Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Ты принял решение? – чуточку дрогнув уголком губ, переспросил Майдар. – И приказ о возобновлении проходки уже отдал?

– Я хотел сказать, – без тени смущения поправился Дугэрсурэн, – что принял решение внести такое предложение.

– Хорошо, – кротко согласился профессор. – Обсудим.

Пока не выключили свет, они втроем посидели над картой, прикидывая, в каких ловушках мог спрятаться сжатый под высоким давлением газ.

Остановился движок, и стало слышно, как воет на буровой бешено вращающаяся турбина, днем и ночью вгрызаясь алмазными коронками в гранитный чехол.

XXXVI

Прерывисто и низко гудел тифон в серой морозной мгле. Нарядно убранный флажками расцвечивания, под грохочущий в динамиках трансляции торжественный марш входил «Борей» в бухту Золотой Рог.

Экспедиция возвращалась с триумфом. Помимо полностью выполненной программы исследований на ее счету оказалось несколько интересных находок, расширивших представления о Мировом океане. Морфологи выделили неизвестную разновидность погонофор, геологи нашли шаровые лавы. Однако подлинной сенсацией явилось открытие в рифтовой зоне «черного гейзера». В нагретых почти до трехсот градусов грязевых фонтанах, бьющих из донных кратеров, удалось обнаружить неведомые бактерии. Поистине натиск живой волны не знал преград. Жизнь сумела приспособиться даже к около-критической воде, перегретой выше температуры воспламенения целлюлозы. Теперь казалось вполне вероятным, что она сможет существовать повсюду, где есть вода и минеральные соли. Например, на Венере, в каких-нибудь укромных углах.

Окрыленные успехом исследователи с особым нетерпением рвались домой. Светлана Рунова решила улететь первым же рейсом. Ее никто не встречал на причале, и некому было волноваться о ней в московском аэропорту. Когда, закончив обследование атолла, корабль вошел в международные воды, она послала Кириллу радиограмму, объяснив свое вынужденное молчание, но не получила ответа. За все шестнадцать суток пути от Фиджи до Владивостока ей не передали ни строчки.

И хорошо, думала спокойно вполне, что так легко все само собой разрешилось, исчерпало себя, пришло к логическому концу. Немного тошно было от собственной прозорливости и жалко несбывшегося, но знала, что это пройдет. Многое рано или поздно проходит. Светлана успокоилась, окрепла под тропическим небом, накопила запас прочности, необходимый в житейской борьбе. Все ей казалось теперь нипочем. И к странному ощущению, что тебя не ждет на берегу ни одна живая душа, она успела привыкнуть еще до того, как доставили на борт заказанный по радиотелефону билет.

Вместе с билетом Светлана получила оставленные в управлении порта деньги и конверт из плотной бумаги без обратного адреса. С удивлением взглянув на проштемпелеванную монгольскую марку, осторожно надорвала уголок.

В пакете лежало несколько фотоснимков с ее Astrionella Atlantis. И более ничего. Решив, что это милый розыгрыш кого-нибудь из знакомых, занесенных волей судьбы в Монголию, она собрала карточки и уже собиралась засунуть их обратно, как случайно заметила надпись на оборотной стороне: ««Чоноин-шорголга» («Волчья колыбель»). Верхний мел. Они умерли за сто миллионов лет до нас». Почерк узнала, не успев осознать смысла прочитанного. Торопливо вывалив содержимое сумки на стол, нашла карандашную записку, переданную ей больничной нянечкой. Не терпелось сличить, хоть и знала, что ошибки не будет.

«Какая ж я дура, господи боже мой! – Она тихо всхлипнула, обезоруженная горячей волной и совершенно растерянная. – Какую чушь несла – вспомнить и то стыдно. Пять, десять лет… Только гарантии недоставало. Да откуда я знаю, что станется через год, через месяц? А он ждал, помнил. Да я мизинца его не стою! – Ее словно насквозь прожгло счастливым стыдом. – Чего боялась? Зачем заставляла страдать? – Коридорчик больничный вспомнился, испуганное лицо Кирилла и седина, так больно кольнувшая, на левом его виске. – Тогда и догнал он меня, сравнялся. Пусть будет все, как он захочет, – убежденно решила, ощутив покорную просветленность. – Я ведь женщина. Надо идти, куда поведут, верить надо. А если уже не зовет?..» И рассмеялась, не поверив, и рассыпала фотографии, как карты судьбы.

