Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Под ливнем багряным"

Автор книги: Еремей Парнов

Глава двадцать третья
Сделка

 
…Король и маршалы его
На холм поднялись высоко,
Оттуда Стирлинг виден был,
Но фронт шотландцев заслонил
Пол неба, – храбрые сыны
Гористой, маленькой страны —
Они, казалося, смирились,
Все на колени опустились,
Знамена, копья и щиты
Склонили до сырой земли…
Король английский ликовал:
«Они сдаются, сенешаль,
Они раскаялись, и мы
Охотно их простим…» —
«Но вы Неверно оценили их,
О, мой король, на тех двоих
Босых монахов посмотрите,
Свое вы мненье измените.
Аббат Морис с своим слугой
Молебен служат там простой,
Он патриотов вдохновляет,
На подвиг их благословляет,
Они клянутся победить
Иль умереть, но честь добыть…»
 

Джон Барбор. Брюс

Зелена Англия летом, а Шотландия еще зеленее, и вереск ее медвяный дурманит почище старого вина. Шестого июня горцы отпраздновали день святого Колумба – покровителя пастухов. На холмах Мурфут, прославленных изобильными пастбищами, купали, стригли, клеймили овец. Хозяйки оделяли детей овсяным пирогом. Растите большими и храбрыми, учитесь у старших, как нужно пасти и выхаживать беззащитных ягнят. Молоко утренней дойки свозили в манор, чтобы лорд или его управитель, по древнему обычаю, благословил каждый дом. Кипело мясо в котлах, в горных ручьях охлаждались бочонки вина, которому смола верескового торфа придала дымный привкус и оттенок золотого топаза. Впереди было шесть голодных недель. Наедались впрок, чтоб сберечь силы до нового урожая.

Заунывные трели волынки разносились над пустошью Петлендхиллс, тревожа эхо ущелья Уотер-оф-Лир, где ночуют мертвые всадники, обращенные в тучи.

Нынешний праздник был особенно радостным для бородатых горцев в клетчатых кильтах. Король Роберт и надменный английский герцог встретились у Твида, как родные братья. Значит, не будет войны в это лето. Можно спокойно вырастить приплод и собрать урожай. Когда амбары полны зерном, а чердаки забиты тюками шерсти, радуется сама природа. Что может быть прекраснее, чем эти изумрудные склоны, где так безмятежно пасутся стада и вкусно дымят пастушьи костры?

И звенел веселый колокол в церкви святого Джильса, и во дворце Голируд пировали буйные гости Роберта Стюарта.

Ломбардец не бросал слов на ветер, ибо слово банкира звенит серебром. Шотландский король отвел войска от границы. В ответ на такую любезность Джон Гонт без промедления отправил своих вассалов обратно в Ланкастер. Пираты Морсера продолжали грабить прибрежные города, но угроза вторжения миновала. По крайней мере, была отодвинута на неопределенный срок. Теперь уже ничто не мешало герцогу перебросить армию на помощь Бордоскому олененку, загнанному босоногими охотниками в последнее лондонское прибежище на Картер-Лейн. Но Гонт принудил себя смириться и ждать. Превозмог даже жажду праведной мести. Пусть головешки Савоя и горячие угли разоренных маноров испепелили душу, лишь бы мозг остался холодным и ясным. Воля остудит кипящую кровь. Гонт, которому уже однажды пришлось бежать от лондонских бунтарей, не желал воевать за чужой престол. Если суждено погибнуть Английскому королевству, пусть все сгорает дотла. Легче строить вновь, чем перестраивать, на удобренном пеплом поле вырастает могучий колос. Сохранить войско, чтобы ударить в самый последний момент, и прежде всего сберечь голову для короны Вильгельма, когда она свалится в грязь. Для отсрочки похода требовалось выдумать благовидный предлог. О том, чтобы перехитрить ломбардца, не могло быть и речи. Все, таким образом, упиралось в презренный металл. Не приходилось мудрствовать лукаво: Ланкастер был действительно разорен. Удара в спину герцог опасался меньше всего. В жилах Стюарта течет родственная англо-нормандская кровь. Он так же остро нуждается в деньгах и не нарушит слова, коль скоро это прямо связано с его интересами.

