Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Под ливнем багряным"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Если так, то всему конец. Пока я вижу лишь хаос и разрушение. Можно обратить цветущие города в пустыню, но она так и останется морем бесплодного праха и пепла. Из ничего способно родиться только ничто.

Великий схоласт и диалектик мыслил отвлеченными категориями и предпочел обойти стороной больной вопрос о грядущем переустройстве:

– От того, который не имеет, возьмется и то, чем он, по-видимому, обладает.

– Вы хотите сказать, что вилланы и вечные подмастерья рано или поздно потребуют свою долю? Но откуда она возьмется, если все будет уничтожено?.. Деньги, золото, замки, дворцы…

– Я говорил и продолжаю говорить о равенстве людей перед богом. В основе всего должна лежать общность имущества.

– Но как достичь этого? Всеобщим разорением?

Уиклиф вновь отказался от уточнения, заговорив о вопиющей порочности духовных владык. Под самый конец оксфордский профессор с беспощадной ясностью заявил:

– Монашеские ордена, а равно и епископства, обладающие собственностью, должно распустить.

Основной источник мирового зла он по-прежнему видел в церкви.

– Достопочтенный профессор, я прибыл к вам с личным поручением от его королевской милости, – признался Арондел, так и не услышав ничего утешительного. – Вы, конечно, знаете отлученного от церкви пресвитера Джона Болла?

– Знаю о нем, – подчеркнул Уиклиф, – ибо просил за негомногих высокопоставленных лиц. Но его личноне знаю.

– Разница не столь существенная. Он наверняка знает вас либо о вас, – быстро поправился Арондел. – Не согласились бы вы выступить посредником в переговорах между королем и Боллом… Он не может не прислушаться к вам.

– Почему вы так думаете?

– Разве лолларды не разнесли ваши идеи по всей Англии?

– Я не в ответе за то, что говорят другие.

– Речь идет не об ответственности, – напомнил Арондел. – О доверии! Мы бы хотели видеть вас третейским судьей.

– Поздно! Если бы в свое время двор прислушался к моим просьбам и хотя бы на самую малость облегчил участь этого замечательного поборника правды, ваше предложение еще имело бы какой-то смысл… Впрочем, я и тогда бы не взялся. Чего вы хотите от Болла?

– Склонить к большей умеренности, только и всего.

– Умеренность, – протянул Уиклиф, как бы пробуя слово на вкус. – В выражении идеи следует идти до последней точки. Какая тут возможна умеренность?

– Наверное, есть различия между словесной проповедью и откровенным разбоем? Или вы не согласны?

– Вы извращенно трактуете мою мысль. Я хочу сказать, что Болл – человек идеи, а умерить идею нельзя, ибо это будет уже совсем иная идея.

– Пусть остается по-вашему, – сдался временный хранитель печати. – Я не силен в риторике. Есть еще один вопрос, который интересует короля. В народе много говорят о ваших проповедях против продажи папских индульгенций и вывоза денег из Англии… Вы намерены продолжать их?

– Безусловно. Индульгенции – бессовестный, мерзейший обман, а вывоз денег способствует обнищанию нации.

– Насчет индульгенций я с вами совершенно согласен. – Ричард Арондел решительно тряхнул головой. – Никто не покушается на ваше право проповедовать истину. Однако бывают в жизни минуты, когда интересы государства требуют известного самоограничения, если угодно, жертвы… Так вот, ваше великолепие, я прошу от имени короля временно воздержаться от обсуждения финансовой политики. Временно! До парламентских каникул.

– Скрывать истину безнравственно, милорд. Это равносильно обману. Я не меняю своих убеждений и ничего не могу вам обещать.

Не искушенный в дворцовой дипломатии, ученый дал ясно понять, что считает беседу законченной. Ему и в голову не пришло, что именно второй вопрос как раз был главным для королевского посла.

