Текст книги "Путешествие внутрь страха"
Автор книги: Эрик Амблер
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Глава IV
Несколько мгновений они пристально глядели друг на друга. Потом она рассмеялась:
– Боже правый! Вы же тот англичанин. Просто невероятно.
– В самом деле.
– А как же ваше купе первого класса в Восточном экспрессе?
Грэхем улыбнулся:
– Копейкин решил, что немного морского воздуха будет полезно для моего здоровья.
– А вам нужно поправлять здоровье? – Соломенного цвета волосы покрывал шерстяной шарф, завязанный под подбородком, но Жозетта, чтобы посмотреть на Грэхема, вскинула голову так, словно носила затенявшую глаза шляпу. В целом она смотрелась далеко не столь привлекательно, как у себя в гримерной. Шарф Жозетте не шел, манто делало фигуру бесформенной.
– Видимо, да. Раз уж мы завели речь о поездах, – добавил Грэхем, – то как же ваше купе второго класса?
Она нахмурилась, улыбаясь уголками рта.
– Так гораздо дешевле. А разве я сказала, что отправлюсь поездом?
Грэхем смутился.
– Нет, конечно. – Он понял, что ведет себя не слишком учтиво. – Как бы там ни было – рад снова встретиться так скоро. Я уже обдумывал, что стану делать, если обнаружу «Отель де Бельж» закрытым.
Она бросила на Грэхема лукавый взгляд:
– А! Так вы и правда собирались мне позвонить?
– Разумеется. Мы же договорились.
Жозетта скорчила недовольную гримасу:
– По-моему, вы все-таки не искренни. Признавайтесь честно, почему вы здесь, на корабле.
Она зашагала вдоль палубы; Грэхему оставалось только пойти рядом.
– Вы мне не верите?
Она деланно пожала плечами:
– Не хотите сказать – не надо. Я не лезу в чужие дела.
Грэхем подумал, что понимает любопытство Жозетты. С ее точки зрения, существовало только два объяснения его присутствию на пароходе. Либо он лгал, что едет Восточным экспрессом, стараясь пустить пыль в глаза, – значит, денег имел мало. Либо он как-то проведал, что она плывет на корабле, и отказался ради нее от роскоши Восточного экспресса, а в этом случае скорее всего был богат. Внезапно Грэхем ощутил странное желание выложить правду.
– Ладно. Я здесь, чтобы скрыться от одного человека, который пытается меня застрелить.
Жозетта остановилась как вкопанная.
– Здесь холодно, – невозмутимо промолвила она. – Я пойду внутрь.
Грэхем так удивился, что даже рассмеялся. Жозетта тут же набросилась на него:
– Дурацкие у вас шутки.
Никаких сомнений: она искренне сердилась. Грэхем поднял забинтованную руку:
– Вот. Ее оцарапала пуля.
Жозетта нахмурила брови:
– Вы плохо делаете. Если поранили руку – сочувствую, но так острить не стоит. Это небезопасно.
– Небезопасно?
– Вам не к добру, да и мне тоже. Шутить так – дурная примета.
– Понимаю. – Он улыбнулся. – Я не суеверен.
– Вы просто не знаете. А я скорее на ворона стану глядеть, чем слушать шутки про убийства. Никогда больше такое не говорите, а то разонравитесь мне.
– Прошу извинить, – примирительно отозвался Грэхем. – Вообще-то я порезал руку бритвой.
– А! Опасная вещь. Хозе видел в Алжире человека, у которого глотка была разрезана бритвой от уха до уха.
– Самоубийство?
– Нет-нет! Его зарезала подружка. Крови вылилось море. Хозе вам расскажет, если попросите. Грустная история.
– Представляю. Так, значит, Хозе путешествует с вами?
– Естественно. – Она скосила на Грэхема глаза. – Он ведь мой муж.
Муж! Это объясняло, почему она терпит Хозе. Объясняло, почему полковник Хаки не предупредил, что «танцующая блондинка» тоже будет на корабле.
Грэхем вспомнил, с какой поспешностью Хозе удалился из гримерной. Просто часть бизнеса. Артистки в заведениях вроде «Ле Жоке» заметно утратят привлекательность, если станет известно, что поблизости ошиваются их мужья.
– Копейкин не говорил, что вы замужем.
