Текст книги "Империя Вечности"

Автор книги: Энтони О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Разумеется.

Художник последовал за ним, удивляясь, как может подобный вопрос волновать человека, чья слава уже увековечена в бесчисленных картинах, монументах, гобеленах, на предметах домашней утвари… и даже на монетах.

– Только мне нужен лучший живописец, какого ты сможешь найти.

– Может, Луи Давид? [55]55
  Давид, Жак Луи (1748–1825) – французский живописец, один из ведущих деятелей Великой французской революции. Подобно якобинцам, приветствовал Наполеона, который казался ему воплощением революционного духа. Пораженный энергией Давида, Наполеон пригласил его присоединиться к египетской кампании в качестве официального художника, но Давид отказался. В 1804 он стал первым живописцем императора и получил заказы на создание огромных полотен – «Коронование императора Наполеона и императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери» и «Присяга армии Наполеона на Марсовом поле». Через своих учеников Давид оказал большое влияние на развитие живописи в Бельгии, Дании и Германии.


[Закрыть]Он работает с большим размахом.

– Давид? Замечательно. Пусть приступает немедля…

Однако Наполеона, казалось, в эту минуту занимало совсем другое.

– Да, и еще кое-что…

Мужчины шагали вдоль шеренги из мраморных бюстов героев: Брут, Демосфен, Джордж Вашингтон…

– Я пригласил Папу Римского, ты в курсе?

– Да, слышал…

– Сейчас меня не остановят никакие расходы. Это будет один из важнейших дней в моей жизни.

– Если не самый важный.

Наполеон одобрительно посмотрел на своего спутника.

– Значит, и ты понимаешь, как важно, чтобы все прошло идеально?

– Разумеется.

– И почему все значимые персоны должны непременно присутствовать?

– Безусловно.

– Так вот… – Бонапарт помедлил. – Есть один человек, которого я бы очень хотел увидеть на коронации. Без него мой праздник будет… неполным.

«Дядя Грегорио? – пронеслось в голове Денона. – Какой-нибудь приятель из военного училища? Проститутка, с которой он потерял невинность?..»

В конце концов он решил промолчать и на сей раз.

– Я знаю, это ужасно тщеславно с моей стороны, – начал Наполеон, – но если уж Папа готов оставить свою резиденцию в Риме, то, может быть, некий джентльмен согласится приехать из… оттуда, где он живет?

Достигнув конца зала, он резко замер и вновь развернулся к Денону, весь напрягшись, словно кожа на барабане.

Где-то скрипнула дверь.

– Я имею в виду того, кто направил меня на этот путь, – продолжал Бонапарт, понизив голос. – Того, кто определил мою судьбу – и тем самым расписал ее наперед.

Денон бесстрастно смотрел на будущего императора.

– Я встретил его в Египте, – промолвил Наполеон. – Внутри Великой пирамиды.

У собеседника вытянулось лицо.

– Ты же знаешь, о ком я.

Денон задумчиво поджал губы.

– L'Homme Rouge, – шепнул Бонапарт.

Повисло молчание.

– «Красный человек», – повторил Наполеон и, не дождавшись ответа, рассердился: – Что ты так смотришь? В чем дело?..

Тут из другого конца зала донесся смех: к двери подходили, болтая, двое лакеев.

Вздрогнув, словно его застали за неприличным занятием, Бонапарт огляделся в поисках убежища, заметил резную дверь и втолкнул Денона в комнатку со шкафами и зеркалами. Убедившись, что они одни, он уставился на своего спутника ледяным взглядом.

– В чем дело? Ты его должен знать!

– Ну конечно, – ответил Денон и возвел глаза к потолку. – «Красный человек». Пророк под маской, с которым, по вашим словам, вы говорили в Египте.

– «По вашим словам»? – задохнулся Наполеон. – Что за речи? Ты-то в курсе, что мы с ним виделись. Разве не ты устроил нашу встречу?

Художник не проронил ни слова.

– Ночью ты сам явился ко мне во дворец на площади Эзбекия, причем с таким виноватым видом, будто кого-то обокрал. Помнишь, с тобой было полдюжины шейхов, которые отвели меня к Великой пирамиде.

– Это правда, я…

– Разумеется, правда!

– Правда в том, – не сдавался Денон, – что я был во дворце и показал вам дорогу…

– К Великой пирамиде? К царскому чертогу?