Арондел почувствовал себя глубоко уязвленным. Раздражение вызывал не столько сам отказ от сотрудничества, сколько безапелляционность ответа, враждебность, прозвучавшая в голосе. Для него слово было лишь средством выражения, а чаще сокрытия мысли. Ему трудно было понять, что возможно совсем иное восприятие. В нерасчлененном единении слова и мысли, когда исчезает грань между тайным и явным. Его так неприятно поразила непомерность претензий, несопоставимость самомнения с весьма заурядным рангом.

«Люди, которых якобы нельзя купить, суровы и прямодушны, – мелькнула мысль, – но вдобавок они еще и ограниченны, плоски, с ними совершенно невозможно иметь дело».

– Но ведь есть обычай, законы, наконец, которыми руководствуются христианские народы, – решился он проявить настойчивость, смирив гордость. – Что о нас подумают другие государи?

– Королевство вправе удержать в своих пределах денежные средства. Это законно, поскольку отвечает государственным интересам. Римский апостолик не должен распространять свои притязания на богатства английской церкви. Они принадлежат только Англии.

– Разве это не противоречит вселенскому характеру церкви?

– Экуменизм церкви в духовности. Прискорбно сознавать, что римский первосвященник предпочитает ей мирские блага. Он вправе притязать лишь на добровольные отчисления в форме милостыни. Притязать, но не требовать! Требовать милостыню противоречит самому понятию милостыни, которую подают из любви к ближнему. В нынешних трудных обстоятельствах Англия не может позволить себе подобной роскоши. Светские лорды нашего королевства пожертвовали в дар церкви все те владения, из которых папа незаконно черпает деньги.

– Но почему же незаконно, ваше великолепие? – Арондел не остановился перед лестью, титулуя Уиклифа как оксфордского канцлера.

– Я уже имел честь пояснить, милорд, что речь идет о владениях английской церкви, а не церкви вообще. Они предназначены лишь для благотворительности и обеспечения потребностей духовных лиц внутри королевства. Яснее дня видно, что, отсылая деньги в Римскую курию, наша церковь не выполнит своего предназначения. Светские лорды обязаны поэтому воспротивиться вывозу денег, что они и делают.

– Не все, – Арондел осторожно намекнул на Гонта, чьи позиции в этом вопросе претерпели внезапную перемену. – Взгляды меняются, подчас самым коренным образом.

– Мои взгляды не изменились, – Уиклиф проигнорировал намек. – Вывоз денег приведет к печальным последствиям: уменьшится население Англии, Римская курия, предавшись излишествам, совершит массу грехов, а наши враги получат перевес. Другие народы станут смеяться над нашей ослиной глупостью. В мирских делах у нас есть смелость противостоять недругу, так почему мы проявляем робость в божьем деле?

– Папа угрожает интердиктом.

– Трудно допустить, чтобы наш святейший апостолик подверг такому наказанию столь верный ему народ. Благочестивый отец обязан поддержать детей, оказавшихся в трудном положении. Причем не только духовно, но и материально. Иначе он любит не нас, а наше имущество. Любовь, которая способна исчезнуть из-за отказа от милостыни, не евангельская любовь, а мирская. Апостолик, которому известно, что Англия между другими странами самая христианская, не допустит такого соблазна.

– Ну а если?..

– Перед лицом бога такое несправедливое наказание не имеет значения, – сурово отвел Уиклиф и повторил по латыни: – Non abligat.

Глава двадцать девятая
Тауэр

Король благодарит свои добрые общины за их верность ему и прощает им все их проступки, но он хочет и приказывает, чтобы вслед за этим все они поспешили домой и чтобы там каждый изложил свои жалобы и прислал их ему. И тогда он, посоветовавшись со своими лордами, измыслит такое средство, которое будет на пользу ему, и его общинам, и всему королевству.

Первая грамота короля Ричарда, оглашенная в пятницу 14 июня 1381 года в Тауэре

Без всякого интереса кружили черные птицы над бесформенным прахом, свисавшим с зубцов. Призраки царственных узников, как белые чайки, метались в черных амбразурах. Стонали засовы, скрипели замки, хлопали тяжеленные двери.