– Копейкин очень мил, но всего на свете не знает. Я признаюсь вам по секрету, что отношения между мной и Хозе чисто деловые. Мы партнеры – не больше. Он ревнует, только когда я забываю о делах ради удовольствия.
Голос ее звучал бесстрастно, словно она обсуждала пункт контракта.
– Вы будете танцевать в Париже?
– Не знаю. Надеюсь, да, но из-за войны сейчас почти все закрыто.
– И что же вы станете делать, если вас никуда не пригласят?
– А как вы думаете? Голодать. Мне не впервой. – Она храбро улыбнулась. – Да и для фигуры полезно. – Уперев руки в бедра, Жозетта посмотрела на Грэхема, приглашая его высказать авторитетное мнение. – Как считаете, стоит мне немного поголодать? В Стамбуле быстро толстеешь. – Она приняла эффектную позу. – Видите?
Грэхем едва не засмеялся. Картина, предлагавшаяся его взору, обладала незамысловатой прелестью полностраничной иллюстрации из мужского журнала. Воплощенная мечта делового человека: очаровательная светловолосая артистка в браке без любви, нуждавшаяся в покровителе, – дорогой товар, продающийся сегодня по сниженной цене.
– Танцовщицам, должно быть, нелегко приходится, – сухо заметил он.
– О да. Многие считают, что у нас не жизнь, а сплошное веселье. Если б только они знали!
– Вы правы. Подмораживает. Может, зайдем внутрь и выпьем?
– Было бы здорово. – Она прибавила с подчеркнутой сердечностью: – Я так счастлива, что мы путешествуем вместе. Боялась, что стану скучать, а с вами мне будет весело.
Грэхем улыбнулся в ответ; улыбка получилась несколько натянутой. Он начинал подозревать, что выставляет себя в глупом свете.
– Кажется, нам сюда.
Они вошли в салон – узкую комнату футов тридцати в длину с двумя дверями: одна выходила на навесную палубу, другая – на верхнюю площадку ведущего к каютам трапа. Вдоль стен располагались обитые серой тканью сиденья, в одном конце были привинчены к полу три круглых обеденных стола – как видно, отдельной столовой здесь не имелось. Несколько стульев, карточный столик, шаткий письменный стол, радиоприемник, пианино и потертый ковер довершали обстановку. В дальнем углу виднелась дверь из двух половинок с прибитым к нижней деревянным прилавком – бар. За дверью стюард распечатывал блоки сигарет. Если не считать его, салон пустовал.
Они сели.
– Что будете пить, миссис… – неуверенно начал Грэхем.
Она усмехнулась:
– У Хозе фамилия Галлиндо, но я ее терпеть не могу. Зовите меня Жозеттой. Мне, пожалуйста, виски и сигарету.
– Два виски, – заказал Грэхем.
Стюард высунул голову и неодобрительно на них взглянул:
– Виски? E molto саго,[28]28
Это очень дорого (ит.).
[Закрыть] – предупредил он. – Très cher. Cinque lire.[29]29
Очень дорого (фр.). Пять лир (ит.).
[Закрыть] По пять лир. Очень дорого.
– Дорого. Но мы все равно возьмем.
Стюард скрылся в баре и загремел бутылками.
– Мы его разозлили, – сказала Жозетта. – Видно, не привык к пассажирам, которые заказывают виски. – Она явно получила удовольствие от заказа и от замешательства стюарда. В электрическом свете салона манто смотрелось дешевым и поношенным, но она расстегнула его и расправила на плечах так, словно это были соболя. Грэхем вопреки своим убеждениям почувствовал к ней жалость.
– Давно вы танцуете?
– С тех пор как мне исполнилось десять. А это случилось двадцать лет назад. Видите, я не хочу врать про свой возраст, – гордо заметила она. – Родилась я в Сербии, но называюсь венгеркой – лучше звучит. Родители у меня были очень бедные.
– Но честные, само собой.
Жозетта казалась слегка озадаченной.
– Нет, отец честностью не отличался. Он был танцором, украл деньги у кого-то из труппы и попал в тюрьму. Потом началась война, и мать забрала меня в Париж, где о нас одно время заботился весьма состоятельный человек и мы жили в отличной квартире. – Она вздохнула: великосветская дама, тоскующая о днях минувшей славы. – Потом он разорился, и матери опять пришлось танцевать. Она умерла в Мадриде; меня оттуда привезли в Париж и отдали в женский монастырь. В монастыре было ужасно. Что сталось с отцом – не знаю. Наверно, его убили на войне.
