Текст книги "Происхождение и развитие сознания"
Автор книги: Эрих Нойманн
Жанры:
Философия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
Когда жрецы-евнухи Великой Матери осуществляют кастрации и жертвоприношения, они представляют ее ужасный характер; но представлять этих кастрированных жрецов в качестве образов отца невозможно. Фаллические фигуры, более соответствующие этой роли, всегда зависимы; Великая Мать контролирует и использует их, и это противоречит их независимому значению как фигур отца. Агрессивные и деструктивные элементы, присущие Великой Матери; могут также представляться символически и ритуально как отдельные, обособленные от нее фигуры, в виде ее спутников, жрецов, животных и т.д. Воинствующие группы, предающиеся мужским оргиям, такие как Куреты, часто относятся к сфере Великой Матери, так же как и фаллические супруги, которые вершат ее разрушительную волю. На еще более поздней стадии в матриархально организованных группах индейцев Северной Америки исполнительная, власть вождей зависит от Старой Матери. В эту категорию мы должны также включить не только вепря, который убивает юного бога, но и дядю по материнской линии как инструмент совокупной власти, направленный, к примеру, против сына Исиды, Гора. Даже фаллическо-хтонический бог моря Посейдон и стая его чудовищ по своей природе относятся к сфере Великой Матери, а не к области Beликого и Ужасного Отца.
Однако позднее, когда на смену владычеству Великой Материй пришел патриархат, роль Ужасного Отца проецируется на мужских представителей ее ужасной стороны, особенно если в интересы патриархального развития входит подавление этого аспекта и выдвижение на передний план фигуры "доброй матери".
Рассмотренные нами две формы инцеста по существу пассивный уроборический инцест, в котором погибал зародыш Эго, и матриархальный инцест, в котором мать соблазняла сына, а инцест заканчивался матриархальной кастрацией. Но героя отличает именно активный инцест, намеренное и сознательное открытие себя опасному влиянию женщины и преодоление извечного страха мужчины перед женщиной. Преодолеть страх кастрации значит преодолеть страх материнской власти, которая для мужчины ассоциируется с опасностью кастрации.
Это подводит нас к вопросу, имеющему важное диагностическое, терапевтическое и теоретическое значение. Разграничение различных архетипических стадий позволяет нам решить, с каким типом инцеста мы имеем дело и каково положение Эго и сознания – короче говоря, определить эволюционную ситуацию в каждом отдельном случае. В Психологии бессознательногоЮнг еще настолько зачарован Фрейдом, что не может распознать архетипических различий в этой ситуации и в результате упрощает проблему героя, рассматривая ее редуктивно.
Женский элемент гермафродитного сына-любовника, [4]
который Юнг выводит из регрессии к матери, напротив, является совершенно первичным, как показывает структурно недифференцированный характер гермафродита, и не является результатом регрессии уже развившейся мужественности. Этот характер складывается на более глубоком уровне, где еще господствует Великая Мать, и мужественность еще не упрочилась; поэтому никакого "самоотречения от мужественности" нет, просто эта мужественность пока еще не достигла никакой независимости. По общему признанию, самокастрация, посредством которой юноша жертвует своей мужественностью, регрессивна, но это лишь частичная регрессия, или, если быть более точным, мы можем сказать, что его развитие было подавлено в зародыше.
Женоподобный характер юноши является промежуточной стадией, ее можно также считать межполовой стадией. Интерпретация жреца или пророка как представителя такого промежуточного типа, [5] психологически
точна, хотя и не верна биологически. Нужно отличать созидательную связь зрелого Эго с Великой Матерью и связь, при которой Эго еще не в состоянии избавиться от ее власти.
