Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Под ливнем багряным"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Прости, брат, но я не хотел тебя оскорбить. Быть бродягой и нищим вовсе не позор. «Блаженны нищие духом…»

– Кто теперь живет по писанию? Не скажу, чтобы прежде так уж охотно подавали, а нынче и вовсе обходят сторонкой. Из-за страха перед тюрьмой, думаю. Виданное ли дело, чтобы богоугодную жертву назвать потворством бездельникам? Воистину последние времена наступают…

– Выходит, что ты все-таки был нищим, – удовлетворенно заметил капеллан.

– Принимал доброхотное подношение, коли давали. Зато у меня был свой угол, свой очаг, где я мог приготовить еду, свое ложе. Нищий – да, но не бродяга! Выпадали деньки, когда я зарабатывал побольше иного седельного мастера или вонючего скорняка.

– Значит, иногда ты все же работал? – спросил Тайлер.

– Почему «иногда»? В славном цехе лодочников и корабельных дел мастеров Томас Фарингдон слыл далеко не последним. Но как только меня попытались превратить в раба, я, не раздумывая, оставил верфь. Это же надо придумать, чтобы свободного умельца посадили на цепь! Запретить искать работу получше или требовать прибавку за свой труд! Ну уж нет! Не на такого напали… Вот и начал я подрабатывать то одним, то другим, – лондонец загадочно ухмыльнулся. – На свой риск и страх.

– Тебе хорошо, – гнул свое рябой шропширец. – Свободному, одинокому. Сам себе голова. Можно и не работать.

– Не завидуй, виллан! Лучше послушай этого бывалого человека. – Уолтер похлопал лондонца по плечу. – Он не меньше других горя хлебнул… Тебя когда-нибудь травили собаками? Охотились за тобой на дорогах?

– И тюрьмы ты не нюхал, и в колодках не сидел, – подхватил Джон Каменщик. – Даром что серв! Верно сказал брат Уолтер: на всех надели ярмо.

Резким порывом прошелестел в листве холодный ветер. Круто замешанные облака сливались в клубящуюся беспросветную массу.

– Того и гляди, хлынет, – закинув голову, пробормотал рябой. – Бог, он все видит. Давно следовало приструнить городских. Все зло на земле от города. Легко живете, не по заветам.

– Попробуй втолкуй дуралею! – осерчал Джон Цирюльник. – Не желает слушать, и все тут! А еще за правдой пожаловал!

– Шли-то мы шли, да не туда попали, – кряхтя, поднялся рябой. – Собирайся, кум, – растормошил он задремавшего толстяка. – Не пристало нам искать у городских справедливости. Сами пойдем к его милости королю, всем миром… Прощайте, добрые люди.

– Предупреждали меня, Уолтер, что тяжелый подобрался народец, – смущенно вздохнул Уильям Хоукер, проводив уходящих тоскующим взглядом. – Но такого исхода, признаюсь, никак не ожидал. Ничего понимать не желают. А я еще у них хлеба хотел просить для беглых… Монмутцы уже кору в мякину подмешивают.

– Всему свой срок, – властно одернул Уолтер. – Запасись терпением. Лучше сам попробуй понять этих людей. Жизнь отучила их от излишней доверчивости. Когда каждый только и норовит вырвать у тебя последний фартинг, поневоле озлобишься.

– Мы можем поделиться с монмутцами, – подал голос молчаливый йомен из Уорика. – Сберегли про черный день немного ячменной муки.

– Слыхал? – Уолтер локтем толкнул Хоукера.

– Благослови вас господь, – Джон Цирюльник осенил себя крестным знамением. – Когда на твоих глазах умирают люди, недостает терпения дождаться подходящей луны. [62]62
  Цирюльникам воспрещалось отворять больным кровь в новолуние, а также при соединении Луны с другой планетой в знаке Водолея.


[Закрыть]

– Не стоит и нам задерживаться, – Уолтер отдал благодарный поклон. – Спасибо вам, добрые люди… Не знаю, когда зазвонит колокол справедливости, но думаю, что ждать осталось недолго. Что-то обязательно должно перемениться.

– Хорошо бы скорее, – вздохнул молчаливый. – Многие ли из нас переживут эту зиму?

– Все передохнем в лесах, – печально отозвался одноглазый.

