Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

– Хорошо? – не сразу понял воин. – Наверное, хорошо. Да, думаю, хорошо.

– Настолько хорошо, что могли бы поручиться за них, как за самого себя?

– Нет. – Он помотал головой, все еще тяжело дыша. Грудь его ходила, как кузнечные мехи. – Только немногих я знаю так уверенно.

– Найдется среди этих немногих хотя бы пять человек?

– Найдется, – подумав, ответил комендант. – Столько найдется.

– Пришлите их ко мне, не мешкая. А ты, дитя мое, – обратился он к пажу, – ступай, приведи членов Высокой коллегии… Всех семерых, если, конечно, никто из них не погиб в этот страшный день… Твоим людям предстоит умереть, Мирпуа, – поднял он глаза на коменданта.

– Как и всем нам, – вздохнул тот.

– Этим в особенности, – многозначительно нахмурился епископ, выпроваживая пажа. – Так и передай им.

– Что передать? Приказ умереть?

– Да, приказ умереть, Мирпуа… Сейчас здесь будет вся Высокая коллегия. Совершенные соберут наши тайные свитки и завет, который своей рукой начертал сам Мани [5]5
  Мани – легендарный пророк катаров


[Закрыть]. Все это они опустят в ковчег, да сохранят его недремлющие грифоны наши святыни!..

– В священный ковчег, в котором хранится… – Комендант запнулся, не находя в себе сил или просто не смея произнести.

– Да. Все, чем мы дорожим в этой жизни, будет спрятано в нашем священном ковчеге. Совершенные отнесут его в известное им место, где он пребудет в безопасности до лучших дней, когда бы они – ты понимаешь меня, рыцарь? – ни наступили. Такая вылазка связана с опасностью, и твои люди будут охранять Совершенных. Они останутся на своем посту до конца, до самого конца… Когда подойдут враги, они вступят с ними в схватку, в которой и погибнут. Все… Ты хорошо понял меня, рыцарь?

Комендант молча поклонился.

– Тогда ступай и пришли мне таких людей.

– Позвольте и мне, Наставник, быть в числе тех…

– Ступай, ступай… У тебя иная задача. Поспеши, разве ты не слышишь шаги на лестнице? Это уже поднимаются Совершенные. Иди же, рыцарь!

…В ту же ночь семеро Посвященных коллегии в сопровождении пяти воинов вынесли ковчег через подземный ход за пределы крепостной стены. Это была последняя ночь Монсегюра, льдистая и удивительно ясная ночь. Пройдя священную рощу, задержавшись на миг, чтобы молча постоять у каменного жертвенника, они начали осторожно спускаться во тьме вдоль пологого, защищенного от ветров склона, мимо рядов голых еще, узловатых от времени лоз. Там, в самом низу виноградника, находился потаенный грот, откуда уходил в скалу бесконечный и запутанный каменный коридор.

…С рассветом бомбардировка возобновилась. На этот раз катары попрятались в убежище с первыми же пущенными в крепость ядрами и оставались там до полудня, когда головорезы у катапульты, устав наконец, решили дать себе небольшой отдых. Это-то короткое время и надумал использовать комендант де Мирпуа для последней отчаянной вылазки.

И пока крестоносцы, разложив на голой земле среди редких и ранних альпийских цветов скатерть, подкреплялись мясом и вином, двадцать шесть вооруженных короткими мечами катаров незаметно выскользнули из люка под восточной стеной и пошли в обход, чтобы спуститься на занятый врагом карниз и захватить катапульту.

…В этот час недолгого затишья перед грозой в башню Наставника провели запыленного, бледного от потери крови гонца с туго перетянутым над страшной копьевой раной предплечьем. Это был один из тех пяти, которые составили прошлой ночью конвой коллегии Совершенных. У самого грота тайный отряд катаров наткнулся на ночной патруль из конных, закованных в железо тяжелых рыцарей. Воины вступили в схватку, прикрывая Совершенным отход, но тяжелый ковчег не давал далеко уйти.