Балдуччо купил Англии мир, пусть теперь хорошенько тряхнет мошной, чтобы оплатить войну с обнаглевшим плебсом.

Гонт принял финансиста в походном шатре, пронизанном утренним светом.

– Пока все идет как надо, – без дальних околичностей приступил Пеголотти. – Теперь дело за вами.

– Нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, – рассыпался в любезностях герцог. – Англия никогда не забудет вашей услуги. Отныне Ланкастеры у вас в неоплатном долгу. По возвращении в Лондон я поднесу вам золотые шпоры, а если судьбе будет угодно вернуть мне Кастилию, вы станете первым грандом.

– Зачем мне титулы, милорд? Наш род не менее древен, чем Капетинги, но мы никогда не гнались за внешним блеском, сберегая его в сундуках… Каковы ваши дальнейшие планы?

– Как было условленно, готовлюсь к походу, – не моргнув глазом, ответил Гонт.

– Ваши благородные намерения, к сожалению, слегка запоздали. Лондон окружен и с минуты на минуту может пасть. Можно не сомневаться, что повторится кентерберийская история. Моих собратьев с Ломбардской улицы ожидают тяжкие испытания. Как видите, подтвердились самые худшие опасения. Бунтовщики вместе с городской чернью произвели хорошенькое кровопускание в наших конторах. Рыбники, герцог, старались, увы, не зря. Теперь мы нескоро оправимся, могу вас уверить. – Пеголотти говорил со сдержанным гневом, но французская речь его лилась учтиво и плавно, как всегда.

– Сожалею об этих диких выходках, мессир, и уверяю, что виновных постигнет суровая кара… Я сам в безумной тревоге за жену и детей. Но что можно поделать сейчас? Здесь? На таком отдалении! Запасемся мужеством и терпением. Час возмездия близок. – Гонт сопроводил восклицание патетическим жестом, но тут же перешел на доверительный тон: – Все мы жестоко пострадали, любезный друг. Они сровняли с землей мои дворцы и замки, подчистую разграбили почти все маноры. Сокровища, которые хранятся в Савое, вывезти невозможно. Все будет разбито, распорото, сожжено. Вы не поверите, мессир, но даже золото спекается в бесформенные слитки. Я еще могу понять, когда просто грабят, но чтобы так… Нет, на человеческом языке для подобного разбоя не существует подходящих названий. Дикое, бессмысленное, безумное истребление! Я нищ. Вы можете не верить, но отныне у меня нет за душой даже корки хлеба!

– Не верить вам? – В голосе флорентийца проскользнула легкая нотка иронии. – Помилуйте, герцог… Я, который понес такие убытки, понимаю вас, как никто… Эта злосчастная война с Венецией тоже, знаете ли, крепко ударила по кошельку. Сплошные расходы.

– Но ведь Генуя одержала победу? А победитель внакладе не останется. Насколько я знаю, Флоренция поддержала генуэзцев.

– Полностью вознаградить может лишь полная победа, а она, будем смотреть правде в глаза, недостижима. Венецианцы потопили генуэзский флот. Хорошо, если удастся свести концы с концами.

– Удастся, мессир, непременно удастся, – герцог беспечно отмахнулся. – Скажите мне лучше другое. Почему вы, я имею в виду ваших соплеменников, не сумели предотвратить этот злосчастный конфликт? Вам же подвластно все на морях и на суше! Неужели не нашлось подходящего средства уладить мирным путем? Или ваш успех в Шотландии не более чем случайность? Признайтесь, мой друг, я сгораю от любопытства.

Пеголотти выжидательно покрутил перстенек с античной камеей. Вопрос герцога был далеко не так прост, как это могло показаться.

– Как вам сказать? – он решил обезоружить партнера предельным цинизмом. – Дож схватил генуэзцев за горло и на морях, как вы изволили выразиться, и на суше. Повсюду ставились палки в колеса. Даже на побережье Эвксинского понта, где мы собирались на паях с Генуей построить укрепленные фактории… Короче говоря, мир не всегда выгоднее войны. Бывают случаи, когда Марс оказывается лучшим финансистом, чем Меркурий.

– Значит, вы все-таки рассчитываете на кое-какую прибыль? – смекнул Ланкастер.

