Текст книги "Происхождение и развитие сознания"

Автор книги: Эрих Нойманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

     Ужасный Отец появляется перед героем в двух трансперсональных фигурах: как фаллический Отец Земля и как пугающий Духовный Отец. Отец Земля, повелитель всех хтонических сил, психологически относится к сфере Великой Матери. Чаще всего он проявляется как подавляющая агрессивность фаллического инстинкта или как разрушительное чудовище. Но всякий раз, когда Эго подавляется сексуальными, агрессивными или властными инстинктами мужчины или любой другой формой инстинкта, мы можем видеть господство Великой Матери. Ибо она является правителем инстинктов бессознательного, повелителем животных, а фаллический Ужасный Отец – это только ее спутник, а не равнозначный ей мужской принцип.

     Но, с другой стороны, Ужасный Отец препятствует сыну и задерживает его саморазвитие скорее, как духовная преграда, чем как фаллическая. Точно так же как в Мертвом днеБарлаха ужасная Мать Земля мешает своему сыну стать героем и таким образом «кастрирует» его, так и здесь Ужасный Отец кастрирует сына, не позволяя ему достичь самовыражения и победы. И снова этот отец надличностен. Он действует, так сказать, как духовная система, которая извне и свыше захватывает силой и уничтожает сознание сына. Эта духовная система появляется как сдерживающая сила старого закона, старой религии, старой морали, старого порядка; как сознание, обычай, традиция или любое другое духовное явление, что завладевает сыном и мешает его продвижению в будущее. Любое содержимое, которое действует посредством своего эмоционального динамизма, такого как парализующая хватка инертности или вторжение инстинкта, относится к сфере матери, природы. Но все содержимое, поддающееся сознательному пониманию, ценность, идея, моральный канон или какая-либо иная духовная сила, связаны с системой отца и никогда со сферой матери.

     Патриархальная кастрация имеет две формы: порабощение и одержимость. Порабощенное Эго остается полностью зависимым от отца как представителя коллективных норм – то есть оно отождествляется с низшим отцом и таким образом теряет свою связь с созидательными силами. Оно остается связанным традиционной моралью и сознанием и, словно кастрированное по обычаю, теряет высшую половинку своей двойственной сущности.

     Другой формой патриархальной кастрации является отождествление с отцом-богом. Это приводит к состоянию одержимости небесной напыщенностью, "уничтожению через дух". Здесь также Эго-герой теряет сознание своей двойной сущности вследствие потери контакта со своей земной частью.

     За патриархальной кастрацией в виде напыщенности вырисовывается пожирающая фигура уробороса, сочетающего в себе ненасытность мужчины и женщины. В водовороте божественной плеромы отцовский и материнский аспекты уробороса сливаются в один . Уничтожение через дух, то есть через небесного отца и уничтожение через бессознательное – то есть через мать землю, как показывает изучение каждого психоза тождественны. Коллективные духовные силы в такой же мере являются частями уробороса, как коллективные инстинктивные силы, тянущие в противоположном направлении.

     Уничтожение через дух – это тема еще вавилонского мифа об Этане, где герой поднимается в небо на орле и разбивается о землю. (Здесь недосягаемое небо относится к матери-богине Иштар, которая, уроборически говоря, является небом и землей одновременно). Та же мифологическая ситуация повторяется с Икаром, который слишком близко подлетает к солнцу, и с Беллерофонтом, который пытается добраться до неба на крылатом коне Пегасе, но падает на землю и теряет рассудок. Высокомерие Тесея и других героев представляют такие же качества. Только вследствие того, что он зачат богом, герой должен быть "предан богу" и полностью осознавать то, что делает. Если он действует с заносчивостью самовлюбленности, которую греки называли высокомерием, и не почитает нуминозум,против которого борется, то его свершения неизменно сведутся к нулю. Подняться слишком высоко и упасть, опуститься слишком глубоко и завязнуть – все это сходные симптомы переоценки Эго, которая заканчивается несчастьем, смертью или безумием. Разбивается ли герой о землю, как Этан, падает в море, как Икар, застревает в подземном мире, как Тесей, его приковывают к скале, как Прометея, или он отбывает наказание, как Титаны – самонадеянное презрение к надличностным силам всегда приводит к краху.

