Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Попытаться можно, не знаю, получится ли.

– Когда предполагаете вылететь? – Северьянов придвинул перекидной календарь.

– Куда? – недоуменно спросил Кирилл.

– Как куда? – в свою очередь, удивился Дмитрий Васильевич. – В Монголию, конечно. Не на Марс же…

– В Монголию? – одновременно обрадовался и затосковал Кирилл. Ему очень захотелось поехать туда, но постоянное ожидание вестей от Светланы суеверно привязывало к Москве. – А когда можно?

– Не можно, а нужно! – усмехнулся Северьянов, сделав пометку. – Как оформим, так сразу и вылетите. На месте оно всегда виднее. Думаю, это будет полезно во всех отношениях, – сказал он значительно. – Вы хоть и прикомандированы к университету, но числитесь в наших штатах. Пусть в институте тоже знают, что вы не даром едите свой хлеб.

XXXIV

Подлетая к Москве, Доровский испытывал приятное волнение. Впервые за шестьдесят с чем-то лет он возвращался в свой город не «навсегда» – человеку свойственно ощущать жизнь в категориях вечности, – но на короткий срок, обозначенный в командировочном удостоверении. Он прожил, в сущности, суматошную жизнь, и постоянные разъезды с их встречами-проводами стали нормой существования, привычкой.

Вызванный телеграммой президиума на годичную сессию Академии наук, Евгений Владимирович думал о том, что впервые займет деревянное кресло как полноправный участник собрания. Без унизительного ощущения неполноценности и, главное, без зависти, которая нет-нет да и всколыхнется кислотным облачком при встрече с более удачливыми коллегами. Чувство тщеславия, с коим Доровский и не пытался бороться, на сей раз было полностью удовлетворено. Довольный достигнутым, он уже и в мыслях не покушался на полный академический титул.

В Академгородке ему предоставили крупный отдел в солидном, оснащенном новейшим оборудованием институте, отдельный коттедж среди мачтовых сосен и неограниченные возможности для научного поиска. О чем же еще мечтать? Поручение выступить на сессии с десятиминутным сообщением явилось для Евгения Владимировича пусть маленьким, но необыкновенно чувствительным подарком, притом совершенно нежданным. Его бодрящий холодок пробуждал благодарные воспоминания о юношеской поре, лаская смутными отголосками былых вожделений, давным-давно перегоревшего жадного нетерпения.

Подтрунивая над собственной впечатлительностью, еще способной воспламеняться из-за таких мелочей, Доровский размышлял о том, что все, о чем мечталось когда-то, так или иначе осуществилось, и он должен быть благодарен судьбе. Но под убаюкивающим миротворением подобного рода дум не угасала глубоко запрятанная уверенность в том, что внутренне он совершенно не изменился и еще покажет себя с неожиданной стороны, еще выкинет фортель, который заставит ахнуть сановных старцев.

С такими примерно мыслями и приехал Евгений Владимирович к себе на Чкаловскую. Торопливо расцеловавшись с Марьей Алексеевной, уже высматривавшей его с балкона, он швырнул туго набитый портфель на диван и схватился за телефон. Предстояло сделать уйму звонков и назначить дюжину самых неотложных свиданий. Марлена Ровнина он пригласил в Дом ученых, определив ему время в перерыве между утренним и вечерним заседаниями. Ничто не менялось, не смело меняться в его образе жизни. Он снова был дома, привычный распорядок незаметно облек его, как застиранная, но тщательно выглаженная пижама.

– Опять растолстел, нехорошо. – Доровский увлек Малика в пустующий в обеденные часы кабинет директрисы. – Не годится. Спортом надо заниматься, берите пример с меня. – Он молодецки вздернул плечи, вобрав едва намечающийся живот. – Нуте-с, докладывайте, как жизнь молодая. Что нового?

– Особых новостей нет. – Малик достал из бокового кармана пакет с фотографиями готового стенда. – Возимся потихоньку.

– Ну-ка, ну-ка! – Евгений Владимирович надел очки в тонкой золоченой оправе. – А что? Очень даже солидно. Вполне.

– Правда, нравится? – польщено порозовел Малик. – Это вам не какая-нибудь стеклянная трубочка!