– Благослови тебя пречистая богоматерь и святой Джордж, брат Черепичник, – вразнобой отозвались вилланы. – Передай Джеку Возчику, что мы будем молиться за него… И за Джона Правдивого…

– Ждите и готовьтесь, – Уолтер прощально взмахнул рукой. – Проводишь, Уил?

– Я рад, что ты меня нашел, Уот, – сказал Хоукер, когда они вышли к оврагу. – Нашел и позвал.

– Жизнь позвала, боль окликнула.

– Ты действительно знаешь Джека Возчика?

– Так ведь и ты его знаешь… Помнишь францисканца, которого мы встретили на дороге у Фонтенбло?

Глава десятая
Искра

 
Еще я видел там в нарядных шапках
Судейских стряпчих целую толпу.
Они закон отстаивать готовы
За фунт иль пенсы, а не ради правды.
Измеришь ты мальнвернские туманы
Скорей, чем их заставишь рот раскрыть,
Не посулив вперед хорошей платы.
 

Уильям Ленгленд. Видение о Петре Пахаре

Городок Брентвуд, приютившийся на границе Эссекса с Хартфордширом, еще жил впечатлениями от веселых обрядов праздника вознесения. После торжественного крестного хода и чинной литургии, которую отслужили прямо посреди зеленого поля, все от мала до велика отправились бить межи. Во главе процессии важно шествовало духовенство, окруженное галдящей гурьбой принаряженных подростков. С незапамятных лет римского владычества, когда над нивами Альбиона властвовал ныне забытый бог полей и межевых знаков Терминус, детворе в этот день отводилась едва ли не главная роль. Передавалось поле, передавалась память, воскрешалось неизбывное чувство личной причастности к вечному круговороту жизни.

Прорастает зерно, умножаясь в колосе, и поколение следует за поколением, как набегающий вал. Обозначенный камнем надел определяет нерушимый черед в веренице предков-хранителей, чьи кости истлели в земле, а души вознеслись в горние выси. И как вечность противостоит бренности, так небо отрицает землю с ее юдолью и преходящими радостями. Церковь стремится оторвать душу христианина от суетного мира, напоминая о неизбежности рокового мгновения, которое одни называют смертью, другие – рождением в вечность. Но хоть дух устремляется к свету, грешное тело тянет назад. Не отпускает почва, где сквозь родительские гробы прорастают побеги грядущих всходов. Только через нее, тяжелую, влажную, теплую, дано прочувствовать сердцу соединяющие его с природой-праматерью таинственные нити. С первых шагов тщится грешный человек разгадать их вечно изменчивый узор и не поспевает. Распятый на кресте страстей между верхом и низом, так и уходит с вопросом на устах, искаженных страданием.

Крестьянский дом, сгорбившийся под посеревшей соломой, колосья в поле и животные, мирно пасущиеся в лугах, – лишь часть космоса, среди которого пролегают дороги планет. В свой черед обрушится кровля, и пламя пожрет сгнившие балки, в копченый окорок и колбасы превратится свинья, тюки шерсти и мешки с пшеницей уплывут под парусами куда-нибудь в Бордо или Байонну, но в веках пребудет помеченный камнем надел. Разделенный потомками, безжалостно исчетвертованный, но единственно неподвластный всеобщему уничтожению.

Обходя границы прихода, старики указывали мальчишкам вещие знаки:

– Вот ручей, где вы любите плескаться в жару, а вот замшелый валун на краю болота. Все, что лежит по сю сторону, принадлежит нашей общине, а значит, и вам, ее младшим членам и будущим хранителям.

И дабы наука вернее закрепилась в юных головках, наследников колотили палкой по мягкому месту и безжалостно хлестали кнутом. Но это была сладостная боль приобщения к манящему миру зрелых мужчин. Детишки знали, что она вскоре утихнет, а в награду за терпение каждый получит по горсти изюма и медному фартингу.

– Видите зеленый склон, на котором белеет контур огромного быка? Говорят, что его начертали одноглазые великаны, жившие тут задолго до пришествия нормандцев. Бегите вон к тому развесистому дубу. Оттуда виднее.

– А там источник, из которого пил Симон Монфор. Во всем графстве нет более чистой и вкусной воды, чем в нашем источнике.

– Наша нижняя граница [63]63
  На средневековых картах запад располагался внизу. В центре находился Иерусалим.


