами пены; «Сестри-Леванте» разрезал их, поднимая тучи брызг, которые ветер градом бросал на колодезную палубу. Стюард сообщил, что корабль проходит вблизи острова Макрониси; выйдя на палубу, Грэхем его увидел – тонкую, золотящуюся на солнце линию, растянувшуюся вдали, словно песчаная полоска при входе в лагуну.
На этом краю палубы стояли еще двое: Халлер и опиравшаяся на его руку сухонькая седая женщина – очевидно, жена. Они держались за поручни. Халлер снял шляпу и поднял голову, словно набираясь от ветра сил; налетавший бриз свободно трепал серебристые волосы. Грэхема супруги, видимо, не замечали.
Он поднялся на шлюпочную палубу. Здесь ветер был крепче. Мистеру Куветли и французской паре, которые смотрели на летевших за кораблем чаек, приходилось придерживать шляпы. Мистер Куветли сразу увидел Грэхема и помахал ему; тот подошел.
– Доброе утро, мадам, месье.
Французы сдержанно поздоровались. Мистер Куветли, напротив, весьма воодушевился.
– Прекрасное утро, правда? Хорошо поспали? Я так жду нашу сегодняшнюю экскурсию. Разрешите представить месье и мадам Матис. А это месье Грэхем.
Месье Матис пожал Грэхему руку. Это был мужчина лет пятидесяти с резкими чертами лица, узкой челюстью и вечно сдвинутыми бровями. Глаза, впрочем, глядели живо, а когда он улыбнулся, улыбка вышла приятной; хмурился он, по-видимому, из-за нелегкого труда все время удерживать главенство над женой. У той на лице читалась решимость во что бы то ни стало хранить самообладание. Грэхем ее по голосу такой и представлял.
– Месье Матис едет из Эскишехира, – объяснил мистер Куветли, говоривший по-французски гораздо лучше, чем по-английски. – Он работал там на французскую железнодорожную компанию.
– Климат в тех местах вреден для легких, – сказал Матис. – Вы знакомы с Эскишехиром, месье Грэхем?
– Был проездом всего несколько минут.
– Мне бы этого хватило за глаза, – вмешалась мадам Матис. – Мы там провели целых три года. И все три года было плохо, как в первый день.
– Турки – замечательный народ, – проговорил ее муж. – Терпеливые и выносливые. И все же здорово будет возвратиться во Францию. Вы из Лондона, месье?
– Нет, с севера Англии. Ездил в Турцию на несколько недель по делам.
– Нам после стольких лет, наверно, все покажется другим из-за войны. Рассказывают, города во Франции теперь куда темнее.
– В городах темным-темно что во Франции, что в Англии. Если нет срочного дела – по ночам сейчас лучше сидеть дома.
– Война, – задумчиво изрек Матис.
– Грязные немцы, – вставила его жена.
– Война – это ужасно, – вымолвил мистер Куветли, поглаживая небритый подбородок. – Тут уж никаких сомнений. Но союзники, конечно, победят.
– Немцы сильны, – заметил Матис. – Легко сказать: «союзники победят», но сперва надо еще сразиться. А известно ли, где придется сражаться и с кем? Есть Западный фронт, есть Восточный… И правды мы не знаем. Когда узнаем, война уже закончится.
– Не нам задавать такие вопросы, – одернула его жена.
Губы Матиса сложились в улыбку; в карих глазах стояла горечь прожитых лет.
– Ты права. Не нам задавать такие вопросы. Почему? Потому что ответить могут только банкиры и политики – те ребята, кто наверху, кто владеет паями в фабриках, выпускающих военную продукцию. Но они не ответят. Они отлично понимают, что, если французские и английские солдаты получат эти ответы, никто не станет биться с врагом.
– Ты спятил! – вспыхнула мадам Матис. – Конечно, французская армия будет биться и защитит нас от грязных немцев. – Она посмотрела на Грэхема. – Стыдно такое говорить – что Франция не станет сражаться. Мы не трусы.