     Патриархальная кастрация, включающая, как это и должно быть, жертвоприношение земной стороны человека, приводит, не меньше, чем матриархальная кастрация, к жертвоприношению фаллоса. Это еще один признак таинственной тождественности отцовского и материнского уробороса. Соответственно символы кастрации часто встречаются у тех, кто всецело поглощен духом, например, в гностицизме и в тайных религиях. В гностическом гимне культа Аттиса, ^[11]

Аттис отождествляется с Адонисом, Осирисом, Гермесом, Адамасом, Корибасом и Папасом. Обо всех них говорится, что они являются "трупом, Богом и бесплодными". Здесь снова появляется элемент, который мы уже встречали у "борцов" против матриархата, а именно самокастрация как акт вызова Великой Матери. Гностические борцы одержимы Духовным Отцом. Очарованные, они уступают патриархальной кастрации и таким образом уроборической плероме, которая оказывается Великой Матерью и именно тем, чему они пытались противостоять. Их постигает та же участь, что и борцов в мифе.

     Тем не менее, патриархальная кастрация имеет несколько иную окраску.  В то время как матриархальная кастрация оргиастична, вторая имеет склонность к аскетизму. Как и в случае всех крайностей эти две формы перекрываются. Например, некоторые некоторый гностические секты позволяли себе сексуальные оргии, но эта практика была аннулирована типично гностическим образом. Оргия, будучи экстатическим явлением, связывалась с Духовным Отцом, тогда как в то же самое время отрицание принципа плодородия, приписываемого материнскому божеству или демиургу, доходило до систематических абортов и детоубийства.

     Сыновья отцов – аналоги уже обсуждавшихся сыновей матерей. Они обязаны своим бессилием патриархальной кастрации, для которой, когда она принимает форму "порабощения", мы можем ввести термин "комплекс Исаака". Авраам готов принести в жертву своего сына Исаака, который безоговорочно доверяет ему. Мы не будем здесь рассматривать религиозное и психологическое положение Авраама, потому что в данном случае нас интересует исключительно ситуация его сына. Характерными являются два симптома. Первый, ясно обозначенный в Библии, состоит в полном доверии Исаака отцу, которому он следует во всем, никогда не полагаясь на самого себя. Второй – это специфический характер его религиозного восприятия, то есть части его личности, способной к самостоятельному проявлению и воспринимающей Бога как «pachad Yizchak» —страх и трепет Исаака. ^[12]

     Во

всех таких случаях бессилия и чрезмерного уважения закона "сознание" или авторитет старого коллективного отца заглушает "внутренний голос", возвещающий о новом проявлении Божественного. Точно также как для сыновей матерей Ужасная Мать затмевает бога отца, а сами они бессознательно удерживаются в лоне, отрезанные от созидательной, солнечной стороны жизни, так и для сыновей отцов родившая героя богиня полностью затмевается Ужасным Отцом. Они живут полностью на сознательном уровне и заточены в чем-то тина духовного лона, которое никогда не позволяет им приблизиться к их плодотворной женской стороне, творческому бессознательному. Таким образом, они оказываются кастрированными, подобно сыновьям матерей. Их подавленный героизм проявляется как бесплодный консерватизм и реакционное отождествление с отцом. Ему не хватает живой, диалектической борьбы поколений.

     Обратную сторону этого комплекса отца  – которая ни в коей мере не подразумевает освобождения от него можно видеть в "вечном сыне , вечном революционере. Он_ отождествляет сёбя с убивающим дракона героем, но абсолютно не осознает своего родства с божественным отцом. Отсутствие отождествления с отцом не позволяет вечному юноше когда либо обрести его царство. Его отказ стать отцом и взять в свои руки власть представляется ему гарантией вечной молодости, ибо взять в свои руки власть означает признать факт что она должна быть передана будущему сыну и правителю. Индивидуалист по своему существу неархетипичен – то есть, с возрастом вечный революционер оказывается невротиком, который не готов вести себя как подобает в его возрасте и принимает свои ограничения. Преодолеть комплекс Исаака не означает выйти из-под его влияния.