[Закрыть]проходит за лесом, где однажды переночевал Робин Гуд. В прошлом году вы ободрали там всю малину и ежевику, хотя знаете, что ягоды можно собирать только с разрешения нашего лорда. Ну-ка, братцы, вжарьте им хорошенько, чтобы впредь было неповадно! Пусть запомнят проказники, где находится запад.

Хор затянул псалом, священник, благословив поля и источники, вознес молитву о щедром урожае. Изредка всхлипывая, ангельскими голосками подпевали выпоротые мальчишки. Небеса изливали тепло и свет. Ветер играл лентами на майском шесте, оставленном до праздника троицы. Мир и благоволение воцарились в душах. Мясники свежевали быка, трактирщики катили бочонки с элем.

Праздничное благодушие было нарушено быстро распространившейся вестью о приезде королевской комиссии во главе с сэром Томасом Бамптоном, который остановился в доме брентвудского бейлифа. Вскоре уже весь городок знал, что комиссар располагает точным списком лиц, уклонившихся от поголовного налога. Для начала было приказано собрать на площади зарекомендовавших себя самыми упорными неплательщиками жителей деревень Фоббинг, Коринхем и Стенфорд-ле-Гоп.

Получив от комиссара надлежащие полномочия, бейлиф оседлал коня и, втайне кляня службу, отправился на другой конец графства, к берегу моря. Его путь пролегал через леса и холмы, через реки, где нужно было искать брода, заболоченные луга и пески. Надежда на перемену лошадей была слабовата, и бейлиф наметил постоялые дворы для ночевок и на всякий случай велел приторочить к седлу торбу со снедью. Полагал, что доберется дня за два, в крайнем случае – за три. Человек он был добрый, простосердечный и весьма склонный к застолью. Сидя с оловянной кружкой у огонька, он и не думал делать тайны из возложенной на него миссии. Больше того, разделяя возмущение случайных сотрапезников, как мог, честил наглеца комиссара и заодно с ним преосвященного канцлера. Досталось, само собой, и картавому «разбойнику Хобу» – Хелзу.

Неудивительно поэтому, что про Томаса Бамптона, который прибыл в сопровождении четырех столичных молодчиков в немыслимой, расшитой бубенцами одежде, заговорили по всему графству Эссекс. Тревожное известие далеко обогнало гонца. Жалея коня, он неторопливо тащился от трактира к трактиру, останавливаясь у каждого ивового венка. [64]64
  Ивовый венок на шесте обозначал пивную


[Закрыть]

В рыбацком городишке Фоббинг, затерянном на изрезанном укромными заливчиками побережье, вознесение господне отпраздновали на свой лад. Запекли свежих мидий, вдоволь нажарили рыбы и устроились пировать прямо в лодках, которые загодя оттащили подальше от рокочущей кромки прибоя. Просоленный киппер, [65]65
  Копченая сельдь


[Закрыть]имеющий власть пробуждать совершенно немыслимую жажду, скоро настроил общество на веселый лад. По неписаной традиции остряки состязались с каменными лицами, без тени улыбки. Только по блеску глаз и прихлынувшей к вискам крови можно было оценить меткость шутки.

Как всегда, первой жертвой подтрунивания сделался Гольфрид Краттон, лучший в деревне рыбак, способный в два счета перевалить через борт самую большую акулу. Его вызывающе длинный нос так и напрашивался на комплименты.

– У тебя капля на самом кончике, – с невинным видом начал чернобородый хлебопек Томас Бекер, опуская взгляд в оловянную кружку. – Дотянешься?

– Ну так сними ее, – бесстрастно парировал Гольфрид. – К тебе она ближе, чем ко мне.

Беседа текла без спешки, причем подчеркнуто вежливо, с многозначительными паузами, позволявшими по достоинству оценить чужую шутку и приготовить надлежащий ответ.

К сожалению, на сей раз фоббингцам не довелось насладиться единоборством признанных острословов. Посыпалась сухая глина с обрыва, и на грохочущую гальку сбежал солевар из соседней деревни Тилбери.

– Вы еще ничего не знаете? – выкрикнул тилбериец, задыхаясь на бегу. – Ну, тогда я вас так огорошу, что мигом попадаете!.. – И он со всеми подробностями поведал о скором прибытии брентвудского бейлифа, который, несмотря на частые задержки, неумолимо приближался к Фоббингу. – Своими ушами слышал в трактире у Веселого Гарри, разрази меня гром! – чертыхнулся напоследок неугомонный солевар.