Когда из пяти воинов в живых осталось только двое – сам гонец и пятнадцатилетний мальчик по имени Риччо, – трое Совершенных подняли оружие павших и яростно атаковали конный отряд. Ободренный неожиданной подмогой, Риччо бросился под ноги лошадей, норовя перерезать им сухожилия, но пал с проломленной протазаном головой. Пока трое Совершенных и раненный в руку гонец сдерживали натиск крестоносцев, остальные члены Высокой коллегии раскрыли ковчег и, разобрав спрятанные там сокровища, стали карабкаться на скалы.

Когда они оказались вне досягаемости закованных в доспехи конников, Совершенные, оттеснив рыцарей от гонца, швырнули мечи наземь и бросились на копья. Исполняя их последний приказ, гонец поспешил скрыться, чтобы предстать перед очами Наставника.

– Четверо Совершенных унесли наши святыни на себе и скрылись в скалах… – торопясь, прокричал он и вдруг захрипел, подавшись вперед. – А мы… мы выполнили твою волю, Наставник: все умерли, и вот теперь я тоже умираю. – Глаза его широко раскрылись, готовые вот-вот выскочить из орбит, и он вдруг обрушился на каменный пол, как подрубленное дерево, и удивительно алая кровь, пузырясь, хлынула из его горла.

А потом к епископу допустили лазутчика. Он поведал Наставнику, что высланный на захват катапульты отряд был внезапно атакован у седловины, по ту сторону пика. Одиннадцать человек пали в бою, остальные были взяты в плен.

– Им обещали жизнь, – рассказывал лазутчик, – если они отрекутся от ереси и признают святые таинства, троицу и папу – наместника святого Петра. Я сам все слышал, ибо стоял под дубом, в толпе солдат де Монфора, одетый, как и они, с крестом паладина. Тех, которые отказались, тут же повесили, остальные же, став на колени, заявили о своем отречении. Тогда какой-то офицер распорядился привести собаку и стал поочередно совать всем нашим в руки нож, чтоб испытать, насколько тверды они в своем отречении. Но ни один из них не взял греха на душу и не напитал землю кровью невинной твари. Тогда их всех повесили на ветках дубов… – Лазутчик, давясь рыданиями, поклонился и хотел было незаметно уйти, но глухой удар и задрожавшие вслед за тем стены возвестили о возобновлении обстрела.

– Они готовятся к штурму! – крикнул вбежавший в епископскую келью комендант. – Как только их передовой отряд покажется на опушке, они остановят катапульту и полезут на стены.

– Мы примем этот бой, Мирпуа, мы примем его… Но, пока они не перестали забрасывать нас камнями, вели отрядить небольшую охрану для Рено, которого вместе с двумя Совершенными я посылаю в скалы. Может быть, им удастся незаметно выйти…

– Но у нас и без того остается не больше шестидесяти солдат!

– Я знаю, Мирпуа, знаю… Этого вполне достаточно для последнего боя, вполне достаточно. Торопись же…

Большое ядро, сломав мраморную решетку, влетело в келью и, свалив на пути стоявшего в дверях лазутчика, застряло в стене, рядом с висящей у дверей мандолиной.

– Вот видишь? – тихо сказал епископ, откашлявшись от каменного дыма. – Торопись же… ибо превыше всех нас, вместе взятых, священная чаша. [6]6
  На «ок» – провансальском языке – чаша называется «грааль»


[Закрыть]Пусть они скорее разыщут в скалах наших людей! Чаша и свитки не должны погибнуть, а тем паче попасть в руки папистов. Иначе вся жизнь была напрасной… Вся жизнь. И вот еще что… – Старый епископ поднял руку и указал куда-то за очаг… – Там спуск в подземелье, четвертая плита от очага. Подыми ее, ибо у меня не хватит на это сил, и позови сюда Марка… Но сперва подыми.

Это были последние слова, которые слышал де Мирпуа от Наставника Совершенных. Отвалив тяжелую каменную плиту, он сбежал вниз, в общую залу, и, кликнув пажа, велел ему подняться к епископу. Минуту спустя он уже прыгал по заваленному битым камнем и щебнем двору, содрогающемуся под ударами ядер. Штурм мог начаться с минуты на минуту, но ни одного лучника не было на стенах, и под котлами с оловом еще не горел огонь.