     Таким образом, в сражении с драконом задача героя заключается не только в победе над матерью, но и над отцом. Конфликт никогда не бывает личностным, он всегда надличностный. Даже там, где собственные родители играют некоторую роль – а на практике это всегда так – их личный вклад сравнительно невелик, в то время как вклад надличностных родительских образов,  действующих через них, имеет огромное значение.  Когда мы изучаем историю индивида,  то находим,  что собственная реальность родителей не только искажена, но иногда может быть даже полностью инвертирована, если того требует архетипический канон. Даже Фрейд с удивлением отмечал, что запрет может настойчиво приписываться родителям который никогда ничего подобного не выражал. ^[13]

Снова и снова случается так, что помимо вторичной персонализации, которая всегда демонстрирует Эго ложную картину, действующими факторами являются надличностные компоненты бессознательного. Только встреча Эго с этими надличностными факторами создает личность и закладывает ее "властные структуры". ^[14]

Для этого в качестве модели служит герой; его свершения и его страдания иллюстрируют то, что позднее выпадет на долю каждого индивида. Формирование личности символически изображается в его жизни – он является первой "личностью", и его примеру следует каждый, кто становится личностью.

     Тремя основными элементами мифа о герое являются герой, дракон и сокровище. Сущность героя разъяснена в главе, касающейся его рождения, а значение дракона – в главах об убийстве матери и отца. Остается проанализировать третий элемент, цель сражения с драконом.

     Эта цель, будь то возлюбленная, девушка, попавшая в беду, или "трудно достижимое сокровище", тесно связана с тем, что происходит с героем во время битвы.

     Только в этом сражении герой проявляет себя как герой и меняет свою сущность; ибо будь он вершителем, который избавляет, или победителем, который освобождает, то, что изменяет он, преобразовывает также и его самого. Поэтому третьей и последней стадией является миф о трансформации. Мифы первой стадии о природе и сотворении, которые привели к борьбе сущностей в мифе о герое, достигают своей вершины в триумфальном мифе о трансформации, о котором сказано: "Природа правит природой".

      [1]

Van der Leeuw, Religion in Essence and Manifestation.

      [2]

Отношения между Я и бессознательным.

      [3]

Bin Gorion, Sagen der Juden,Vol. II, «Die Erzvater», XI.

      [4]

О. Ранк. Миф о рождении героя.См. A. Jeremias, обоснованные надличностные интерпретации которого персонализированы и доведены банком до абсурда.

      [5]

Моисей и Монотеизм.

      [6]

См. связь между Сетом, братом Исиды, и кремниевым ножом; или между Марсом, любовником Афродиты, и железом.

      [7]

Ранк (Psychoanalytische Beltrage zur Mythenforschung,p.374), как и вес фрейдисты, просто заменяет проблему близнецов конфликтом между старшим и младшим братьями, а затем между отцом и сыном, чтобы снова свести все к Эдипову комплексу. Обсуждаемые здесь исторические и психологические стадии необходимо разделять и нельзя интерпретировать персоналистически.

      [8]

Бриффо (.The Mothers,Vol. I, p.201) продемонстрировал, что начала общества лежат не в патриархальной семье, а в матриархальной, и что психология человекообразных обезьян не дает никаких свидетельств в пользу первичности патриархальной семьи.

      [9]

Mutterrechtliche Familie und Odipus Komplex', The Father in Primitive Psychology,etc.

      [10]

Aldrich, The Primitive Mind and Modern Civilization,p.6.

      [11]

Leisegang, Die Gnosis,pp.129 f.

      [12]

Даже если филологические исследования докажут, что рас hadозначает «родство» и что интерпретировать его как «страх» неверно, последнее значение пользуется общим признанием и поэтому действенно. (См. А1-bright, Stone Ageв отношении интерпретации слова «родство».) Исаакова психология отец-сын характерна для еврея, у которого она до сих пор встречается как комплекс Исаака. Для него закон и старый порядок служат убежищем от требований реальности. Закон становится «грудью Авраама», а Тора ·– чем-то типа мужского духовного лона, из цепкой хватки которого не может родиться ничего нового.