– Увы, только в будущем, а пока приходится платить наличными.

Гонт задумчиво встряхнул стаканчик и выбросил кости. Выпало пять шестерок.

– У вас счастливая рука, мой принц, – подхватил Балдуччо. – Такое я видел только однажды в жизни. Это было в Ливорно, в портовой таверне.

– Жаль, что не предложил вам сыграть, – протянул герцог, лихорадочно соображая, с какой стороны подступиться. Пока его намеки и сетования не произвели должного впечатления. Но игра уже шла, причем куда более сложная, нежели кости. Ставки, которые подразумевались, не могли и присниться средиземноморским пиратам.

– А вы не боитесь опоздать, милорд? – флорентиец сделал неожиданный выпад. – Пока вы наслаждаетесь ароматом сосен и вереска, в Лондоне может быть достигнут modus vivendi, [89]89
  Временное соглашение.


[Закрыть]причем без всякого вашего участия. Надо бы поспеть к дележу.

– Вы имеете в виду соглашение между голодранцами и двором?

– Временное соглашение, – подчеркнул Балдуччо. – Между Уолтером Тайлером и молодым королем.

– Такое возможно, по вашему мнению? – герцог не скрыл беспокойства.

– Определенные шаги уже сделаны, причем немалые. Полагаю, что двор пойдет на значительные уступки.

– Я давно раскусил старого лиса Солсбери! Это его работа. Но ничего путного не получится. Договориться с ними невозможно.

– Как знать. Если восставшие не ослабят напора, власть просто вынуждена будет сдавать позиции. Это наверняка приведет к необратимым изменениям в основе государства… Найдете ли вы себе место в новой Англии, мой принц?

– Я не верю в подобную перспективу.

– Седбери и Хелз тоже не верили. Но завтра, быть может, их тела повиснут на стенах Тауэра. А ведь это ваши люди, милорд, ваше правительство.

– Будет другое.

– Несомненно, но, пожалуйста, верно поймите – без вас!.. И вообще, как ни прикидывай, вы остаетесь в проигрыше при любом исходе. Одолеет король – рядом окажется сэр Эдмунд или сэр Томас, победит Тайлер – вам тем более придется покинуть страну… Я буду безутешен в обоих случаях, ибо мне останутся одни долговые расписки. Вероятно, мне придется их вам подарить. Вот тогда вы действительно поймете, что значит последняя корка. Я говорю это не как кредитор, но в качестве преданного союзника и, надеюсь, давнего друга.

– Куда вы меня толкаете? – Словно борясь с накатившим удушьем, герцог рванул зашнурованный ворот. – Повторяю, мессир, я нищ и должен наскрести хоть какие-то крохи для похода. Вы же не беретесь, насколько я догадываюсь, снабдить меня необходимой экипировкой? У меня всего восемь тысяч пехоты и кавалерии. Что я могу поделать с такими силами?

– Ничего или очень много. Все зависит от образа действий и, разумеется, быстроты.

– Так вы дадите мне деньги?.. Ведь даже то немногое, что удалось спасти от погрома, не находится в безопасности. Управляющие доносят, что вассальные монастыри отказались принять на хранение наши семейные ценности. Вам могло прийти в голову что-нибудь подобное? Светопреставление, да и только!

– Соблаговолите вызвать писца, милорд, и я продиктую необходимые письма. Ваши капиталы окажутся в надежных руках.

– И вместо денег я получу расписки?

– А что имел я от вас взамен золота? Тоже бумаги. Поверьте, герцог, подпись флорентийского банкира значит не меньше, чем небрежный росчерк владетельного сеньора… Притом мы платим по первому требованию.

– Иначе говоря, вы вынуждаете меня покрыть векселя, пользуясь моим затруднительным положением? И это называется дружбой?

– Это называется взаимовыгодной сделкой. Или вы действительно хотите, чтобы и эти сокровища сгорели в огне?

– Вы правы, – Гонт сокрушенно пожал плечами. – Правы всегда и везде. Вместо того чтобы спорить, мне следовало бы благодарить, но, мессир, именно сейчас я, как никогда, нуждаюсь в средствах… Стюарту вы ведь заплатили за мир?