– Подойди ко мне, мое дитя, – ласково улыбнулся епископ, увидя в дверях своего пажа. – Найди мою шкатулку и спрячь ее хорошенько, а после полезай туда. – Он указал на черный провал в полу. Отсидись там, пока не станет тихо, а потом уходи в горы. Может, встретишь кого из наших или сумеешь пробраться в Юссон… Одним словом, сбереги шкатулку и хранящийся в ней кинжал… Кто знает, не будь его, все могло бы сложиться иначе… Жизни стран и народов, дитя мое, порой зависят от пустяков.

Много превратностей пережил мир из-за этого кинжала, который достался мне от… Все равно, мой мальчик, ты не знаешь этого человека. И дело не в нем. И даже не в самом кинжале, коснуться которого не позволяет мне обет совершенства. Просто помни, Марк, что радикальной переменой ничего нельзя улучшить. Можно только ухудшить… Это мой завет тебе – все, что я могу подарить на прощание… Ну, ну, ступай… – Епископ д’Ан Марти поцеловал мальчика в лоб и подтолкнул его к дверям. – Разыщи шкатулку в моей библиотеке и без промедления возвращайся сюда.

…Больше они никогда не увидели друг друга. Только рыцарю де Мирпуа в тот момент, когда палач ломал ему кости, довелось увидеть епископа в последний раз.

Он стоял у столба со связанными за спиной руками, обложенный поленьями и хворостом, а белые волосы его тихо шевелились под ласковым весенним ветерком. Мелькнули суровые, измученные лица Совершенных, сквозь темный частокол копий блеснули шлемы и кресты построенных в каре христовых воинов. Потом все потонуло и исчезло в водовороте нечеловеческой боли…

Предание говорит, что, когда остыл страшный закат и длинные лиловые тени легли на подернутые белой пыльцой кучи угольев, слетели с неприступных вершин Монсепора бесшумными птицами последние хранители тайны. Они были невесомы, эти четверо Совершенных, и невидимы для людского глаза. Едва касаясь ногами земли, проскользнули они через вражеский лагерь, не потревожив даже горький голубой пепел. Никто не видел, как спустились они с высот, и никто не слышал, как прошли они мимо, унося с собой тайные, неведомые святыни. Все было так, как обещал когда-то в своих проповедях великий Мани. Исполнилось предначертание. Мертвая материя и грубая живая плоть стали подвластны Совершенным, пространство покорилось им, и даже необоримое время избавило их от своего извечного гнета. Навсегда молодыми и бессмертными ушли четверо Совершенных в неведомые земли, и сокровенная сила их ушла с ними.

Один только Мирпуа узрел вдруг, как мелькнули в дрожащем над отгоревшим пепелищем воздухе четыре стеклистые тени, но тут загоняющий деревянные клинья палач растращил ему на ногах кости.

Глава 7
Понедельник – день тяжелый (в Москве)

Ибо сказано: понедельник – день тяжелый. В 9.15 Люсина вызвали к начальству. Он спустился двумя этажами ниже и длинным коридором, устланным красной ковровой дорожкой, прошел в приемную. Секретарша сразу же доложила о нем. Закончив телефонный разговор, генерал нажал кнопку звонка, и Люсин прошел в кабинет.

Пробиваясь сквозь колеблемую ветерком шелковую занавеску, солнечный свет падал на красивый, навощенный паркет размытыми квадратами. Крохотные зайчики бодро метались по кремовым стенам, ослепительно блестели в золотой раме портрета Ленина и на полированной доске стола заседаний. Зеленые огоньки весело горели на серых панелях селектора и сложных телефонных агрегатов.

Но Люсин знал, насколько непрочна эта безмятежная солнечная тишина. Сейчас генерал подымет голову от бумаг, отложит в сторону ручку и… Люсин уже хорошо изучил все предшествующие разносу признаки. Если входящий в этот необъятный кабинет заставал генерала с пером в руке, можно было готовиться к непогоде. Примета была верная. Словно солнышко в океане, садящееся на горизонте в тучу.