– Нет. Но и не дураки. – Матис быстро повернулся к Грэхему: – Вы не слыхали про Брие? Там добывают девяносто процентов французской железной руды. В 1914-м шахты захватили немцы – и стали разрабатывать. Разрабатывали старательно. Они потом признались, что, если бы не железо из Брие, им пришел бы конец еще в семнадцатом году. Да, трудились на совесть – могу засвидетельствовать. Я тогда был в Вердене, и ночь за ночью мы видели на небе зарево от доменных печей, работавших в Брие в нескольких километрах от нас. Печей, питавших немецкую артиллерию. Наши орудия и бомбардировщики могли бы разнести эти печи вдребезги за неделю. Но орудия молчали, а летчик, который однажды сбросил в том районе бомбу, угодил под трибунал. Почему же? – Он возвысил голос. – Я вам скажу, месье, почему. Потому что был приказ: Брие – не трогать. Чей? Никто не знал. Кого-то с верхушки. Военное министерство говорило, что приказ отдал какой-то генерал, генералы валили на министерство. Правда вскрылась только после войны. За приказом стоял месье де Вендель из Комитета металлургической промышленности; шахты и доменные печи Брие принадлежали ему. Мы бились, не щадя жизни, но наша жизнь стоила дешево. Куда важнее – сохранить собственность месье де Венделя, чтобы тот смог получить жирную прибыль. Нет, нельзя тем, кто сражается, слишком много знать; правда не для них. Пламенные речи – да! Правда – нет.
Его жена хохотнула:
– Вечно одно и то же. Стоит только завести речь о войне – он сразу принимается рассказывать про Брие. А ведь это было двадцать четыре года назад.
– И что? – возразил Матис. – С тех пор не так уж много изменилось. Если мы пока не знаем о подобных вещах, это не значит, что они не происходят. Когда я размышляю о войне, я вспоминаю Брие, зарево доменных печей и говорю себе: я простой человек, не стоит верить всему, что слышу. Я вижу французские газеты: на страницах пропуски в тех местах, где поработал цензор. Они мне что-то рассказывают, эти газеты. Рассказывают, что Франция вместе с Англией сражается против Гитлера и нацистов за свободу и демократию.
– А разве вы не верите? – спросил Грэхем.
– Я верю, что за это сражаются люди – французы и англичане. Тут есть разница. Я вспоминаю Брие и думаю. Те же газеты когда-то заявляли, что немцы не добывают руду в Брие и все идет как надо. Я инвалид, ранен на прошлой войне; в нынешней биться не обязан. Но думать я могу.
Мадам Матис снова рассмеялась:
– Когда он вернется во Францию, посмотрит на все иначе. Мой муж болтает глупости, месье, но вы не обращайте внимания. Он добропорядочный француз. Награжден военным крестом.
Матис подмигнул:
– Кусочек серебра на груди за кусочек стали внутри. Мне кажется, воевать должны женщины: у них больше ярого патриотизма, чем у мужчин.
– А вы что думаете, мистер Куветли? – осведомился Грэхем.
– Я? Ах, что вы! – Мистер Куветли виновато развел руками. – Я, знаете, храню нейтралитет. Ничего не знаю, мнения не имею. Я продаю табак. Занимаюсь экспортом. С меня довольно.
Француз поднял брови:
– Табак? Правда? Я устраивал много грузовых перевозок для табачных компаний. На кого вы работаете?
– На Пазара из Стамбула.
– Пазар? – Матис казался слегка озадаченным. – Что-то я…
Но мистер Куветли перебил его:
– Ах! Глядите! Вот и Греция!
Они поглядели. На горизонте в самом деле показалась Греция, похожая на низкую облачную гряду. Золотистая линия Макрониси рядом с ней медленно сокращалась, пока корабль прокладывал путь через пролив Зеа.