      [13]

"Из истории одного детского невроза".

      [14]

См. ниже, с. 360 и далее.

C. Миф о трансформации

I. ПЛЕННИЦА И СОКРОВИЩЕ

           Мифологической целью сражения с драконом почти всегда является дева,       пленница, или, более широко, "трудно достижимое сокровище". Следует       отметить, что чисто материальная груда золота, такая как клад Нибелунгов,       является более поздней и выродившейся формой первоначальной темы. В самых       ранних мифологиях, в ритуале, в религии, как в мистической литературе, так       и в сказках, в легенде и в поэзии золото и драгоценные камни, но особенно       бриллианты и жемчуг ( ^[1]

), первоначально были символическими носителями      нематериальных ценностей. Точно так же и живая вода, исцеляющая трава, эликсир бессмертия, философский камень, волшебные кольца и кольца       исполнения желаний, магические шлемы и крылатые плащи – все это также       символы сокровища.

     Существует одно явление, которое имеет большое значение в психологической       интерпретации, и это явление мы назовем типологическим двойным фокусом       мифа и символа. Это значит, что характерным для мифов и сказок является одинаковое воздействие, хотя и различным образом, на противоположные  психологические типы ( ^[2]

). То есть, как экстраверт, так и интроверт находят  "себя" изображенными в мифе и видят в нем обращение к себе. Поэтому для экстраверта миф нужно интерпретировать на объективном уровне, а для  интроверта – на субъективном, ( ^[3]

) но обе эти интерпретации необходимы и   взаимодополняемы.

           Например, "пленницу" на объективном уровне следует понимать как реальную живую женщину. Проблема взаимоотношений мужчины и женщины, ее сложности и  пути решения будут понятны и самому недалекому уму, если он найдет аналог   этому в мифе. Но в примитивные времена, когда вопрос партнера не  представлял такой проблемы, какую он представляет сегодня для нас,  завоевание и освобождение пленницы означало намного большее. Борьба за нее  была формой встречи мужчины и женщины, но, подобно Первой Матери и Первому Отцу, эта женщина является надличностной и символизирует коллективный   психический элемент человечества.

           Таким образом, наряду с объективной интерпретацией, с самого начала существует другая, настолько же обоснованная интерпретация, которая видит  пленницу как нечто внутреннее – то есть саму душу. Мифы затрагивают  отношение мужского Эго к этой душе, приключения и опасности борьбы и ее окончательное освобождения Волшебное и нереальное в событиях, достижение       цели борьбы с драконом, выдвигается на такое видное место, что происходящее на психическом заднем плане – а для интроверта именно это  является центром внимания – несомненно должно было отразиться в мифологическом символизме.

           Естественно, реакции разного типа, когда акцент ставится то на психической  подоплеке, то на мире как внешнем объекте, всегда остаются бессознательными. События, происходящие на заднем плане души проецируются вовне и воспринимаются через объект как искусственное единство, состоящее из внешней реальности и психической активации этой реальности. Однако миф и его символизм характеризуются преобладанием внутреннего психического элемента, который отличает мифологическое событие от "фактического".

           Кроме двойного фокуса мифологических тем, психологическая интерпретация должна также учитывать наложение личностных и надличностных факторов. Это  не значит, что разница между личностной и надличностной интерпретацией  такая же, как и уже упомянутая нами разница во взглядах экстравертного и интровертного типа. Оба типа могут иметь архетипические впечатления, так  же как и оба могут быть ограничены чисто личностным уровнем. Например,  интроверт может задерживаться на личном содержимом своего сознания или  своего личного бессознательного, которое наполнено значением для него, в то время как экстраверт может воспринимать надличностную природу мира  через объект. Поэтому "пленница" как внутренняя величина может       восприниматься и личностно, и надличностно на субъективном уровне, точно так же как она может восприниматься личностно и надличностно в качестве  внешнего женского объекта. Личностная интерпретация не более свойственна объективному уровню, чем надличностная интерпретация – субъективному.