– О, не наличными, мой принц, будьте спокойны!.. Кроме того, учтите, что мир нужен вам, не ему. Теперь у вас развязаны руки. – Пеголотти рассеянно сгреб кости. – Вы сделаете отличную ставку, если окажетесь вместе со своими вассалами в нужном месте и в нужный момент.

– Чем я заплачу им? Векселями?

– Это уже другой разговор. Кто мешает нам обсудить условия нового займа?

– Давайте, давайте! – повеселел Гонт. – Ничто так не ласкает слух солдата, как бряцание металла.

– Если вы имеете в виду булат, то это не в моей компетенции, – пошутил Балдуччо. – Зато во всяких ажио и дизажио я как рыба в воде.

– Что за тарабарщина? – не понял герцог.

– Скорее архимедов рычаг, способный перевернуть землю вверх дном.

– Ваш Тайлер ухитрился сделать это без Архимеда.

– Тем более пора навести порядок… Коль скоро мы заговорили о финансах, точнее, о балансе рыночного курса монет и их номинальной стоимости, я бы хотел узнать ваше мнение.

– О чем, мессир? – Гонт окончательно запутался. – Чего вы хотите?

– В вашем парламенте, который привнес столько хаоса в денежные операции, обсуждается новый дурацкий закон. Вы могли бы вмешаться? Сколькими голосами вы реально располагаете?

– Неужели у нас нет более важных дел, мессир? – Герцог укоризненно поцокал языком. – Давайте сперва закончим с одним, а потом поболтаем о пустяках.

– Одно с другим связано, герцог. Пока ваши путаники не оставят в покое баланс, нам не вырваться из хаоса. Взять, например, тот же займ. – Балдуччо вкрадчиво понизил голос. – Вы бы хотели получить серебром или золотом?

– Безразлично. – Герцог не скупился на улыбки. – Лишь бы хватило расплатиться. Меня легко уговорить.

– Это полдела, герцог. Подскажите, как уговорить наших кассиров. Они требуют точного курса.

– Если б я понимал, о чем вы говорите! Разве что-нибудь изменилось со времен покойного брата? И курс теперь не один к девяти?

– Это весьма сложная материя, герцог, но, если позволите, я объясню.

– Только, бога ради, скорее, а то я от таких разговоров впадаю в спячку.

– А у меня, напротив, бессонница. Так что каждому свое, герцог… Суть дела в том, что ваши золотые монеты действительно находились по отношению к серебряным пенсам в указанной пропорции. Но рынок непостоянен, и курс испытывает значительные колебания в ту или иную сторону.

– Это как раз понятно.

– Но столь же понятно и желание правительства сыграть на таких колебаниях. Покойный король в таких случаях тут же изымал вздорожавшую монету из обращения.

– И правильно делал.

– Это с вашей точки зрения. А население, напротив, спешило зарыть ее до лучших времен под любимой яблоней. Где же выход?

– Я никак не соображу, где затронуты ваши интересы? – насторожился Гонт, заподозрив подвох. Он готовился стать королем и превосходно разбирался в играх по части благородных металлов. Тут пахло миллионными барышами. – Или вы никогда не переливали монету в слитки?

– Разумеется, переливали, если, скажем, в Антверпене за то же количество золота можно было купить больше серебряных монет, чем в Лондоне. Это азы ремесла… Но я недаром говорю, что вы, англичане, большие дети. Так часто и произвольно запрещать вывоз, как это делаете вы, немыслимо. Вместо того чтобы получать барыши, мы несем одни убытки.

– Зато обогащается казна.

– Если бы! Ваш парламент слишком жаден и тороплив. Он спешит выкопать и сожрать коренья до того, как они умножатся урожаем. Давайте действовать рука об руку. Роберт де Хелз этого не понимал, иначе бы ни за что не остался в городе.

– Меня не интересует его судьба.

– А судьба коронера Медемгема, которого обезглавили в Кентербери, вас тоже не волнует, герцог?.. Легко же вы забываете ваших друзей!

– Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. – Гонт суеверно переплел пальцы. – Посмотрим, что будет дальше. – Герцог великодушно выбросил руку.

– Тогда мы почти обо всем договорились. Остался сущий пустяк, милорд. – Пеголотти намеренно затянул рукопожатие. – Вы бы могли отрядить, скажем, сто рыцарей? Разумеется, за плату, но только немедленно?