Такую и застал ее Гончарук, благодарно-зареванную, постучавшись в каюту. В бобровой шапке и коверкотовом зимнем пальто он показался поблекшим и старым. Она даже не сразу узнала его.

– Что с вами, Светлана Андреевна? – спросил с удивлением и тут же благовоспитанно перевел взгляд на застегнутый чемодан и коробки с коллекциями. – Успели уложиться? Зря, Светочка, зря. Неужели даже на банкет не останетесь?

– Рада бы, Герман Кондратьевич, да не могу, – просияла Светлана, виновато вздохнув. – Меня ждут.

– Тогда желаю счастья. Спасибо, как говорится, за службу. В Москве увидимся.

– У меня к вам просьба. – Светлана вручила ему незапечатанный конверт. – Вы, конечно, увидитесь с Наливайко… Передайте ему, пожалуйста. Здесь мои рекомендации насчет устричных и гребешковых плантаций. Я все-таки успела обработать собранный материал.

– А я и не сомневался. Спасибо.

– Это вам спасибо за все, Герман Кондратьевич!

– Рад, что не ошибся в вас, Светочка. – Он помог ей вынести вещи. – Шары, «черный гейзер», будьте уверены, об этом заговорят! Я ведь во все газеты послал…

– Мне тоже было очень приятно. – Она торопливо попрощалась и сбежала, стуча каблучками по железным ступенькам, на заснеженный причал, где уже дожидалось заказанное такси. Сейчас все ее помыслы занимала лишь одна, казавшаяся неразрешимой загадка: почему Кирилл очутился в Монголии?

– Вот и вы наконец, прекраснейшая! – обрадовался Неймарк, пританцовывая возле открытого багажника. – Давайте, давайте! – Он нетерпеливо выхватил коробки с кораллами. – Как бы вам не простудиться в одном-то плащике…

Холода она не ощутила, жадно глотнув морозного воздуха, хоть и странно было увидеть пар от дыхания, запорошенную снегом землю, обледенелые контейнеры. Над эстакадой кружилось вперемешку с голубями и чайками сытое воронье. Жаркое дыхание лагун, пироги и пальмы вспоминались уже как случайно навеянный сон. Возвращение в реальность прошло неотвратимо и жестко, отдавшись стуком захлопнутой дверцы, прощальным лязгом сомкнувшихся за машиной ворот, когда охранник в тулупе, проверив документы, повелительно и небрежно велел проезжать.

– Да, прямо в аэропорт! – подтвердила Светлана.

– Надеюсь, вы довольны итогом, очаровательница? – спросил Неймарк, с любопытством озирая преображенные зимой улицы. Клубы тумана, вырывающиеся из дверей магазинов. Мигающие светофоры на перекрестках. – Я так в полном восторге! Как в сказке побывал, даже не верится.

По-видимому, он переживал сходные ощущения. Но Светлана уже не прислушивалась к себе. Вычислив, какую ниточку следует потянуть, чтобы размотать волновавший ее клубок, она вспоминала московские телефоны, мечтая поскорее очутиться в своем Беляеве, казавшемся и желанным, и милым.

– У вас есть все основания ликовать, – без умолку бубнил охочий поболтать Неймарк. – Штамм, который мы подняли со дна, конечно же, не случайно оказался в горячем гейзере. Если бактерии будут размножаться в лаборатории, я имею в виду специальный автоклав, это явится крупнейшим открытием века. Придется отказаться от привычных взглядов на распространение жизни. Причем не только на Земле, но и в космосе. Со всей определенностью заявляю! Ее потому и не обнаружили до сих пор, что не искали как следует… Почему вы молчите? – Он ревниво покосился на ее застывшее в мечтательной улыбке лицо.

– Я думаю, Александр Матвеевич, – ответила Светлана, не сразу возвращаясь из своего далека, – над вашими словами. Очень интересная мысль.

– Вы в самом деле так думаете? – обрадовался Неймарк. – Впрочем, чему удивляться. Само собой разумеющийся факт. Так что примите мои поздравления.

– Мой вклад слишком незначителен. – Светлана только теперь догадалась, о чем он говорит. – Мы же совершенно случайно наткнулись на «черный гейзер», а все остальное прекрасно проделали без нас.