           Миф, будучи проекцией надличностного коллективного бессознательного, изображает трансперсональные события, и независимо от того, интерпретировать ли их объективно или субъективно, личностная  интерпретация ни в коем случае не будет адекватной. Кроме того, так как      миф зародился в коллективном бессознательном, субъективная интерпретация,       воспринимающая миф как надличностное психическое явление, является более справедливой, чем попытка интерпретировать его объективно, например, как метеорологическое или звездное явление.

           Соответственно, миф о герое никогда не имеет отношения к личной истории  индивида, а всегда связан с каким-нибудь прототипным и надличностным явлением коллективного значения. Даже личностные черты имеют архетипическое значение, независимо от того, насколько могут отличаться  друг от друга отдельные герои, их судьбы и цели их битв с драконом.

           И опять же, даже когда мы интерпретируем сражение и его цель субъективно, как процесс, происходящий внутри героя, то в действительности этот процесс  оказывается надличностным. Даже являясь внутренними явлениями, победа и трансформация героя имеют силу для всего человечества; они приводятся для нашего собственного размышления, для того чтобы мы пережили их в наших собственных жизнях или, по меньшей мере, прочувствовали их снова. В то время как современная историография с ее личностным уклоном склонна считать, что коллективные явления в жизни народов и человечества зависят от личных прихотей монархов и вождей, миф отражает трансперсональную  реальность, стоящую за конкретными событиями жизни героя. В большом количестве мифов целью сражения героя является освобождение пленницы из-под власти чудовища. Архетипически это чудовище – дракон или,  если архетипические и личностные черты смешаны, – ведьма, колдун, или,  личностно, – злобный отец или злобная мать.

           До сих пор мы пытались интерпретировать сражение с драконом как встречу с архетипом матери-отца. Остается прояснить отношение пленницы и сокровища к стерегущим их силам, символизируемым двуликим драконом, и объяснить, что  означает цель для самого героя.

           В конце пленница всегда выходит замуж за героя: союз с ней является непременным исходом сражений с драконом по всему миру. Старые мифы и ритуалы плодородия, лежащие в основе всех Празднеств весны и нового года, составляют культовый прототип, частью которого является миф о герое.

     Победа над чудовищами и врагами является условием триумфального союза юного героя-царя с Богиней Землей, которая магически возвращает плодородие года. Освобождение и завоевание пленницы в результате сражения с драконом является ответвлением этого старого ритуала плодородия. Мы уже обсуждали развитие мужественности героя в его борьбе с драконом и в преодолении  влияния Ужасной Матери, что есть одно и то же. Завоевание и освобождение     пленницы является дальнейшей стадией в эволюции мужского сознания.

           Трансформация, которой подвергается мужчина в ходе сражения с драконом, включает перемену в его отношении к женщине, символически выраженную в освобождении пленницы из-под власти дракона. Другими словами, женский образ высвобождается из объятий Ужасной Матери, процесс, известный в аналитической психологии как кристаллизация анимы из архетипа матери.  За союзом юного сына с Великой Матерью следует фаза развития, в которой зрелый мужчина объединяется с партнером-женщиной своего возраста и типа в hieros gamos. Только сейчас он достаточно зрел для того, чтобы воспроизвести себя. Он больше не инструмент превосходящей его Матери  Земли, а, подобно отцу, принимает на себя заботу и ответственность за свое       потомство и, установив постоянные взаимоотношения с женщиной, основывает семью как ядро всей патриархальной культуры, а позже династии и государства.

           С освобождением пленницы и основанием нового царства вступает в силу патриархальный век. Он пока что патриархальный не в том смысле, что женщина покорена, а только в том, что мужчина обладает независимым контролем над своими детьми. Разделяет ли женщина с ним этот контроль или  мужчина присваивает всю власть себе, как в тиранической форме патриархата,  имеет второстепенное значение по сравнению с тем, что теперь пришел конец деспотической власти матери над своим потомством.  Ранее мы говорили об извечном страхе мужчины перед женщиной, возникающем       после преодоления детской зависимости от щедрой Доброй Матери, когда он       становится обособленным существом.( ^[4]