– Силища! – басовито прогудел Доровский. – Что твой атомный котел! И работает?

– С этим хуже, Евгений Владимирович. «Козлы» за «козлами». Едва успеваем выковыривать. Главное, никак не поймешь, в чем закавыка. Иногда шурует, как паровоз, по пять-шесть часов без перерыва. Уже думаешь – все, отладилось, слава аллаху, а оно возьми и встань. Сущее наказание!

– Режим?

– Пробовали и так, и эдак. И угол наклона, и шнек варьировали, и чего только не делали. Вы бы съездили, посмотрели? – Малик поднял на шефа умоляющие глаза. – Мне ваша поддержка во как нужна! Хотя бы для авторитета. Отношения сложные с местной командой. На волоске висим.

– Понимаю, Марлен Борисович, понимаю, но в этот раз никак не получится – расписано по минутам. Попробуем в следующий приезд. Это я вам твердо обещаю. Вы только не теряйте оптимизма. Еще ничего не появлялось в законченном виде. Поверьте моему опыту: наладится. Подобные осложнения в порядке вещей. Временные трудности неизбежны в любом деле. Так и нужно смотреть.

– Я понимаю, – вздохнул Малик. – Да уж больно тяжко, Евгений Владимирович. Сил моих больше нет.

– Это у вас-то нет сил?! – возмутился Доровский. – Здоровяк, мальчишка, кровь с молоком! Что тогда про меня говорить? Но ведь держусь? Вот и вы держитесь… Как диссертация?

– Если стенд пойдет, можно будет попробовать.

– Э нет, батенька! – Евгений Владимирович протестующе погрозил пальцем. – Я таких проб не признаю. Здесь действовать нужно наверняка, а стенд, не сомневайтесь, пойдет.

– Я ведь на технические науки хочу, – сказал Марлен с оттенком вопроса.

– Само собой разумеется, одобряю. Но теоретическая часть и особенно обсуждение результатов должны быть на высоте.

– Кира поможет, он обещал.

– Кстати, где он?

– В Монголии, как ни странно, газ ищет.

– Смелый он парень, – с оттенком неодобрительного удивления заметил Доровский. – Так резко сменить тематику…

– Я бы не сказал, что резко. Он нашел ей применение в геологии. Говорит – интереснее.

– Может быть, может быть, – протянул Доровский. – Однако я рад, что вы продолжаете дружить и сотрудничать.

Он ведь тоже должен защищаться?

– Да, на химические. У него в принципе уже все готово, только времени нет.

– Значит, живет полноценной жизнью, раз времени не хватает, и, следовательно, счастлив.

– Это уж как посмотреть, Евгений Владимирович.

– Счастлив, счастлив! Только не замечает этого до поры. Потом оглянется с высоты прожитых лет и поймет. И вы тоже, Марлен Борисович, вспомните когда-нибудь, каким были безумно занятым и счастливым.

– Наверное. – Малик мечтательно подпер ладонью округлую щеку. – Но пока я чувствую только усталость. Все тороплюсь, тороплюсь, и не знаю куда. В консерватории почитай полгода не был, девок своих почти не вижу. Растут без меня, как трава.

– Отдохнуть хочется? – со скрытой подковыркой спросил Доровский. – Пожить спокойно, как говорят, для себя? Знакомое и вполне понятное желание. Только ведь, дорогой мой, ни уют, ни покой не снимают главного в человеческой жизни вопроса: «Куда?» Праздные жуиры и сонные ленивцы тоже спрашивают себя: «Куда?» Причем много чаще, чем труженики, благо досуг есть. Вы меня поняли?

– Чего ж тут непонятного?

– Тогда не валяйте дурака и достойно делайте свое дело. Пока оно у вас есть, вы ничего, слышите, ничего не упускаете в жизни. За одним исключением! – Доровский хитровато прищурился. – Как бы ни было жестко со временем, не смейте тянуть с защитой. Это не просто ритуальный акт, но необходимый этап, притом не только в научном плане. Степень и ступень почти синоним. С высокой площадки по-новому открываются старые виды. Нет ничего хуже привычки, Марлен Борисович, она порождает нелюбопытство. На скрипочке, чай, давно не пиликали?