Но читатель может спросить, что означает кастрация на этой стадии героического инцеста? Не является ли представление о извечном страхе мужчины перед женщиной вводящим в заблуждение обобщением психологии неврозов? : Для Эго и для мужчины женщина – синоним бессознательного и не-Эго, а поэтому – синоним темноты, пустоты, небытия, бездонной ямы. Юнг пишет:
«...следует заметить, что пустота является великой женской тайной. Это* нечто совершенно чуждое мужчине; бездна, неизведанные глубины, инь.» [6]
Мать
, лоно, яма и ад тождественны. Лоно женщины – это место из которого появился человек, и поэтому каждая женщина является первичным лоном Великой Матери всего порожденного, лоном бее сознательного. Она угрожает Эго опасностью самоуничтожения, потери самого себя – другими словами, смертью и кастрацией. Мы видели, что нарциссический характер одержимого фаллосом юноши образует связь между сексуальностью и страхом кастрации. Смерть фаллоса в женщине символически приравнивается к кастрации Великой Матерью, а на языке психологии это означает растворение Эго в бессознательном.
Но мужественность и Эго героя уже больше не тождествен фаллосу и сексуальности. На этом уровне иная часть тела поднимается символически как "высший фаллос" или "высшая мужественность": голова, символ сознания, с глазом в качестве его руководящего органа – и с этим Эго теперь отождествляет себя.
Опасность, которая угрожает "верхнему" принципу, символизируемому головой и глазом, тесно связана с помощью, оказываемой герою тем, что мы назвали «небом». Эта верхняя часть уже развита и активна еще до начала борьбы с драконом. В мифологическом смысле это доказывает его божественное происхождение и его рождение как героя; психологически это указывает на его готовность предстать перед драконом в качестве героя, а не в качестве низшего обычного человека.
Если борьба увенчивается победой, эта верхняя часть его характера укрепляется и окончательно формируется, но в случае поражения ей грозит уничтожение.
Нет необходимости демонстрировать здесь, что голова и глаз де выступают как символы мужской и духовной стороны сознания "неба" и солнца. Группы символов дыхания и Логоса также относятся к этому канону символов, где высшая мужественность отличается от низшей мужественности фаллической стадии. Поэтому интерпретировать обезглавливание и ослепление как кастрацию правильно, но эта кастрация происходит вверху, а не внизу. Это не подразумевает "перемещение вверх", когда "потеря головы" была , тождественна импотенции – приравнивание, которое неверно ни мифологически, ни символически, ни психологически. Существуют как "верхние", так и "нижние" евнухи, и приверженцы фаллоса так же могут быть евнухами в верхней части, как и интеллектуалы – в нижней. Лишь сочетание обеих областей дает целостную Мужественность. Здесь снова Бахофен своим разграничением хтонической и солнечной мужественности уловил сущность проблемы. Соответствующий символизм можно видеть в истории о Самсоне, вторично персонализированном мифе или, что встречается также часто, вторично мифологизированной истории о герое.
Как и во многих других местах Ветхого Завета, сущность истории заключается в борьбе Иеговы с принципом ханаанско-филистимлянской Астарты. Основные черты довольно ясны: Самсон – приверженец Иеговы, но его инстинкты поддаются уловкам Далилы– Астарты. Поэтому его судьба предрешена, что приводит к обрезанию волос, ослеплению и потерю силы Иеговы.
Кастрация принимает форму обрезания волос, и это тем более знаменательно, потому что поклонники Иеговы и противники принципа Астарты не могли обрезать свои волосы. Кроме того, потеря волос и силы относится к архетипической стадии героя-солнца, которого кастрируют и пожирают.