Этой ночью не спали в Тауэре. Королева-мать распорядилась осветить каждый угол и закуток. Молчаливая стража в остроконечных шлемах и старинных кольчугах выстроилась на стенах. Вышколенные часовые заступили посты вдоль лестниц и коридоров. Тишина стояла такая, что было слышно, как потрескивают рассохшиеся половицы. Ветер с реки шатал жаркое пламя.

Отказавшись от вина и мяса, король ограничился яйцами всмятку, полагая по наивности, что их нельзя отравить. Сложная процедура проверки с помощью лангье – оправленных в золото змеиных зубов и рога нарвала, краснеющего от яда, заняла бы уйму времени.

Ричард всегда опасался тайных убийц. Теперь детские страхи грозили перерасти в манию. Смертельная опасность подстерегала на каждом шагу. Кружка с водой, разрезанный плод, свечка, ночная рубашка – всюду мерещилась изощренно замаскированная отрава. Вид вертела или даже простой кочерги мог довести несчастного юношу до истерики. Рассказы о жуткой кончине Эдуарда Второго, которому раскаленный прут засадили в прямую кишку, долго не выходили из головы. Каминные приспособления в королевских покоях были строжайше запрещены.

Перед началом совета Ричард уединился с Солсбери, чье влияние при дворе необычайно возросло. В руках проницательного вельможи, нащупавшего болезненную струну, юный король был подобен мягкому воску. Как следует, но не до потери сознания застращав воспитанника, эрл ловко подсунул ему спасительный выход.

– Обещания ничего не значат, – вкрадчиво поучал он, бесшумно ступая по длинношерстным веприным шкурам, сплошь устилавшим полы королевской опочивальни. – Изреченные, записанные чернилами, скрепленные подписью и какой угодно печатью. Они есть и останутся не более чем словами, и ничто в мире не способно изменить их изначальную суть. Когда дойдет дело до исполнения, отыщется и подходящий предлог.

– Но, насколько я понял матушку, они не удовлетворятся одними посулами. Меня вынуждают поставить подпись.

– И превосходно!.. Как только изменятся обстоятельства, вы, наверное, не откажете себе в удовольствии собственноручно разорвать ваши королевские обязательства на мелкие кусочки? Проклятье! – Солсбери неосторожно задел плечом витой столбик над ложем, и с балдахина на голову посыпалась черная паутина.

– Вы считаете, это возможно?

– Почему нет? Бумага не отличается особой прочностью, к тому же превосходно горит.

– Но есть закон, сэр!

– В самом деле, – Солсбери иронически прищурил глаз. – Questio quid juris. [99]99
  Что говорит закон (лат.) – формула, открывающая судопроизводство.


[Закрыть]Когда очень нужно, закон молчит.

– Попробовали бы вы сказать такое в парламенте!

– Я не спешу на виселицу, ваша милость. Для парламента у меня заготовлены другие рекомендации.

– Вы даете мне урок вероломства?

– Отнюдь. Я бы скорее назвал это государственной мудростью. Дипломатической уловкой, на самый худой конец.

– А люди, милорд? Как быть с людьми? Разве мы не обязаны защищать тех, кто нам безраздельно предан?

– Обязаны? В том-то и заключаются соблазнительные прелести власти, что она позволяет перешагивать через определенные пределы. Не через все, а лишь через определенные, ваша милость. И здесь важно уметь почувствовать зависимость этой, зачастую необозначенной, определенности от обстоятельств. Я выражаюсь достаточно ясно? Короче говоря, границы определяются обстоятельствами.

– И вы находите, что в нынешних обстоятельствах…

– Вот именно! – Солсбери поспешил укрепить короля в его пока еще робкой догадке. – Колебания делают честь вашему золотому сердцу, но они неуместны. Если спокойствие и благосостояние королевства могут быть достигнуты ценой столь незначительной уступки, то, не побоюсь сказать, за нас само небо.

– Вы на самом деле считаете ее незначительной? – Ричард смущенно порозовел.