 
Если солнце село в тучу,
Жди к утру большую бучу
 

– Ну, как там у вас, товарищ Люсин? – Генерал сунул ручку с ракетным оперением в гнездо, отодвинул бумаги и снял очки. – Продвигается?

– Пока не очень, товарищ генерал, – честно сознался Люсин.

– Хоть что-нибудь есть?

– С полной уверенностью сказать нельзя, – дипломатично увильнул Люсин и едва заметно выдвинул ногу вперед, будто готовился встретить порыв ветра.

Но генерал сегодня проявлял редкостное терпение.

– Садитесь, – пригласил он, разглаживая розовые вмятины от очков на переносице.

Люсин молча наклонил голову, прошел через весь кабинет и сел сбоку от генерала, за крохотный столик для стенографистки.

– Когда сможете доложить? – Генерал подвинул к себе перекидной календарь.

– Понадобится еще трое суток, – сказал почти наобум Люсин.

– Ох, Люсин! Нет у нас этого времени, никак нет. Жизнь торопит. Вон, – генерал протянул ему папку со свежими газетными вырезками, – правая печать уже зашевелилась.

Люсин раскрыл папку и бегло проглядел заголовки: «Загадочное исчезновение…», «Зловещее молчание компетентных органов», «Жив ли?..» и т. д.

– Еще не так страшно, – заметил Люсин.

– Ишь какой храбрец! А это видел? – Генерал вышел из-за стола и, быстро перелистав подколотые вырезки, нашел небольшую, в две колонки, статейку с жирным подзаголовком: «Туристическая поездка в Советский Союз становится рискованным предприятием». – И МИД, и «Интурист» уже обратили внимание.

– Желтая газетенка, совершенно не имеющая веса.

– Завтра подхватят и солидные органы. Нет, товарищ Люсин, там, где отсутствует информация, находит пищу дезинформация! Надо в кратчайший срок это дело прояснить. Понятно?

– Так точно, товарищ генерал.

– Трое суток дать не могу. Нам нужно хоть что-то ответить, и не позже, чем через… – он помедлил, – сорок восемь часов… Но перейдем к делу. Выясняются любопытные обстоятельства. Посольство любезно предоставило нам кое-какие материалы на этого деятеля. – Он подвинул к Люсину еще одну папку. – По национальности он русский, сын белоэмигранта. Настоящая фамилия Свиньин… Да, вот такую нам свинью подложили… Андре Савиньи, Андрей Всеволодович Свиньин, год рождения 1923-й, родился уже там, в 1944 году получил семь лет каторги за коллаборацию с нацистами, в 1948 году досрочно освобожден. Вот какой фрукт этот пропавший. Они и отпечатки пальцев прислали.

– Очень хорошо! – обрадовался Люсин. – У нас они тоже есть. Не понимаю только, почему такой шум подняли из-за этого подонка?

– Вот как? – Генерал не любил говорить о вещах, которые казались ему сами собой разумеющимися. – Во-первых, это правая печать, а во-вторых, в газетах могут еще и не знать всей подноготной, – пробурчал он. – Так-то, инспектор.

– Зато теперь узнают.

– Все это не снимает наших с вами проблем. – Генерал надел очки, и Люсин понял, что аудиенция закончена. – Я передаю в ваше распоряжение Светловидова, Шуляка и Данелию. В среду в шестнадцать часов доложите, как идут дела. – Генерал сделал на календаре пометку. – Идите.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – Люсин встал и, взяв досье Андрея Всеволодовича Свиньина, пошел к двери.

Вернувшись к себе в кабинет, он нашел на столе заключение эксперта по поводу найденной у иностранца иконы.

«Икона «Троица» воспроизводит мотив знаменитой рублевской «Троицы». Ярко выпячена тенденция доказать равенство трех лиц святой «Троицы» для назидания инакомыслящим. В ряде деталей икона существенно отличается от рублевской. Художник несомненно был знаком с произведениями сиенских живописцев. Этим он как бы дополняет своего предшественника, исходившего главным образом из византийских источников палеологовской эпохи.