Второй элемент – это ослепление. И это снова "верхняя", а не "нижняя" кастрация. Верхняя кастрация; или утрата силы Иеговы, приводит к пленению героя филистимлянами в царстве Астарты. Он влачит жалкое существование в подземном мире, где должен "вращать мельницу". Джеремиас [7]
указывает, что вращение мельницы – это религиозный мотив. Это подтверждается упоминанием о храме Дагона, в котором Самсон удерживался в плену, ибо Дагон является богом злаков у Ханаанитян, богом растительности, как и Осирис. Дагон – отец Баала, [8]
но все территории этого ненавидящего Иегову Баала подчиняются правлению Великой Матери Ханаанитян. Поэтому пленение Самсона выражает порабощение покоренного мужчины Великой Матерью, точно так же как и тяжкий труд Геракла у Омфалы, когда он носил женскую одежду – еще один хорошо известный символ порабощения Великой Матерью, которой мы должны отнести также и мельницу как символ плодородия
Рабская зависимость от мира Астарты в конце концов преодолевается возрождением победоносной солнечной силы героя. Самсон рушит колонны храма Дагона, и с его жертвенной смертью восстанавливается былая сила Иеговы в Назарете. С крушением храма и возрождением Самсона в смерти, Иегова одерживает победу над своими врагами и над принципом Астарты.
Борьба героя всегда связана с угрозой для духовного мужского принципа со стороны уроборического дракона и с опасностью быть проглоченным материнским бессознательным. Самый распространенный архетип борьбы с драконом – миф о солнце, где героя каждый вечер пожирает ночное морское чудовище, обитающее на Западе, а затем герой сражается с его двойником, так сказать драконом, которого встречает в утробе чудовища. Затем он возрождается на востоке как победоносное солнце, sol invictusили, скорее он осуществляет свое собственное возрождение, прорубая себе выход из чудовища. В этой последовательности: опасность, сражения и победа – свет, значение которого для сознания мы подчеркивали неоднократно, является центральным символом подлинной сущности героя. Герой – это всегда фигура, несущая с собой свет, хранитель света. В самой нижней точке ночного морского путешествия, когда герой-солнце проходит через подземный мир и должен выстоять схватке с драконом, в полночь вспыхивает новое солнце, и герой побеждает тьму. В этой же самой нижней точке года рождается Христос как сияющий Спаситель, как свет года и свет мира, и знак поклонения ему – рождественская елка во время зимнего солнцестояния. Новый свет и победу символизируют сияние и преображение головы, увенчанной и украшенной ореолом. Хотя более глубокое значение этого символизма станет понятным для нас лишь позднее, ясно видно, что победа героя несет с собой новый духовный статус, новые знания и изменение сознания.
В тайных религиях неофит также должен перенести опасность подземного мира, пройти через семь ворот – очень ранний элемент встречающийся еще при спуске в ад Иштар – или провести двенадцать ночных часов в темной полусфере, как пишет Апулей, описывая мистерии Исиды. Кульминационный момент мистерий – обожествление, что в мистериях Исиды означает отождествление с 6oгом солнца. Вновь посвященный получает корону жизни, высшее посвящение; его голова освящается светом и помазывается славой. [9]
Вундтgraph-definition>
[10]
характеризует героический век как "господство индивидуальной личности". Это, говорит он, именно то, чем и является герой он выводит божественную фигуру из героя, видя в Боге лишь более выраженный образ героя. Даже если этот взгляд не совсем верен, тем не менее существует связь между героем, как носителем эго с его способностью дисциплинировать волю и формировать личность и стадией формирования, на которой боги выкристаллизовываются из массы безличных сил. В мифе о герое представлено развитие системы сознания, в центре которого находится Эго, преодолевшее деспотическую власть бессознательного.
Затем бессознательные силы этой, теперь уже отжившей психической стадии, выступают против героя-Эго как страшные чудовища и драконы, демоны и нечистые духи, которые угрожают проглотить его снова. Таким образом, Ужасная Мать, всеобъемлющий символ этого пожирающего аспекта бессознательного, является Великой Матерью всех чудовищ. Все опасные аффекты и импульсы, все зло, которое исходит от бессознательного и подавляет Эго своим динамизмом – это её потомство. Именно это подразумевается когда Гойя использует в качестве девиза для своих работ серии Капричосслова: "Сон разума рождает чудовищ» или когда в греческой мифологии Геката, первозданная и всемогущественная богиня, выступает как мать поедающей людей Эмпусы и Ламий, которые пожирают плоть мальчиков. Она является заклятым врагом героя, укрощающего лошадь бессознательного, как всадник или рыцарь, или убивающего дракона, как Михаил. Он несет с собой свет, форму и порядок из чудовищного, кишащего хаоса Матери Природы.
