Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Резонно, – одобрил Юра. – Продолжим наши игры. – Он опять взял фотографию, молча пробежал строчки и, найдя нужное место, прочел: – «Все ж с розой крест соединится, и в их единство ключ войдет. Итак, свершится: роза – крест…» – Он поднял палец. – Это явная кульминация. Чувствуешь? «И в их единство ключ войдет». Здорово! Роза и крест превратились в роза – крест. Улавливаешь нюанс? Это уже, как ты справедливо заметил, похоже на начало инструкции. Но продолжим историческую нить. Тем более, что нас тут же призывают ко вниманию: «Следите ж за игрою мест!» Давай следить!

– Ты пропустил «под кардинальским аметистом», – остановил его Люсин, который уже знал стихотворение наизусть.

– Сознательно! Сознательно, отец. Эта строфа не является исторической вехой…

– Но для меня она важна. Что такое кардинальский аметист? Особая разновидность? Или просто аллегорический намек на нечто фиолетовое?

– Не думаю. Скорее всего, речь идет именно о кардинальском или, точнее, епископском аметистовом перстне. Согласно древнему обычаю, папа, назначая очередного епископа, дарил ему аметистовый перстень.

– И какой он из себя?

– Не знаю точно… Полагаю, обычное золотое кольцо с аметистом.

– Превосходно! – Люсин хлопнул в ладоши.

– Чему ты, собственно, радуешься?

– Этот перстень у меня. Как-нибудь я тебе его покажу.

– Вот как? Дело и впрямь становится интересным!

– Или я к тебе приду с плохим, Юра? – как истый мурманчанин спросил Люсин.

– Разве я тебя не знаю, Володя? – в тон ему ответил Березовский.

Они рассмеялись.

– Дальше давай, – сказал Люсин.

– «Звезда Флоренции лучиста, но на подвязке будет кровь…» – Юра погладил обросший к вечеру подбородок. – Не очень ясно. Что такое звезда Флоренции? Орден? Первая красавица? Или это надо понимать в том же смысле, что и «звезда Лютеции»? Остановимся пока на этом. Звезда, то есть судьба Лютеции, затмится, а судьба Флоренции лучиста… «Но на подвязке будет кровь…» Идет ли тут речь о британском Ордене подвязки или же просто о предмете туалета? «Будет кровь…» Подвязка будет оплачена кровью? Тут нужно хорошо покопаться, иначе черт ногу сломит.

– Покопаться? Думаешь, это что-то даст?

– Не сомневаюсь. Ведь дальше следует: «Обеих их соединит холодный камень Сен-Дени». О чем это нам говорит?

– О чем?

– Сен-Дени – фамильная усыпальница французских королей. Один холодный камень, то есть одна могильная плита, соединит там звезду Флоренции и окровавленную подвязку. Неужели это прошло мимо французских историков? Да не может того быть! История Франции почти не знает темных мест. За исключением Железной маски почти все в ней ясно. Тем более, что речь тут идет об особах королевской крови. Нет, просто надо основательно порыться в истории.

– А без истории ты не знаешь, о чем может идти речь?

– Нет.

– Жаль, я думал, ты все знаешь… Но ты, во всяком случае, пороешься?

– Обязательно! Мне же самому интересно. Под каждую строфу этой великолепной поэмы я подведу строгую историческую базу. Я это подработаю! Что же у нас дальше? Ага! «Отличный от других алмаз – бордоское вино с водою». Как и аметист, это в смысле истории нам ничего не дает. Разве что намек… Дескать, действие все еще протекает во Франции.

– Все еще?

– Ну да! Сен-Дени…

– Ага. – Люсин сделал в блокноте памятку. – Значит, Рим, Монсегюр, затмившийся Париж, розенкрейцеры шестнадцатого века, потом Флоренция с подвязкой в Сен-Дени. Действительно, все еще происходит во Франции.

– Разобрался? Ну и прекрасно… «Бордоское вино с водою…» Видимо, здесь имеется в виду окрашенный в красный оттенок алмаз. Очень редкая и дорогая разновидность. Его у тебя, случайно, нет?

– Нет, – вздохнул Люсин.