– Давно, Евгений Владимирович.

– И совершенно зря! Берите инструмент в командировки. Надо уметь отвлекаться от тупиковых раздумий.

– От тупиковых? – не понял Марлен.

– Природе не присуще понятие цели и смысла в том числе. – Доровский, казалось, убеждал самого себя. – Она слепа и бездумна, а мы, человеки, в своих умствованиях подменяем себя природой, пытаемся мыслить в масштабах вечности. В итоге – тупик. Не лучше ли принять расхожий постулат о том, что смысл жизни в ней самой?

– Допустим, приняли? – с пробудившимся интересом поддержал разговор Малик, хотя лично его подобные темы никогда глубоко не затрагивали. – Что дальше?

– Достойная мыслящего существа определенность. Из чего слагается наша жизнь? Работа, семья, друзья, удовольствия. – Доровский на мгновение прислушался к себе. – Да, удовольствия, причем в самом широком смысле. Иначе зачем жить? Сам процесс жизни должен приносить радость. Вы в целом довольны своей жизнью, Марлен Борисович?

– В целом доволен, – с готовностью ответил Малик. – Хотя отдельные частности портят мне все удовольствие.

– Что и требовалось доказать! – торжествуя, воскликнул Доровский. – Частности, неудачи, горечь поражения и прочие неприятные штуки входят в условия игры. Без них нет радости преодоления и восторга победы. Пока у вас есть стержневая забота, доставляющая вам, вопреки любым издержкам, удовольствие, вы счастливы. Потому что замыкается круг, и понятия «работа» и «удовольствие» становятся неразличимы. Только тогда в основе своей бессмысленное существование человека наполняется особым, я бы сказал, благородным смыслом.

– Я полностью с вами согласен, Евгений Владимирович, хотя Кира, наверное, понял бы вас намного глубже. Но я парень практический, как говорят, себе на уме. Меня интересуют частности, издержки, по-вашему. В принципе я не возражаю: надо так надо. Но почему бы не свести их до минимума? Чуточку помочь себе и своим близким? Имею право?

– Полное. У вас есть практические рецепты, коль вы такой практический человек?

– Как раз об этом я и хотел с вами посоветоваться! – Зная привычку шефа к многословной риторике, Малик умело перевел разговор на конкретную почву. – Я надумал уйти из института, – заявил он, собравшись с духом.

– Вот те раз! – воспаривший духом Доровский мигом обрушился с облаков. – Только этого мне недоставало! И почему так вдруг?

– Не вдруг, Евгений Владимирович, уже давно об этом подумываю.

– И куда же вы нацелились, друже?

– На завод!

– Как? – Доровский даже поперхнулся от неожиданности. – На какой завод?

– Судите сами, – вкрадчиво заворковал Малик. – В институте я стался в полном одиночестве. Новый завлаб уже косится на меня за постоянные отлучки, и вообще не известно, будет ли возобновлена тема на будущий год. Что я теряю?

– Прежде всего экспериментальную базу, созданную с таким трудом!

– Ничего подобного. В заводской лаборатории прекрасно освоили нашу методику. Практически все необходимые анализы сейчас выполняются только там. Кстати, намного быстрее. Можно сказать, в тот же день. Ведь у них поток, производство. Я уж не говорю о том, что стенд требует постоянного присмотра. Меня некому там заменить, Евгений Владимирович.

– Допустим, – Доровский уже понял, что Малик не намерен оставить тему, как это сделал Ланской, и немного успокоился. – Но в какой роли вы видите себя там? Вы же экспериментатор, а не инженер, притом химик.

– Да найдут они мне подходящую должность! – Марлен беспечно махнул рукой. – Зато я буду постоянно при деле. На данном этапе все упирается в стенд. Лабораторные опыты себя исчерпали. Самая пора сосредоточить усилия на главном. Если бы мы хоть на режим вышли!

– До этого, как я понял, далеко.

