Текст книги "Происхождение и развитие сознания"

Автор книги: Эрих Нойманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

           Обряд бракосочетания начинается от той роли, которую царь играл в старых обрядах плодородия. Союз Богини Земли с богом-царем становится прототипом брака, и только с введением этого символического ритуала действительно начал сознательно пониматься акт сексуального слияния, бесконечно повторяющийся миллионы лет. Теперь стал очевидным тот абстрактный и реальный факт, что объединение, которое ранее было бессознательным и  направлялось только инстинктом, очень важно. Его связь с надличностным наделяет бессмысленное естественное явление торжественной значимостью  ритуального акта.

           Таким образом, освобождение пленницы героем соответствует открытию психического мира. Этот мир так же огромен, как и мир Эроса. Он охватывает все, что мужчина когда-либо делал для женщины, все, что он пережил и создал ради нее. Мир искусства, героических свершений, поэзии и песен  сосредотачивается вокруг освобожденной пленницы, вытягивается, подобно   целомудренной деве, которая вырвалась из мира Первых Родителей. Из этого прямого и обратного взаимодействия полов или, скорее, мужского и женского исходят великие пути всей человеческой культуры, а не только одного искусства. Но символизм, связанный с освобождением пленницы, идет даже  дальше. Ибо с освобождением пленницы в дружественный союз с мужской      личностью, если не с самим его сознанием, вступает часть чужого, враждебного, женского мира бессознательного.

     Личность строится главным образом при помощи интроекции: пережитое снаружи поступает вовнутрь. Такие "внешние объекты", кроме того, что они являются содержимым объективного внешнего мира, то есть предметы и личности, могут быть также содержимым внутреннего психического мира объектов. В этом смысле освобождение пленницы и расчленение дракона означают не только "анализ" бессознательного, но и его ассимиляцию, в результате чего       формируется анима, как властная структура в рамках личности. Когда женский, "сестринский" элемент – неосязаемый, но весьма реальный – присоединяется к мужскому Эго-сознанию как "моя любимая" или "моя душа", это является огромным шагом вперед. Слово "мое" отделяет от анонимной,  враждебной территории бессознательного область, которая ощущается как      исключительно "моя" собственная, принадлежащая "моей" индивидуальной личности. И хотя она воспринимается как женская, и потому "иная", она имеет избирательное сродство с мужским Эго, немыслимое в связи с Великой Матерью.

     Сражение с драконом психологически соответствует различным фазам онтогенетического развития сознания. Условия сражения, его цель, а также его возрастной период варьируют. Оно может происходить в детстве, в период совершеннолетия и при изменении сознания во второй половине жизни, фактически всегда, когда необходимо возрождение или переориентация       сознания. Ибо пленница – это "новый" элемент, высвобождение которого делает возможным дальнейшее развитие.

     Испытания мужественности и свидетельства устойчивости Эго, силы воли, отваги, знания "неба" героя, имеют историческое соответствие в обрядах совершеннолетия. Точно так же, как проблема Первых Родителей разрешается в борьбе с драконом, а за ней, в свою очередь, следует встреча героя с женщиной как партнером и Душой, так и посредством церемонии инициации   неофит отделяется от родительской сферы и становится взрослым молодым мужчиной, способным основать семью. По то, что происходит в мифе и в истории, также происходит и с индивидом, на основе того же архетипического детерминизма. Центральной чертой психологии совершеннолетия является синдром сражения с драконом. Постоянные неудачи в сражении с драконом, то есть трудности в решении проблемы Первых Родителей, оказываются центральной проблемой невротиков в первой половине жизни и причиной их неспособности установить взаимоотношения с партнером.

     Личностные аспекты этой ситуации, незначительная часть которых была сформулирована   психоаналитически как личностный Эдипов комплекс, являются всего лишь поверхностными аспектами конфликта с Первыми Родителями, то есть с родительскими архетипами. И в ходе этого процесса не только мужчина, но, как будет показано в другом месте, и женщина тоже, должны "убить  родителей", свергнув тиранию родительских архетипов. Только через убийство Первых Родителей может быть найден путь из конфликта в личную жизнь.  Завязнуть в этом конфликте и поддаться его очарованию склонны многие невротики, а также мужчины определенного духовного типа, чья граниченность заключается именно в провале попыток овладеть женской психикой в борьбе с драконом.