– А Хозе?
– Встретила его, когда выступала в Берлине. Он не ладил со своей тогдашней партнершей. Страшная сука была, – просто добавила она.
– И давно вы познакомились?
– Три года назад. Где только с тех пор не побывали. – Жозетта поглядела на Грэхема с нежной заботой. – Но вы устали. Выглядите утомленным. И лицо порезали.
– Пытался бриться левой рукой.
– Какой у вас дом в Англии? Милый?
– Жене нравится.
– Ух ты. А жена-то вам нравится?
– Очень.
– Вряд ли мне понравилось бы в Англии, – задумчиво произнесла она. – Там вечно дожди, туман. Я люблю Париж. Нет лучше места, где поселиться, чем парижская квартира. И стоит недорого.
– Правда?
– За тысячу двести франков в месяц можно найти совсем неплохую квартиру. В Риме не так дешево; я снимала там квартиру – хорошая, но обходилась в полторы тысячи лир. У меня тогда был богатый жених. Торговал автомобилями.
– Это еще до Хозе?
– Конечно. Мы собирались пожениться, только ему никак не удавалось развестись со своей женой в Америке. Он обещал, что все устроит, но в конце концов выяснилось, что ничего не получится. Жаль было. В той квартире я прожила целый год.
– От него вы и научились английскому?
– Да. Хотя немного выучила еще в том ужасном монастыре. – Она нахмурилась. – Но я все рассказываю о себе. А о вас ничего не знаю – только что вы инженер, у вас милый дом и жена. Вы задаете вопросы, а сами ничего мне не говорите. Я до сих пор не представляю, зачем вы здесь. Это не очень красиво.
Отвечать Грэхему не пришлось: еще один пассажир зашел в салон и приблизился к ним с явным намерением познакомиться.
Он был коренастым, широкоплечим и неопрятным, имел тяжелый подбородок и бахрому седых, с перхотью, волос вокруг лысины. Улыбка застыла на лице, как у куклы, – словно он вечно оправдывался за то, что существует.
Пароход слегка качнуло на волне, но по тому, как пришедший, пересекая комнату, хватался за спинки стульев, можно было подумать, что разразилась буря.
– Много качает, да? – сказал он по-английски и опустился на стул. – А! Так вот лучше. – Он с любопытством посмотрел на Жозетту и повернулся к Грэхему: – Я слышу – говорят на английский, и мне сразу интересно. Вы англичанин, сэр?
– Да. А вы?
– Турок. Тоже ехать в Лондон. Торговля очень хороший. Буду продавать табак. Мое имя – мистер Куветли, сэр.
– Я Грэхем. А это сеньора Галлиндо.
– Сильно рад. – Не вставая со стула, мистер Куветли согнулся в поклоне. – На английский говорю не очень хорошо, – добавил он без всякой необходимости.
– Это трудный язык, – холодно ответила Жозетта, явно недовольная вторжением.
– Моя жена, – продолжал мистер Куветли, – не знает на английский ничего. Потому ее не беру. Она в Англии не бывал.
– А вы?
– Бывал, сэр. Три раза – продавал табак. Раньше не много продавал, а теперь много. Теперь война. Американские корабли больше не ходят в Англию. Английские корабли возят из Америки пушки и самолеты, для табака места нет. Потому Англия много покупает табак у Турции. У моего босса торговля очень хороший. Фирма «Пазар и К°».
– Понятно.
– Он бы сам ехал в Англию, но не говорит на английский совсем. И писать не умеет. Сильно неграмотный. Всем заграничным – англичанам, другим – отвечаю на письма я. Но про табак он много знает. Сильно хороший табак делаем. – Мистер Куветли сунул руку в карман и извлек кожаный портсигар. – Прошу, попробовайте сигарету из табака «Пазар и К°». – Он протянул портсигар Жозетте.
Та покачала головой:
– Tefekkür ederim.[30]30
Спасибо (тур.).
[Закрыть]
Турецкая фраза покоробила Грэхема; она словно бы принижала старания турка говорить по-английски.
– А, – обрадовался мистер Куветли, – вы говорите на моем языке. Это сильно хорошо. Вы долго бывали в Турции?
– Dört ay.[31]31
Четыре месяца (тур.).
[Закрыть] – Жозетта обернулась к Грэхему: – Дайте, пожалуйста, одну из ваших сигарет.