– Чудесный день! – восторгался мистер Куветли. – Восхитительный! – Он шумно вздохнул. – С нетерпением предвкушаю поездку в Афины. В Пирей мы прибудем в два часа.
– Вы с мадам сойдете на берег? – спросил Грэхем у Матиса.
– Пожалуй, нет. Слишком мало времени. – Матис поднял воротник пальто и поежился. – Не спорю, день чудесный, но холодный.
– Если бы не стоял и не разговаривал так долго – не замерз бы. И шарф ты не взял, – упрекнула его жена.
– Ладно-ладно! – сердито откликнулся Матис. – Пойдем вниз. Извините нас, пожалуйста.
– Я, наверно, тоже пойду, – сказал мистер Куветли. – А вы спуститесь, мистер Грэхем?
– Побуду тут еще немного.
Мистера Куветли и так скоро будет предостаточно.
– Значит, до двух часов.
– Да.
Когда они ушли, Грэхем поглядел на часы: полдвенадцатого. Он решил обойти шлюпочную палубу десять раз, а потом спуститься выпить. Ночной сон повлиял на него благотворно. Во-первых, рука перестала ныть; удавалось даже немного согнуть пальцы, не испытывая боли. А главное – исчезло чувство, будто он попал в кошмар. Грэхем был бодр и весел. Казалось, от вчерашнего дня его отделяли годы. Конечно, о случившемся напоминала забинтованная рука, но рана больше не обладала никаким особым значением. Вчера она составляла часть чего-то пугающего; сегодня это была царапина на тыльной стороне ладони – царапина, которая заживет через несколько дней. А тем временем Грэхем ехал домой, к своей работе. Что же касается мадемуазель Жозетты – по счастью, он сохранил достаточно здравого смысла и ничего по-настоящему опрометчивого не сделал. В то, что он вчера, пусть даже всего на секунду, хотел ее поцеловать, сегодня даже верилось с трудом. Впрочем, имелись смягчающие обстоятельства: он тогда устал и был сбит с толку, а Жозетте, хоть ее цели и выглядели весьма прозрачными, в очаровании не откажешь.
Грэхем закончил четвертый круг, когда на палубе появился предмет его размышлений. Вместо мехов она надела пальто из верблюжьей шерсти, вместо шерстяного шарфа повязала вокруг головы зеленый хлопковый, обулась в спортивные туфли на пробковой платформе – и сейчас ждала, когда Грэхем подойдет поближе.
Он улыбнулся и кивнул:
– Доброе утро.
Жозетта подняла брови:
– Доброе утро? И это все, что вы хотите сказать?
– А что нужно еще? – удивился Грэхем.
– Вы меня разочаровали. Я полагала, что англичане встают ни свет ни заря и съедают знаменитый английский завтрак. Я поднялась в десять, а вас нигде нет, и стюарды говорят, что вы до сих пор в каюте.
– Увы, здесь на корабле английских завтраков не подают. Пришлось обойтись кофе. Я выпил его в кровати.
Жозетта нахмурилась с показной строгостью:
– И вы даже не спросите, почему я хотела вас увидеть сразу, как выбралась из постели?
– Извините, я не принял ваши слова всерьез. Так почему вы хотели со мной увидеться?
– Так-то лучше. Не совсем хорошо, но лучше. Вы днем отправитесь в Афины?
– Да.
– Я собиралась попросить, чтобы вы взяли меня с собой.
– Понятно. Я…
– Но уже слишком поздно.
– Мне очень жаль, – ответил обрадованный Грэхем. – Я был бы счастлив вас взять.
Она пожала плечами:
– Слишком поздно. Маленький турок, мистер Куветли, уже пригласил меня, и я – faut de mieux[34]34
За неимением лучшего (фр.).
[Закрыть] – согласилась. Он мне не очень нравится, но хорошо знает Афины. С ним будет интересно.
– Полагаю, да.
– Он интересный человек.
– Безусловно.