     До тех пор, пока конфликт с Первыми Родителями занимает передний план, сознание и Эго остаются прикованными к магическому кругу этих взаимоотношений. Хотя этот круг почти бесконечен, и сражение в нем – это борьба с первичными силами жизни, остается . фактом, что активность индивида, ограниченного этим первоначальным кругом, по своему характеру,  главным образом, отрицательна. Он является жертвой своей собственной изоляции и уединения. Люди, вовлеченные исключительно в эти первичные силы, архетипы Первых Родителей, остаются в "реторте", как говорят  алхимики, и никогда не достигают стадии "красного камня". То, что им не   удалось вызволить и вернуть свою женскую сторону, зачастую психологически выражается сильной поглощенностью универсалиями с исключением личностного человеческого элемента. Их героической и идеалистической заботе о человечестве в целом не достает самоограничения любовника, готового посвятить себя индивиду, а не исключительно человечеству и вселенной.

           В отношении всех фигур спасителей и избавителей, чьи победы заканчиваются без освобождения пленницы, без священного объединения с ней, а следовательно, без основания царства, с психологической точки зрения есть нечто сомнительное. Явное отсутствие их взаимоотношений с женщиной компенсируется излишне сильной бессознательной привязанностью к Великой Матери. Отсутствие освобождения пленницы выражается в продолжении власти Великой Матери ( ^[10]

), в ее смертоносном аспекте, а конечным результатом этого является отчуждение от тела и земли, ненависть к жизни и неприятие  мира.

           Несмотря на исключительное значение пленницы для развития сознания, мы не находим в мифах никакой особенной характеристики ее как индивида, но это и не соответствовало бы сущности анимы. Только связь пленницы с "трудно достижимым сокровищем" раскрывает ее      сущность, ибо пленница сама является сокровищем или каким-то образом связана с ним. Сокровище наделено магическими свойствами: нашедший его обретает способность колдовать, исполнять желания, становиться невидимым и неуязвимым, менять свою форму, иметь откровения, покорять пространство и время, становиться бессмертным.

           Мы постоянно встречаем утверждение, что волшебное сокровище является просто возобновлением "детского стремления видеть все таким, как хочется, а не таким, как оно есть в действительности", и что приобретаемые таким образом способности являются ничем иным, как желаемыми идеями. Это, по-видимому, вопрос того, что позднее Фрейд назвал "высшей силой мысли",  выражение, которое с тех пор стало популярным. Под этим он подразумевал особенность детского и первобытного характеров верить в то, что желания и мысли имеют силу, то есть -реальны. Здесь Юнг сделал открытия, имеющие фундаментальное значение. Они представлены в Психологии бессознательного,  хотя в то время он рассматривал значительную часть материала в узком   психоаналитическом смысле и позднее пересмотрел свои взгляды в Психологических типах. Это главным образом относится к интроверсии, обращению либидо внутрь, которое требует интерпретации на субъективном уровне. Но прежде, чем пришло осознание, что интроверсия и экстраверсия являются в равной мере законными типами позиций, сам Юнг интерпретировал интроверсию редуктивно и неверно понимал ее как архаичное и регрессивное явление, то есть как возврат к примитивному образу функционирования.

     Эта точка зрения хорошо видна, когда Юнг интерпретирует "труднодостижимую ценную вещь" как мастурбацию, особенно когда целью борьбы героя является похищение огня.( ^[11]

) Поначалу совсем не понятно, почему, если ценной вещью является мастурбация, ее настолько "трудно" достичь, особенно, если с точки зрения психоанализа она является совершенно естественной стадией детской сексуальности. Такое утверждение граничит с парадоксом, когда в связи с этой драгоценной вещью внезапно возникает пленница. Тем ни менее психоанализ уловил здесь существенный аспект мифологической ситуации. Он был прав, рассматривая факты символически, но интерпретировал их личностно, а поэтому ошибочно. Как трудно достижимую ценную вещь мастурбацию следует рассматривать в связи с похищением огня в качестве символа созидательного творения( ^[12]

), и в этом смысле в ней прослеживаются  замечательные соответствия по отношению к добыванию огня трением, а также  к бессмертию, возрождению и открытию самого себя.( ^[13]

) И действительно, если освобождение пленницы и обретение сокровища высвобождает в душе поток   продуктивности, заставляющий индивида ощутить себя в этом созидательном акте богоподобным, тогда не удивительно, что мифология уделяет такое  горячее внимание символу сокровища.