– В том-то и суть! И вместо того чтобы день и ночь возиться со стендом, я занимаюсь челночной дипломатией. Установка неделями простаивает, механики работают спустя рукава, с прохладцей, отношение руководства скептическое. Того и гляди, свернут исследования. Нужен хозяйский глаз. Уверяю вас, что заводчане совершенно иначе станут относиться к делу. А так кто я для них? Гастролер! Приехал и уехал, голова не болит. Зам главного конструктора и без того жалуется, что мы ему камень на шею повесили. Со своей точки зрения, он прав. От основной работы его же никто не освобождал. Долго так продолжаться не может – на голом энтузиазме.

– В ваших аргументах есть известный резон, но в целом – прожектерство, маниловщина. Вредная маниловщина!

– Почему же маниловщина, Евгений Владимирович?

– Да потому, что своими фантазиями вы рискуете оставить нас у разбитого корыта. На чем держится сотрудничество с комбинатом?

– Прежде всего на расположении директора или, говоря иначе, на вашем и Михаила Евгеньевича авторитете.

– Связи, мой дорогой, и вообще личные взаимоотношения фактор важный, но не определяющий. Они могут либо ускорить, либо замедлить объективный процесс, не более. Вы понимаете, что я имею в виду? Если бы за нашим изобретением не стояла принципиально новая технология, причем сулящая выгоды, не помогли бы никакие авторитеты.

– Согласен, Евгений Владимирович. Кира тоже так считает. Но ведь без поддержки нас и загробить могли, невзирая на все выгоды? Очень просто.

– Могли и загробить, – совершенно спокойно согласился Доровский. – Но надолго ли? Пусть не сегодня, а завтра, или даже через год, но мы бы все равно получили свидетельство. Таково свойство объективной истины. Поверьте моему опыту.

– А нервотрепка? А потерянное в бесконечных спорах и обсуждениях время, отнятое у работы?

– Тут я с вами согласен. Поддержка на то и нужна, чтобы сберечь силы и время для главного. Борьба в науке неизбежна. Новое не может утвердиться без борьбы. Элементарная диалектика. – Евгений Владимирович взглянул на часы. – Однако мы отвлеклись. Вернемся к вашим фантазиям. Трудность положения усугубляется тем, что юридическую основу сотрудничества института с заводом составляет хозяйственный договор. Если вы уйдете, он потеряет всякий смысл, превратится в фикцию.

– Но я же останусь при установке! – продолжал упорствовать Марлен, мысленно признав легковесность аргумента.

– В каком качестве? – холодно спросил Доровский. – Тема-то ваша тю-тю…

– Ее и без того прикроют.

– Только на будущий год, а за год можно ого-го сколько сделать. Во-вторых, бабушка надвое сказала. Пусть попробуют! Мы и сами с усами!

– Трудновато мне придется одному, – вздохнул Марлен, раздавленный железобетонными доводами шефа. В Доровском вполне мирно уживались приверженность к философским витийствам с трезвым знанием потаенных пружин и винтиков хозяйственно-управленческого механизма. Крыть было нечем.

– Чего-чего, а легкой жизни пообещать не могу, – согласился шеф чуть ли не с радостью. – Но вы ведь и не искали себе легкой жизни? В науке, к сожалению, на одного с сошкой приходится семеро с ложкой. Вот им действительно живется безбедно. Работенка не пыльная, притом престиж. Однако не нам им завидовать, Марлен Борисович. Это они завидуют нам черной завистью и всячески ставит палки в колеса. Продержитесь уж как-нибудь годик, а там видно будет. В крайнем случае заберу вас к себе вместе с темой. Поедете?

– С превеликой радостью! – растрогался Марлен. – Спасибо, Евгений Владимирович. Признаться, я давно ждал.

– Чего же молчали, если давно? Надо было сказать. Не чужие.

– А нельзя сделать так, чтобы вы тему забрали, а я все же при установке остался, на меткомбинате? – вкрадчиво возобновил натиск Марлен. – Это был бы идеальный вариант.

– Почему вы так думаете? – Доровский мысленно оценил предложенный вариант. – Вас что, действительно туда тянет.

– Тянет, Евгений Владимирович. Чем глубже врастаю в проблему, тем яснее вижу, что мое место именно там. Без металлургов нам не поднять тему. Работы ведь непочатый край, на всю жизнь хватит. И что самое главное, она мне нравится. Я не могу мыслить формулами, как Кира. Мне обязательно своими руками пощупать надо. Я уж не говорю про условия. Всего за два месяца мы изготовили и опробовали четыре варианта реакторов! Да у нас в институте на это годы уйдут! Это же силища! Могучая техника. Широкие возможности…

– Хорошо, Марлен Борисович, я вас понял, поэтому не надо на меня эмоционально давить. У вас был конкретный разговор с руководством?