– Жаль. Очень жаль. На одних аметистах дачу не построишь. Ну да ладно… «Из пепла Феникс оживет в снегах страны гиперборейской, когда на смерть – не на живот – Пальмира Севера пойдет против когорт и ал лютейских…» Тут, без сомнения, действие переносится в Россию-матушку. Можно даже побиться об заклад, что оно происходило во время войны 1812 года. «Пальмира Севера пойдет против когорт и ал лютейских» – парижских, значит. Ясно?

– Вполне. А что такое алы? Это вроде когорт?

– Из той же оперы. Ала – нечто вроде конной полуроты. Значит, Россия… «На четках Феникса как раз седьмая есмь тигровый глаз». Это уже из области инструкции. Тигровый глаз, кстати, тоже драгоценный камень, коричневый такой, надо думать, что четки – вещь вполне реальная. «Жезл победителя мальтийский хранит содружество ключа…» «Содружество ключа», как это следует из нашего анализа, означает единство розы и креста. Теперь это содружество перекочевывает в Россию, и спрятано оно, возможно, в жезле победителя.

– Почему «мальтийский»?

– Очень даже потому. После победы над Наполеоном союзники сделали Александра Первого гроссмейстером Ордена мальтийских рыцарей.

– Ну ты даешь, Юра!

– Спрашиваешь, Володя!.. Но идем далее. Нас опять призывают к внимательности. Потом утешают, что ни эшафот, ни острог не могут прервать игру судеб. К чему бы это? Раз мы все еще находимся в России, то чисто хронологически речь может идти, скажем, о декабристах. Предположительно, конечно. Кто же такой последний наследник Феб, я решительно не знаю. Вряд ли тут имеется в виду древнегреческий Феб – Аполлон. Во всяком случае наследник он не очень-то законный.

– Почему?

– «Не токи родственной крови, а волю звезд – небесных судей – в игре той строгой улови и разгадай наследство судеб…» Наследство судеб, мой дорогой, то не наследство крови. Тут уже в полном смысле игра судьбы. Судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Согласен?

– Довольно убедительно.

– Тем более что потом следует: «Сатрап лакею передал цареубийственный кинжал». Какие уж тут токи родственной крови! Но постой! – Юра вскочил с дивана и кинулся к книжной полке.

На самой верхотуре отыскал какой-то коричневый томик и начал его нетерпеливо листать. Люсин молча затаился в кресле, боясь спугнуть неведомую догадку, столь внезапно пришедшую. Примерно так он и представлял себе поэтическое вдохновение.

Перелистав несколько раз книжку туда и обратно, Юра в сердцах захлопнул ее.

– Нет, не могу найти! Всегда так, когда нужно… Помню, что где-то здесь. Терпеть не могу, когда в книге нет алфавитного списка имен!

– А что ты ищешь?

– Да у Пушкина! «Цареубийственный кинжал»! Хорошо помню, что это из «Евгения Онегина», но пролистал весь роман, и нет нигде.

– Так ты не там ищешь. Посмотри в примечаниях. Это же десятая глава, которая была уничтожена. Остались только отрывки.

– Это точно? – удивился Юра.

– Конечно! Можешь не искать. Я знаю это место:

 
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал
Читал свои ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал
 

– Покорен, отец. Покорен и подавлен! Но что я тебе говорил?

– Что?

– О декабристах!

– А я разве спорил? – улыбнулся Люсин.

– Слушай, идея! То, что Якушкин на совещании у Муравьева предлагал убить Александра Первого, хорошо известно. Но что, если этот цареубийственный кинжал не только поэтическая метафора. А? Это тоже надо будет как следует подработать.

– Может, не стоит так уж широко забирать? – спросил несколько обеспокоенный Люсин. – Время, оно не ждет.

– Старик, твои интересы не пострадают.

– Уж пожалуйста… Продолжим?

– Ага. – Юра отложил Пушкина и взял снимок. – Собственно, дошли уже почти до конца. Тут так и говорится: «Ты положи игре конец и отыщи жену младую, чье имя носит тот ларец, чьи звезды – чистый Козерог…»

– Ларец… – начал было Люсин, но Юра не дал ему договорить.

– С ларцом погоди. Это особь статья. Давай закончим сперва одну линию.