Одна из первых фигур, встреченная нами в нашем исследовании мифа о герое, – герой, чье имя стало притчей во языцех в современной психологии и который был так злополучно неверно истолкован: Эдип. Это – тип героя, чья борьба с драконом успешна лишь отчасти. Его трагическая судьба красноречиво свидетельствует об этой неудавшейся попытке и может быть понята только с принятой нами трансперсональной точки зрения.
В мифе об Эдипе существуют три имеющих решающее значение момента, которые необходимо иметь ввиду, если мы хотим определить ему его законное место в эволюции человеческого сознания: во-первых, победа над Сфинксом; во-вторых, инцест с матерью; в Третьих, убийство отца.
Эдип становится героем и убийцей дракона, потому что побеждает сфинкса. Сфинкс – извечный враг, дракон пучины, представляющий могущество Матери Земли в ее уроборическом аспекте. Она является Великой Матерью, чьи беспощадные законы правят на не имеющей отца земле, угрожая уничтожением всем людям, не способным ответить на ее вопрос. Предлагаемую ею роковую загадку ответ на которую есть "Человек", может решить только герой. Он один отвечает судьбе, покоряя ее, и одерживает победу потому, что его ответ – это ответ самой судьбе. Этот героический ответ, делающий его настоящим мужчиной, представляет собой победу духа триумф человека над хаосом. Таким образом, побеждая Сфинкса Эдип становится героем и убийцей дракона, и как таковой, совершает инцест со своей матерью, как и каждый герой. Инцест героя и победа над Сфинксом – тождественны, это две стороны одного и того же процесса. Преодолевая свой ужас перед женщиной, входя в ее лоно, пучину, в опасное бессознательное, он победоносно соединяется с Великой Матерью, которая кастрирует юношей, и со Сфинксом, который уничтожает их. Его героизм трансформирует его в абсолютно зрелого мужчину, достаточно независимого, чтобы преодолеть силу женщины и – что более важно – воспроизвести в ней новое существо.
Здесь, где юноша становится мужчиной, и активный инцест превращается в инцест репродуктивный, мужчина объединяется со своей женской противоположностью и рождает новое, третье: осуществляется синтез, в котором впервые мужское и женское уравновешиваются в едином целом. Герой не только побеждает мать; он также уничтожает ее ужасный женский аспект, чтобы высвободить аспект плодотворный и щедрый.
Если мы доведем это направление мысли до конца и пока проигнорируем значение убийства отца, то сможем увидеть, почему Эдип был героем только наполовину, и почему настоящий подвиг героя, остался свершенным только наполовину: хотя Эдип и побеждает Сфинкса, свой инцест с матерью и убийство своего отца он осуществляет неосознанно.
Он совершенно не знает, что сделал, а когда выясняет это, то не может смотреть в лицо своему собственному поступку, поступку героя. Поэтому его постигает судьба, которая постигает всех тех для кого Вечное Женское вновь обращается Великой Матерью: он регрессирует к стадии сына и переживает судьбу сына-любовника. Он совершает акт самокастрации, ослепляя себя. Даже если мы не будем принимать в расчет интерпретацию Бахофена, который видит в пряжке, использовавшейся для ослепления, символ старой матриархальной системы, остается фактом, что он использует в качестве инструмента предмет, принадлежащий его жене и матери. Ослепление уже больше не загадка для нас. Оно символизирует разрушение высшей мужественности, характеризующей героя; и эта форма духовной самокастрации сводит на нет все, что было достигнуто победой над Сфинксом. Развитие мужского принципа героя отбрасывается назад все тем же – страхом перед Великой Матерью, который охватывает его после того, что он совершил. Он становится жертвой побежденного им Сфинкса.