) Это отделение является естественным  и необходимым. То есть, внутренние тенденции, нацеленные на самоосвобождение, более сильны, чем внешние, требующие этого освобождения и укрепляющие его. Нет никакой злобной фигуры отца, лишающей ребенка матери; даже если этот образ действительно появляется, то он всегда является проекцией внутреннего, "небесного" авторитета, который настаивает на самоосвобождении Эго, точно так же как в образе отца он побуждает героя к борьбе. Как юношеский страх перед пожирающей Великой Матерью, так и  младенческая блаженная отдача себя уроборической Доброй Матери являются       первичными формами познания мужчиной женщины; но для того чтобы могли развиться реальные взаимоотношения мужчины и женщины, они не должны быть единственными. До тех пор, пока мужчина любит в женщине только щедрую мать, он остается инфантильным. И если он боится женщину как кастрирующее лоно, то он никогда не сможет соединиться с ним и воспроизвести себя.

           Герой убивает только ужасную сторону женщины и делает это для того, чтобы  высвободить плодотворную и радостную ее сторону после чего она соединяется  с ним.

           Освобождение положительного женского элемента и отделение его от  ужасающего образа Великой Матери означает освобождение пленницы и убийство дракона, в заточении у которого она томится. Великая Мать, до этого единственная и полновластная форма восприятия женщины, свержена и убита.

           Предзнаменование этого процесса в мифологии, трансформация Ужасной Матери, было описано Кеесом ( ^[5]

) как тема "укрощения хищника", ( ^[6]

) хотя он и не  рассматривает связи, интересующие нас здесь. Он пишет: "Овладение необузданными силами хищника, магическое укрощение губительных  сил "злых" божеств природы и, прежде всего, в завоевание змеи Урея в

           качестве царственной короны Буто – весьма характерный вклад человеческой мысли в историю". В действительности укрощение страшных божеств в мифологии уходит корнями в       доисторические времена. Еще египетскую Хатор успокаивали, а ее "гнев" предотвращали с помощью танцев, музыки и опьяняющих напитков; а Баст, дружелюбная форма богини-львицы Сехмет, становится богиней исцеления, а ее жрецы – целителями. Однако в Египетской мифологии это развитие скоро  достигает более высокого уровня:

           "И произошло чудо. Жестокая богиня изменила свой характер и, как "добрая сестра" своего божественного партнера, превратилась в человеческую  женщину".

           Здесь трансформация ужасной женщины происходит еще на божественном уровне, и, что достаточно характерно, успокоить Тефнут, ( ^[7]

) еще одну ужасную богиню-львицу, берется Тот, бог мудрости. Но в мифе о герое, где действие  переходит в мир человека, задача трансформации и освобождения женщины  поручается герою. В качестве пленницы она больше выглядит не как могущественный,  надличностный архетип, а как человеческое существо, партнер, с которым       мужчина может объединиться непосредственно. Более того: она взывает о помощи, спасении и освобождении, она требует, чтобы мужчина доказал свою мужественность, не был просто носителем фаллического инструмента  оплодотворения, а проявил себя как духовная сила, как герой. Она ждет от  него силы, ловкости, находчивости, смелости, защиты и готовности       сражаться. Ее требования в отношении спасителя многочисленны. Они включают открытие темниц, избавление от смертоносных и магических сил, как отцовских так и материнских, уничтожение колючих чащоб и разрушение пылающих заборов сдерживания и тревоги, освобождение спящей или скованной   женственности в ней, решение загадок и выигрыш в игре на смекалку в  сражении умов, освобождение от безрадостной депрессии. Но освобожденная пленница всегда – конкретная личность и потому является возможным партнером для мужчины, в то время как опасности, которые ему необходимо преодолеть, являются надличностными силами. Они, объективно говоря,       удерживают пленницу, или, субъективно, мешают отношениям героя с ней.