           Обсуждая мифы о сотворении, мы указывали на то, что детский вопрос "откуда возникает жизнь" связан с вопросом о родителях и с сущностью рождения и размножения. Мы обнаружили, что личностные интерпретации и объяснения, принимающие во внимание только сексуальность, были неадекватными, и это верно также и в отношении данного контекста. Точно так же, как на самом деле ребенок спрашивает о "Первых Родителях" всего живого, так и здесь – это вопрос не мастурбации, а созидательных и самопорождающих сил души. Человечество не инфантильно, и его невозможно обмануть, выдавая желаемое за действительное. Несмотря на все отличительные черты человеческого характера, чисто иллюзорный тип мышления, даже в случае примитивного  человека, резко контрастирует с его талантом к адаптации и его чувством реальности, которому мы обязаны всеми нашими элементарными открытиями, сделавших возможной цивилизацию.

           Например, магическая связь между ритуальным изображением убийства животного в живописи палеолита и действительным его убийством не "реальна"  – то есть, не "действует" – в том виде, в каком ее, возможно, представлял человек примитивной культуры. Мы, с нашим логическим образом мышления,  вначале понимаем это магическое действие с точки зрения причинности, а      затем объявляем, что никакой такой причинной связи не существует. Но примитивный человек воспринимает магический эффект иначе и более правильно. В любом случае действие изображения убийства на реальное  убийство животного не является действием "мысли", так что говорить о "верховной власти" мысли крайне проблематично. Можно признать научным фактом, что обряд вряд ли оказывает какое-то объективное влияние на животное, но это не означает, что вследствие этого магический обряд  является иллюзорным, детским и просто принимает желаемое за действительное.

     Магическая сила обряда довольно реальна и ни в коей мере не иллюзорна. Более того, она на самом деле влияет, как и предполагал человек примитивной культуры, на успех его охоты; только влияние осуществляется не через объект, а через субъект. Магический обряд, как и вся магия, и на     самом деле всякое высшее намерение, в том числе и религии, действуют на субъект, практикующий магию или исповедующий религию, изменяя и повышая его собственную способность действовать. В этом смысле результат действия, будь то охота, война или что-либо еще, в высшей степени объективно зависит от влияния магического ритуала. Современному человеку оставалось только сделать психологическое открытие, что действующим фактором в магии является "реальность души", а не реальность мира. Первоначально реальность души проецировалась на внешнюю реальность. Даже сегодня мольбы о победе обычно считаются не внутренним изменением психики, а попыткой воздействовать на Бога. Точно таким же образом охотничья магия воспринималась как попытка воздействовать на преследуемого зверя, а не как воздействие на самого охотника. В обоих случаях наш просвещенный рационализм в своей научной гордости от открытия, что объекты не поддаются  воздействию, неправильно понимает магию и религию как иллюзорные. В обоих случаях это неверно. Влияние, исходящее от изменения в субъекте,  объективно и реально.

           Реальность души является одним из основных и самых непосредственных ощущений человечества; им пропитано все отношение человека примитивной культуры к жизни, естественно, при этом он не осознает, что это внутреннее ощущение. Оживляющий принцип магии, действие магии, магическая сила духов и реальность коллективных идей, сновидений и испытаний всем этим управляют  законы данной внутренней реальности, на которую современная глубинная      психология пытается пролить свет. Мы не должны забывать, что открытие объективного внешнего мира является вторичным явлением, результатом стараний сознания человека понять, с огромными усилиями и помощью инструментов и абстракций современной науки, объект как таковой,      независимо от первичной реальности, которой является реальность психики. Но древний человек связывает себя прежде всего с этой первичной  реальностью психических доминант, архетипов, первоначальных образов, инстинктов и типов поведения. Эта реальность является объектом его науки,  а его попытки воздействовать на нее в культах и ритуалах были так же успешны в управлении и манипулировании внутренними силами бессознательного, как и усилия современного человека, направленные на  управление и манипулирование силами физического мира.