Все, как по команде, уставились на Томаса Бекера, уполномоченного нести налоговую субколлекторскую службу. Привычное ругательство едва не сорвалось с его острого языка, но, интуитивно ощутив значительность момента, он решил, что сперва следует хорошенько обмозговать неприятную новость. Было бы преувеличением посчитать ее полной неожиданностью. Между собой рыбаки постоянно толковали о последнем налоге, от которого им вроде бы удалось отвертеться. Стараясь не выказать тайного страха, они не раз перебирали возможные последствия. Но, несмотря ни на что, весть о приезде комиссии поразила их словно гром среди ясного неба. Возмездие казалось неотвратимым. Все планы, взлелеянные у домашнего камелька, разлетелись в пух и прах. Ни о ремонте лодки, ни о приобретении новых парусов или сетей нечего было и мечтать. Едва-едва достанет расплатиться, чтобы избегнуть тюрьмы.

Задавленная, ограбленная, обманутая своими правителями, страна притаилась в молчаливом ожидании еще больших утеснений, приправленных новой порцией лжи. Народное долготерпение могло взорваться в любой час и в любом месте. Ничто не способно длиться вечно, и никому не дано вечных сроков. Неподвластный ничьей воле, но, напротив, стоящий над всеми великий закон перемен уже подыскивал достойного глашатая. Само время, уставшее от бесконечного повторения одних и тех же подлостей, уготовило для избранника то ли лавры, то ли терновый венец. Ни Том Бекер, ни его встревоженные соседи еще не догадывались, что волей судьбы или просто слепого случая уже произведен безошибочный выбор.

– Не знаю, как насчет бейлифа. – Том глубокомысленно пощипал бороду. – Бейлифа всегда можно в бочку с рассолом посадить, верно?.. Зато насчет комиссара у меня твердое мнение. Я бы сначала хорошенько отстегал его, а после спровадил обратно в Лондон. Им уже недостаточно того, что было собрано в прошлый раз. Они хотят обобрать нас подчистую, не дав даже маленькой передышки. И конца этому не будет. Если не дадим отпора, нас разденут догола. Будь моя воля, я бы нашел достойный ответ.

– Вот и ответь, Томас! – выпрыгнув из лодок, сомкнулись вокруг хлебопека рыбаки и ремесленники. – Кому же, как не тебе?

– Чтобы его тут же забили в колодки? – криво усмехнулся Гольфрид. – Нет, уважаемые, так не годится. Надо всем миром идти.

– Оповестим соседей! – посыпалось с разных сторон. – Я слетаю в Коринхем!

– А я в Стенфорд!

– Тилбери не останется в стороне! – пообещал солевар, готовясь бежать дальше. – Молодец, Томас!

– Может, обойдемся без шума? – послышался осторожный голос. – Мы ведь решили не платить? И не будем. По-тихому оно всегда лучше, спокойнее.

– Поздно по-тихому! – поддав ногой пустую бочку, вскочил Гольфрид. – Настала пора высказаться. Пусть знают, что больше не получат ни единого пенни.

– Значит, так и сделаем, – подытожил Том. – Дождемся соседей и выступим в Брентвуд. У кого есть оружие, возьмите с собой.

– Какое у нас оружие? Луки без стрел? Заржавленные ножи?

– Что подвернется под руку, то и берите: луки, ножи, топоры.

– Багры?

– И багры.

– Вилы? Серпы?

– И молоты, и бердыши, и мечи, которые приберегли наши деды для охраны от пиратских набегов. – Томас Бекер твердо встал на банку, возвысясь над толпой. – Гольфрид, Билли и ты, Уолтер Джекоб, поведете людей. Все, кто сражался во Франции и знает, как это делается, пойдут впереди.

– С оружием против короля? – вновь попытался остановить осторожный. – Одумайтесь, братья!

– Не против, а за короля и верные ему общины, – переглянувшись с Гольфридом, быстро нашелся Томас. – Пришел час спасти Англию от грабителей, которые куда хуже французов или датчан. Но если уж идти, так всем. Кто останется, пусть пеняет на себя. Жизни ему среди нас не будет.