– Конечно, я могла бы попробовать убедить его…
– К несчастью, тут есть одна трудность. Вчера вечером мистер Куветли попросился сопровождать меня, потому что никогда раньше не бывал в Афинах.
Произнося эти слова, Грэхем получил большое удовольствие. Но Жозетта смешалась всего на мгновение, после чего расхохоталась:
– А вы, оказывается, ничуть и не вежливы. Не прервали меня, хотя знали, что говорю неправду. Вы злой. – Она снова засмеялась. – Но вышло забавно.
– Мне правда жаль.
– Вы так добры. Я только пыталась держаться по-приятельски. Вообще-то мне все равно, ехать в Афины или нет.
– Уверен, мистер Куветли будет счастлив, если вы к нам присоединитесь. И я, конечно, тоже. Вы наверняка знаете Афины намного лучше, чем я.
Ее глаза внезапно сузились.
– Что вы имеете в виду?
Грэхем не имел в виду ничего особенного. Он миролюбиво улыбнулся и произнес:
– Я подумал, что вы, вероятно, танцевали здесь.
Жозетта мрачно уставилась на него; улыбка на губах Грэхема поблекла.
– По-моему, вы не такой уж хороший, каким казались, – медленно проронила Жозетта. – По-моему, вы совсем меня не понимаете.
– Возможно. Мы ведь познакомились недавно.
– Если женщина – артистка, вы сразу считаете ее черт знает чем. – В голосе Жозетты слышалась обида.
– Вовсе нет. Мне такое и в голову не приходило. Не хотите прогуляться по палубе?
Она не пошевелилась.
– Я начинаю думать, что вы мне ни капли не нравитесь.
– Жаль. Я очень рассчитывал на вашу компанию во время плавания.
– У вас же есть мистер Куветли, – злорадно ответила она.
– Верно. К сожалению, он не столь привлекателен, как вы.
Жозетта ядовито рассмеялась:
– А, так вы заметили, что я привлекательна? Чудно. Очень польщена. Большая честь для меня.
– Кажется, я чем-то оскорбил вас, – сказал Грэхем. – Извините.
Она махнула рукой:
– Забудьте. Наверно, дело в том, что вы просто глупый. Вы хотели пройтись? Давайте пройдемся.
– Прекрасно.
Едва они сделали три шага, Жозетта вновь остановилась и обернулась к Грэхему:
– Зачем вам брать в Афины этого маленького турка? Скажите ему, что не можете. Вежливый человек на вашем месте поступил бы так.
– И взял бы вас?
– Если пригласите – пойду с вами. Я сыта по горло кораблем, и мне хочется поговорить по-английски.
– Боюсь, мистеру Куветли это не покажется настолько вежливым.
– Если бы я вам нравилась, о мистере Куветли вы бы не волновались. – Она пожала плечами. – Ладно, не важно. Я все понимаю. Вы жестокий, но это не важно. Мне скучно.
– Сожалею.
– Да, сожалеете. Но от ваших сожалений скука не проходит. Давайте погуляем. – Они пошли дальше. – Хозе считает, что вы ведете себя неосторожно.
– В самом деле? Почему?
– Тот старый немец, с которым вы беседовали. Откуда вы знаете, вдруг он шпион?
Грэхем прыснул:
– Шпион? Какая нелепая мысль!
Жозетта бросила на него холодный взгляд:
– И что же в ней нелепого?
– Если бы вы пообщались с ним, вы бы поняли: в такое поверить нельзя.
– Может, и так. Хозе вечно подозрителен. Всегда думает, что люди о себе лгут.
– Откровенно говоря, когда Хозе кого-то не одобряет – это для меня лучше любого рекомендательного письма.
– Да нет, не то чтобы не одобряет. Ему просто любопытно. Он любит выведывать про людей грязные подробности. Думает, что все мы животные. Его никогда не ужасают ничьи поступки.
– Звучит довольно глупо.