Композиционным центром рублевской иконы являлась чаша с головой жертвенного тельца. Поскольку телец есть ветхозаветный прообраз новозаветного агнца, постольку чаша рассматривалась как символ евхаристии. Руки среднего и левого ангелов благословляют чашу, что дает ключ к раскрытию сложной символики композиции.

В данном же произведении перед каждым ангелом стоит по обычной чаше. Это подчеркивает усиление тенденции к полному равноправию всех лиц «Троицы».

Известно, что замечательное произведение Рублева вызвало бесчисленные подражания. «Троица» была любимейшей иконой древнерусских художников. Но ни один из них не сумел достичь высот рублевского искусства. Даже сам Рублев, создавший свою икону в момент величайшего взлета, не смог потом написать ее безупречно точных копий.

Данное же произведение, несомненно более позднее, выгодно отличается от многих старых копий. Неизвестный московский живописец достиг в цветовом строе иконы трехкратного, истинно рублевского звучания голубца.

Икону можно приблизительно датировать 1450–1500 гг. Она безусловно является выдающимся памятником древнерусской живописи Московской школы.

Доска липовая, шпонки врезные, встречные, дубовые, более поздние. Левкас. Яичная темпера, 22,5x14».

Люсин несколько раз прочел заключение, поругивая про себя эксперта за ненужное многословие, потом записал в блокнот резюме: «Подлинник. 1450–1500 гг. Московская школа. Автор неизвестен. Выдающийся памятник».

Экспертиза резко меняла дело. Виктор Михайлов представал теперь в несколько ином свете.

«Поистине день неприятных сюрпризов. Иностранец оказывается белоэмигрантом и немецким прихвостнем; икона девятнадцатого века стареет на четыреста лет и превращается в «выдающийся памятник». А как же иконщик? Знал он или не знал? Если не знал, то пентюх он, а не иконщик! Еще художником-реставратором называется! Но ведь и сам эксперт, когда ему позвонили, сказал, что не верит в пятнадцатый век, который находится в сигарных ящиках. Что получилось? Сам же и пишет теперь: «выдающийся», «поистине рублевское звучание» или как там у него?.. И это профессор, знаток! Не какой-то там спекулянт-реставратор. Выходит, что Михайлов мог и не знать… Но не верить – одно, а не ведать – другое. Профессор не поверил, но, увидев, убедился; этот же держал у себя дома сокровище, пребывая в полном неведении. Сомнительно что-то. У него же, наверное, и люди бывают, не исключено, что и знатоки. Раз он этим делом промышляет, должен же… Но в картотеке он не числится. Ни разу в спекуляции не попадался. Очень ловок? Но мог ли такой ловкач не распознать подлинную икону, чистейшую, можно сказать, свою выгоду? Опять же сомнительно. Нельзя, конечно, со счетов сбрасывать и другую возможность. Работяга-реставратор иконами, как правило, не торгует, ну, если случай сам в руки идет, одну-другую продаст, а так – чист. Этим, кроме ловкости, можно объяснить то обстоятельство, что данный гражданин не известен коллегам из ОБХСС. Но чем объяснить промашку с иконой? Разве что и на старуху бывает проруха? Но ежели он знал, то, конечно, врет, что продал ее за пятьсот рублей. Сам сказал, что подлинник стоит на два нолика дороже. Сумма солидная. Да и кто поручится, что брал рублями, а не валютой? Тут, пожалуй, даже прокурор выдаст ордер без звука… Ларчик ведь, как правило, отпирается просто. Одно преступление тянет за собой следующее. Получил крупную деньгу, захотел получить еще больше… Стоп! Стоп! Что же выходит? Завлек иностранца, ограбил его и убил? Больно уж просто… И вел он себя совсем не так, и в гостиницу нечего было ему потом приходить. Впрочем, это я думаю, что нечего. Он-то ведь мог и не знать, что никаких концов у нас нет. Кто-то видел его из знакомых, кто-то мог о сделке узнать, вот он и явился в отель свою непричастность продемонстрировать. Наверное, и алиби надежное себе заготовил… Вот это мы и выясним!.. В самом деле, зачем приехал этот Свиньин – ну и фамилия, прав генерал! – в СССР? И как он мог исчезнуть? Шпионаж? Маловероятно. Во-первых, этот вариант проверяют специалисты, во-вторых, не стали бы там своего человека дезавуировать, отпечатки пальцев присылать. А вдруг отпечатки липовые? Ну это мы тут же проверим. А как, спрашивается? Сравним с отпечатками на стакане? Но они тоже могут оказаться липой, заранее заготовленной, привезенной издалека липой. Все эти соображения нужно будет доложить начальству. Пусть соображает, ему сверху виднее. Но это – опять прав генерал – не снимает с нас наших задач.