– Давай, – согласился Люсин. – Козерога я уже проверял. Под этим знаком находится тот, кто родился в январе. Имени же мы не знаем.

– Все равно, – одобрил Юра. – Добавить ничего не имею. «В ночь тихую и ночь святую…»

– На Рождество, но это уже, по-моему, чистая травля.

– Очень даже может быть, – опять согласился Юра. – Рад, что наши мысли совпадают. Итак, с первой нашей линией покончено, поскольку далее идет повторение участвующих в игре мест. Подытожим?

– Подытожим! Я уже набросал тут схемку. – Он пересел к Юре на диван и показал ему блокнот. – Развитие, так сказать, во времени и пространстве.

Рим (? год) – Монсепор (XIII в.) – Париж (XIII–XV вв.) – розенкрейцеры (Париж, XVI–XVII вв.) – «звезда Флоренции» и «кровавая подвязка» (Сен-Дени, XVI–XVIII вв.) – Россия (XVII в. – 1812 год) – декабристы (?) – Феб (?)…

– Все верно! – одобрил Юра. – Значит, моя задача подработать историю… К Риму концов не подберешь, поэтому я начну с альбигойцев, кстати, и год уточню. С розенкрейцерами дело темное, но что-то узнать будет можно. Сен-Дени – пара пустяков. Дальше – хуже, в общем, что-нибудь сделаем… Пройдемся теперь по линии инструкции?

– Да. Нам нужно определить для себя следующее… – Люсин забрал блокнот. – Что такое ларец и кто его слуги? Очевидно, их семеро. Но по стиху вроде получается больше.

– Знаешь что? Давай для контроля проведем параллельное исследование? Ты даешь свою версию, я – свою, а потом сравним. А?

– Лады! – Они хлопнули по рукам.

Юра остался на диване, а Люсин вернулся в кресло.

Минут через двадцать обе схемы были готовы.

Версия Люсина

I. Ларец хранит драгоценности или важные исторические документы.

II. Слуги ларца:

1. Крест и роза

2. Кардинальский аметист

3. Звезда Флоренции

4. Кровавая подвязка

5. Алмаз красного цвета

6. Седьмая четка Феникса

7. Мальтийский жезл (он же ключ?)

8. Цареубийственный кинжал

Итого:восемь.

Примечание. В конце стихотворения перечисление слуг повторяется:

1. Крест и роза

2. Кардинальский аметист

3. Кровавая подвязка

4. Алмаз красного цвета

5. Звезда Флоренции

6. Седьмая четка Феникса

7. Мальтийский жезл

Итого:семь.

О кинжале говорится лишь, что он хранится в ларце (гроза дворца?)

Версия Березовского

I. В ларце спрятаны сокровища или указание, где их найти.

II. Слуги ларца:

1. Роза – крест

2. Аметистовый перстень

3. Звезда Флоренции

4. Подвязка

5. Винный алмаз

6. Четка из тигрового глаза

7. Жезл (он же ключ)

Итого:семь.

В повторе порядок мест несколько меняется. Но повтор только перечисляет слуг. Вначале же, напротив, нас заклинают не перепутать сгоряча порядок мест в игре их строгой.

– Это же прекрасно, голуба! – восхитился Юра, когда сравнил записи. – Мы пришли к одинаковым выводам! Расходимся только в порядке мест. Но я продолжаю настаивать на своем варианте. Он гораздо более логичен.

– Да. Я понял это, когда прочел твою версию. Знаешь, Юр, в этих бумажках полностью отразились наши характеры.

– Не понял!

– Ну, я имею в виду ход мышления. Ты хватаешь истину сразу, интуитивно, а я, как черепаха, двигаюсь от пункта к пункту.

– Я тебя умоляю! – запротестовал Юра. – Единственное в чем прав, так это в интуиции. Имеет место. Но эта же интуиция заставляет меня упускать существеннейшие вещи! А ты, старик, страдаешь порой от излишнего формализма. Одним словом, оба хороши. Я, между прочим, только сейчас обнаружил, что загадка кардинальского аметиста решается совершенно однозначно.

– Разве первое предположение неверно? – огорчился Люсин.