– О вы глубоко не правы! Тут важен первый шаг, первое слово. Я, например, был бы без ума от радости, выпади мне такое. Однако, увы…

– Не прибедняйтесь, Александр Матвеевич, вам и без того есть чем гордиться.

– Э, и сравнивать нечего! Мы работаем на подхвате. Погонофоры, скажете? Но их открыли еще десять лет тому назад.

– Все-таки новая разновидность. Вашим именем назовут.

– Как-нибудь обойдусь. Так спокойнее. Я, матушка, генетик-вавиловец, битый-перебитый. Мне покой дорог.

– Знаю я, какой вы любитель покоя! Так и лезете в драку.

– Я? Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Всю экспедицию я был тише воды, ниже травы.

– Именно поэтому вы решили ввязаться в рискованную дискуссию о личинках? – задорно подмигнула Рунова, вспомнив, как яростно разгромил Неймарк скороспелую гипотезу, с которой выскочила поддержанная Гончаруком Нелли Башмачникова.

– Планктонная личинка во многом определяет структуру стад, место их обитания, механизм воспроизводства. Ведь планктон целиком зависит от направления течений, их температуры, погоды на Земле и хромосферных вспышек на солнце, то есть от всех тех факторов, которыми мы пока не научились управлять. Только теперь благодаря новейшим океанографическим исследованиям мы обрели надежду связать поведение планктона с системами циркуляции воды в океанах. С этого и следует начинать!

– Да-да, именно с этого и следует начинать, – поспешила заполнить паузу слушавшая вполуха Светлана, решив для себя, что начнет с Димы Северьянова, который третий год сидит на монгольской тематике и знает там всех и вся. Она глубоко уважала Александра Матвеевича и обычно с удовольствием выслушивала его пространные объяснения, но от мысли, что придется провести с нами почти сутки, ее охватил нервный озноб.

«Почему так эгоистично счастье? – подумала, не устыдившись. – Не до того мне, право, не до того, но надо терпеть».

Она вытерпела и, промучившись еще ночь в собственной квартирке – уже от неведения и расстройства суточных ритмов, – с раннего утра навалилась на телефон. Обзвонив подруг-приятелей, оказавшихся в сфере досягаемости, вызнала новости, восстановив последовательность событий. События оказались любопытными, даже более чем. Но выстраданное в приятном обществе Неймарка решение начать с Димы осталось неизменным.

Он встретил ее на середине кабинета с радушной уверенностью хозяина, хоть и значилось еще на черно-золотой табличке имя Корвата. Они обнялись и с подчеркнутой непринужденностью старых друзей троекратно расцеловались.

– Прибыла, значит, лягушка-путешественница? – Северьянов чуть не насильно запихнул ее в собственное кресло, усевшись на краешке стола. – Читал о твоих подвигах, читал!.. «Есть ли жизнь на Венере?» Кажется, в «Комсомолке»?

– Не важно, – отмахнулась Светлана. – Расскажи лучше про себя. Впрочем, я уже многое знаю и поздравляю от души! Димуля, ты это заслужил!

– Хотелось бы знать, с чем именно ты меня поздравляешь? – Он довольно усмехнулся, покачивая длинной ногой прирожденного баскетболиста.

– Прежде всего с назначением! Ты из нашего выпуска первым взлетел так высоко. Мне, конечно, жаль Игнатия Сергеевича, но, надеюсь, с ним будет полный порядок. А ты молодец! Так держать! Вперед и выше.

– Спасибо на добром слове, Светка. Я знаю, что у тебя это искренне. – Дмитрий Васильевич соскочил со стола и принялся выхаживать вдоль ковровой дорожки. – Но кресло мне досталось то еще! И сидеть неуютно, и встать не дают. Положение, словом, весьма щекотливое. Поэтому лучше не будем. Я тебя умоляю! – остановил он ее протестующий жест. – А вот с чем ты меня действительно можешь поздравить, так это с газом. Мы таки доконали его, Светик!

– С каким газом? – Светлана была так далека от его забот.

– Неужели не знаешь? – удивился Северьянов без тени обиды. – Хотя откуда тебе? – Он небрежно кивнул на карту. – Можешь полюбоваться! Оконтурили месторождение. Не из последних, смею заметить… Ох и дался же нам этот газ!

– Так это в Монголии?! – обрадовалась она.