– Конкретного не было, потому что я сперва с вами хотел согласовать, но в общих чертах мы с Порфирием Кузьмичом договорились. У меня создалось впечатление, что он отнесется положительно. Даже больше того…

– Допустим. – Доровский задумчиво побарабанил пальцами по краю стола. – Но все равно, раньше чем через год я тему взять не смогу. Надеюсь, это-то вы понимаете?

– Вполне. Я подожду, Евгений Владимирович.

– Жена-то как к вашим завихрениям относится.

– Нормально! – обрадовался Марлен, поняв, что шеф начинает сдавать позиции. – Поедет со мной! И девок возьмем!

– Завидная уверенность, – с затаенной грустью усмехнулся Евгений Владимирович. – Мои вон не поехали… И то правда, сколько мне там осталось? А здесь квартира, дача опять же – надо беречь.

– У них в городе и музыкальная школа есть!

– Ишь чему радуется! Квартира его не волнует, лишь бы музыкальная школа была. – Доровский, словно окончательно отступаясь, покачал головой.

– Для нас это очень важно, – пояснил извиняющимся тоном Марлен.

– Тогда крепись, казак. – Прислушиваясь к прибывающему гомону голосов в коридорах, Евгений Владимирович вновь взглянул на часы. – Ваша задача – продержаться без потерь материальной техники и престижа хотя бы до весны. За этот срок я жду от вас следующего: готовой диссертации в переплетенном виде и по возможности выхода на режим. Договорились?

– Договорились!

– Остальные проблемы решим к обоюдному удовольствию. – Доровский засуетился и, подхватив под мышку неразлучный портфель, бросился к дверям. – Прошу прощения, Марлен Борисович, но надо бежать! Выступаю с докладом…

ХХХV

Зима пришла в Гоби тихая и бесснежная. Днем бывало порой даже жарко, но с заходом солнца песчаные барханы цепенели в тисках лютой стужи.

Седьмая буровая расположилась поблизости от заброшенной ламаисткой кумирни. Похожие на собак лохматые львы стерегли разрушенное святилище, слепо таращась на вагончики-балки, доставленные в песчаную глухомань вертолетом. Кроме буровиков, здесь жили трое геологов из комплексной экспедиции. На скважину возлагались большие надежды, и они остались зимовать после окончания полевого сезона. Каждую декаду из соседнего центра прилетал вертолет со сменой. Он подвозил продовольствие, газеты, письма и жизненно важное горючее для движка. О воде, к счастью, заботиться не приходилось. За воротами древнего храма, смотревшими двумя парами супротивных арок на все стороны света, нашли занесенный песком колодец. Его очистили, углубили и поставили электронасос. Вода оказалась немного солоноватой, но вкусной, напоминающей «Ессентуки».

Кирилл делил нары с монгольским геологом Лобсаном Дугэрсурэном. С наступлением темноты, когда выключали движок, они подолгу беседовали у раскаленной печурки, вспоминая Москву, общих знакомых, университет. Узнав, что Дугэрсурэн кончал у Корвата и Анастасии Михайловны, Кирилл сразу расположился душой к этому молодому красивому парню с утонченным и умным лицом. На третий день знакомства, раздавив по случаю воскресного дня бутылочку пшеничной архи под пельмени – бозы, они перешли на «ты».

Собственно, от Лобсана Кирилл и узнал о некоторых примечательных особенностях храмовой архитектуры.

– Вот тут и стояли позолоченные бурханы, – показав на ступенчатое возвышение, заваленное поломанной черепицей и перегнившими брусьями обвалившейся кровли, объяснил он. – На северной стене. Хоть по компасу проверяй.

– Почему именно на северной? – Кириллу захотелось докопаться до сути. – Наверное, это имело особый символический смысл?