Это было умышленное оскорбление, но мистер Куветли лишь улыбнулся – чуть шире, чем обычно. Грэхем взял у него сигарету.
– Благодарю. Вы очень добры. Выпьете, мистер Куветли?
– Ах, спасибо, нет. Мне надо, пока не ужин, пойти заправить каюту.
– Тогда, может, позже?
– Да, пожалуйста. – С широкой улыбкой мистер Куветли поклонился им обоим, встал и направился к двери.
Грэхем закурил.
– Зачем вы его прогнали? Разве обязательно было грубить?
Жозетта сдвинула брови:
– Турки! Не выношу их. Они же… обезьяны чертовы. Видели, какой толстокожий – не прошибешь. Все улыбается.
– Да, держался он очень дружелюбно.
– Не понимаю вас, англичан, – вспыхнула она. – В прошлую войну вы сражались вместе с французами против турок. В монастыре нам много об этом рассказывали. Турки – животные. У них на совести зверства в Армении, зверства в Сирии, зверства в Смирне. Они протыкали детей штыками. А теперь все по-другому. Теперь вы любите турок. Они вам союзники, и вы покупаете у них табак. Лицемерие какое-то. Я – сербка, и у меня память подлиннее.
– До 1920-го вашей памяти хватает? Мне вспоминаются сербские зверства в турецких селах. Почти все армии время от времени совершают зверства. Это обычно называется «репрессивные меры».
– Британская армия, полагаю, тоже?
– Спросите об этом у индийца или африканера. В каждой стране есть свои бесноватые; где-то больше, где-то меньше. Если дать таким право убивать – они не всегда разборчивы в том, кого убивают и как. Но остальные их соотечественники – люди, а не животные. Лично мне турки нравятся.
Жозетта злилась. Видимо, обращаясь грубо с мистером Куветли, она рассчитывала заслужить одобрение Грэхема, а теперь сердилась, что тот отреагировал не так, как она предполагала.
– Здесь душно, – сказала она. – И пахнет готовкой. Пойду опять прогуляюсь. Если захотите – присоединяйтесь.
Когда они шли к двери, Грэхем воспользовался удобным случаем и произнес:
– Мне нужно еще распаковать чемодан. Надеюсь увидеть вас за ужином.
Выражение ее лица мгновенно сменилось. Перед Грэхемом предстала всемирно известная красавица, со снисходительной улыбкой потакающая чудачествам томящегося от любви поклонника.
– Как пожелаете. Потом со мной будет Хозе. Я вас познакомлю. Он захочет сыграть в карты.
– Да, вы говорили. Постараюсь вспомнить игру, в которую играю хорошо.
Жозетта пожала плечами:
– Он все равно выиграет. Но я вас предупредила.
– Буду помнить, когда проиграю.
Грэхем вернулся в каюту и оставался там до тех пор, пока вдоль коридора не прошел стюард с гонгом, объявляя о начале ужина.
Когда Грэхем поднялся по ступенькам, он чувствовал себя лучше и был готов проявлять интерес к попутчикам. Он переоделся, сумел-таки до конца побриться; у него появился аппетит. Войдя в салон, он увидел, что большинство пассажиров уже там.
Команда корабля, очевидно, ужинала отдельно. Были накрыты только два стола. За одним сидели мистер Куветли, мужчина и женщина – очевидно, супруги-французы из соседней каюты, Жозетта и прилизанный Хозе. Грэхем вежливо всем улыбнулся; мистер Куветли громко пожелал ему доброго вечера, Жозетта вскинула брови, Хозе равнодушно кивнул. Французы молча уставились на Грэхема. Ощущалось какое-то напряжение – нечто большее, чем обычная скованность пассажиров, собравшихся вместе в первый раз.
Стюард усадил Грэхема за другой стол. Здесь одно из мест уже занял пожилой мужчина, который раньше стоял на палубе, – грузный, сутулый человек с бледным одутловатым лицом, серебристыми волосами и длинной верхней губой. Грэхем сел рядом; мужчина поднял на него большие бледно-голубые глаза:
– Мистер Грэхем?
– Да. Добрый вечер.
– Меня зовут Халлер. Доктор Фриц Халлер. Должен сразу уведомить вас, что я немец, добропорядочный немец, и сейчас возвращаюсь в свою страну. – Он говорил по-английски превосходно; голос звучал низко и размеренно.