– Вы не понимаете Хозе. Добро и зло, о которых нам рассказывали в монастыре, для него ничего не значат. Он говорит: что для одного добро, для другого может оказаться злом, поэтому глупо рассуждать о плохом и хорошем.
– Иногда люди совершают хорошие поступки просто оттого, что хотят сделать добро.
– Только потому, что им нравится чувствовать себя хорошими – так считает Хозе.
– Как насчет тех людей, которые удерживаются от плохих поступков, чтобы не делать зла?
– Хозе говорит: когда человеку действительно нужно что-нибудь сделать, он не заботится, что о нем скажут другие. Будет по-настоящему голодать – украдет. Попадет в настоящую опасность – убьет. Если по-настоящему испугается – станет безжалостным. Хозе говорит, что добро и зло придумали сытые люди, которым ничего не грозило, чтобы не тревожиться о тех, кто голоден и в опасности. Все просто: поступки человека определяются его нуждами. Вот вы не убийца. Вы утверждаете, что убийство – зло. А Хозе полагает, что вы такой же убийца, как Ландрю или Вейдманн.[35]35
Ландрю, Анри Дезире (1869–1922) – французский серийный убийца. Через брачные объявления в газете знакомился с богатыми вдовами, приглашал их на свою виллу, где зверски убивал, а их деньги присваивал;
Вейдманн, Эйген (1908–1939) – убийца и грабитель, последний человек, которого во Франции казнили публично.
[Закрыть] Просто вам повезло, что не нужно было никого убивать. Хозе когда-то слышал немецкую пословицу: «Человек – это обезьяна, разряженная в бархат». Он любит ее повторять.
– И вы с ним согласны? То есть не с тем, что я – потенциальный убийца. С тем, почему люди такие, какие есть.
– Я не спорю и не соглашаюсь. Мне все равно. Для меня некоторые люди – хорошие, некоторые – хорошие только иногда, некоторые – совсем нехорошие. – Она взглянула на него искоса. – Вы иногда хороший.
– А о себе вы как думаете?
Жозетта улыбнулась:
– Я? Ну, я тоже иногда хорошая. Когда ко мне относятся хорошо – я просто ангел. Хозе считает себя умней всех на свете, – добавила она.
– Охотно верю.
– Вам он не нравится. Ничего удивительного. Хозе нравится только старухам.
– А вам?
– Он мой партнер. У нас все по-деловому.
– Да, вы уже говорили. Но нравится ли он вам?
– Иногда он меня смешит. Говорит забавные вещи о людях. Помните Сергея? Хозе как-то выразился, что тот готов красть солому из материнской конуры. Я тогда так смеялась.
– Еще бы. Выпьете со мной?
Жозетта взглянула на серебряные наручные часики и согласилась.
Они спустились. Один из корабельных офицеров прислонился к стене возле бара и, держа кружку пива, разговаривал со стюардом. Когда Грэхем заказывал напитки, офицер обратил внимание на Жозетту и заговорил с ней по-итальянски. Он явно привык к успеху у дам; его темные глаза не отрывались от ее глаз ни на мгновение. Грэхем пил и лениво прислушивался к беседе, которую не понимал; на него не обращали внимания, и его это устраивало. Только когда прозвенел гонг, зовущий к обеду и в салон вошел Халлер, Грэхем вспомнил, что так и не поменял свое место за столом.
Немец дружелюбно кивнул Грэхему и сел рядом:
– Я сегодня не рассчитывал на вашу компанию.
– Совсем забыл договориться со стюардом. Если вы…
– Нет-нет. Мне очень приятно.
– Как ваша жена?