– Верно. Очень даже верно. Просто надо было не гадать, а внимательно прочесть стихотворение. Ведь в конце его говорится: «латинский аметист». Латинский! Католический, значит. Ведь именно так именовали в России католическую веру. Более того, определение «латинский» даже содержит намек на иезуитов! Православные священнослужители в своих проповедях против латинства в первую голову обрушивались на иезуитов. Они и добились-таки, что иезуитский орден был изгнан из пределов Российской империи.

– Только иезуитов нам еще не хватало! – вздохнул Люсин. – И без того полный букет.

– Не в этом же дело. Досадно просто, что я сразу не углядел этот «латинский аметист».

Зазвонил телефон. Юра взял трубку.

– О, Гена! Как? Ну и распрекрасненько! Ничего захватывать не надо – все есть, ну разве что… Ладно… Давай, старик!.. У нас еще много на сегодня дел? – спросил он, положив трубку.

– Да нет. Вроде все уже сделали. А что?

– Тут один приятель хочет завалиться с оч-чаровательнейшей блондинкой. Посидим, поболтаем… Люди они очень милые и интересные. Ты не против?

– Ну что ты, совсем наоборот!

– Вот и я так думаю. Поработали мы сегодня неплохо, не мешает и отдохнуть.

– Как зовут этого твоего знакомого?

– Гена Бурмин. Да ты его вряд ли знаешь. А блондиночку – Марусей. Она у нас очень серьезный хирург… Так ты говоришь, что кинжал в десятой главе? – Он раскрыл книгу. – Ага, вот она. Действительно сплошные точки.

 
Властитель слабый и лукавый
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
 

Здорово! – Юра погрузился в чтение.

Люсин поднял с пола словарь Ларусса и лениво начал его перелистывать.

– Ого! – Юра вскочил с дивана. – Ты посмотри, что я нашел! – Он протянул Люсину пушкинский томик, ногтем отметив место.

 
Тряслися грозно Пиренеи,
Вулкан Неаполя пылал.
Безрукий князь друзьям Морей
Из Кишинева уж мигал.
 

Кинжал… тень Б…

– Ты думаешь? – недоверчиво улыбнулся Люсин.

– А то нет! И почему бы нет? Это ведь та же самая глава! Может, Пушкин и знал что-то об этом кинжале?

– Сначала нужно доказать, что кинжал был на самом деле.

– Вот этим-то мы и займемся!

– Только в свободное время, Юр. Умоляю! Иначе мы потонем без возврата. На дно пойдем.

– Но мы же обо всем договорились. Ты, ради Бога, не беспокойся. Все будет тип-топ.

– Только не очень увлекайся, Юр! То есть увлекайся, конечно, но не забывай про стержень. Я очень уважаю художественную литературу, но ты все же больше на историю нажми. Ладно? Александром Сергеевичем лучше потом займемся…

– Все будет в полном порядке! Ты только не волнуйся. В процессе работы многое прояснится. Художественная же литература тоже может дать важные исторические свидетельства.

Мелодичными колокольчиками заиграл дверной звонок.

– Гости идут! – обрадовался Юра и подбежал к двери.

В коридоре уже рокотал довольный бас Гены Бурмина:

– Здорово, старик! Здорово… Как дела?

Глава 6
Ковчег Грааля

Были страшные знамения. Хвостатая звезда пронеслась, и говорили, что подобна она срезанной голове. Отсюда, с гор, по ночам хорошо были видны зарева догорающих деревень. Воронье тянулось к старой Каркассоннской крепости, к Тулузе, Фуа.

Арденнский вепрь опустошал страну. Крестьяне кинулись в горы, да поздно. Повсюду на перевалах стояли уже Монфоровы стрелки.

Только о горной тропе на замок Юссон, у самой испанской границы, еще не дознались крестоносцы. Благодарение доброму Богу, ослики, груженные золотом, прошли благополучно. Вчера гонец воротился с письмом от юссонского барона, что груз получен в целости, и караван снаряжен для обратного пути. Значит, на другой день, если ничего не случится, следовало ждать подкреплений.

В круглой башенной келье делалось все сумрачней. Но за мавританской решеткой оконца горел, плавился такой невероятно золотой и зеленый предвечерний свет, что епископ медлил зажечь плавающий в масле фитиль.