– Бывший канцлер? – Притворно зевнув, Солсбери деликатно прикрыл рот пальцами, унизанными перстнями. – Незадачливый казначей?.. Кто там еще? На то и существуют подставы, чтобы вовремя сменить лошадей. Эту маленькую, но необходимую процедуру надо научиться выполнять с деловитым спокойствием. Иначе управление государством превратится в сплошную муку. Меньше думайте о собственной особе, ваша милость. Все ваши помыслы должны занимать Англия и ее народ. Мы, англичане, не только отважны, но и глубоко преданы королю. Нет большего счастья для подданных, чем отдать жизнь за своего сюзерена. Вы хорошо поняли меня, ваша милость?

– Значит, вы полагаете…

– Я абсолютно уверен, что у вас есть полная свобода маневра, мой добрый король.

– Мне следует заявить об этом на совете?

– Не вижу необходимости. Зачем предвосхищать события? Стоит ли напоминать, что окружающие вас верные слуги, мягко говоря, не страдают недогадливостью? Скорее, напротив… Все станет ясно без лишних слов… Впрочем, человеколюбие и деликатность подсказывают, что кое-кого следовало бы поставить в известность заранее. Вернее, не поставить, а лишь намекнуть.

– Правильно ли я вас понял, милорд?

– Полагаю, что так. Мне, например, окажись я в положении бедного Седбери, было бы неприятно присутствовать на совете. Зачем доставлять человеку лишние хлопоты?.. Ричард Арондел, к сожалению, прав, но как он несдержан в своих наскоках.

Королевский совет собрался незадолго до полуночи. Зал к этому времени основательно протопили, но так и не потрудились как следует вымести.

Архиепископ и лорд-казначей отсутствовали. После мессы, которую служил, по обыкновению, он сам, Седбери остался в капелле, а гордый госпитальер заперся у себя в спальне. О них даже не вспомнили. Арондел преспокойно занял еще не остывшее место во главе стола.

Мэр Уолуорс, чьи заведения пострадали не только в Саусуарке, но и по всему Лондону, горел жаждой мщения.

– Я предлагаю немедленно ударить по босоногим негодяям, – брызгая слюной, выпалил он, не дожидаясь приглашения временного хранителя печати. – Сити может выставить шесть-семь тысяч воинов. Вместе с гарнизоном это образует внушительную силу. Бунтовщики не успеют продрать глаза, как им снесут головы. Первым делом надо перерезать глотку этому Тайлеру. От такого удара они не скоро очухаются. Тем временем мы запрем все ворота и отрежем город от банды, расположившейся в Майл-Энде. Надо всыпать, чтобы внуки запомнили.

Грубость неотесанного мужлана несколько покоробила утонченных сановников; но его план пришелся им явно по вкусу. Стремительно, радикально и на удивление просто. Быть может, слишком просто, свербило тайно опасение.

Но Солсбери отверг предложение с ходу, не постеснявшись назвать Уолуорса опасным невеждой.

– Допустим, тебе удастся отправить на тот свет сотню-другую сонных тетерь. И что за этим последует? Переполох вскоре уляжется, повстанцы перестроят свои ряды и всей мощью обрушатся на Тауэр. Уверяю тебя, достопочтенный мэр, ярость их будет ужасна. Вот тогда-то и прольется настоящая кровь. Даже за безопасность королевских особ нельзя поручиться. Гарнизон в шестьсот копий не сможет долго противостоять натиску многократно превосходящего в силах противника. Бойтесь поранить спящего зверя. Если уж бить, то наверняка, но мы, к несчастью, такой возможностью не располагаем. Приняв подобный план, мы разом теряем все.

– «И тогда Англия превратится в пустыню», – насмешливо воспроизвел Эдмунд Ленгли знаменитую фразу Солсбери.

– Именно так, милорд, – без тени улыбки склонил голову эрл. – Мы совершим непоправимую ошибку, и с вами будет покончено навсегда. Я призываю вас крепко задуматься, прежде чем принять решение. Никогда прежде королевство и королевская власть не находились под такой угрозой, как ныне.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Эдмунд, зараженный мрачной уверенностью нового фаворита. – У тебя есть другой план?