Грэхем заметил, что сидевшие за другим столом, затаив дыхание, следят на ними. Теперь он понимал, почему атмосфера была напряженной.
– Я англичанин, – спокойно ответил он. – Хотя, думаю, вы и так знаете.
– Да, знаю. – Халлер отвернулся к тарелке. – Союзные силы здесь, как видите, в превосходящем числе. А стюард, к несчастью, тупица. Французскую пару сперва разместили за этим столом; они отказались преломить хлеб с врагом, оскорбили меня и пересели. Если вы тоже планируете так поступить – мне кажется, сейчас самое время. Все ждут, что вы устроите сцену.
– Вижу. – Грэхем мысленно обругал стюарда.
– С другой стороны, – продолжил Халлер, приступая к еде, – вы можете найти ситуацию забавной – как нахожу я. Возможно, у меня недостает патриотизма; мне, вероятно, следовало бы оскорбить вас прежде, чем вы оскорбите меня. Но даже если отбросить досадную разницу в возрасте, я не могу придумать для вас действенного оскорбления. Чтобы по-настоящему оскорбить человека, его сперва надо тщательно изучить. Французская леди, к примеру, назвала меня грязной тварью. Меня это нисколько не задело. Я чистоплотен и принимал сегодня утром ванну.
– Понимаю вас. Но…
– Но существуют еще вопросы этикета. Согласен. Предоставляю их вам. Хотите – отсаживайтесь, хотите – оставайтесь. Ваше соседство меня ничуть не смутит. А если мы договоримся не касаться вопросов международной политики, можем даже провести следующие полчаса в цивилизованной беседе. Вы – новоприбывший, и решать вам.
Грэхем взял меню.
– На нейтральной территории, насколько я знаю, у враждебных сторон принято не замечать друг друга – или, во всяком случае, не ставить хозяев в неловкое положение. Не замечать друг друга у нас благодаря стюарду не выйдет, однако я не вижу причин делать трудную ситуацию еще более неприятной. К завтрашнему обеду, без сомнения, можно будет поменять места.
Халлер кивнул:
– Разумно. Должен признаться, я рад вашей компании. Моя жена страдает от морской болезни и осталась на вечер в каюте. А без застольного разговора итальянская кухня, на мой вкус, довольно пресная.
– Соглашусь. – Грэхем нарочно улыбнулся; за соседним столиком произошло какое-то движение, послышалось негодующее восклицание француженки. Грэхем с неудовольствием почувствовал, что стыдится.
– Кажется, вы заслужили неодобрение, – заметил Халлер. – Отчасти тут моя вина. Сожалею. Возможно, дело в том, что я стар, – только мне очень трудно отождествлять людей с их идеями. Идея может мне не нравиться, я могу ее даже ненавидеть, но человек, ее высказывающий, остается для меня человеком.
– Вы долго были в Турции?
– Несколько недель. Я приехал туда из Персии.
– Нефть?
– Нет, мистер Грэхем. Археология. Я изучал ранние доисламские культуры. Выяснить удалось не так много. Находки указывают, что некоторые племена, переселившиеся четыре тысячи лет назад на иранские равнины с востока, усвоили шумерскую культуру и берегли ее почти неизменной долгое время после падения Вавилона. Один только сохраненный ими вариант мифа об Адонисе уже многое говорит. Оплакивание Таммуза – узловая точка доисторических религий: культ умирающего и воскресающего бога. Таммуз, Осирис, Адонис – все это одно и то же шумерское божество, известное у разных народов под разными именами. Сами шумеры называли его Думузи. И так же он звался у некоторых доисламских племен Ирана! А еще у них имелась чрезвычайно любопытная форма шумерского эпоса о Гильгамеше и Энкиду, про которую я раньше не слышал. Но прошу меня простить – я, должно быть, уже надоел вам.
– Совсем нет, – вежливо откликнулся Грэхем. – А в Персии вы долго пробыли?
– Всего два года. Если бы не война, задержался бы еще на год.
– Война так сильно повлияла на вашу работу?
Халлер поджал губы.
– Были и финансовые трудности. Но и без них я бы, наверно, не остался. Копить знания можно, только если впереди мирная жизнь, а Европа сейчас слишком занята смертью и разрушением, чтобы заботиться о подобных вещах. Приговоренного к казни интересуют только он сам, ход часов да то обещание бессмертия, которое он может вызвать из потаенных глубин своей души.