– Конечно, в Монголии. Где же еще?

– Ой, Димка! Думаешь, я к тебе просто так пожаловала? На тебя полюбоваться?

– Честно говоря, да. – Остановившись возле стола, он выжидательно перегнулся. – Или не заслужил?

– Заслужил-заслужил, Димуля! Прости! – Светлана чмокнула его в щеку и наклонилась за пластиковой фирменной сумкой. – Это тебе, – осторожно разместила среди телефонов внушительные футляры из картона. – Какие-то сигареты, говорят, вполне приличные, и действительно редкостный черный коралл.

– Напросился на подарок.

– Как не совестно! Я просто забыла на радостях. Это, правда, тебе. Ты столько для меня сделал!

– Единственно по причине твоих изумрудных глаз и моей старой любви. – Дмитрий Васильевич взглянул на этикетку. Сигареты были высшего качества: «Данхилл».

– Неправда. Меня ты никогда не любил.

– Зато любил твоих подруг из медицинского. Отличные девочки были! Где-то они теперь? Эх, молодость-молодость…

– Не печалься. Еще не вечер.

– Полагаешь?

– Я тебе точно говорю. Можешь верить!

Они замолчали: он растроганно, она несколько напряженно.

– У меня к тебе дело, Дима, – без ненужных околичностей подступила Светлана, когда схлынул его сентиментальный порыв. – Там у вас, – она показала на карту, – в керне обнаружился интересующий меня диатомовый слой. Хочу съездить.

– Зачем? Я скоро лечу туда. Привезу все, что захочешь.

– Нет, Димочка, мне самой нужно! – взмолилась она с капризной настойчивостью, не одобрив себя со стороны.

– А ты откуда знаешь про керн? – Он насторожился.

– Смотри. – Светлана вынула фотоснимок. – Мне специально прислали.

– Кто?

– Кто-кто! Друзья! Важно не кто, а что, Дима! Это же точно такой вид, который мы подняли в Атлантике.

– Откуда он мог очутиться в Монголии. В верхнем мелу?

– Ты меня спрашиваешь? Самой бы хотелось знать.

– Ну тогда поезжай, если факультет не возражает.

– Конечно, не возражает! – заторопилась она. – Меня быстро оформят – старая виза еще действует. Ты меня подождешь?

– Я-то тебе зачем, Света.

– А вертолет? И вообще транспорт? Неужели ты способен бросить меня одну среди пустыни? Да еще зимой! Помоги, Дима!

– Ладно, беру. Только побыстрей оформляйся.

– Ты прелесть! – Светлана вскочила, но тут же опустилась назад в кресло, потому что в кабинет вошел парторг института Гроханов.

– Игнатий Сергеевич умер, Дима! – крикнул он прямо с порога, совершенно слепой от слез.

– Не может быть! – метнулся навстречу Северьянов.

– Только что позвонили. – Гроханов протянул к нему руки, и они потрясенно застыли, припав друг к другу.

– Слушай меня, Юра, – борясь с душившим его горем, вырвался Северьянов. – Слушай меня! Я никого не хочу винить, но кое-кому придется уйти из института. Со мной они не сработаются! Я тебе точно говорю.

– Какое теперь это имеет значение. – Гроханов попытался вытереть слезы. – Он умер, Дима! Ты понимаешь?

– Смотри! – Северьянов бросился к карте. – Смотри! – исступленно застучал по ней кулаком. – Как маршал! Как солдат-победитель! Умер, как жил, с оружием в руках… Я не прощу, Юра!

Гроханов постоял в горестном отупении и, ничего не ответив, вышел.

– Тебе чего, Света? – Дмитрий Васильевич устремил на нее потухшие, тоскующие глаза. – Ах да. – Он махнул рукой. – Я сделаю все, что надо, иди, Светик, иди…

XXXVII

Впервые в жизни Кирилл увидел мираж. За отшлифованными ветром тяжелыми барханами, поразительно похожими на приплюснутые пирамиды, открылась стеклянная гладь. Ясно различались голые деревья у берега, отраженные в глубине постепенно уходящие сваи и даже причаленные лодки. Призрачное озеро, отчетливо прорисованное в невозмутимой студеной дали, завораживало своей почти осязаемой неизменностью. Как ни петляла между песчаными холмами дорога, оно оставалось на том же месте, не приближаясь и не отступая за горизонт.