           Это открытие реальности психики мифологически соответствует освобождению      пленницы и получению сокровища. Изначальные созидательные силы психики, которые в мифах о сотворении проецировались на космос, теперь воспринимаются очеловечено, как часть личности человека, как его душа. Только теперь герой становится очеловеченным, и только вследствие этого акта освобождения надличностные процессы бессознательного становятся психическими процессами самого человека.

     Освобождая пленницу и добывая сокровище, человек овладевает сокровищами своей души, которые являются не просто "желаниями", то есть образами  чего-то, чего у него нет, но что он хотел бы иметь, а возможностями, то  есть образами чего-то, что он мог бы и должен иметь. Задача героя состоит  в том, чтобы "пробудить те спящие образы, которые могут и должны выйти из  ночи, чтобы придать миру лучший облик", и, действительно, далека от "мастурбации". И тем не менее лишь поглощенность самим собой, направление потока либидо внутрь, а не на партнера – что-то типа мастурбационного самооплодотворения на уроборический манер, делает возможным созидательный  процесс психического палингенезиса или саморождения.

           Реальность всей культуры, включая нашу собственную, заключается в осознании этих образов, скрытых в психике. Все искусство, религия, наука и технология, все, что когда-либо было сделано, сказано и продумано, произошло из этого созидательного центра. Самопорождающая сила души является подлинной и конечной тайной человека, благодаря которой он  устроен но образу и подобию Бога-творца и отличается от всех других живых существ. Эти образы, идеи, ценности и потенциальные возможности сокровища, скрытого в бессознательном, извлекаются и реализуются героем в различных его масках – спасителя и энергичного человека, провидца и мудреца, основателя и художника, открывателя и изобретателя, ученого и вождя.

     Представляется очевидным, что проблема созидания лежит в основе мифологического канона, который когда-то господствовал по всему Ближнему Востоку повсюду драма умирающего и возрождающегося бога, разыгрываемая в День Нового Года царем как преемником бога, сопровождалась изложением  текущей истории о сотворении.( ^[14]

)

           Если мы примем это драматическое представление мифологических событий за  проекцию психологических процессов, происходящих в герое, тогда связь между сотворением, ритуалом Нового Года и возрождением становится самоочевидной. Теперь можно ответить на вопрос, почему человечество так  неустанно, так страстно и внешне так бессмысленно "воспроизводит" в своих культах и ритуалах естественный процесс. Коли примитивный человек считает ритуал необходимым для плодородия земли и постулирует магическую связь  между первым и вторым, то мы, несомненно, должны задать вопрос: почему он делает это? Как получается, что он явно не замечает того очевидного факта, что растительность продолжает расти и природа прекрасно может обойтись и без него?

           Магко-религиозное поведение человека, которое аптропоцентрически включает его собственные действия как существенную часть естественного процесса, является первоисточником всей культуры. Неверно говорить, что он "воспроизводит" природу: скорее, посредством аналогичного ряда символов он воссоздает в своей собственной душе тот же созидательный процесс, который находит вне себя в природе. Это приравнивание созидания внутри и созидания снаружи можно видеть в отождествлении Великого Индивида, который представляет человечество или группу – например, царя плодородия – с богом-творцом. Герой – это человек, несущий культуру, как царь, равный       богу. Считается, что Осирис вывел египтян из дикости и каннибализма и дал им их законы, не только научив почитать богов, но и сеять пшеницу, собирать фрукты и выращивать виноград.( ^[15]

) Иными сливами, ему приписывается развитие цивилизации и сельского хозяйства. Но почему именно  ему? Потому что он не просто бог плодородия в том смысле, что он  контролирует природную растительность. Наряду с этим его созидательность, включая эту способность, ею не ограничивается. Каждый культурный герой достигает синтеза между сознанием и творческим бессознательным. Он находит в себе плодотворный Центр, точку обновления и   возрождения, которая в новогодний праздник плодородия отождествляется с созидательным божеством. Благодаря ей мир продолжает существовать. Обряд – а через него человечество – "подразумевает", что вокруг этого познания созидательной точки, скрытого сокровища, каковым является живая вода, бессмертие, плодородие и жизнь после смерти, слитые воедино, неустанно вращаются все стремления человечества. Кристаллизация этой точки является не "воспроизведением" природы, а подлинным творением, и символическое повторение истории сотворения в канун нового года приобретает в этот момент свое законное место.( ^[16]

) Эта внутренняя цель ритуала является не естественным процессом, а контролем над природой через соответствующий созидательный элемент в человеке.