– Могу лишь вновь повторить: ни-че-го! Соглашаться и ждать. Обещать и копить силы. Наша задача – как можно скорее и по возможности подешевле ублаготворить чернь. Пусть они думают, что добились всего. Лишь бы поскорее убрались восвояси… Вы догадываетесь, куда я клоню, милорды? Как только определится перелом в нашу сторону, мы нанесем удар. Благо их силы к тому времени будут значительно раздроблены… Если угодно, вы можете называть мое предложение планом, а по-моему, это просто благоразумие. Здравый взгляд на неприятные вещи.

– Обстоятельства диктуют границы действий, – глубокомысленно изрек Ричард, покосившийся сначала на дядю, потом на мать.

Должного впечатления он, однако, не произвел. Всем было не до словесных изысков. Король разочарованно притих. В устах Солсбери эта же мысль наверняка прозвучала бы совершенно иначе.

– Ты обрекаешь нас на бездействие, милорд, – сокрушенно вздохнул Арондел. – Пассивное ожидание всегда сопряжено с риском. Сегодня у них одно на уме, завтра – другое. Они могут выкинуть такое, что нам и в голову не придет. Не знаю, удастся ли отделаться минимальными жертвами.

Король одарил матушку улыбкой превосходства. Имена не упоминались, а «минимальная жертва», как выразился с очаровательной небрежностью временный хранитель печати, была принесена. Только так и должен поступать государственный муж, способный укротить хищника ловкой подачкой. Выбор был сделан верный: из Арондела получится настоящий канцлер. Он все видит и понимает – прав Солсбери, прав! – без долгих речей.

– Ты прав, милорд, – подтвердил Солсбери, выпятив нижнюю губу. – Ждать всегда трудно. Но если ты надеешься на какие-то гарантии с моей стороны, то их не будет. Ни тебе, ни себе я ничего не могу гарантировать.

– Тогда какой смысл от твоих разговоров?

– От разговоров? Ни малейшего. Но мое предложение дает хоть какие-то шансы на успех. Выбора, повторяю, у нас нет. Милость и уступчивость короля, авторитет его власти и слова – единственная наша надежда. Удастся перехитрить – мы спасены, не удастся – готовься достойно принять кончину.

– Все было проиграно уже у Ротерхайта, – вздохнул Бекингэм.

– Кое-что проиграно, но, к счастью, не все, – возразил эрл. – Быть может, с божьей помощью его милости удастся вернуть потерянное. Завтра утром. На этой стене.

– Ты хочешь, чтобы король самолично выслушал их наглые просьбы? – спросила королева-мать. – Не окажется ли это унизительным для короны?

– Корона пережила столько унижений, что еще одно ей никак не повредит, лишь бы подействовало.

– Не забывайся, милорд эрл, – предостерег Эдмунд. – Ты говоришь слишком вольно! Короне Вильяма триста лет!

– Если бы покойный завоеватель, да пребудет его душа в райских кущах, случайно оказался в таком же положении, я бы дал ему тот же совет. Они желают говорить только с его милостью. И мы обязаны предоставить им эту возможность, иначе не миновать беды.

– И королю придется держать ответ перед чернью, одному за всех? Обещать, изворачиваться, возможно, лгать!

– Попробуй, милорд герцог, выйди вместо его королевской милости, – пожал плечами Солсбери. – Вдруг что и получится…

– Это дерзость, милорд!

– Лучше дерзость, чем глупость.

– К чему запальчивые споры? – поспешно вмешался Бекингэм. – Солсбери прав. Его план самый мудрый. У нас действительно нет иного выхода. Усыпить чернь обещаниями, расколоть ее силы, поскорее спровадить прочь. Что еще можно придумать, не имея достаточно войск?.. Однако, прежде чем связать себя обещанием, я бы попробовал их образумить.

Едва взошло солнце, на восточной стене протрубили герольды. Король поднялся на Малую башню, в ста футах от которой, сразу за рвом, всю ночь горели костры. Они все еще продолжали дымить, хотя угли давно прогорели и подернулись пеплом.