– Сколько мы еще сможем продержаться, как вы думаете, Мирпуа? – спросил он коменданта, не отходя от окна.

– О, сколько угодно! – с излишней, может быть, беспечностью отозвался комендант. – Наши горы неприступны, вы же знаете это, Наставник Совершенных. – Он выступил из пыльного сумрака, как был, в одной только полотняной рубахе до пят, не остывший еще после вылазки. Расстегнутые доспехи его лунной синевой поблескивали возле холодного очага. – К сожалению, я не могу сказать того же о самом Монсепоре… Вы тогда не захотели прислушаться к моим советам…

– Ты все о том же, Мирпуа? – Епископ резко обернулся, и коменданту показалось на миг, что горнее сияние исходит от темного на фоне зарешеченного оконца лика его. – Теперь уже бесполезно спорить.

– Да, теперь бесполезно. Но тогда, когда вы приняли крепость от Рамона Пиреллы и начали ее перестройку, – тогда следовало одобрить мой план.

– Монсегюр предназначался для иных целей.

– Я знаю это, Наставник Совершенных! Мне ли не знать! И я ценю, что именно мне вы доверили высокую ответственность оборонять наш Солнечный храм. Но неужели нельзя было соблюсти минимальнейшие требования безопасности?

– Какой смысл говорить об этом сейчас?

– Кое-что еще можно изменить.

– Что именно?

– Пробить новые амбразуры.

– Они нужны?

– Безусловно. Все наши амбразуры, равно как окна, арки и двери, нацелены на солнечный восход, а вовсе не на возможного противника. У меня же нет никакой уверенности, что крестоносцы пойдут на штурм с первыми лучами. Скорее всего они сделают это под покровом тьмы.

– Вели пробить амбразуры. Что еще?

– Нужно разобрать внутренние мостики. Кроме того, пилоны…

– Они необходимы для наблюдения восхода в день летнего солнцестояния.

– Я знаю, Наставник Совершенных, знаю. Но вообразите себе, что враг завладел стеной и сумел переправиться через второй ров… Что тогда?

– Но день солнцестояния близок, и я боюсь, что все эти перемены…

– А я боюсь, что мы не доживем до святого дня.

– Ты же только что сказал, будто мы сможем продержаться долго! Как я должен понимать тебя, рыцарь?

– Необходимо укрепить замок и усилить его гарнизон.

– Хорошо. Поступай, как знаешь. Какие еще требуются перестройки?

– Простите меня, Наставник, но я солдат, и если мне приходится кощунствовать, то только ради вашей же безопасности.

– Говори, Мирпуа, говори же!

– Вы согласились пробить новые амбразуры, но ведь этого мало. Нужно еще заделать добрую половину старых. Согласитесь вы на это?

– Но зачем? – Епископ удивленно воздел руки.

– Любой амбразуре, Наставник, соответствует точно такая же на противоположной стене.

– Конечно. И ты знаешь почему.

– Знаю. – Комендант почтительно склонил могучую голову. – Но опять же допустите на миг, что они овладели одной из стен… В этом случае их лучники, прячась за зубцами, смогут пускать стрелы через амбразуры точно в цель, что сделает невозможной оборону противолежащих стен. Поэтому я предлагаю заделать часть амбразур и защитить сзади подпоры для стрелков. Тогда мы сможем сопротивляться, если даже они возьмут одну стену.

– Хорошо, Мирпуа, передам твои предложения астрологам.

– Совершенные могут не согласиться, Наставник. Даже наверняка не согласятся. Неужели лучше всем погибнуть, чем пожертвовать хоть крупицей привычного распорядка?

– Ты говоришь так потому, что сам не являешься Совершенным.

– О да! Вы правы, Наставник. Я всего лишь Верующий. Но я солдат! И поскольку закон не позволяет Совершенным брать в руки оружие, умоляю вас внять гласу солдата. Поверьте, что в деле фортификации я разбираюсь не менее Совершенных астрологов.

– Я знаю это, Мирпуа… Но ты можешь поручиться, что, если я удовлетворю все твои требования, Монсепор устоит?