– Не знаю, должно быть, имело. Мне дедушка рассказывал, но я почти все забыл. Но север для монголов – самое важное направление. Ты только представь себе, что означала Полярная звезда для кочевника! И вообще старики всегда ждали с севера счастья.

Кирилл осторожно разгреб руками мусор. Среди бесформенных кусков штукатурки, сохранившей первозданную чистоту минеральных красок – на продырявленном потолке, стенах и даже обвитых чешуйчатыми драконами колоннах различались фрагменты росписи, – он нашел осколки тонкой фарфоровой посуды, огарки курительных палочек, ломкие почерневшие останки засушенных цветов.

В помещении пахло тоской запустения и прахом столетий. Бившие сверху косые лучи струями танцующей пыли ложились на заброшенный алтарь, где под кучей бесформенного хлама лежали последние жертвы, поднесенные неизвестным богам. Рассыпались цветы, выгорело коровье масло в лампадах, жадный ветер пустыни выпил последние капли воды из чаш. Умерли и сами боги.

Сохранился лишь запах. Развеянное почти до неразличимости бальзамическое дыхание курений, можжевеловой хвои и драгоценных смол, привезенных из далекой Индии или Тибета. Оно одно не покорилось хаосу небытия, пробуждая чужую смутную память о караванах, годами ползущих по ледяным кручам, и ослепительном великолепии празднеств.

Со двора долетало жалобное позвякивание колокольчика, чудом уцелевшего на змеином языке выгнутой крыши. Как зов погребенного прошлого, разбуженного порывом ошалелого ветра и вновь ускользавшего в свои недоступные грезы.

Кирилл подобрал обломок руки. Изящно удлиненные пальцы из древней черно-зеленой бронзы соединялись в колечко.

– Что это? – спросил он, любуясь неповторимым совершенством.

– Колесо закона, – объяснил Лобсан. – Вечный круговорот бытия.

– Бодхисаттва? Будда?

– Кто теперь может узнать.

Они вышли наружу. Синея к горизонту, застыли подернутые медной окалиной волны. Барханы вплотную подступали к полуразрушенным стенам. Львы у восточных ворот по горло увязали в песке. Засохшие лиственницы колюче топорщились сучками, спутанными посеревшими клочьями паутины.

– Отчего засохли деревья?

– Перестали поливать, вот и засохли. Дедушка говорил, что в шорохе лиственниц слышно дыхание вечности. Она пролетела, как сон. Часы остановились.

– Что же здесь все-таки приключилось? – Кириллу уже примерещились увлекательные истории, тайны, которые захотелось немедленно распутать.

– Ничего особенного, – равнодушно ответил Лобсан. – Люди перестали кормить лам, и они разбрелись. Тут неподалеку нашли овраг с человеческими костями. Мы их бульдозером засыпали. Раньше знаешь как хоронили умерших? Разрубали на части и скармливали хищным птицам. Остальное бродячие собаки доедали или волки.

– Не разыгрываешь? – усомнился Кирилл. – Зачем?

– Думали, что помогают душам скорее возвратиться в круговорот рождений. Еще мой дед так думал. А теперь нет, никто уже не верит в эти сказки. Дикость сплошная.

– Он жив?

– Дедушка? – Лобсан озарился благодарной улыбкой. – Он у нас еще крепкий. В прошлом году рысь подстрелил. Шапку мне сделал. Теплая!

– Всего два поколения, – Кирилл вновь принялся разглядывать свою находку, – и такие перемены! Просто не верится. Колесо закона, круговорот бытия…

– Старикам казалось, что течение жизни неизменно, и все повторяется, как циклы лунного календаря. Вон, гляди! Лобсан показал на позолоченное колесо на черепичной кровле ворот, поразительно напоминавшее морской штурвал. – Век за веком, оборот за оборотом. Собственно, так оно и было до революции. Зато нынче! – Лобсан запрокинул голову в небо, где радужно кружилась редкая ледяная пудра. – Как ракета! Прямо в пустыню ток привезли. В мезозой врубаемся турбобуром. Что ни день, то открытие.

– Жаль пока, что не по нашей части.

– Да есть он здесь, газ, я стопроцентно уверен. Сейсмология определенно литологические ловушки зафиксировала. Думаю, в аномальности строения дело. Может, висячие залежи? Глубже надо бурить, до самого палеозоя. Так и Корват считает, и наш профессор. Лично я верю.