В Эдипе в КолонеСофокла старик, наконец, обретает покой и спасение в роще Эриний, представительниц древней власти матери, и его путь закругляется в полный уроборический цикл. Его кончина венчает его трагическую жизнь возвышенной мистической торжественностью. Слепой и немощный, он таинственно исчезает в недрах земли, направляемый Тесеем, идеальным героем более позднего времени, который отказался подчиниться своей мачехе, колдунье Медее. Великая Мать Земля принимает Эдипа Пухлоногого, своего фаллического сына, обратно в себя. Его могила становится святилищем.
«Он представляет собой одну из великих человеческих фигур, которых агония и страдание привели к более милосердному и цивилизованному поведению. Они, все еще оставаясь частью старого порядка, продуктом чего они являются, выступают здесь как его последние великие жертвы и в то же время как основатели новой эры». [11]
Не
случайно, что истории о происхождения Эдипа не достает всех тех характерных черт рождения героя, связывающих его с божеством. Эта история, в том виде, в каком мы находим ее у Софокла, является не героической трагедией, а прославлением неподвластной человеку судьбы, находящейся в руках бесстрастных богов. Драма содержит следы ранней матриархальной эпохи, когда человеческое и божественное еще не сблизилось, и зависимость Эго от сильных мира сего была крайне выраженной. Власть Великой Матери проявляется здесь с философским оттенком как абсолютная зависимость от судьбы. Все такие пессимистический системы представляют собой тонко завуалированные изложения доминирующего влияния Матери на Эго и сознание.
Крепко держащая Мать Земля представляется герою драконом, которого необходимо одолеть. В первой части борьбы с драконом она оживает сына и старается прочно удерживать его как зародыш, Не давая ему родится или делая его" вечным младенцем в своих руках и любимцем матери. Она является смертоносной и уроборической матерью, бездной запада, царством мертвых, преисподней пожирающей утробой земли куда обыкновенный смертный, утомленный и смиренный, погружается навстречу своей смерти в растворении уроборического или матриархального инцеста Проглатывание часто представляется как предварительное поражение в борьбё с драконом. Даже в типичном мифе о победителе, например о Вавилонском герое Мардуке, есть стадия пленения и поражения в его битве с чудовищем Тиамат. [12]
Однако
если герой преуспеет в своей роли, если он докажет свое высокое происхождение и родство с божественным отцом, тогда подобно герою-солнце, он входит в ужасную мать страха и опасностей и выходит окутанный славной из чрева кита или авгиевых конюшен или из пещеры лона земли. Убийство матери и отождествление с отцом-богом совпадают. Если посредством активного инцеста герой проникает в темную, материнскую, хтоническую сторону, то он может сделать это только благодаря своей близости к "небу", своему родству с Богом. Прорубая путь из тьмы наружу, он возрождается как герой в образе Бога, но в то же время как сын богом оплодотворенной девственницы и возрождающей Доброй Матери.
Если первая половина ночи, когда заходящее на западе солнце опускается в чрево кита, темна и пожирающа, то вторая половина – светла и щедра, ибо из нее герой-солнце поднимается к востоку, возрожденным. Полночь решает, родится ли солнце снова как герой, чтобы пролить новый свет на обновленный мир, или героя кастрирует и проглотит Ужасная Мать, уничтожающая небесную часть, которая и делает его героем. Тогда он остается во тьме, в плену. Он не только оказывается прочно приросшим к скалам подземного мира, как Тесей, или прикованным к утесу, как Прометей, или пригвожденным к кресту, как Христос, но мир остается без героя, и, как говорит в своей драме Эрнст Барлах, [13]
рождается "мертвый день".