– Я бы подумал, что, когда увлекаешься прошлым…
– Ну да, ну да: ученый в своем кабинете способен пропускать мимо ушей шум рыночной площади. Богослов, биолог или собиратель древностей, может, и способны, но я к ним не отношусь. Я старался понять логику истории. Из прошлого надо соорудить зеркало, чтобы с его помощью заглянуть в будущее, ждущее нас за поворотом. К несчастью, уже не важно, что там можно было разглядеть. Мы возвращаемся вспять, в темные века.
– Вы ведь, кажется, назвали себя добропорядочным немцем.
Халлер усмехнулся:
– Я стар. И могу позволить себе роскошь пессимизма.
– Все-таки на вашем месте я бы остался в Персии и предавался этой роскоши издалека.
– К сожалению, климат там неподходящий – то слишком жарко, то слишком холодно. Моей жене приходилось особенно тяжело. Вы военный, мистер Грэхем?
– Нет. Инженер.
– Это почти то же самое. У меня сын – военный. Давно служит в армии. Никогда не понимал, отчего у меня такой сын. В четырнадцать лет он презирал меня за то, что у меня нет боевых шрамов. Англичан он, боюсь, тоже презирал; мы одно время жили в Оксфорде – я выполнял там кое-какую работу. Красивый город! Вы из Лондона?
– Нет, с севера.
– Я ездил в Лидс и Манчестер. Но Оксфорд мне больше по душе. Сам я живу в Берлине – город ничуть не хуже Лондона. – Он посмотрел на руку Грэхема: – Вы недавно поранились?
– Да. По счастью, равиоли удобно есть и левой рукой.
– Этого у них не отнимешь. Не хотите ли вина?
– Спасибо, не надо.
– Мудро. Лучшие итальянские вина из Италии не вывозят. – Он понизил голос: – А вот и последние пассажиры.
В салон вошли двое – по-видимому, мать и сын. Женщина – без сомнения, итальянка, – лет пятидесяти, с бледным, исхудалым лицом, держалась так, словно страдала тяжелой болезнью. Симпатичный юноша лет восемнадцати заботливо подвел ее к столу и глянул исподлобья на Грэхема, которому пришлось встать, чтобы выдвинуть женщине ее стул. Оба были одеты в черное.
Халлер приветствовал их по-итальянски; юноша коротко ответил, женщина молча кивнула. Мать и сын принялись шепотом обсуждать меню; они, как видно, не хотели, чтобы их тревожили разговором.
За соседним столом раздавался голос Хозе.
– Война! – рассуждал Хозе по-французски с густым акцентом. – При ней людям трудно зарабатывать деньги. Да пускай Германия возьмет себе всю территорию, какую пожелает. Пускай подавится. А мы поедем в Берлин и погуляем там в свое удовольствие. Глупо сражаться. Не по-деловому.
– Ха! – воскликнула француженка. – И это говорите вы – испанец! Ха! Очень мило. Великолепно!
– Я в Гражданской войне не примкнул ни к одной из сторон, – парировал Хозе. – У меня есть дело, я им зарабатываю на жизнь. А они там с ума посходили. Мне в Испании делать было нечего.
– Война – это ужасно, – вставил мистер Куветли.
– Но если бы победили красные… – начал француз.
– Ну да! Если бы победили красные… – перебила его жена. – Они же безбожники. Сжигали церкви, ломали святые образы и утварь, насиловали монахинь, убивали священников!
– Очень трудно зарабатывать деньги, – упрямо повторил Хозе. – Я знал одного человека в Бильбао. У него был крупный бизнес; пришла война – и ничего не осталось. Идиотская штука – война.
– Устами болвана глаголет истина, – пробормотал Халлер. – Я, пожалуй, пойду проведать жену. Прошу меня извинить.
Остаток ужина Грэхем провел, по существу, в одиночестве. Халлер не возвратился, мать и сын на другом краю стола ели, склонив головы над тарелками. Казалось, они погружены в общую скорбь; Грэхем чувствовал себя так, словно вторгся во что-то личное. Покончив с едой, он вышел из салона, надел пальто и отправился на палубу подышать перед сном свежим воздухом.