     Однако сокровище найти невозможно, пока герой прежде не найдет и не спасет свою собственную душу, свою собственную женскую половину, которая зачинает и порождает. Эта внутренняя рецептивная сторона на субъективном уровне является освобожденной пленницей, непорочной матерью, которая зачинает от святого духа-ветра и одновременно является вдохновением мужчины, его возлюбленной и матерью, колдуньей и пророчицей, точно также как герой выступает ее любовником и отцом.

         Плодородие Великой Матери – иными словами, господствующее влияние коллективного бессознательного – вызывает вторжение волны бессознательного материала в личность, унося ее с собой, а иногда даже сметая, подобно стихийной силе. Но созидательная сила героя, завоевывающего пленницу – это человеческая и культурная созидательность. Объединение Эго-сознания героя с созидательной стороной души, когда он "знает" и понимает как мир так и аниму, дает подлинное рождение, синтез первого и второго.

     Символический брак Эго-героя и анимы, наряду с тем, что он является предварительным и непременным условием плодородия, также дает личности прочную основу для сражения с драконом, будь этот дракон миром или бессознательным. Герой и принцесса, Эго и анима, мужчина и женщина создают  пару и образуют личностный центр, который, смоделированный по примеру

           Первых Родителей, но тем не менее противостоящий им, составляет собственно человеческую сферу действия. Этот брак, согласно древнейшим мифологиям,( ^[17]

) заключался па празднике Нового года сразу же после поражения дракона. Здесь герой олицетворяет "небо" и является архетипом отца, точно так же, как плодотворную сторону архетипа матери олицетворяет омоложенная и очеловеченная фигура спасенной девственницы. О результате спасения пленницы из-под власти уроборической матери, в которой дракон и непорочная мать все еще были одним целым, освобождаются девственница-жена, молодая мать и партнерша; но теперь благодаря активированному мужскому  сознанию героя они наконец дифференцируются друг от друга.

     Обсудив символ пленницы во всем его многообразии, мы подведем итог, взяв в качестве парадигмы мифа о герое легенду о Персее, ибо только сейчас можно понять подоплеку и символическое значение всех мифологических данных. Персей был сыном Данаи. Она зачала его от Зевса, пролившегося на нее в виде золотого дождя. "Отрицательный отец" появляется в личностной форме  дважды. Первый раз – как дед, царь Аргоса Акрисий. Из-за того, что оракул предсказал ему смерть от руки его же внука, он велит заточить свою дочь Данаю и ее непредусмотрительно рожденного ребенка в сундук и бросить в море. Вторая отрицательная фигура отца – Полидект, "гостеприимный" правитель, он женится на Данае и, чтобы избавиться от Персея, велит ему принести голову Горгоны.

     Горгоны – это дочери Форкиса, "Седого". Как и две его сестры, Кето  ("чудовищная") и Эврибия ("могучая") и его брат Тавмант ("творящий чудеса"), он был ребенком пучины, Понта. Все они произвели на свет ужасающий мифический выводок чудовищ. Горгоны с металлическими крыльями,  со змеями вместо волос и вместо поясов, с клыками; как у вепря, бородатые и шипастые, с высунутыми языками, являются уроборическими символами того, что мы можем справедливо назвать "Адским Женским". Их сестрами и стражами были Граи, их имя означает "страх и ужас". У них один глаз и один зуб на всех, и они также являются уроборическими созданиями, обитавшие у крайних границ ночи и смерти, далеко на западе, у берегов первозданного океана.