По дороге на Стенфорд уже спешили гонцы. Останавливая каждого встречного, они открыто кричали о том, что еще вчера доверяли лишь самым близким. Из уст в уста передавались невероятные слухи о «Большом обществе», которое решилось наконец выйти на белый свет и призвало народ к оружию во имя короля и его верных общин.

Притихшие было лолларды роем шмелей разлетелись по соседним графствам, жаля уснувшую совесть целительным ядом косноязычных проповедей и евангельских притч. В Кенте, где с вилланством было покончено еще в прошлом царствовании, и в Саффолке, где исстари поровну делили земельный надел между всеми сыновьями, заговорили о полном равенстве людей и сословий.

Верили любому слуху, и чем невероятнее, тем вернее. Множились пророчества, всевозможные видения, ширился темный ужас. Безумная Гвенделон, дочь колдуньи, упала посреди ячменного поля и забормотала грубым мужским голосом нечто маловразумительное. Девушки, которые случились рядом, смогли припомнить лишь одну-единственную фразу: «Белую розу от алой не отличаю под ливнем багряным…»

Сведущие люди истолковали предсказание в том смысле, что королевские дяди снова передерутся, а это плохо, ибо, когда лорды воюют, у вилланов ребра трещат.

Но страху вопреки, беспокойной хмельной надеждой дышали морские ветры в эту последнюю неделю веселого месяца мая.

 
Все вместе пришли мы в этот приятный вечер,
Когда зеленые ветки
Столь свежи в весеннем цвету.
Мы расскажем вам о почках и цветках на каждом дереве,
Распустившихся в веселый месяц май.
 

Казалось, что наивные, с детства родные слова простенькой деревенской песенки наполняются новым, ранее неизведанным смыслом. Горячая от солнца дорожная пыль пьянила тревожной горечью полыни и звала, торопила сердце, которое и без того нетерпеливо колотилось в груди. Рвалось наружу, ликуя, предчувствуя и скорбя.

Скоро – так скоро, что не успеть ни одуматься, ни остановиться, – станет ясно, какими цветами чреваты тугие майские почки, источавшие сладостный клей.

 
Да, да, мы расскажем вам, мы непременно все вам расскажем,
И пусть благословит господь ваш дом, это убежище,
Все ваше богатство и ваши запасы,
Потому что весенние ветки такие свежие, такие цветущие и зеленые.
 

Всю ночь чадил дельфиний жир в светильнике Томаса Бекера, перешибая соленое дыхание бриза и аромат шиповника под окном.

– Не знаю, верно ли рассказывают про Джона Правдивого, – признался он Гольфриду под утро, когда уже все было обговорено. – И живет ли вообще этот парень на свете? Но в одном я твердо уверен. Он бы на нашем месте тоже не стал молчать. Гонт и «разбойник Хоб» не оставили нам другого выбора: либо пойти по миру, либо заживо сгнить в тюрьме.

– По миру? – усмехнулся Гольфрид. – Не успеешь моргнуть, как тебя словит констебль.

– Тем более! – Том ударил кулаком по грубо оструганной столешнице. – Ты хоть знаешь, куда идут наши денежки? Один матрос рассказывал, что Бекингэм превратил свои корабли в плавучие бордели. Плевать я хотел на такую войну.

– Лишь бы соседи не подкачали, – думая о своем, откликнулся Гольфрид. – Одним нам, пожалуй, не устоять.

Над бледным, как молочная сыворотка, заливом занимался ранний рассвет. И так тихо, так настороженно было в затаившемся мире, что даже петухи захлебнулись собственным криком.

В четырех милях от Фоббинга брентвудский бейлиф досматривал последние сны. Переев с вечера рыбы, он спал тяжело и беспокойно. Снились ему перегруженные столы, которые наползали на него, загоняя куда-то в угол, сбивали с ног и, угрожающе кренясь, роняли блюда с жареными поросятами, птицей, змеиные кольца жирных колбас, всевозможные паштеты и пирожки. И некуда деться от непрошеного изобилия, и не хватает дыхания, и все теснее сжимается грудь.