– Лучше, хотя подняться к еде пока не готова. Но мы погуляли утром. Я показывал ей море. Этим путем Ксеркс вел когда-то свой могучий флот – чтобы быть разбитым при Саламине. Тогда для персов та громада на горизонте была страной Фемистокла, страной марафонских бойцов из Аттики. Можете списать на мою немецкую сентиментальность, но я нахожу весьма прискорбным, что теперь это для меня страна Венизелоса и Метаксаса.[36]36
Венизелос, Элефтериос (1864–1936) – греческий политик, с 1910 по 1933 г. несколько раз занимавший должность премьер-министра. Считается главным виновником трагедии греческого народа во Второй греко-турецкой войне: он кардинально недооценил силы турок под командованием Ататюрка.
Метаксас, Иоаннис (1871–1941) – греческий генерал, премьер-министр (фактически диктатор) Греции с 1936 г. до смерти. В отличие от своего главного противника Венизелоса, ориентировавшегося на Антанту, занимал прогерманскую позицию.
[Закрыть] В молодости я провел несколько лет в Немецком институте в Афинах.
– Вы сойдете на берег днем?
– Думаю, нет. Афины лишь напомнят мне то, что я и так знаю, – что я состарился. Вы знакомы с городом?
– Немного. Саламин знаю лучше.
– Там сейчас, кажется, крупная морская база?
– Да, – ответил Грэхем беззаботным тоном.
Халлер покосился на него и слегка улыбнулся:
– Прошу прощения. Кажется, я уже заговорил неосторожно.
– Я отправлюсь на берег за книгами и сигаретами. Вам что-нибудь купить?
– Вы очень добры, но я ни в чем не нуждаюсь. Вы пойдете один?
– Мистер Куветли – турецкий джентльмен за соседним столиком – попросил меня показать ему Афины. Он раньше здесь не был.
Халлер поднял брови:
– Куветли? Так вот как его зовут. Я разговаривал с ним утром. Он недурно владеет немецким и слегка знаком с Берлином.
– Еще он говорит по-английски и очень хорошо – по-французски. Похоже, он много путешествовал.
Халлер хмыкнул:
– Я бы решил, что турок, который много путешествует, непременно посещал Афины.
– Он торгует табаком. А в Греции есть свои табачные плантации.
– Да, действительно. Об этом я не подумал. Я склонен забывать, что большинство людей ездят в чужие страны не чтобы увидеть, но чтобы продать. Мы беседовали с ним двадцать минут. Он удивительно умеет говорить – и ничего не сказать. Только соглашается с вами да изрекает неоспоримые истины.
– Наверно, потому, что он торговец. Весь мир для него – покупатель, а покупатель всегда прав.
– Он меня занимает. По-моему, слишком уж простоват; не верю я его простоте. Улыбается чуточку слишком глупо, разговаривает чуточку слишком уклончиво. Он рассказывает вам кое-что про себя в первые десять минут знакомства – и больше о себе не говорит. Это любопытно. Обычно человек, начинающий с повествования о себе, тем же и продолжает. Да и кто когда-нибудь слышал о простодушном турецком торговце? Нет. Мне кажется, он усердно добивается, чтобы о нем сложилось определенное мнение. Он сознательно стремится, чтобы его недооценивали.
– Но зачем? Нам же он табак не продает.
– Возможно, как вы предположили, весь мир для него – покупатель. Впрочем, сегодня у вас будет случай прощупать мистера Куветли. – Халлер улыбнулся. – Ведь, насколько я понимаю, вас он тоже интересует. Прошу меня простить. Я плохой путешественник, а странствовать мне приходится часто. Чтобы чем-то заняться, я играю в игру. Сравниваю свои первые впечатления о попутчиках с тем, что удается узнать потом.
– И зарабатываете очко, если оказались правы? А если наоборот – теряете?
– Именно. Как ни странно, от проигрышей я получаю больше удовольствия. Забавы старости, знаете ли.
– И какое же у вас впечатление о сеньоре Галлиндо?
Халлер нахмурился:
– Боюсь, насчет этого джентльмена я огорчительно прав. Он не слишком интересная личность.
– У него есть теория, что все люди – прирожденные убийцы. И он любит цитировать немецкую пословицу: «Человек – это обезьяна, разряженная в бархат».