     Сторону Персея приняли Гермес и Афина, божества, покровительствующие мудрости и сознанию. С их помощью ему удалось перехитрить Грай и узнать у них дорогу к нимфам. Эти добрые морские богини дали ему шлем-невидимку Гадеса, пару крылатых сандалий и заплечный мешок. Гермес подарил ему меч, а Афина дала бронзовый зеркальный щит, чтобы он мог видеть отражение головы Медузы и таким образом убить ее, ибо прямой взгляд на лик Горгоны означал верную смерть, немедленное превращение в камень. Мы не можем более подробно вникать в этот исключительно интересный символизм, а лишь скажем, что символы интеллекта и одухотворения играют здесь в высшей степени важную роль. Полет, невидимость и отраженный образ составляют однородную группу, и к этому как символ подавления мы бы добавили заплечный мешок, в который Персей прячет голову Горгоны, таким образом делая ее невидимой и безопасной. Довольно странным представляется то, каким образом Персей изображается в раннем Греческом искусстве. ( ^[18]

) Основным моментом является не убийство Горгоны, как можно было бы подумать, а стремительное бегство героя от преследующих его сестер. Для нашего образа мыслей действительно странно снова и снова видеть доблестного Персея, стремглав несущимся беглецом.

           Очевидно, что крылатые сандалии, шлем-певидимка и скрывающий голову заплечный мешок намного важнее для него, чем смертоносный меч, и его страх значительно увеличивает ужасающий аспект убитой, но вечно преследующей Горгоны. Мы снова встречаемся здесь с мифологическим прототипом Ореста, преследуемого Фуриями, ибо, точно так же и Персей становится героем, потому что убивает Ужасную Мать.

     Уроборический характер Горгоны можно определить не только по символам, но также из истории религии. О горгоноподобной скульптуре на храме Артемиды на Корфу, датируемой шестым столетием, Вудворд пишет: «Может показаться странным, что этой грубой, гримасничающей фигуре отведено такое почетное место на фронтоне храма, но стоящая за этим идея возвращает нас к временам, гораздо более ранним, чем те, когда эти  горгоноподобные фигуры стали отождествляться с созданиями из легенды о Персее. В сопровождении львов она олицетворяет великий Дух Природы примитивных верований. Она появляется в ранних азиатских и ионийских произведениях искусства как богиня с геральдически размещенными по обе стороны от нее птицами, львами или змеями, она – прототип Кибелы фригийского культа и Артемиды греков. Здесь, благодаря одному аспекту ее сущности, она стала отчасти отождествляться с Медузой".( ^[19]

)

           Оставив этот отрывок без комментариев, мы можем считать, что  тождественность Горгоны, убитой Персеем, и фигуры Великой Матери, которая правит дикими животными, доказана даже для исследователей, незнакомых с  реальной подоплекой мифа.

           Таким образом, бегство и спасение героя очень ясно свидетельствуют о подавляющем характере Великой Матери. Несмотря на помощь Гермеса и Афины, невзирая на чудесные подарки, жалованные ему нимфами, и несмотря на то, что он отворачивается, чтобы нанести смертельный удар, он является мужчиной, едва способным убить ее. (Заметьте, что парализующее и превращающее в камень действие ужасной маски смерти снова появляется как "тема прочного прирастания ( ^[20]

) в истории о Тесее. Пытаясь похитить Персефону из подземного мира, он прочно прирастает к скалам, его терзают Эринии, пока на помощь ему не приходит Геракл.) Сила Великой Матери слишком подавляюща, чтобы какое-либо сознание могло схватиться с ней напрямую. Горгона может быть уничтожена лишь косвенным образом, когда отражается в щите Афины – иными словами, только с помощью богини-покровительницы сознания, которая, как дочь Зевса, символизирует  "небо".

     После убийства матери, на обратном пути, Персей спасает Андромеду от ужасного морского чудовища, которое опустошает страну и уже готово сожрать  девушку. Это чудовище было послано Посейдоном, "любовником Медузы"( ^[21]

) и владыкой океана и также чудовищем. Он – Ужасный Отец и, как любовник Медузы, явно связан с Великой Матерью как ее непобедимый фаллический    супруг. Снова и снова в своем гневе он посылает чудовищ опустошать страну и уничтожать ее обитателей; он является драконом или быком, представляющим деструктивную мужскую сторону уробороса, которая откололась и стала автономной. Нанести поражение чудовищу – это задача героя, независимо от  того, кто он – Беллерофонт или Персей, Тесей или Геракл. Таким образом,      последовательность событий, типичная для мифа о герое, повторяется в легенде о Персее следующим образом: убийство надличностных матери и отца (Медузы и морского чудовища) предшествует освобождению пленницы, Андромеды. Его отец – бог, его мать – невеста бога, собственный отец,  который ненавидит его, затем убийство надличностных Первых Родителей и   наконец освобождение пленницы – таковы стадии, отмечающие прогресс героя.