– Ты видишь? – обратился Кирилл к Лобсану Дугэрсурэну, насчитав после двух часов пути то же количество свай и лодок.

– Что? – не понял Лобсан, наклоняясь к оконцу.

– Вон там, – нерешительно указал Кирилл на примерещившийся водоем, послушно повторявший повороты машины.

– Так это мираж, – равнодушно взглянув, отвернулся Лобсан.

– Я понимаю, что мираж, но отчего такое поразительное постоянство? Едем-едем, и хоть бы чуточку сместилось.

– Это же не кино! – снисходительно заметил Дугэрсурэн. – Такая атмосфера. Очень сильная рефракция. Особенно здесь, в Чоноин-шорголга. Дорога сплошных миражей.

Как бы в подтверждение его слов, прямо на ходу вынырнул вполне реальный выветренный останец. Шофер резко свернул – вездеход тряхнуло и повлекло по утрамбованной осыпи к остро накрененным базальтовым плитам, торчащим из-под припорошенного снеговой крупкой песка. Просвет между темно-красными с хмурым свинцовым глянцем скалами открылся в самый последний момент. Последовал очередной бросок, и вновь в раме окна возникла прежняя картина.

– Вот дороги я почему-то не приметил! – поморщился Кирилл, потирая ушибленное плечо.

– Тебе и не обязательно. Лишь бы Сандыг видел. А он знает свое дело, можешь не волноваться.

– Я не волнуюсь. Просто ушибся слегка.

– Лучше держись. – Лобсан показал на скобу. – Нам еще долго кочевать.

Они выехали на одиннадцатую буровую сразу же после митинга, состоявшегося в самом центре. Местное начальство уговаривало остаться на праздник – все же такое событие: первый газоконденсатный фонтан! – но Лобсан был непреклонен. Решение возобновить проходку одиннадцатой лишь с началом весны его никак не устраивало, и он решил заручиться поддержкой буровиков, которые переселились на зиму в соседний аймак.

– Поедешь с нами? – позвал он Кирилла, когда румяные круглолицые красавицы в нарядных халхасских одеждах пригласили гостей на концерт в Дом культуры.

Кириллу хотелось дождаться вестей из Москвы, да и праздник пропустить было жалко, но, зная, сколь многое зависит теперь от одиннадцатой, он согласился без колебаний. Из чисто мужской солидарности. Свою микроскопическую, но, как выяснилось, совсем не лишнюю лепту он уже внес и ничем, кроме дружеского участия, не мог подкрепить упрямую убежденность Дугэрсурэна в продуктивности тамошнего триаса. Само это слово, хоть и звучало заманчиво, было для него таким же туманным, как постоянно мелькающие в разговоре «кайнозой», «мезозой» или «юра». Он и не пытался разобраться в очередности этих, длившихся миллионы лет, геологических эр и периодов, закаменевших пластами доисторической жизни. Только верхний мел, откуда был поднят цилиндрик диатомового песчаника, прочно врубился в память.

Облик пустыни многократно менялся. Опушенная заиндевелой дымкой высушенного морозом дериса, она влекла и пугала немыслимым совершенством оттенков и форм. Базальтовые гряды сменялись иззубренными утесами, утрамбованные в причудливой сетке трещин проплешины тонули в песчаных оранжевых лунках, изборожденных графитовыми завитками серповидных теней. Что-то странное происходило со зрением. Ближние предметы ускользали от взора в текучей расплывчатости, а удаленное поражало геометрической четкостью очертаний. Но порой что-то сдвигалось и рушилось в лишенной воздуха перспективе и на передний план назойливо вылезали ничтожные, а то и вовсе не различимые нормальным глазом крупицы. Одноликие массы цвета как бы распадались на первозданные элементы, а весь ландшафт представал сотканным из отдельных точек полотном художника-пуантилиста. Каждая песчинка вырисовывалась отдельным кристалликом, вобравшим в себя и тени, и свет, и полную завершенность космоса.

Исчезало различие между большим и малым, между пылающим на горизонте горным кряжем и осколочком халцедона, выброшенным протектором на бубен глинистого такыра.

Все, о чем ворожила пустыня, глухо стеная в ночи, мог рассказать любой камешек или жестяная колючка, впитавшая звездный мороз. Только остановись на мгновение, возьми в руки, прислушайся сердцем.