Посему же, оставляя шпионаж в стороне, приходим к довольно правдоподобному выводу. Этот тип приехал к нам из сентиментальных побуждений, поглядеть на страну, из которой сбежал когда-то его папаша. Кроме того или, вернее, прежде всего, он решил сделать на этом бизнес. Скупает по антикварным магазинам картины и статуэтки, по частным коллекциям – иконы, чтобы выгодно все это перепродать по возвращении. На русских иконах они там, говорят, все помешались… В Мурманске мариманы больше насчет мехов проворили… Но они люди простые, в искусстве не искушенные. А тут глаз нужен, образование. Он вот и в магазине картинки выглядел, и ту икону распознать сумел. Ведь и пятьсот за нее не всякий даст. Тут понимать нужно. Какое, кстати, у него образование? Ух ты! Магистр Сорбонны, если, конечно, не врет досье… Историк-искусствовед, так и есть! И откуда они взялись на мою голову, эти искусствоведы?.. Историк-искусствовед! Нет, такой вряд ли станет делать обычный бизнес на иконах. Иконы для него так, пустяки, побочный заработок. Вся суть, конечно, в стихотворении. Он же из эмигрантов, в их-то среде он и откопал это стихотворение. Явно охотится за чем-то крупным! За чем-то таким, перед которым и пятьдесят тысяч – мелочь. Получается, что ларчик открывается не просто, и простота тут хуже воровства. Но это опять лишь одна сторона. Есть и другая. Художник-реставратор Виктор Михайлов. Он-то ведь мог, не мудрствуя лукаво, ограбить иностранца? Вот и накрылась вся сложная игра мосье Свиньина! Опять же могли они и в соглашение войти. Иностранцу понадобился помощник, вот он и доверился спекулянту. В его-то положении это вполне возможно. Тот же не захотел делиться и… Нет, опять все слишком просто получается! А нет в этом деле такой простоты, никак нет… Куда более возможно, что иностранец пропал сознательно, по собственной воле, но не для шпионажа, а для реализации своей шифрованной инструкции. Впрочем, тут уже граница между бизнесом и шпионажем становится довольно зыбкой… И ведь даже в этом случае он мог привлечь Михайлова в помощники!.. А так ли? Сразу взял да и раскрылся?

Не побоялся? В таком-то деле! А почему обязательно сразу? Сколько таких вот «туристов» приезжали сюда! Свиньин свободно мог ехать на верное, подготовленное дело, по самым надежным адресам.

Случайное знакомство в комиссионке? А что если это заранее спланированная встреча? Если этот Михайлов уже многим иностранцам продавал иконы, то они вполне могли рекомендовать его Свиньину в качестве человека услужливого и надежного… Вариантов много, конечно, но как там ни крути, а Михайлова надо прощупать. Все пока на нем сходится».

Вошли ребята из соседнего отдела. Доложили по всей форме, что направлены в его, Люсина, полное распоряжение.

– А что это у вас физиономии такие кислые? – спросил Люсин.

– Так ведь своих дел позарез! – развел руками высокий белый, как альбинос, Шуляк.

«Ему бы фамилию Светловидов носить», – подумал Люсин.