– Я не удивлен, – последовал язвительный ответ. – Каждый ищет себе оправдания.
– Не слишком ли вы строго его судите?
– Может быть. Вынужден признаться: я нахожу сеньора Галлиндо крайне невоспитанным.
Не успел Грэхем ответить, как вошел сам Хозе; судя по виду, он только встал с кровати. Следом зашли итальянцы – мать и сын. Разговор сделался бессвязным и подчеркнуто вежливым.
В два часа с небольшим «Сестри-Леванте» пришвартовался к новой пристани в северной части гавани Пирея. Пока Грэхем с мистером Куветли ждали, когда бросят сходни, на палубе показались Хозе и Жозетта: они вышли из салона и встали позади. Хозе подозрительно кивнул – словно боялся, что у него сейчас попросят взаймы; Жозетта улыбнулась – терпеливо, как улыбаются другу, пренебрегшему хорошим советом.
– Вы тоже сойдете на берег, мадам и месье? – немедленно обратился к ним мистер Куветли.
– С какой стати? – отозвался Хозе. – Делать там нечего – только время терять.
Но мистера Куветли так легко было не пронять.
– А! Так вы с женой уже знакомы с Афинами?
– Еще как. Вшивый городишко.
– А я – нет. Я подумал, что, если вы с мадам тоже сойдете, мы бы могли поехать все вместе. – Он просиял в предвкушении.
Хозе стиснул зубы и закатил глаза, словно его пытали.
– Я же сказал: мы не пойдем.
– Но за приглашение – спасибо, – учтиво добавила Жозетта.
Из салона вышел Матис.
– А! Вот и наши отважные искатели приключений, – приветствовал он Грэхема и мистера Куветли. – Не забудьте: в пять мы отправляемся. Ждать не станем.
Сходни со стуком ударились о берег, и мистер Куветли боязливо по ним спустился. Грэхем сошел следом, уже начиная жалеть, что не остался на борту. На пристани он обернулся и поглядел вверх – невольное движение всякого, кто покидает корабль. Матис помахал рукой.
– Он очень славный, месье Матис, – произнес мистер Куветли.
– Да.
За таможенной постройкой стоял старенький занюханный «фиат-ландоле» с прикрепленным объявлением, гласившим на французском, итальянском, английском и греческом, что часовой тур по афинским древностям и достопримечательностям обойдется для четырех человек в пятьсот драхм.
Грэхем остановился. Он подумал о трамваях и электричках, о холме Акрополя, на который придется взбираться, об утомительной скуке пешей прогулки – и решил, что стоит потратить лишние тридцать шиллингов.
– Пожалуй, мы сядем в эту машину.
Мистер Куветли встревожился:
– А иначе никак? Будет очень дорого.
– Ничего. Я заплачу.
– Но ведь это вы мне делаете услугу. Значит, платить должен я.
– Я в любом случае нанял бы автомобиль. Пять сотен драхм – не так уж много.
Глаза мистера Куветли расширились.
– Пять сотен? Но ведь столько просят за четырех пассажиров. А нас двое.
Грэхем засмеялся:
– Сомневаюсь, что водитель разделит вашу точку зрения. Думаю, ему все равно – четверых везти или двоих.
– Я немного знаю греческий, – проговорил мистер Куветли извиняющимся тоном. – Разрешите, я попробую с ним договориться?
– Конечно. Пробуйте.
Когда они приблизились, водитель, хищного вида мужчина в костюме на несколько размеров меньше и в начищенных коричневых туфлях на босу ногу, выскочил из машины и, держа дверцу открытой, принялся зазывать:
– Allez! Allez! Allez! Très bon marché! Cinquecento, solamente.[37]37
Сюда! Сюда! Сюда! Очень дешево! Всего пять сотен (фр., ит.).