Мы несколько подробно обсудим эту драму, мифологический символизм которой более глубок, чем символизм большинства классических трагедий, потому что в ней тема борьбы с драконом появляется вновь уже у современного автора.
Основная тема произведения – материнское сопротивление росту и развитию сына. Он всегда жил с ней, но теперь грозится уйти. Эта мифическая мать зачала своего сына от бога солнца, который уходя, сказал, что вернется, когда мальчик станет мужчиной, и посмотрит как хорошо она воспитала его. Затем мы встречаемся со слепым персонализованным отцом, мужем нашей Великой Матери: Он понимает, что сын является героем, сыном бога, и с помощью духа семьи своей жены пытается сделать так, чтобы судьба героя и ее неизбежность стали очевидными и для нее и для мальчика. Этот семейный дух видит только божественный взор сына, Дух говорит сыну "Ходят слухи, что в доме твоей матери есть взрослый ребенок", – и добавляет: "Мужчины рождаются от мужчин". Но мать заставляет его замолчать. Слова "достаточно матери, слишком мало отца" и "мужчина родня отцу, а кормилица, что говорит ему об отце, дает ему больше пищи, чем мать, которая молчит" так же ненавистны ей, как и заявление мужа о том, что их сын – герой. Тогда слепой, земной отец говорит: "Возможно, он так же прочно прикован к миру, как птенец, вылупившийся из яйца. Своим взором он живет в другом мире, который нуждается в нем", – и: "Сыновья богов – не маменькины сынки". На это мать отвечает: "Мой сын не герой, мне не нужен сын герой", – и кричит: "То, что хорошо для мира, для матери – смерть!" Но сыну приснилось, что ему явился его отец как "мужчина с солнцем вместо головы", и в этом сне он скакал на солнечном коне будущего, полученном от отца. Этого коня зовут "Херзорн", у него "ветер во чреве", он "затмевает солнце". Он уже стоит в конюшне и радует сердце мальчика. Невидимый конфликт сосредотачивается вокруг наличия или отсутствия этого коня.
Затем слепой отец пытается объяснить сыну мир. Он говорит ему об образах будущего, которые могут и должны выйти из ночи, и что герой должен пробудить их ото сна, чтобы мир стал лучше. Он говорит об истине, о солнце, "что было, есть и будет", пытаясь воспитать сына, хотя тот не является его собственным. Но на все это мать бесстрастно отвечает: "Будущее сына – это прошлое матери", – и: "Герой сначала должен похоронить свою мать". Сын начинает понимать, что: "наверное, наша жизнь – также и жизнь богов", – но мать не дает ему права на собственное будущее, боясь, что сын, повзрослев, уйдет от нее. Однажды ночью она тайно убивает солнечного коня и этим убийством разрушает будущее как своего сына, так и мира. Теперь приходит "мертвый день", или как с осознаваемой иронией говорит мать: "Просто маленький мальчик, рождённый ночью, новорожденное создание без света или сознания . В отчаянии сын кричит: "Но никто же не может быть кем-то еще больше никто не может быть тем, кем являюсь я – никто, кроме меня!" Но мать дает ему пощечину и говорит, что он должен оставаться сыном своей матери и не должен иметь Эго.