– Куда и зачем? – деловито осведомился Гонт.

– В Лондон, в личное распоряжение эрла Уорика. Если Ричард не удержится, пусть хоть трон уцелеет.

К вечеру контракт был согласован по всем пунктам, подписан и скреплен печатями.

– Благополучие Ланкастеров в твоих руках, сэр Генри, – вручив сыну векселя и письма для управляющих, Гонт обнял его за плечи. – Мне некому довериться, кроме тебя. Люди уже в седлах, скачи. От твоей ловкости и быстроты, возможно, зависит корона.

– Спасибо за доверие, милорд отец! – стараясь сохранить твердость, обещал юный эрл Дерби, прозванный Болинброком.

Едва ли кто-нибудь в ту пору догадывался, что именно ему и предстояло надеть английскую корону. Он станет править под именем Генриха Четвертого, но случится это еще очень и очень нескоро. Вне временных рамок нашей правдивой хроники.

– Если сумеешь, проникни в Савой, – сказал герцог уже напоследок, – действуя сообразно с обстоятельствами.

Глава двадцать четвертая
Возвышенность Блекхиз

 
«Друзья, – сказал он, – утро на исходе,
И я скажу при всем честном народе,
Что времени не следует терять,
Оно имеет свойство уплывать,
И в час ночной, когда мы сладко спим,
И днем, когда не знаем, как нам с ним
Управиться. Оно ручью подобно,
Что с гор течет, дробясь о камни злобно.
Сенеке довелось не раз писать,
Что времени потеря горше смерти,
А этому философу вы верьте».
 

Джеффри Чосер. Кентерберийские рассказы

Юный Патрик Бомонт, паж, сверстник Ричарда, смущенно топтался на лужайке Виндзора, окруженный самыми знатными дамами королевства. Пунцовый и чуточку нескладный от счастья, он стыдливо ежился под приторными, тягучими, как ленивая струйка меда, взорами придворных красавиц. Словно спадали последние покровы, распахивая неизведанную влекущую даль.

Патрика облегала белая ненадеванная рубаха, поверх которой пылало алое сюрко; коричневый грубошерстный шосс поддерживал белоснежный пояс. Цвета олицетворяли немудреную символику: чистоту помыслов, постоянную готовность пролить кровь во имя церкви, землю, куда рано или поздно сойдет человек, и «незапятнанность чресел». С последним пунктом, правда, не все обстояло гладко, но в остальном королевский наперсник полностью отвечал рыцарскому идеалу.

Отвесив пощечину, как того требовал древний ритуал, Ричард в одно мгновение превратил товарища детских игр в мужчину. Поистине королевский дар, перед которым бледнеют даже более весомые знаки монаршей милости: титул, земли – всем этим наследник Бомонтов обладал по праву рождения.

Он сам боялся признаться себе, что испытывает нечто похожее на разочарование. Так же ярко светило утреннее солнце и сверкала свежескошенная трава. И в птичьем щебете не прибавилось звонкости, и благоухание роз – красных и белых – не стало слышней.

По три дамы с каждой руки куда-то тащили свежеиспеченного найта, [90]90
  Рыцаря (англ.).


[Закрыть]который так и не почувствовал свершившейся перемены.

Был тринадцатый день июня, праздник тела Христова, лучезарное росное утро…

– Нам бы только играть! Забавляемся, пляшем, – проворчал Солсбери. – А они уже в трех милях от Лондона, и со стороны Олдгейта подходит орава. Не пора ли на что-то решиться?

Сидя рядом с матерью-опекуншей, он постепенно повышал голос в расчете на канцлера, безмятежно дремлющего на правом крыле.

– Опомнись, милорд, – осадила его королева. – В такую минуту!

– Сколько мы упустили минут, ваша милость! – сокрушенно вздохнул эрл. – Часов, дней…

Королева промолчала. Она своими глазами видела несметные полчища, неотвратимо приближающиеся к столице. Эрл прав. Бездействие было равносильно самоубийству. Застигнутая врасплох на своей вилле, она пережила все прелести осады. Вместе со «свитками зеленого воска», то есть податными списками с зеленой печатью, чуть было не сгорел целый манор.