Огни берега теперь горели далеко; корабль тихо плыл по ветру. Грэхем обнаружил трап, ведущий на шлюпочную палубу, поднялся и постоял немного, укрывшись от ветра за вентиляционной трубой. Внизу матрос с фонарем подбивал клинья, закреплявшие брезент над люками. Вскоре он закончил работу и ушел, оставив Грэхема размышлять, чем заняться во время плавания. Надо будет завтра достать в Афинах книг. Копейкин говорил, что пароход пристанет в Пирее примерно в два часа дня, а отчалит в пять – достаточно времени, чтобы съездить на трамвае в Афины, купить английских сигарет и книг, отправить телеграмму Стефани и снова вернуться в порт.
Он зажег сигарету, решив, что выкурит ее и уйдет спать, но едва отбросил спичку, как увидел на палубе Хозе и Жозетту. Отступать было поздно: они уже заметили Грэхема и шли к нему.
– Вот вы где, – с укором сказала Жозетта. – Это Хозе.
Хозе, одетый в плотно облегающее черное пальто и мягкую серую шляпу с загнутыми полями, неохотно кивнул.
– Enchant, Monsieur,[32]32
Рад познакомиться, месье (фр.).
[Закрыть] – вымолвил он с видом занятого человека, у которого отнимают время.
– Хозе не говорит по-английски, – объяснила Жозетта.
– Ему совсем и не обязательно. – Грэхем перешел на испанский: – Рад познакомиться, сеньор Галлиндо. Я получил большое удовольствие от вашего с женой танца.
Хозе резко рассмеялся:
– Ерунда. Место там гнусное.
– Хозе все сердится, что Коко – негритянка со змеей, помните? – получила от Сергея больше денег, чем мы, хотя мы были главной приманкой для зрителей.
Хозе произнес по-испански нечто непечатное.
– Она любовница Сергея, – продолжила Жозетта. – Вы улыбаетесь, но так оно и есть. Хозе может подтвердить.
Хозе издал губами громкий звук.
– Хозе дурно воспитан. Но насчет Сергея и Коко – это правда. История ужасно смешная. Вышла потеха с Фиджи, питоном, – Коко его очень любит и всегда брала с собой в постель. А Сергей не знал; Коко рассказывала, что он грохнулся в обморок, когда обнаружил Фиджи в кровати. Коко заставила Сергея удвоить ей плату, прежде чем согласилась, чтобы змея спала одна у себя в корзинке. Сергей не дурак – даже Хозе признает, что не дурак. Но Коко из него веревки вьет. У нее сильный характер.
– Сергею надо ей хорошенько врезать, – сказал Хозе.
– Фу, как пошло! – Жозетта повернулась к Грэхему: – А вы – неужели с ним согласны?
– У меня мало опыта общения с женщинами-змеями.
– Вот! Вы не хотите отвечать. Все вы, мужчины, такие.
Похоже, Жозетта забавлялась над Грэхемом; он начал чувствовать себя глупо.
– Вы раньше плавали этим рейсом? – спросил Грэхем у Хозе.
Тот подозрительно глянул и ответил:
– Нет. А что? Вы плавали?
– Нет-нет.
Хозе закурил.
– У меня этот корабль уже в печенках сидит, – объявил он. – Скучный, грязный и страшно трясется. И каюты слишком близко к сортиру. В покер играете?
– Играл, но не очень хорошо.
– Я же вам говорила! – воскликнула Жозетта.
– Она думает, раз я выигрываю – значит, жульничаю, – кисло произнес Хозе. – А мне плевать, что она думает. Никто не заставляет людей со мной играть; так чего же они орут как резаные, когда проигрывают?
– В самом деле, – признал Грэхем, – нелогично.
– Хотите – сыграем сейчас. – В голосе Хозе звучал вызов.
– Если вы не против, отложим до завтра. Я сегодня утомился; мне уже пора в постель.
– Так быстро! – Жозетта недовольно сморщила нос и перешла на английский: – На всем корабле один-единственный интересный пассажир, и тот уходит спать. Плохо это. Да, вы дурно себя ведете. Зачем за ужином сидели с немцем?
– Он не возражал – да и с чего ему возражать? Очень умный и приятный старик.
– Он же немец. Для вас ни один немец не должен быть умным и приятным. Французы правильно сказали: вам, англичанам, это все – пустяки.
Хозе вдруг повернулся на каблуках.
– Английскую речь слушать скучно. К тому же я промерз. Пойду глотну бренди.