– Начальству виднее, – одернул Шуляка коренастый, чуть сутуловатый Данелия.

Из всех троих Люсин знал его лучше всех. Данелия часто выходил победителем в соревнованиях по самбо.

– Я тут, ребята, не виноват, – объяснил Люсин. – Георгий все правильно понял: приказ сверху.

– Чего тут объяснять? – прервал его Данелия. – Командуй!

– В полном вашем распоряжении! – подтвердил Шуляк.

Они, а вслед за ними и молчаливый Светловидов взяли стулья и расселись вокруг Люсина. Одного стула, правда, не хватило, и Люсин уступил Светловидову свой, а сам пристроился на краешке стола.

– Вас с обстановкой познакомили? – спросил Люсин.

– В самых общих чертах, – сказал Шуляк.

– Мы со Светловидовым в курсе, – кивнул Данелия. – Курков нас вызывал, а его, – он улыбнулся Шуляку, – не было в тот момент в отделе.

– Ну и прекрасно! Вы его и проинформируете потом или я, когда время будет. Сейчас, простите, каждая минута дорога, – извинился Люсин. – Ты, Георгий, поезжай на Старокалужскую дорогу. Обойди все парикмахерские между двадцать пятым и тридцать восьмым километрами. Может опознают… Тут новые варианты появились. – Он вручил ему пакет фотографий, на которых лик мосье Свиньина был представлен в различных ипостасях: от гладко выбритого до усов бородой.

– Будет сделано! – Данелия веером выбросил фотографии на стол. – Какая?

Люсин ткнул пальцем в вариант «только усы».

– Но есть подозрение, что вот эта. – И он показал бритого Свиньина всем присутствующим. – Вы тоже возьмите полный набор, – улыбнулся он, выдавая Светловидову другой пакет. – Вас я попрошу обойти все антикварные магазины. Вы же, товарищ Шуляк, пойдете со мной. По дороге я введу вас в курс дела. Вопросы есть?

– Нет, все ясно! – сказал Данелия. – Можно выполнять?

Люсин попрощался с товарищами и проводил их до дверей.

Шуляк ушел вместе со всеми: ему нужно было кое-что собрать у себя на столе.

Зазвонил городской телефон.

– Люсин слушает!

– Товарищ Люсин, с вами говорит дежурный по городу. Здравствуйте.

– Здравствуйте, товарищ дежурный. Есть новости?

– У меня тут в журнале записано, что вы просили докладывать вам о странных происшествиях. Так?

– Так, так! Что-нибудь есть?

– Не знаю, как вы на это посмотрите, но, на мой взгляд, дело самое что ни на есть странное.

– Так, так! Слушаю…

– В цирке питона украли, товарищ Люсин! Понимаете?

– Да. Ну и что?

– Как – ну и что? – обиделся дежурный. – Очень странное происшествие. Непонятно, кому этот питон мог понадобиться?..

– А он не сам, часом, уполз? – осторожно спросил Люсин.

– В том-то и дело, что нет! Клетка взломана. Сейчас оперативная группа выезжает. Вы не заинтересуетесь?

«Только змей искать мне еще не хватало…»

– Спасибо, что сообщили, товарищ дежурный. Но это не то, что нас интересует. У нас по части икон, искусства, вообще древней истории. Понимаете?

– Ну, как знаете!.. В случае чего будем держать в курсе.

– Большое вам спасибо. – Люсин положил трубку и рассмеялся.

– Чего это вы? – удивленно спросил вернувшийся Шуляк. На руке у него был плащ.

– Питона в цирке украли, – все еще смеясь, объяснил Люсин. – Представляете? Это ж надо уметь!

– Действительно… – покачал головой Шуляк. – Какие будут распоряжения?

– Мы сейчас с вами поедем в гости к одному художнику. – Люсин набрал по внутреннему номер гаража. – На Малую Бронную. Дело в том… Гараж? Минуточку, – он кивнул Шуляку, – Люсин говорит. Машину, пожалуйста. Сейчас… Пошли. По дороге все объясню. – Он быстро убрал все со стола. Запер ящик. Спрятал документы в сейф.