На счастье, главарь сервов, какой-то кровельщик, оказался сговорчивым, даже обходительным малым. Он не только постарался оградить королеву от оскорбительных притеснений, но даже выделил особый конвой для беспрепятственного проезда. Мужланы, следует воздать должное, превосходно держались в седле. Они сопроводили ее до самого моста, всячески стремясь выказать преданность королю. При всей опасности это определенно обнадеживало. Королева уже готова была подать голос за разумную договоренность. Все равно каких-то уступок не избежать. Прояви они хоть чуточку понимания, можно было бы, пусть временно, пока не спадет напряженность, бросить кусок. По крайней мере на словах, потому что обещания, тем более вынужденные, ни к чему не обязывают. Но весь ужас положения как раз в том и заключался, что в своих непомерных требованиях взбунтовавшийся плебс перешагнул все мыслимые пределы. Они жаждали крови, эти хищные звери в образе человека. Без малейшего стыда и душевного трепета называли имена первых пэров Англии, даже принцев крови. При всей неприязни к Ланкастеру королева и помыслить не могла о подобной жертве. Брат покойного мужа, дядя Ричарда, сам кастильский король почти!

Основы для компромисса не было. Чего же хочет от нее этот назойливый Солсбери, куда подталкивает?

– Что у тебя на уме, милорд? Только не так громко, ради всего святого, – прошептала она, чтобы поскорее отделаться от надоедливого жужжания.

– Надо послать доверенного и, что особенно важно, здравомыслящего человека.

– Мэр Уолуорс обещал подобрать подходящего олдермена.

– У Гилдхолла свои интересы, а тут совсем другой посол требуется, от двора. И, главное, сейчас, сию минуту.

– Есть кто-нибудь на примете? – все так же тихо, не повернув головы, спросила королева.

– Может, Чосер?

– Клиент Ланкастера? Ты здоров ли, милорд?

– Да, верно, верно, – сконфузился Солсбери. – А что, если я?

– Поезжай, – одними губами молвила королева и, уже сияя улыбкой, поднялась со скамьи, чтобы вручить посвященному золотые шпоры.

– Поедешь со мной, сэр рыцарь. Будет тебе первое испытание, – важно распорядился эрл, отзывая Бомонта в сторонку.

Повстанческое войско расположилось у подножия лесистой возвышенности, именуемой Блекхиз. С развернутыми большими и малыми знаменами, оно по-военному четко держало линию. Меньше недели понадобилось Тайлеру и его командирам, чтобы создать могучую, невиданную по тем временам военную силу, насчитывающую от пятидесяти до ста тысяч бойцов. Пусть на всех не хватало настоящего боевого оружия, но кузнецы без устали ковали новые мечи, а беглые матросы и мастера с верфей обучали новобранцев артиллерийской науке.

Пушки опробовались по другую сторону леса. Перед каждым залпом прислуга, заткнув уши, бросалась ничком в траву. Иногда все ограничивалось шипением и смрадным угаром, но бывало и так, что стволы разрывало.

– Ничего, успокаивал однорукий седой ветеран. – Помню, в Лa-Реоле и не такое случалось. Голова цела, и на том спасибо. В нашем деле самое важное – точность. К празднику святого Джона будете стрелять, как из лука.

До midsummer day [91]91
  День летнего солнцестояния (англ)


[Закрыть]оставалось чуть поболе недели, но человек не властен над собственным завтра. Нет у них этого завтра, у пушкарей-новобранцев, нет впереди недели. Сжимается время событий – рассказа сжимается время. Как газы пороховые в пушечном грозном жерле. Шел счет на века, потом на десятилетия, годы, теперь – на часы.

Праздничную обедню прямо посреди поля служил Джон Болл. Лейтмотивом проповеди послужил излюбленный вопрос насчет Адама и Евы.