– Кто может поручиться в этом, Наставник! Разве мир этот не паутина, протянутая между добром и злом? Укрепите Монсепор, и я сделаю все, чтобы она не порвалась под нами! Согласитесь, хорошо укрепленную крепость все же легче защитить. Должен сказать, что особое беспокойство внушает мне северо-восточная стена. В том месте, где проходит насечка, ее необходимо спрямить. Простите мне невольное кощунство, но до праздника солнцестояния еще далеко, притом астрологи давно уже составили календарь на много лет вперед… А ведь именно в этом месте враг оказывается вне досягаемости наших стрел. Стену не только необходимо спрямить, но и усилить здесь выступом.

– Одним словом, ты хочешь превратить Монсегюр в простую крепость, – тихо сказал епископ.

– В неприступную крепость, Наставник. Притом временно! Когда настанут лучшие дни, ничто не помешает нам вернуть Монсепору прежний облик.

– Боюсь, что такие дни настанут не скоро, – вздохнул епископ. – Монсегюр не только последнее наше убежище, Мирпуа, но и последнее святилище. Если нам предстоит умереть здесь, то мы хотели бы умереть достойно, в полном сиянии нашей веры. В этом все дело. Не в упрямом фанатизме, как ты, наверное, думаешь, отнюдь.

– Зачем же умирать, Наставник? Зачем? Разве нет у нас подземного хода, наших тайных пещер? Да и путь на Юссон пока еще свободен! Разве не можем мы отступить, если почувствуем, что военное счастье нам изменяет?

– Оно давно уже изменяет нам, рыцарь! Да и куда мы можем отступить, если вся страна предана огню, мечу и разбою? Во имя чего нам спасать себя? Ради каких целей жить? Нет, Мирпуа, катакомбы предназначены для другого. Мы спрячем там до срока наш невидимый свет, наше сокровенное знание, Мирпуа, нашу тайну. Нам же предстоит иное. Мы должны умереть, принять мученическую смерть, – вот что мы должны… Это нелегкое дело. Но труднее всего ждать, пока оно наконец свершится… Ожидание это страшнее смертной страды.

– Но зачем? Зачем, Наставник? – шепотом крикнул комендант и упал перед епископом на колени. – Ведь они сожгут нас!

– Да, сожгут. Но пламя наших костров навсегда останется в людских сердцах. Оно-то и обессмертит нашу веру. И когда настанет день возрождения и люди кинутся искать сокровище Совершенных, тогда и станет видимым сокрытое в подземельях сияние. Ты понял меня, Верующий?

«Понял, Совершенный, понял, Наставник», – хотел ответить комендант, но только беззвучно пошевелил губами и, все так же стоя на коленях, поник головой перед черной тенью, окруженной остывающим светом прорезанного в толстой каменной кладке окна.

– Говорят, они убивают всех. – Голос, наконец, возвратился к нему. – И женщин, и стариков…

– Да. Таков приказ папского легата. Но и сами они таковы, эти люди тьмы, рожденные на ночных зимних кладбищах из холодного пара могил… Лишь случайно и изредка даруют они жизнь тем, кто принимает их веру и целует их крест – орудие варварской пытки… Ты бы хотел купить жизнь такой ценой?

– Я? Нет, Наставник, конечно же, нет! Я солдат и готов умереть в бою. Но сознаюсь, Совершенный Наставник, пытка страшит меня и костер тоже страшит… Не смерти боюсь, а муки телесной, Наставник.

– Если случится, что ценой формального вероотступничества можно будет сохранить жизнь, я разрешаю тебе это, Верующий, – мягко сказал епископ и, сделав шаг к коленопреклоненному воину, возложил на его склоненную голову сухую и легкую старческую руку свою. – Ты понял меня? То же передай от моего имени своим людям… Но не сейчас, а тогда… Ты понимаешь, когда… Верующие могут бороться за свою жизнь любыми путями, когда оружие будет выбито из их рук. Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскрывайте тайны. Вот мой завет. Мы же, Совершенные, должны будем принять муку. Иначе все вы, кто только останется в живых, утратите веру в душе своей, и дети ваши, и дети детей ваших останутся глухими к зову истины. Только костром своим поддержим мы пламя наших пещерных факелов.