– Мои верные подданные! – он старательно воспроизвел второпях набросанное Солсбери обращение, которое выучил почти наизусть. – Мы просим вас спокойно разойтись по домам. Если вы добровольно покинете город, все ваши проступки будут забыты и прощены. Идите с миром. Ваши жены, ваши дети и ваши матери заждались в опустевших домах и проливают горькие слезы.

Люди, сперва слушавшие в настороженном молчании, понемногу заволновались. Образовалась толпа, которая быстро пришла в возбуждение. Крестьяне, до того мирно лежавшие на охапках сена, вскочили на ноги и схватились за самодельные мечи и дубинки. Задние напирали, началась давка. Отдельные гневные выкрики слились в общий нестройный хор, который по чьей-то подсказке превратился в могучее многоголосие, отчетливо выделявшее каждый звук. Теперь и глухому стало ясно, что они не сдвинутся с места, пока король не выполнит их требования.

– Смерть изменникам, засевшим в Тауэре! – вопили в первых рядах. – Грамоты! – летело над их головами. – Грамоты!

Король поднял руки, словно для епископского благословения и закивал кудрявой головкой. Пока толпа неистовствовала, он стоял и кивал, всем своим видом показывая, что готов на уступки. Даже улыбаться при этом не забывал, невзирая на ужас. Позвоночник заледенел и обратился в несгибаемую сосульку. Только шейные позвонки сохраняли подвижность.

Срочно изготовили грамоту, с незначительными вариациями воспроизводившую королевское обращение.

– Они, надо думать, будут немного разочарованы, но хотя бы час мы выиграем, – сказал Бекингэм. – Мне нравится документ. «Измыслит средство» – это прелестно.

Король подписал, не читая. Граф Арондел, не глядя, оттиснул печать. Оставалось выслать герольда и рыцаря, чтобы оповестить народ.

– Позвольте я все же взгляну, – дрогнул Солсбери в самый последний момент. – На слух как-то не воспринимается… Боюсь, мы чуточку перегибаем, милорд, – шепнул он Бекингэму. – Я бы не стал так дразнить раздраженный плебс.

– Выложить им все сразу на золотом блюде? Нате, мол, обжирайтесь? Нет, пусть хорошенько попрыгают.

– Зачем вам эти собачьи прыжки?.. Впрочем, в ваших соображениях есть известный резон. Они могут не поверить, если мы дадим сразу. Придется делать вид, что выжимаем по капле.

– Значит, отсылаем? – небрежным мановением Бекингэм подозвал рыцаря.

– С богом, – кивнул Солсбери. – Хотя на душе неспокойно…

Дурные предчувствия не обманули тонкого дипломата. Рыцаря, который, взобравшись на колченогий стул, огласил обращение, изрядно поколотили, а грамоту растоптали вместе с привешенными печатями.

Ворота крепости загудели под градом камней.

– Смерть изменникам! – прибывавшие к Екатерининскому холму отряды дружно подхватывали боевой клич.

– Если король не хочет говорить со своим народом, народу не нужен такой король! – Гнев рождал новые лозунги. – Смерть палачам!

Уот Тайлер придержал взбешенного Джека Строу, готового с голыми руками броситься на штурм цитадели. События развивались в нужном направлении, и следовало проявить выдержку. Пусть правительство разденется донага на глазах оскорбленного народа.

– Какая наглость! – процедил Уот Тайлер, жадно прислушиваясь к яростным выкрикам. – Но вот что замечательно: наши парни все понимают! Их не проведешь.

– Ничтожные властители, трусливые пустозвоны, – кивнул Джон Болл. – Они вздумали шутить с восставшим народом! Люди, способные на такой жалкий вздор, действительно заслуживают немедленной смерти. Вместе с изменниками и крючкотворами-законниками.

– Обуздаем свой гнев, друзья. – Тайлер жадно вздохнул всей грудью. – Право на нашей стороне. Пусть люди сами видят, как ведут себя изменники. Клянусь святым Христофором, это был поучительный урок.