Добравшись на четвертые сутки до Фоббинга, бейлиф заподозрил, что опоздал. В деревне остались лишь старики, дети и женщины. Все мужчины ушли в неизвестном направлении. На вопросы жители отвечали уклончиво. Так и не удалось дознаться, куда и зачем направились рыбаки, даже не выделив сторожей для охраны берегов от стремительных датских кнорров. [66]66
  Суда викингов


[Закрыть]Не оставалось ничего иного, как направить коня в сторону Стенфорда.

Появление кое-как вооруженной толпы приморских голодранцев на улицах Брентвуда застало сэра Томаса врасплох. Уютно устроившись в лучшей комнате просторного бейлифского дома с нависающими один над другим эркерами и дубовыми балками, крестообразно вмурованными в фасад, он спокойно занимался делами. Секретари деловито сверяли списки; бряцая на счетах, выискивали недополученные гроты. Кто бы мог подумать, что злостные неплательщики проявят столь воинственную прыть? И наглость в придачу? Вместо слезливых униженных просьб, к чему Бамптон давным-давно успел притерпеться, пропахшая ворванью чернь посмела обрушиться на него, королевского комиссара, с угрозами.

Сэр Томас был настолько ошарашен доносившейся с улицы бранью, что впервые в жизни растерялся. Да и кто бы был лучше на его месте?

Ревущие толпы запрудили тесную улицу, сомкнувшись вокруг дома в сплошное кольцо. Сверху было хорошо видно, что и на рыночной площади, и возле церкви беснуется все та же взбунтовавшаяся орда. Потрясая допотопными мечами, цеховыми значками и прокопченными от дыма очагов луками, она заполнила город, сжимаясь в клокочущую массу, готовую разнести все в клочки.

– Чего им надо? – с трудом шевеля неповинующимися губами, промямлил Бамптон, оборачиваясь к перепуганной свите. Отшатнувшись от оконца, он захлопнул затянутую промасленной тканью раму. – Кто их собрал?

– Согласно вашему повелению, – пролепетал клерк.

– Но ведь их тысячи и тысячи! Откуда столько народу? Бейлиф отбыл совсем недавно, а они уже здесь… Прилетели, словно на крыльях… Мне, наверное, следует выйти? – Комиссар еще не чувствовал страха, но странная нерешительность уже завладела его волей, проявляясь дрожью голоса и непонятной слабостью в ногах.

Он так и не дождался ответа от своих вылощенных помощников, которые смущенно жались к стенам, натыкаясь на острые углы резных ларей. Кто-то неловко задел плечом полку с оловянной посудой, и на устланный сеном пол с глухим стуком посыпались тарелки и кубки. Жалобно звякнули бубенцы на парчовой перевязи.

– Что ж, я выйду к ним, если это необходимо.

Бамптон облачился в красную мантию, слепо схватил угодливо протянутые свитки и зашаркал по ступеням, винтом сбегающим вниз.

В уши с новой силой ударил еще более грозный, чем прежде, рев. Шериф и констебли с трудом сдерживали натиск расхристанных людей, на шеях которых болтались всевозможные ладанки, амулеты и крестики. В глазах рябило от оскаленных лиц.

Появление королевского комиссара несколько охладило передних. Они приумолкли и даже как бы ослабили натиск. Но общий неразличимый ор нисколько не утих, и над головами все так же угрожающе колыхались цепы и двузубые вилы. Бамптону показалось, что минула вечность, прежде чем начали прорисовываться отдельные голоса. Он повелительно поднял руку, призывая к вниманию, но шум никак не спадал, и снова потянулись напряженные растянутые мгновения. Приходилось, стыдясь собственного бессилия, изображать снисходительность и терпение. Не только зазубренные мечи, но и простые серпы, мелькавшие в такой опасной близости, уже не казались сэру Томасу достойным осмеяния хламом.

Он видел, как дрожали тесно зажатые бунтовщиками констебли, и мало-помалу его потрясенным до основания разумом овладевал смертельный холод. Тело больше не повиновалось приказам заледенелого мозга. Чувствуя, что, невзирая ни на что, не способен пошевелиться, комиссар неподвижно замер с воздетой дланью.

Может быть, со стороны и казалось, что он терпеливо ждет, когда ему позволят открыть рот. Краем сознания, где еще теплилась жизнь, Бамптон понимал, что в сложившейся ситуации слова бесполезны. Основное он уяснил едва ли не сразу: они не будут платить. Из отдельных выкриков, грозного рева и, главное, возбуждения, соединявшего в единое существо эту беснующуюся ораву, сложилось абсолютное, почти противоестественное понимание, которое не нуждалось в языке и поясняющих жестах.