А теперь иди, рыцарь. Вели заделать амбразуры и пробить новые – никаких иных перестроек я не разрешаю. Если суждено дожить нам до великого дня солнцестояния, мы встретим светило, имя которому Добро, так, как велят нам наши священные свитки… А людей своих обрадуй, что караван с золотом и самоцветами благополучно прошел. Папа не получит наших сокровищ. Даже если и падет Монсепор, вера не погибнет. Она будет тайно гореть невидимым факелом в неведомых подземельях, пока не настанет время выйти на солнечный свет, перед которым все людские огни только тень. Еще можешь сказать, что близится помощь, не называй лишь сроков, чтобы не было отчаяния, если помощь вовремя не поспеет… Хозяин Юссона уже отправил нам сыр, мед, пшеницу и масло… Не знаю только, послал ли он еще и людей. И если послал, то сколько? Десять? Двадцать?..

– Каждый человек дорог, – сказал комендант, поднимаясь с колен. – У меня всего сотня профессиональных военных. Остальные – дети, женщины, старики. Совершенным же закон не позволяет браться за оружие.

– Да, рыцарь, для нас оно – олицетворение зла.

– Неужели нельзя освободить на время хотя бы некоторых Совершенных от их обета, Наставник? Ввиду крайней опасности? Я знаю многих молодых поэтов, математиков и астрологов, которые готовы… Я даже осведомлен, что они сами хотят просить вас…

– Я откажу им, Мирпуа, откажу. Сколько можем мы еще противостоять десяти тысячам крестоносцев, охвативших нас смертельной петлей?

– До конца, Наставник, как велит нам долг…

– Так. – Епископ сделал коменданту знак приблизиться. – Именно до конца, как велит нам долг! – И уже тише, словно кто-то мог их услышать: – А как ты думаешь, когда он придет, конец-то? Насколько нас еще хватит?

– Без осадных орудий они вряд ли решатся на штурм, – так же тихо ответил воин. – Пока мы не даем им втащить на эти кручи катапульты и тараны, но вылазки обходятся нам недешево. Я уже докладывал вам, что сегодня мы потеряли молодого Рюи, а мой брат и еще четверо получили ранения. Кроме того, люди очень измотаны. Сколько-то мы еще, конечно, продержимся, без катапульт они нас не возьмут.

– А если Монфор перережет юссонскую тропу?

– Неприкосновенных запасов у нас ровно на три месяца. Учитывая, что людей в крепости значительно прибавилось, – скажем, на полтора… Рацион, правда, можно будет еще уменьшить, но даже в этом случае больше трех месяцев мы не протянем. Зато с водой все благополучно.

– «Зато»! – усмехнулся епископ.

– Да. Воды нам хватит. Пещерные источники не иссякнут.

– Как с оружием?

– Оружия достаточно. На складах полно алебард, пик, протазанов, есть лишние арбалеты с большим запасом стрел… Оружия хватает… людей вот маловато.

– Теперь ты понимаешь, почему я не могу освободить Совершенных от обета? – все так же тихо спросил епископ.

– Потому что Монсепор обречен?

– Да, рыцарь, именно поэтому. Раз нам все равно не продержаться достаточно долго, Совершенные должны жизнью, точнее, смертью своей явить последний пример. Мы умрем мужественно и достойно, как борцы и пророки, не осквернив своих рук человеческой кровью.

– И кто увидит этот последний подвиг? Палачи?

– Среди наших врагов не только палачи, там много невежественных душ, блуждающих в потемках. Пусть они видят все, может быть, это пробудит в них искру добра. И не сомневайся, Мирпуа, она разгорится. В веках, в поколениях она разгорится, Мирпуа. И я верю, что настанет день, когда мир ужаснется и восхитится дальней памятью нашего подвига, нашей доброты, Мирпуа, нашей мученической кончины! Поэтому мы должны быть безупречны в свой последний час. Иначе люди скоро позабудут нас, и мы действительно погибнем, и наше дело тоже погибнет. Это будет торжество зверя над человеком, торжество наших палачей и гонителей… О, я знаю, что требую от своих Совершенных почти невозможного! Я требую от них борьбы, но не даю им взять в руки мечей, зову их на смерть и отнимаю все надежды на спасение. Но на то и Совершенные, чтобы свершить то, на что обычный человек редко способен по человеческой натуре своей. Я люблю Совершенных, но простых страдающих и заблуждающихся людей я люблю еще больше.