– Кто там? – робко спросил чей-то тоненький голосок, когда они позвонили в квартиру № 6.

– Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайловичу, – ответил Люсин.

– А его нет дома.

– Вот как? Когда же его можно будет застать?

– А кто его спрашивает?

– Да отворите же! – возмутился Шуляк. – Мы по важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!

– Ничего не знаю, – отозвались по ту сторону, – Виктора Михайловича нет дома.

– Когда он будет? – опять спросил Люсин.

– Не скоро, не скоро. Он уехал.

– Уехал? – озадаченно переспросил Люсин, а Шуляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»

За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевидно, невидимый собеседник счел свою миссию законченной.

Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.

– Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, милицию вызвать? – возмущенно спросили по ту сторону обитой черным обшарпанным дерматином двери.

– Откройте, пожалуйста, – попросил Люсин. – Мы и есть милиция.

– Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирайтесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!

– Сказано вам – милиция! – стараясь не переполошить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк. – Немедленно откройте!

– Всю жизнь мечтал! – издевательски отозвались из-за двери. – Почему же вы тогда не приведете дворника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!

«Милиция обычно приходит именно по делу», – усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе кивнул и пошел к лестнице.

– Сейчас приведут дворника, – пообещал Люсин.

– Да? – удивились за дверью. – Ну-ну, посмотрим.

Получалось, что Люсин свалял дурака.

«Вот оно, гусарство… Конечно, мы его найдем! Но ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь? Эх, если б знать наперед, как все сложится! А теперь он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся. Положеньице».

– Вы еще здесь? – тихо осведомились за дверью.

– Здесь, здесь! – успокоил Люсин. – Сейчас дворника приведут.

– А вы правда… из милиции?

– Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.

– Но я же не знал! Я же не мог знать, так ведь? И вообще я человек совершенно посторонний. Вы же к нему, а не ко мне?

– А кто вы?

– Сосед. Всего лишь сосед, больной человек.

Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий голос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который то и дело кашлял и чертыхался.

– Ну вот и дворник! – проинформировал Люсин невидимого собеседника.

Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Выжидал.

– Это дворник? – спросил Люсин, когда Шуляк в сопровождении кашляющего человека появился на площадке.

– Дворник. Прокоп Васильевич, – кивнул Шуляк.

– Хе-хх! – задохнулся в кашле Прокоп Васильевич. – Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-хга-кх! Ой! – Он покачал головой и тыльной стороной ладони отер выступившие слезы. – Прохватило меня вчерась, товарищи! Во!

– Это ты, Прокоп? – осведомились с той стороны.

– Я, Лев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь? Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!

Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому что ответом на кашель был лязг открываемых замков. Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично. Своими очами.

– Добро пожаловать! – приветливо высунулся в щель сухонький старичок.

– Здравствуйте, здравствуйте, – кивнул ему Шуляк.

– Проходите, пожалуйста, милости просим, – Лев Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.

– Спасибо вам, Прокоп Васильевич, – входя в квартиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.

– Так что могу быть свободным? – затоптался тот на месте, мешая пройти Шуляку.

– Иди отдыхай, отец. – Шуляк похлопал дворника по спине и вошел следом за Люсиным.

Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он простыл.

– Холодное пиво? – понимающе усмехнулся Люсин.

– Кх, какое там пиво? – Дворник вытянул руки и раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там нет. – Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась на дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все! И простыл. Дела?

– Дела! – согласился Люсин и помахал на прощание рукой.

– Спасибо тебе, Прокоп, – кивнул ему Лев Минеевич. – Иди теперь отдыхай.

И запер дверь.

«Занятно», – подумал Люсин.

– Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? – спросил он, осматривая прихожую.

Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком бросала тусклые блики на помятые днища тазов, заваленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой двери старый велосипед.

– Лев Минеевич, с вашего позволения… Да, я сосед! – Старичок гордо вскинул голову. – Угодно пройти? – Жестом уличного регулировщика он указал на свою дверь.