То, что эти люди не желают отдать свои деньги, удивления не вызывало. Страшно было другое. Они не пытались объясниться, не молили, как везде, о снисхождении либо отсрочке, выталкивая вперед золотушных детей с недетскими, изъеденными трахомой глазами. Они явились сюда не просить, но требовать, хотя смысл их претензий так и остался непонятным для королевского комиссара.

Выбрав из множества лиц одно, сэр Томас воззрился на высокого бородача в синей безрукавке, надетой поверх желтой котты, и в кожаных брэ [67]67
  Вид мужских штанов.


[Закрыть]на тоненьком пояске. Этот не размахивал мечом, крестообразная рукоятка которого выглядывала из глубокого выреза, не горлопанил, как другие, а лишь стоял, слегка возвышаясь над прочими, словно выжидал подходящей минуты.

– Кто вы такие? – обращаясь прямо к нему, выкрикнул Бамптон, когда приутихли волны, раскачивающие мора людское.

– Жители Фоббинга, – молниеносно откликнулся бородач, будто только и дожидался вопроса. Раздвинув толпу, он протиснулся в передний ряд.

– Насколько я понял, вы отказываетесь платить поголовный налог? – Сэр Томас старательно продемонстрировал участие и даже попытался улыбнуться.

– Не только отказываемся, но и вообще не желаем иметь с тобой дела, – спокойно объяснил бородатый. – Мы расплатились с короной сполна. Так и передай королевскому казначею, сэр. И поголовный налог давным-давно уплатили. Потом с нас еще взыскали по гроту, и мы безропотно отдали деньги в казну. Казалось бы, все, баста, но не прошло и года, а вы требуете уже в троекратном размере. На каком основании?

– Похоже, ты человек здравомыслящий и, верно, уполномочен выступать от лица всей общины?.. Как тебя зовут?

– Я Томас, хлебопек, назначенный субколлектором. То, что ты слышал, наше общее решение.

– И такие речи ведет сборщик налогов! Это неслыханно, хлебопек Томас… Ты хоть понимаешь, что я обязан арестовать тебя и под стражей препроводить в тюрьму? – Бамптон сердцем услышал мгновенно установившуюся тишину, успев подумать, что это вряд ли к добру, и пожалел о недвусмысленно высказанной угрозе. Долг долгом, но реальной возможности привести ее в действие не было.

– А ты попробуй, достопочтенный сэр, – рядом с Томасом вдруг оказался худой длинноносый моряк с китовым гарпуном. – Боюсь, что тебе сначала придется связать каждого из нас. Только едва ли мы, фоббингцы, такое позволим, – он угрожающе наклонил трехгранный наконечник, нацелив его прямо в грудь комиссару.

– Мы, стенфордцы, тоже! – толпа вновь забурлила. – И мы, жители Коринхема!.. И все побережье!..

– Именем короля я приказываю вам арестовать этого человека! – почти помимо воли выкрикнул Бамптон и указал на Томаса Бекера. Отыскав взглядом прячущихся за чужие спины констеблей, он попятился к двери.

Ответом был возмущенный вопль, издевательские свистки и совершенно глумливый хохот. И сразу же со всех сторон полетели камни. Раненный в голову и дважды в плечо, комиссар закрылся руками и нырнул под защиту свиты. Королевская комиссия едва успела укрыться за стенами дома. Прислушиваясь к ударам, сотрясавшим его до самого основания, перепуганные клерки, яростно отталкивая друг друга, кинулись к погребу. Оставшись в одиночестве, сэр Томас отер кровоточащую царапину и затравленно огляделся. Дубовая дверь трещала под натиском преследователей.

Внезапно, как по команде, все стихло: крики, угрозы, каменный град. Только глухой рокот людского прибоя еще долетал снаружи. Словно преследующее дыхание неумолимой стихии, которая вышла из берегов.

Потом раздался требовательный стук в дверь.

– Уезжай, пока не поздно, достопочтенный сэр! – отчетливо прозвучал чей-то голос. – Лучше прямо сейчас, если не хочешь, чтобы тебя посадили лицом к хвосту…

Близился к концу последний день мая.