[Закрыть]
Мистер Куветли устремился вперед – маленький неряшливый Давид, смело выходящий на битву с тощим Голиафом в запачканном синем костюме. Мистер Куветли заговорил.
Греческим он владел бегло – тут не могло быть сомнений. Поток слов лился, и Грэхем видел, как изумление на лице водителя сменилось яростью. Мистер Куветли подверг машину уничтожающей критике. Он начал показывать. Он указал на каждый изъян, от ржавого пятна на решетке багажника до небольшого разрыва обивки, от трещины на ветровом стекле до потертости на подножке. Когда мистер Куветли остановился, чтобы перевести дыхание, слово взял взбешенный водитель. Он кричал, колотил по дверцам кулаком, чтобы подчеркнуть сказанное, и размашисто жестикулировал. Мистер Куветли скептически улыбнулся и снова напал; водитель сплюнул и перешел в контратаку. Мистер Куветли ответил мощным коротким залпом, и водитель вскинул руки – недовольный, но побежденный.
Мистер Куветли повернулся к Грэхему.
– Цена теперь триста драхм, – просто сообщил он. – Мне кажется, тоже много, но чтобы сбавить сильнее, нужно больше времени. Хотя, если хотите…
– Очень подходящая цена, – поспешно заверил его Грэхем.
Мистер Куветли пожал плечами:
– Наверно. Можно бы сбавить сильнее, но… – Он обернулся и кивнул водителю, который неожиданно расплылся в улыбке.
– Вы говорили, что раньше не были в Греции? – спросил Грэхем, когда они сели в машину и поехали.
Мистер Куветли улыбался все так же доброжелательно.
– Я немного знаю греческий, – ответил он. – Родился в Измире.
Экскурсия началась. Грек вел машину быстро, залихватски, шутливо подергивая рулем в сторону замешкавшихся пешеходов, которым приходилось убегать, и бросая по пути через плечо комментарии для Грэхема и мистера Куветли.
Они ненадолго остановились возле Тесиона; затем у Акрополя, где вышли и совершили пеший обход. Тут мистер Куветли исполнился ненасытного любопытства. Он настоял, чтобы ему пересказали всю историю Парфенона, век за веком, и бродил по музею так, точно хотел провести в нем остаток дня. Наконец они забрались в автомобиль и быстро понеслись мимо театра Диониса, Адриановой арки, Олимпейона и Королевского дворца. Было четыре часа дня; мистер Куветли задавал вопросы и восклицал «Бесподобно!» или «Быть не может!» уже намного дольше отмеренного часа. По предложению Грэхема они высадились на площади Синтагма, разменяли деньги и заплатили водителю, пообещав еще пятьдесят драхм, если он их подождет и отвезет назад на пристань. Водитель согласился. Грэхем купил себе книги, сигареты и отослал телеграмму. На террасе перед одним из кафе играли музыканты; мистер Куветли предложил сесть за столик и выпить кофе перед возвращением в порт.
– Здесь так хорошо, – произнес он со вздохом, оглядывая площадь. – Хотелось бы задержаться подольше. Какие мы сегодня видели великолепные руины!
Грэхем вспомнил, как Халлер говорил за обедом об уклончивости турка.
– А какой город у вас любимый, мистер Куветли?
– Трудно выбрать. Каждый по-своему красивый. Мне все города нравятся. Вы очень добры, что взяли меня с собой, мистер Грэхем.
Грэхем не сдавался:
– Мне самому было приятно. Но ведь какие-то, наверно, нравятся больше других?
Мистер Куветли забеспокоился.
– Трудно сказать. Мне очень нравится Лондон.
– Лично я предпочитаю Париж.
– Да-да. Париж тоже великолепный.
Грэхем озадаченно хлебнул кофе. Тут ему пришла в голову другая мысль.
– Какого вы мнения о сеньоре Галлиндо, мистер Куветли?
– О сеньоре Галлиндо? Трудно судить. Я его не знаю. Он странно себя ведет.