Вездеход полз по бездорожью, ныряя, как в штормящем океане. Он один и перемещался в застывших волнах, над которыми зависли уснувшие руины заоблачных городищ.

– Не жалеешь, что с нами поехал? – спросил Лобсан.

– Я и мечтать не смел, что увижу такое. – Кирилл насилу оторвал привороженный взгляд от запыленного окна.

– Погоди, еще не то будет!.. Только не надо смотреть так долго – голова заболит.

– И так перед глазами искры танцуют…

– Отдохни малость. Есть хочешь?

– Пожалуй.

Лобсан развязал узелок, в котором оказались сухие пенки и ломоть хлеба. В термосе плескался, исходя приманчивым паром, горячий чай.

– А как же Сандыг? – Стараясь не пролить, Кирилл наполнил прыгающие на откидном столике кружки.

– У него есть, не беспокойся. Обедать не скоро будем. – Дугэрсурэн провел пальцем по карте. – Нам еще ехать и ехать.

– Недаром говорят, что работа геолога – это одна нескончаемая дорога. Я бы вряд ли смог всю жизнь так, но пока мне нравится… У тебя есть жена, Лобсан?

– Не женился еще. У нас знаешь как говорят? «Где любовь, там и забота».

– А девушка?

– Девушка, конечно, есть. Как же иначе? – Лобсан засмеялся. – С девушками легко. Они сами выбирают себе парней. Наши женщины очень самостоятельные. Моя бабка всем домом командует. Дедушка ее до сих пор боится.

– Ты тоже?

– Бабку? Конечно, боюсь. Я ее люблю, Кира. Кого любишь, того и боишься, слушаешь. Нет, мне еще рано жениться. Счастье мужчины – беспредельная степь.

– Тоже народная мудрость?

– Не знаю, так дед говорит.

– Еще знаешь какие-нибудь пословицы? Про любовь?

– Про любовь? – напрягся, вспоминая, Дугэрсурэн. – «Одна головня – не огонь, одинокий человек – не человек». Нравится?

– Как же тогда степь, которая счастье мужчины? – улыбнулся Кирилл.

– Каждый его по-своему понимает, счастье. – Лобсан не поддержал шутки. – Мне еще одна поговорка вспомнилась: «Плохо уложенная ноша – мученье для верблюда, большая любовь – мука для сердца». Не желаю я такой любви. Пустая трата времени и сил. Я знать хочу, а не терзаться.

– Завидую тебе, Лобсан. Ты твердо усвоил, что тебе надо. Я ни от чего не могу отказаться.

За окном быстро темнело. И вскоре одно лишь небо светилось над сплошной фиолетовой тенью, стушевавшей складки песчаных груд и ребра утесов.

– Будем ехать, пока Сандыг сможет, – сказал Лобсан. – Ночью далеко не уйдешь. На фары в пустыне нельзя положиться. Совсем не тот свет. Сколько людей пропало только потому, что на фары надеялись.

Сандыг остановился посреди каменистого плато. Ровные кубических очертаний глыбы плоскими уступами лепились к смутно темневшему отрогу, как сакли в ущелье. Разбросанные по равнине буйными содроганиями коры, они торчали стоймя или подпирали друг друга под острым углом, словно обрушенные надгробья. В рассеянном звездном свете далеко было видно. Прямо по ходу машины пролегла чертой кромешного мрака то ли расщелина, то ли длинная тень от исполинского саркофага, окруженного частоколом покосившихся призм. Скорее всего, она и заставила Сандыга нажать на тормоза. Продвигаться дальше показалось опасно. Изредка выветренные скалы издавали сухой оглушительный треск, летевший сквозь ледяное безмолвие пугающим дробным раскатом. Более гиблое места и вообразить было трудно. Геометрическая безупречность фигур стократно усиливала гнетущее впечатление унизительной беспомощности перед вселенской катастрофой, постичь и измерить которую едва ли мог человеческий разум.

По крайней мере, так ощущал Кирилл, когда он вышагивал возле вездехода, энергичными взмахами и приседаниями разгоняя застывшую кровь.

Справа под россыпью Млечного пути вырисовывались неприступные башни крепости, в которой могли бы жить великаны. Но ни в крепость, ни в громоздящиеся ступенчатыми ярусами дома войти было никак невозможно. Ни окон, ни лазов в отвесном граните, вздыбленном над заваленными щебнем хаммадами и языками песков.