     Но этот путь может быть триумфально завершен только с помощью божественного отца, посредником которого здесь выступает Гермес, и с помощью Афины, чей Духовный характер и враждебность по отношению к Великой  Матери мы уже подчеркивали.( ^[22]

)

           То, что затем Персей отдает голову Горгоны Афине и что она украшает ею свой щит, венчает все происшедшее как победу Афины под Великой Матерью, победу воительного аспекта, благоприятного для мужчины и сознания. Мы также встречаем его в Орестее. Самой поразительной чертой в образе Афины является нанесение Поражения старой матери-богине новым женским духовным принципом. Афина все еще сохраняет все характеристики великой критской богини. В многочисленных изображениях на вазах она окружена змеями; на самом деле великая змея является ее постоянной спутницей до самого конца. Ее критское происхождение выдает также ее эмблема, дерево, и ее появление в образе птицы. Но она укротила изначальную силу женщины; теперь она носит на своем щите голову Горгоны как трофей. С довольно ранних времен она была богиней-покровительницей правителя, и ей поклонялись в его дворце,( ^[23]

) так что она стала символизировать революцию, которая в век патриархата низвергла власть материнского божества. Вышедшая из головы Зевса, она рождена отцом и не имеет матери, в противоположность рожденным матерью и  не имеющим отца фигурам древних времен; и, опять же, в противоположность враждебности Ужасной Матери ко всему мужскому, она выступает как товарищ и помощник героя-мужчины. Эта дружба между мужчиной и женщиной изображена на вазе, датируемой второй четвертью шестого столетия до н.э., на которой представлен Персей, метающий камни в чудовище. Андромеда не изображена, как обычно, закованной и пассивной; она стоит рядом с Персеем как его помощница.

     Другая символически важная черта мифа рассказывает, что крылатый конь Пегас вышел из обезглавленного туловища Горгоны. Конь относится к хтонически-фаллическому миру, и говорится, что он – детище Посейдона; он представляет природу и инстинкт, которые являются всемогущественными у всех получеловеческих созданий, таких как кентавры. Вариацией этой же темы является резвящаяся среди увенчанных белыми гребнями бурунов мирская полурыба-полуконь. Как движимый и движущий элемент в бурном море бессознательного, он представляет деструктивный импульс; в то время как в лошади, домашнем животном, природа укрощена и послушна. Интересно  отметить, что в ранней картине убийства Медузы (7 век до н. э.) ( ^[24]

) она изображена в облике кентавра.( ^[25]

) Этот символизм представляется первичным и является основой истории о том, что Пегас вышел из поверженной Медузы; крылатый конь освобождается, когда кентавра-женщину убивает крылатый мужчина.

           Крылатый конь символизирует освобождение либидо от Великой Матери и его парящий полет, другими словами, его одухотворение. Именно с помощью этого самого Пегаса Беллерофонт совершает свои героические подвиги. Он не поддается обольщениям Антеи, посылающей его сражаться с Химерой и Амазонками. И снова символизм достаточно ясно указывает на победу мужского, сознательного духа над силами матриархата. Глубокая психологическая интуиция мифа еще более поразительно раскрывается в том, что высвобожденному из Медузы Пегасу приписывают созидательную работу на земле. Нам говорят, что, когда крылатый конь средь грома и молний взлетел  к Зевсу, он выбил из земли Ключ Муз. Архетипическая близость между конем и ключом такая же, как и между естественным импульсом и созидательным оплодотворением. В Пегасе оно принимает форму трансформации и сублимации– крылатый конь выбивает из земли родник поэзии. Как мы увидим позднее, этот аспект мифа о Пегасе лежит в основе всей способности к творчеству.