Все еще не подозревая, что мать убила коня, сын растет в уверенности, что он не такой, как семейный дух, который был рожден только лишь одним родителем. Таким образом, он не питает никакой надежды, что когда-либо возродится только лишь через мать: "Мать родила меня не одна, поэтому она не может вернуть мне жизнь, данную не только ею". Он жалуется, что ему не достает отца, заявляя, что ему необходимы физическое присутствие отца и его пример и сетует на его "невидимость". Сына, воспитанного в духе прозаической мудрости матери: "человек не может жить хлебом, испеченным в сновидениях", – бранит домашний дух, сын отца, родившегося без матери, который говорит ему: "Ты сосунок, сны моего отца показали бы мне мое наследие и без его личного примера. Тело не помощник; оно должно оставаться верным духу". Таким образом сын разрывается между родителями "верха" и "низа". Он слышит "солнце, ревущее над пеленой тумана" и "огромное сердце земли стучащее в глубинах" и сокрушается: "Отголоски, идущие сверху! снизу, борются за внимание моих ушей!" Распятый между отцом и матерью, он дважды взывает к отцу. Но его третий зов возвращается обратно – к матери. И так как он снова порывает с ней, она проклинает его и убивает себя. Теперь он должен решать. Отвергая роковой нож самоуничтожения, он говорит: "Отец тоже не сделал бы этого", – только для того, чтобы затем последовать за матерью со словами: "В конце концов путь матери подходит мне больше".
Мать убила его коня и таким образом кастрировала своего сына. Наступил мертвый день, день без солнца. Отречение от отца-бога тождественное самоувечью, заканчивается самоубийством. Проклятие матери, не нейтрализованное отцовским благословением, сбывается. Он повинуется матери, родившей его, и умирает от ее проклятия, как сын, проклятый матерью.
Эта драма повторяет древний миф. В ней представлена история мужчин в период между эпохой Великой Матери и промежуточной стадией борьбы с драконом, главным героем которой в античной выступает Эдип – Эдип сломленный, так и не победивший. Следующая стадия драматически представлена в Орестее.Она описывает победу сына, убившего мать, чтобы отомстить за отца начавшего новый век патриархата с помощью отцовского-солнечного символа. Мы употребляем слово «патриархат» в том смысле котором понимал его Бахофен, чтобы обозначить преимущественно мужской мир духа, солнца, сознания и Эго. При матриархате, напротив, высшая власть принадлежит бессознательному, и преобладающей чертой является до-сознательный, до-логический и до-индивидуальный образ мышления и восприятия. [14]
В
Орестее сын твердо стоит на стороне отца. Освобождение от матери продвинулось вперед ещё на одну стадию. Также как в индусской мифологии Рама по требованию отца обезглавливает топором мать, [15]
так и в Оресте, а с некоторыми вариациями и в Гамлете, дух отца выступает побудительной силой, которая замышляет смерть грешной матери. Здесь отождествление с отцом настолько полно, что материнский принцип может быть убит даже когда он появляется не в символической форме дракона, а в качестве реальной матери – убит именно потому, что этот принцип согрешил против принципа отца.
Защищаясь от материнского мира мстительных Фурий, разыскивающих убийцу матери, чтобы убить его самого, Орест берет в союзники мир света. [16]
Аполлон и Афина помогают ему добиться справедливости, и справедливость в этом случае означает введение нового закона в противоположность старому матриархальному закону, который не знал прощения за непостижимое преступление убийства матери. Его поступок поддерживает богиня Афина которая сама не была рождена женщиной, а вышла из головы Зевса и потому по природе своей глубоко враждебна хтоническо-женскому элементу в каждой матери и в каждой женщине, родившейся от матери. Этот аспект Афины в женщине связан с психологическим значением анимы-сестры. [17]
На
помощь герою в его борьбе с матерью– драконом приходит это самое девственное качество и помогает ему преодолеть ужас перед Эриниями женского бессознательного.
[1]
Символы трансформации.
[2]
Ворон, типичный герой индейцев северо-западной Америки, побеждает проглотившего его кита,
[4]
Jung. Symbols of Transformationтам же.
[5]
Carpenter, Intermediate Types among Primitive Folk.
[6]
Психологические аспекты архетипа матери .
[7]
AJeremias, Das Alte Testament im Licht des alien Orients,p.678.
[8]
bright, Archaeology,p.74.
[9]
Silberer, Problems of Mysticism and Its Symbolism,pp.97 ff.
[10]
tents of Folk Psychology,p.281 f.
[11]
Bachofen Multerrecht,Vol. li, p,-142.