– Поживем – увидим. Не знаешь, почему буровики замедлили проходку?

– Твердые породы пошли, гранит. Ничего, прорвемся. Ну что, засучим рукава?

– Ага, двинем. – Кирилл бережно упрятал осколок бронзы в карман ватника. – Керны, надо полагать, уже подтащили.

Он сам делал анализы, ограничившись для быстроты степенью восстановления. Наметившаяся закономерность по простиранию и глубине косвенно подтверждала слова Дугэрсурэна. Бурить следовало как можно глубже.

У вагончика их действительно поджидали ящики с образцами, заляпанными глинистым раствором.

– Граниты и есть, – подтвердил Лобсан, очищая рукавом шершавую матовую поверхность. – Гляди, как черные зерна сверкают. Мусковит!

– Чего?

– Слюда. Ты что, минералогию совсем не сечешь?

– Откуда? У нас на факультете и курса такого не было. А это белое что? – Кирилл подкинул на ладони увесистую болванку.

– Ну-ка покажь! – Лобсан попробовал поковырять ногтем. – Вроде похоже на диатомовый песчаник.

– На диатомовый, говоришь? – насторожился Кирилл. – Интересно. У тебя есть микроскоп?

– Должен быть. Тут одна ваша девушка спорово-пыльцевым анализом занималась. Пошли поглядим? – Лобсан кивнул на соседний балок. – Только в диатомах навряд ли много железа. Ты особенно не надейся.

– Мне для другого, – нетерпеливо воспламеняясь, заторопился Кирилл. – Давай по-быстрому!

Футляр с микроскопом был замкнут на ключ, но с помощью перочинного ножика легко удалось открыть хлипкий замочек. Глядя на неловкие движения Кирилла, которому редко приходилось пользоваться прибором, Лобсан молча отстранил его и взялся за дело сам. Подключив микроскоп к сети, он соскреб с керна тонкий меловой завиток и, загнав между стеклами, поместил на предметный столик.

– Теперь гляди, – сказал он, поймав увеличение. – Если понимаешь, конечно. Лично я как сдал эту муть, так и забыл. И вряд ли здесь отыщется атлас.

– Что так? – незаинтересованно спросил Кирилл, приникая к окулярам.

– В полевых условиях всякие там диатомы ни к чему.

Кирилл никак не откликнулся на пренебрежительное замечание Дугэрсурэна и вообще вряд ли расслышал его слова. В ярком молочном поле предстала флотилия галактических кораблей, остывших до мертвого холода в своем бесконечном полете. Изысканные топологические конструкции, знакомые до мельчайшей клепки пупырышков. Каприз случайности.

Жадный накат жизненного прибоя перекинул через пространство и время тонкую шелковинку, связавшую затонувший островок и пустыню, дно океана и недра земли. И здесь, и там когда-то сверкали под солнцем озера. Закончив свой цикл, они умерли на веки вечные, запечатлев свое странное сходство. Зачем? Почему? Не ответят мертвые камни.

Кирилл не удивился, хотя и не знал, что толкнуло его на отчаянный поиск. Это не он искал – смешно бы было искать! – тень Атлантиды. Его руками и памятью владели иные руки, иная память. Другие, зеленые очи заглядывали в окуляр через его плечо. Если и была между ними та неразрывная связь, о которой он помнил эти долгие месяцы, то это она себя проявила. Как безошибочный инстинкт, ведущий птиц в заокеанском полете. Как неумирающая надежда.

Непонятное пугающее молчание Светланы, обрывок разговора о ней и каком-то Гончаруке, случайно подслушанный Кириллом на кафедре, вызвали в нем противоречивую реакцию. Он замкнулся в себе, перестав бросать в белый свет телеграммы, почти уверясь, что больше не ждет и ничего не желает. Но какая-то тайная глубина все же не поддалась омертвению. Она и прорвалась теперь благодарной нежностью всепрощения.

– Нашел чего? – спросил Лобсан, нарушив долгое молчание.

– Так, ничего.

– Что-то все-таки видишь, раз прикипел?