Поэтому передай Верующим, когда настанет время, последние слова Наставника Совершенных. Скажешь, что это были воистину последние слова: клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскрывайте тайны! И пусть великий пример Совершенных укрепит их мужество… Возвращайся же на стены, рыцарь!

В ту же ночь крестоносцы втащили на скальный карниз тяжелую катапульту, захваченную ими в бою под Каркассонном.

Хмур и холоден был рассвет следующего дня. Казалось, что за ночь весна повернула вспять и в горы опять возвратилась зима. Колючий снег засыпал перевалы, а когда рассвело, из ущелий поднялся белый, пронизывающий до костей туман. Стража едва различала красноватые масляные пятна факелов на соседних зубчатых башнях.

Но незадолго до полудня солнце растопило облачную завесу и яростно обрушилось на снежные островки, которые туман покрыл льдистой ноздреватой коркой. Теперь этот снег таял заодно с туманом. В горах зашумели ручьи, мутные, глинистые потоки побежали с черных, влажно блестящих скал.

Люди все еще ежились от холода, но с наслаждением вдыхали сырой свежий ветер и щурились на яркое, в легкой дымке водяного пара солнце. Туман отступал, оседая в ущелья, и горные, шумящие водопадами дали раскрывались все шире и шире.

Но прежде чем с башен Монсегюра сделался видимым тот зловещий скальный выступ, на котором уже была установлена готовая к работе катапульта, осаждавшие увидели темные контуры пятиугольной крепости.

Катары [4]4
  Мани – легендарный пророк катаров


[Закрыть]не сразу поняли, какую кару обрушило на них это веселое, проясняющееся к ведру небо. Огромные камни один за другим полетели на головы осажденных. С силой ударяясь о стены, выбивая осколки, искры и душную известковую пыль, обрушивая зубцы и проламывая крыши, они заставили немногочисленных Верующих в панике бежать под защиту каменных сводов. Но даже там было небезопасно Перекрытия и купола гудели и содрогались, как при землетрясении. Да, в укрытии было еще страшнее, потому что, казалось, стены и потолок вот-вот обрушатся и навеки похоронят под своими обломками.

В нескольких местах зашатались языки огня. То ли само загорелось от факелов, то ли крестоносцы вместе с камнями обрушили на Монсегюр горшки с горящей смолой.

Они бомбардировали крепость основательно и методично, но было не похоже, что готовился скорый штурм. Очевидно, хотели смести каменным градом саму волю к сопротивлению. Когда окончился наконец этот ужасный истребительный день, и ранние сумерки – погода вновь испортилась – заставили осаждавших прервать камнеметание, настала грозная тишина.

Сперва никто не расслышал ее, потому что в ушах еще дробились и лопались камни, потом же никто ей не поверил, ибо людям показалось, что их поразила глухота.

Страшное зрелище являл собой заваленный каменными ядрами Монсегюр. Стены его обломанными зубцами напоминали пришедшие в негодность гребни. Слепые, развороченные, забрызганные кровью бойницы были похожи на глаза прокаженных.

Хотя убитых насчитали много меньше, чем полагали вначале, а ушибы и раны уцелевших оказались большей частью сравнительно легкими, стало ясно, что крепость не переживет новой атаки и, когда крестоносцы ринутся на штурм, некому будет ее защищать.

Епископ кликнул пажа и велел ему как можно скорее разыскать коменданта Арно-Роже рыцаря де Мирпуа.

Мальчик нашел его на конном дворе. Было слышно, как бьются в агонии лошади под провалившейся кровлей. Воины расчищали подступы к конюшням. Комендант возвышался посреди всего этого содома, щека его была исцарапана и выпачкана сажей, лоб перевязан какой-то грязной тряпкой, сквозь которую проступали ржавые расплывающиеся пятна. У одной из коновязей жарко пылало сено. Змейки жгучего пепла с дымом улетали во тьму.

– Вы хорошо знаете своих людей, Мирпуа? – спросил коменданта епископ, как только паж провел воина в башню.