[12]
Gadd, "Babylonian Myth and Ritual", in Hooke, Myth and Ritual,p 59
[13]
Der Tote Tag(1912).
[14]
В этом смысле матриархат всегда предшествует патриархату, и в отношении целой группы невротиков мы можем все еще говорить о матриархальной психологии, которую необходимо заменить психологией патриархата.
[15]
Zimmer, Mat/a, der Indische Mythos,pp.219 f.
[16]
Heyer, "Erinnyen und Eumeniden".
[17]
Van der Leeuw, Religion in Essence and Manifestation.
III УБИЙСТВО ОТЦА
Но если борьба с драконом означает инцест с матерью, тогда что же означает убийство отца, особенно в связи с тем, что мы представили борьбу с драконом и инцест с матерью как допатриархальные, то есть, не связанные с патриархальной формой общества или с патриархальной семьей? Если дракон, как считали Фрейд и ранний Юнг, символизировал не страх перед отцом, преграждающий путь к матери, а скорее саму ужасную мать, тогда мы должны объяснить, почему борьба героя связана с убийством отца.
Опасности бессознательного, его раздирающий, разрушающий, пожирающий и кастрирующий характер противостоит герою в виде чудовищ, зверей, великанов, сверхъестественных фигур и так далее, которых он должен победить. Анализ всех этих образов показывает, что они гермафродитичны и, как уроборос, обладают мужскими и женскими символическими качествами. Соответственно, против героя выступают оба его Первых Родителя, и он должен побороть как мужскую, так и женскую части уробороса. Сведение всех этих образец к фигуре отца – это своевольное и насильственное искажение фактов. Положение героя предполагает намного более сложные «родительские взаимоотношения», чем допускает упрощённый семейный роман Фрейда. Тип героя, представленный, например, Гераклом, которому помогает его отец и преследует злобная мачеха нельзя интерпретировать в соответствии со схемой пригодной для мифа об Эдипе.
Прежде чем мы сможем интерпретировать убийство отца, необходимо фундаментально прояснить отцовский принцип.
Структура "отца", как личностного так и трансперсонального, Двусторонняя, также как и структура матери: положительная и отрицательная. В мифологии рядом с созидательным, положительным отцом стоит разрушительный, отрицательный отец, и оба образа отца так же живы в душе современного человека, как и в проекциях мифологии.
Однако между отношением Эго к отцу и образу отца и его отношением к матери и к образу матери существует различие. Его значение для мужской и женской психологии не следует недооценивать По отношению к Эго образ матери имеет как плодотворный, так и разрушительный аспект, но сверх того он сохраняет определенную и неизменность и непреложность. Хотя он двойственен и может принимать множество форм, для Эго и сознания он всегда остается миром начала, миром бессознательного. Поэтому в общем мать представляет инстинктивную сторону жизни. По сравнению с меняющимся состоянием Эго и сознания она оказывается постоянной и сравнительно неизменной, независимо от того, хорошо это или плохо, полезно и плодотворно или же пагубно и ужасно. В то время как Эго человека и его сознание за последние шесть тысяч лет изменились кардинально, бессознательное, Мать, представляет собой психическую структуру, определившуюся навечно и почти неизменную. Даже когда образ матери принимает характер духовной матери, Софии, он сохраняет свою неизменность, ибо является олицетворением вечного и всеобъемлющего, исцеляющего, поддерживающего, любящего и спасающего принципа. Он вечен в том смысле, , что совершенно отличается от того, в котором вечен образ отца. Трансформации и развития в созидательной основе в бессознательном символизме всегда связываются с мужской подвижностью и динамизмом в том виде, как они выражены в Логосе-сыне. По сравнению с ним, движущей силой и движимым элементом, София по матерински неподвижна. Это ясно раскрывается в современной психологии, где архетип матери заслоняет значение реальной матери намного больше, чем значение отца. Образ матери меньше обусловлен временной и культурной структурой.