Грэхем начал было извиняться, но Жозетта его оборвала:
– Он сегодня не в духе. Думал, на корабле будут молоденькие девушки, на которых можно поглазеть. Он всегда имеет успех у молоденьких – и у старух.
Она сказала это громко, по-французски; Хозе, успевший дойти до ступенек трапа, обернулся и рыгнул. Потом он спустился.
– Я рада, что он ушел. Манеры у него скверные. – Жозетта глубоко вздохнула, подняла голову и поглядела на облака. – Такая чудесная ночь. Не понимаю, почему вы хотите уйти в каюту.
– Я очень устал.
– Но не настолько же, что не можете пройтись со мной по палубе.
– Нет, конечно.
В одном углу палубы, под мостиком, было совсем темно; Жозетта остановилась там, неожиданно повернулась лицом к Грэхему и прислонилась к поручням.
– Вы, наверно, сердитесь на меня?
– Господи! Нет. С чего бы?
– Из-за того, что я нагрубила вашему маленькому турку.
– Он не мой маленький турок.
– Но вы все-таки сердитесь?
– Конечно, нет.
Она вздохнула:
– Загадочный вы человек. Я до сих не знаю, почему вы плывете с нами, а хотела бы знать. Не потому ведь, что дешево: костюм на вас дорогой.
Грэхем не различал лица Жозетты – лишь смутные очертания, – но чувствовал аромат ее духов и запах старого мехового манто.
– Не пойму, отчего вас это интересует.
– Но ведь сами видите: интересует.
Жозетта придвинулась на пару дюймов. Он знал, что если захочет, может поцеловать ее и она ответит на поцелуй. Еще он знал, что одним поцелуем дело не кончится – это будет знак, что между ними завязались некие отношения. Грэхем сам удивился, что не отбросил с ходу такие мысли; мягкие, пухлые губы Жозетты манили его. Усталый и замерзший, он ощущал рядом тепло ее тела. Не будет никакого вреда, если…
– Вы едете через Модан? – спросил Грэхем.
– Да. Почему вы спрашиваете? Это обычная дорога в Париж.
– Когда доберемся до Модана, я расскажу, почему сел на пароход – если вам еще будет интересно.
Она отвернулась, и они пошли дальше.
– Может, это и не так важно. Не думайте, что я чересчур любопытна. – Они дошли до трапа. Поведение Жозетты заметно изменилось: теперь она смотрела на Грэхема с дружеской заботой. – Да, мой дорогой, вы утомились. Зря я вас тут задержала. Теперь погуляю одна. Доброй ночи.
– Доброй ночи, сеньора.
Она улыбнулась:
– «Сеньора». Все-таки вы жестокий. Доброй ночи.
Грэхем, сразу и раздраженный, и повеселевший, спустился по трапу и столкнулся у дверей салона с мистером Куветли.
Мистер Куветли расплылся в улыбке:
– Помощник капитана говорит – погода нам будет хороший.
– Замечательно. – Грэхем с огорчением вспомнил, что приглашал турка выпить. – Выпьете со мной?
– Ах нет, спасибо. Не теперь. – Мистер Куветли положил руку на грудь. – Признаюсь сказать, у меня боль от вина на ужине. Сильно кислый вещь!
– Понимаю. Ну, тогда до завтра.
– Да, мистер Грэхем. Вы сильно обрадуетесь вернуться домой, да? – Он, кажется, хотел поговорить.
– Сильно.
– Когда завтра остановляемся, вы идете в Афины?
– Собирался.
– Наверно, хорошо Афины вы знаете?
– Бывал там раньше.
Мистер Куветли помедлил. Улыбка стала совсем елейной.
– Вы в положении сделать мне услугу, мистер Грэхем.
– Какую же?
– Я не хорошо Афины знаю. Никогда не бывал. Разрешите идти с вами?
– Да, разумеется. Буду рад компании. Но я просто собирался купить английских книг и сигарет.
– Сильно благодарю.
– Не за что. Мы ведь причалим вскоре после обеда?
– Да-да. Это правильно. Но я узнаю для вас точное время. Это оставьте мне.
– Договорились. А сейчас я, пожалуй, пойду спать. Спокойной ночи, мистер Куветли.
– Спокойной ночи, сэр. И спасибо за вашу услугу.
– Не стоит. Спокойной ночи.
Грэхем зашел в каюту, позвонил и сказал стюарду, чтобы утренний кофе принесли в девять тридцать. Потом разделся и лег на койку.