– Фотоаппарат есть. – Кирилл нехотя оторвался от микроскопов, тронув пальцами устало сомкнувшиеся глаза.

– Не видно, – Лобсан пошарил по полкам. – Наверное, увезла.

– Достать сможешь?

– Попробую у ребят поспрошать. Почти у каждого камера.

– Мне «Зенит» нужен, зеркалка.

– Это-то ясно.

– Поищешь?

– Если надо, могу.

– Очень надо, Лобсан.

Оставшись один, Кирилл присел на голые нары. Поискав глазами, поднял кем-то забытую книжку. Но не читалось. Растревоженные мысли мешали. Наползали одна на другую, громоздясь, как льдины, и тонули в непроницаемой быстрине половодья.

Вернулся торжествующий Дугэрсурэн, вертя на закрутившемся ремешке кожаным черным футляром.

– Принес. – Он положил аппарат рядом с микроскопом. – «Зенит 3-М».

– То, что надо. Спасибо, отец!

– Пленка двести единиц, но спускового тросика нет.

– Как-нибудь перебьемся.

Кирилл сделал несколько снимков.

– Все же зачем тебе? – Лобсана мучило любопытство. – Идея какая пришла?

– Это не для меня. Для одного человека. Проявить есть где?

– Сандыг и проявит. Его игрушка.

– Вертолет не скоро ожидается?

– В начале недели должен быть. Последняя бочка солярки осталась. Начисто выжгли. Хочешь в Москву отправить?

– Как можно скорее. – Кирилл перемотал пленку и вынул кассету.

– Дней десять будет идти, не меньше.

– Что делать? От нас не зависит. А холодно тут! – Кирилл спрятал в рукава озябшие руки. – Пойдем погреемся?

– Можно. Профессор Майдар опять приехал. Все равно к нам завернет. Он сейчас на буровой.

– Волнуется старик.

– Все мы волнуемся. Как же иначе?

Майдар, с которым Кирилл познакомился еще в Улан-Баторе, подъехал уже в сумерках. Его утепленный «газик» с приспособлениями для движения по пескам на колесах остановился у самого крыльца, вспугнув хилого шакала, привлеченного духом вареной баранины.

– Ужинаете, молодые люди? – Он пригладил седую щеточку усов. – Достойное занятие!

– Садитесь с нами, товарищ Майдар, – пригласил Кирилл, вставая.

– Я уже перекусил немножечко на буровой, но лишний раз не помещает. Умный монгол всегда наедается впрок. Нет-нет! – заметил он движение Лобсана в сторону початой бутылки. – Почки не позволяют.

– Оказывается, и в Монголии есть болезни? – попытался пошутить Кирилл. – На таком мясе и молоке?

– Везде люди болеют, везде, – грустно закивал старый геолог. – Я вчера с товарищем Северьяновым разговаривал. Так он сказал, что Игнатий Сергеевич серьезно болен. Вот уж беда так беда.

– Опять? – вздрогнул Кирилл. – Как же это? – Он беспомощно заморгал. – Когда я улетал из Москвы, он уже поправлялся. К нему в больницу с работой ездили!

– Значит, ухудшение наступило. Бывает, – сказал Майдар.

– Состояние очень тяжелое? – спросил Кирилл в надежде на утешительный ответ.

– Северьянов говорит, очень. Он вам привет передавал, ваш Дмитрий Васильевич.

– Спасибо, – кивнул Кирилл.

– Корват поправится, – уверенно заявил Лобсан. – Я знаю. Он ведь такой… Настоящий батор!

– Два инфаркта – не шутка, – прицокнул Кирилл. – Притом он все так близко принимает к сердцу…

– Да, такой человек, не переделаешь, – с восточным фатализмом вздохнул Майдар. – Думаю, наш газ для него лучше всякого лекарства окажется. Сразу на поправку пойдет… Вы нового ничего не надумали?

– Мы тут посоветовались еще раз с Кириллом Ионовичем, – с важным видом высказался Лобсан, – и пришли к выводу, что действовать надлежит согласно первоначальному плану. Это подтверждается анализом степени восстановления сероцветов. Я принял решение продолжить бурение на седьмой и четвертой, а также возобновить проходку на одиннадцатой. Вплоть до палеозоя.