– Вначале, – объяснял неистовый пресвитер, – все люди были равны. Такими изваял их господь из глины скудельной. И так было веками, пока не явились на свет нечестивцы, которые начали несправедливо угнетать своих ближних. Человечество разделилось на господ и рабов. Теперь рассудите-ка сами, братья, угодно ли это богу? Если бы он хотел создать рабов, то еще в начале мира определил, кому стать лордом, кому вилланом. Что из этого следует, братья? А следует то, что нынешние законы – порождение зла. И потому настал назначенный господом час сбросить рабское иго, в справедливой борьбе завоевать давно желанную свободу. Вы должны действовать не только смело, но и мудро, уподобляясь рачительному хозяину, вырывающему плевелы на ниве своей, дабы они не заглушили пшеницы. Первым делом необходимо уничтожить магнатов, которые сосут нашу кровь, затем их верных прислужников – законоведов и судей, наконец, всех тех, кто приносит вред общинам. Мир и безопасность лишь тогда воцарятся в нашем мире страданий и притеснений, когда у всех будет одинаковая свобода, одинаковая знатность и одинаковая власть.

Он умел доводить мысль до логического конца, несгибаемый проповедник. Никто не говорил с людьми таким языком, побуждая работать мысль и самостоятельно находить единственное решение. И каждый принял окончательный вывод как из сердца исторгнутый крик.

Подобной проповеди не знала церковь за все тринадцать веков. Последние слова Болла заглушил вопль, прокатившийся над лесом Блекхиза и долетевший до серой Темзы, до неприступных валов Лондона.

– Вот кто воистину достоин носить архиепископский сан! – потрясая копьями, кричали одни. – Пусть Болл будет примасом и канцлером королевства! – со слезами радости на глазах вторили им другие. – Казнить изменника Седбери! – гневно скандировали все вместе.

Что и говорить, не лучшее время выбрал эрл Солсбери для поездки в повстанческий лагерь. Он, конечно, слыхал, что народ призывает на голову канцлера все громы небесные, но то, что довелось ему здесь увидеть и услышать собственными ушами, превзошло самые страшные опасения.

– Нам с ними не договориться, Бомонт, – бросил он юному рыцарю, разом утратившему нежный румянец. – Они уничтожат и нас, и наших детей. Несчастная Англия! Она обратится в пустыню… Единственное, что остается, это оттягивать, обещать и тянуть.

Вождь повстанцев – близкий к обмороку, лорд не знал даже его имени – на принял посла.

– Мы хотим говорить с королем, – передал ответ Тайлера Джон Шерли. – Ты знаешь, чего мы требуем, вот и доложи его милости.

– У короля сейчас множество дел, и поэтому придется запастись терпением…

– Терпение давно лопнуло, – был окончательный ответ. – Народ будет ждать короля. Возле Ротерхайта. Завтра.

– Я приложу все силы, чтобы убедить короля, – мертвым голосом заверил эрл, вцепившись в конскую гриву.

Рыцарь Бомонт смотрел, молча слушал и, ненавидя, запоминал.

Вересковое поле, королевские флаги, и лица, лица, сумрачно-одинаковые, как потемневшие пенни.

Уолтер Тайлер, даже если бы захотел, не мог принять члена тайного совета.

С рассвета в походной палатке вождя расположились другие высокие гости: олдермены Джон Хорн, Адам Карлайль и Джон Фреш. Они прибыли по поручению Уильяма Уолуорса и от имени короля. Неожиданный визит Солсбери бросал, таким образом, тень на обе миссии. Закрадывалось подозрение, что затевалась какая-то сомнительная интрига.

Как бы там ни было, но послам не стоит мозолить друг другу глаза. Такого же мнения держались и Шерли, и Томас Фарингдон, до тонкости изучившие хитросплетения Гилдхолла.

Вскоре стало ясно, что олдермены тоже не следуют единой позиции.

Фреш начал с того, что принялся читать по бумаге:

– «Нам поручено довести до твоего сведения, почтенный господин Уолтер Тайлер, чтобы ты не приближался более к Лондону, не приводил в страх и замешательство короля и других сеньоров, а также жителей названного города. От тебя и твоих людей ожидают безусловного повиновения королю, которому все подданные обязаны оказывать должное уважение…»

– Кем подписано обращение, которое ты только что огласил, почтенный олдермен? – спросил Тайлер, терпеливо выслушав длинный перечень рекомендаций.

– Никем. – Фреш беспомощно захлопал белыми ресницами. – Это вовсе не обращение, а вообще так… для памяти.