           Наряду с этими мифами об освобождении и убийстве дракона существуют другие, где герой убивает чудовище с помощью дружественной женской фигуры. В этой серии женщина – например, Медея, Ариадна, Афина – активно враждебна по отношению к дракону пожирающего архетипа матери. Эти мифы демонстрируют  нам полезную, сестринскую сторону женщины, стоящей плечом к плечу с героем  как его возлюбленная, помощница и товарищ, или как Вечное Женское, ведущее       его к спасению. Сказки обращают основное внимание на сестринство этих фигур, приходящих на помощь герою в период опасности, трогательно готовых принести себя в жертву и любить его своей чисто человеческой любовью, что дополняет самого героя. Многозначная фигура Исиды не случайно была не только женой Осириса и матерью, которая вновь родила его, но также и его       сестрой.

           Сестринская сторона взаимоотношений мужчины и женщины – это та их часть, которая подчеркивает общий человеческий элемент; соответственно, она дает мужчине образ женщины, наиболее близкой к его Эго и более дружественной по отношению к его сознанию, чем сексуальная сторона. Это – не реальная форма взаимоотношений, а символическая. Мать, сестра, жена и дочь являются четырьмя естественными элементами в любых взаимоотношениях мужчины и       женщины. Они не только различаются типологически, но каждый из них имеет свое законное место в развитии – и в неправильном развитии – индивида.

     Однако на практике эти основные типы могут быть смешаны; например, в отношениях мужчины с сестрой могут присутствовать материнские или супружеские черты. Но важным моментом является то, что сестра, женский образ души, который появляется личностно как Электра и надличностно как  Афина, является духовным существом, представляющим женщину как       обособленного, осознающего себя индивида, который совершенно отличен от женского коллективного аспекта "Матерей". После того, как вследствие освобождения пленницы была познана  анима-сестра, взаимоотношения мужчины и женщины могут развиваться во всей сфере человеческой культуры. Освобожденная пленница – это не просто символ  мужских эротических отношений в узком смысле. Задача героя состоит в том, чтобы освободить через нее живое отношение к "ты", к миру в целом. Примитивная психология мужчины характеризуется тенденцией либидо к  активации кровосмесительных семейных уз, которую Юнг назвал "родственное       либидо" ( ^[8]

) То есть первоначальное состояние participation mystique в  уроборосе проявляется как сила инерции, которая удерживает мужчину самыми древними и тесными из семейных уз. Эти семейные узы личностно проецируются на мать и сестру; и поэтому символический инцест с ними, стремление  вернуться в уроборос характеризуется "низшей женственностью", привязывая       индивида и его Эго к бессознательному.

           С освобождением пленницы герой освобождает себя из рабства эндогамного   родственного либидо и продвигается к "экзогамии": завоеванию женщины вне семьи или племени. В этом аспекте "выбора женщины" анима всегда имеет характер "высшей женственности", потому что анима-сестра, как пленница, ожидающая освобождения и как помощница, связана с высшей мужественностью  героя, то есть с активностью его Эго-сознания.( ^[9]

)

           Познание пленницы и помощницы в рамках угрожающего, чудовищного мира бессознательного, контролируемого Матерями, выделяет спокойное пространство, в пределах которого дута, анима, Может принять форму женской  дополняющей части героя и дополнить его Эго-сознание. Хотя фигура анимы также имеет надличностные характеристики, она ближе к Эго, и контакт с ней  не только возможен, но и исключительно плодотворен.

           Близкое знакомство с этим "высшим" аспектом женщины помогает мужчине  преодолеть свой ужас перед клыкастым и кастрирующим лоном, Горгоной, преграждающей ему путь к пленнице, то есть преграждающей вход в созидательное, восприимчивое лоно реальной женщины.

           Наряду с фигурой Софии-Афины, "Вечной Женственностью", мы также встречаем образ плененной принцессы, которая не только подталкивает героя "вперед и вверх", но и тянет его "в себя", таким образом превращая его из неоперившегося юноши в своего повелителя и хозяина. В этом смысле пленница – Ариадна, Андромеда и т. д. – является главным образом возлюбленной,       Афродитой. Но эта Афродита – уже больше не изначальный океан, символизирующий Великую Мать; она вышла из него и несет в себе его следы в измененной форме. Мы не можем останавливаться на многочисленных аспектах анимы плененной принцессы и их отношении к Великой Матери; достаточно сказать, что герой объединяется с освобожденной им женщиной и основывает с ней свое царство.