Одно оставалось: забраться в уютный кузов, экономно включив обогрев, и растянуться на жестких сиденьях до утра.

– Тавтай нойрсоорой, – пожелал Кирилл всем спокойной ночи, старательно выговаривая слова, и забылся неглубоким тревожным сном, когда настороженный мозг, скользя сквозь разорванные видения, не забывает о холоде и неудобстве.

Лобсан растолкал его на рассвете. В замороженных окошках едва серело. Ныли суставы, и безумно хотелось спать.

– Почему так рано? – Кирилл с трудом разлепил веки, плохо соображая, где он и что с ним.

– Пора вставать. Скоро увидишь.

Позавтракав всухомятку – в термосе едва набралось по полкружке на брата, – они повыпрыгивали на заиндевелую землю. Камни вокруг дымились тончайшим матовым серебрением. И тишина стояла такая, что поскрипывание шагов отдавалось в ушах протяжным эхом. Сумерки таяли незаметно, и небо было еще совсем холодным, когда в таинственных недрах циклопической цитадели нестерпимой колючей звездой вспыхнуло волшебное зеркало. Не успел Кирилл оправиться он изумления, как загорелось в другом месте, потом в третьем, и пошли взрываться, как по пороховому шнуру, подожженные окна. Еще не окрасился зарей горизонт, а лучезарная пляска охватила всю каменную громаду. Расплавленная пурпурным сиянием, она сквозила дымчатой легкостью пылающих облаков. Стало светло, как в июньский полдень. Воздух наполнился мелодичным звоном, который переплавлялся в свет, словно сталкивались в полете, опадая чудесным дождем, мириады золотистых иголок. Но не успела истаять небесная мелодия, как ущелья отозвались гневным рокотом, переходящим в оглушительный рев. Раскаленные скалы заплясали в неверном мелькании кипящего воздуха и обрушились в бездонный провал, разверзшийся за выщербленным гребнем стены. Вдоль небосклона лихорадочно заметались тени. Полыхнуло зеленым, потом призрачно-голубым, как при электросварке, и над землей прокатилась волна победного грома. Почва под ногами содрогнулась до самых глубин и ощутимо завибрировала в унисон грохочущей цветомузыке. С каждым аккордом неузнаваемо преображался мир.

Кирилл опомнился, когда солнечный шар легко оторвался от зубчатой каймы, всплыв над скальной грядой, пылавшей вишневым накалом остывающего железа. Вспышки погасли. Стена, оказавшаяся отвесным склоном гранитного щита, вновь обрела свою непроницаемую сплошность. Нежно окрасились в красно-оранжевые цвета зари угрюмые башни.

– Что это было? – прошептал он, испытывая счастливое головокружение.

– Баин-Дзак! – засмеялся, приседая и хлопая по коленям, Сандыг. – Баин-Дзак!

– Пылающие скалы, – перевел Дугэрсурэн. – Такие только у нас есть, больше нигде в мире.

– И так бывает всегда? – спросил потрясенный Кирилл, все оглядываясь через плечо на пламенеющие утесы.

– Летом еще красивее.

– Онгоц! [6]6
  Самолет (монг.).


[Закрыть]– Кирилл вздрогнул, услышав за спиной радостный возглас Сандыга.

В небе, где совсем недавно звенели золотые дожди, отчетливо гудел мотор.

– Вертолет! – сказал Лобсан, найдя быстро приближающуюся точку. – Вон там… Хотел бы я знать, кто к нам сюда пожаловал? – усмехнулся он, когда стрекочущий кузнечик завис над вездеходом и начал медленно опускаться. – Только начальства на мою голову не хватало.

– Баин-Дзак! – повторил Кирилл. – Последний день Атлантиды.

В невыразимой клубящейся мгле мерещились, маня и тревожа, властительные связи всего со всем. Музыка, математика, красота. Рождение и гибель миров. Крушение цивилизаций. Жизнь и смерть в разнесенной взрывом Вселенной. Атлантида. Тибет. Невыразимая тоска заключенного в бренную оболочку духа. Трубадурская альба – песня любви.

Как причудливо и нежданно все это соединилось в простеганном золотой нитью мраке кносского лабиринта. Но не было слов, способных ухватить высокую сверхчеловеческую суть и закрепить ее вещим знаком.