– Но вы заявили, почтенные бордарии, [92]92
  Члены городского совета


[Закрыть]что уполномочены королем. Я верно вас понял?

– Так оно и есть. – Фреш слегка приосанился. – От имени короля и всего города.

– Всего города? – На бронзовом лице Тайлера промелькнула лукавая усмешка. – А его вы спросили? – кивнул он в сторону Фарингдона. – Между тем это вполне достойный лондонский уроженец. Твоим мнением кто-нибудь поинтересовался, брат Томас?

– Нет, – односложно отозвался Фарингдон.

– Насколько мне известно, ты не то что советуешь войти в Лондон, а даже настаиваешь на этом?

Фарингдон с улыбкой пожал плечами.

– Вот видите, господа олдермены. Выходит, не от имени жителей Лондона вы пришли. Тогда от чьего же?

– Всего городского совета и мэра, – уточнил Карлайль.

– Зачем же вы приплели сюда короля? Кто-нибудь из вас говорил с его милостью?

Достойные отцы города, потупясь, молчали. Только один Хорн, делая время от времени какие-то непонятные знаки, всячески старался привлечь внимание вождя повстанцев. Он то подмигивал украдкой, то, закрывшись ладонью, красноречиво гримасничал через растопыренные пальцы.

Тайлер было подумал, что человек не в себе, и даже хотел посоветовать ему сходить к Фоме Бекету.

Переговоры зашли в тупик.

Но когда Фреш сокрушенно развел руками и приподнялся с места, запахнув подбитый зимней белкой плащ, выяснилось, что Хорн старался не зря.

– Что, если я еще немного тут задержусь, друзья? – обращаясь к своим, он подмигивал уже совершенно открыто. – Вдруг до чего-нибудь договоримся?

– Я категорически против, – брызнув слюной, вспылил Фреш. – Ты рискуешь превысить полномочия, почтенный мастер Джон.

– Ничуть, – ответствовал Хорн.

– По мне, так пускай остается, – махнул рукой Карлайль.

Хорн выждал, пока коллеги по «круглому столу» гильдейского дома отъедут подальше, и, распахнув объятия, словно и впрямь готовился прижать собеседников к сердцу, доверительно прошептал:

– А теперь, ребята, послушайте, что скажу вам я, Джон Хорн. – Он сладко зажмурился и, набрав побольше воздуха, заявил: – Не слушайте никого! Вас ждут не дождутся в Лондоне. Можете верить, хоть говорю я не от имени короля и уж тем более не от имени презренного Уолуорса, зато от лица всех лондонцев. Они с вами заодно. Вас встретят с исключительным радушием, как не всякий отец встречает сына и не всякий приятель приятеля. Вам отведут удобное жилье и снабдят всеми необходимыми припасами. В неограниченном количестве! Подтверди мои слова, брат Джон.

– Верно, – кивнул Фарингдон. – Мы не раз толковали об этом с братом олдерменом и другими нашими друзьями и доброжелателями… Я тебе рассказывал, Уот Тайлер.

– Дайте мне надежных парней, и я незаметно проведу их в город, – предложил Хорн.

– Превосходная мысль! – поддержал его Фарингдон.

– Спасибо за доброе слово, брат. – Тайлер кивнул Хорну и крепко задумался. Многое зависело теперь от того, как поведет себя король.

Многое, но, к счастью, не все.

Весы справедливости качнулись в сторону народа. Проповедь Болла сместила шаткое равновесие чаш. Он звал к свободе, но ныне до нее оставался последний шаг. Звал всем миром пойти к королю – и народ пришел.

– Выступаем до полудня, – сказал Тайлер на совете. – Лондонцы ждут сигнала? Мы дадим им такой сигнал, что и слепые прозреют. Дойдем до самого моста. Слева от дороги тюрьма Королевской скамьи, справа – Маршалси. Пусть пламя взлетит до небес. Это и будет сигналом.

– В Ламбесе дворец изменника Седбери, – напомнил Джек Строу.

– Правильно, – поблагодарил кивком Уот Тайлер. – После Саусуарка ударим по Ламбесу, чтоб дотемна разбить лагерь у Ротерхайта. Я хочу, чтобы его милость король застал нас выспавшимися и веселыми.