– Да.

– Ну тогда ты знаком с этим «красным человеком».

Денон опять промолчал.

– Да что с тобой? Ты не можешь не знать! Ты сам хотел, чтобы мне открылись тайны грядущего!

– И это верно.

– Ну конечно!

– Однако… – Художник понял, что у него не осталось выбора. – Все было не совсем так, как вы говорите.

– Что? – Наполеон запнулся и тут же ринулся в наступление: – Ведь я получил откровение из чертога вечности! Прямо в священной гробнице Великой пирамиды, подобно Александру Македонскому в Сиве! Я видел свою судьбу, от века записанную древними пророками!

– Мои воспоминания несколько… отличаются от ваших.

– Тогда говори! Что ты запомнил?

Денон сглотнул, качнул головой и осторожно начал:

– Я хотел, чтобы вы увидели чертог вечности…

– Ну да!

– …во всей его строгой простоте… чистоте… и удивительной пустоте.

Бонапарт непонимающе уставился на собеседника.

– Ведь это поразительно: усыпальница в сердце древнейшего мирового монумента – и начисто лишена украшений. Здесь, и только здесь, могла находиться земная обитель вечности… гробница человеческого тщеславия… конец всех наших дорог…

Во взгляде Наполеона росло непомерное изумление.

– Что за вздор! Ты хочешь меня уверить, будто на стенах не было звезд? Великолепных, сияющих Плеяд? Скажешь, я все это выдумал?

Денон опустил взгляд.

– Ну а моя счастливая звезда?

Молчание.

– А «красный человек» – верховный жрец, мистик, пророк под маской – он тоже, по-твоему, выдумка?

Молчание.

– А его предсказания? Разгадка таинственных кодов чертога?

Художник не шевелился.

– Так как же?

Денон решительно поднял глаза: отступать было уже некуда.

– Я знаю одно…

– Что? Что ты знаешь?

– В тот день главнокомандующий пережил жестокую битву при Абикуре…

– Не первую и не последнюю!

– …много ночей не спал…

– И это для меня не редкость!

– …истощил свое тело свыше простых человеческих сил и к тому же, по вашему собственному признанию, принимал дурманящие вещества…

– Продолжай.

– Поэтому я полагаю, в ту самую ночь он был особенно… – Денон сделал над собой усилие и выпалил: – Впечатлителен.

Бонапарт широко распахнул глаза.

– И наконец, я знаю, что Франция ждала его возвращения, вопросы настоятельно требовали ответов и он желал утвердиться в своем призвании…

Наполеон продолжал неотрывно смотреть на художника.

– К тому же из его собственных ранних трудов мне известно, – Денон перешел на шепот, – что командующий долгие годы питал особую склонность к пророкам в масках…

В воздухе повисла зловещая тишина. Виван почти расслышал ход мыслей Бонапарта, старающегося найти в его рассуждениях слабое место. Но это было все равно что биться головой о каменную стену. В юности будущий император мечтал прославиться как писатель; среди его лучших произведений был и «Пророк под маской», правдивая история Махди, [56]56
  Махди (от араб, «ведомый верным путем») – в шиитском исламе седьмой имам Исмаил или двенадцатый имам Мухаммед аль-Мунтазар (исчез в 878), возвращение которого положит конец несправедливости и приведет к возрождению мусульман. Правоверные сунниты также верят в приход Махди, в легенде о котором обнаруживаются следы учения о Мессии. Некоторые лидеры мусульманских движений провозглашали себя Махди.


[Закрыть]средневекового мессии Кхурасани, который возглавил войско фанатиков и предпринял несколько неудачных попыток переворота, после чего отравил всех своих людей, а сам добровольно взошел на костер. Махди носил прозвище Хакем (в переводе с арабского – «мудрец» или «ученый»), он объявил себя непобедимым посланником Бога, пытался предсказывать будущее и прятал уродливое лицо под ослепительной серебряной маской.

Наконец Денон отважился повернуть голову на затекшей шее и взглянуть на Бонапарта. Тот безмолвно буравил глазами собственное отражение в одном из бесчисленных зеркал. Художник на миг испугался, точно задел сосуд со взрывоопасной смесью.

И вдруг напряжение ушло – словно воду выпустили из раковины. Первый консул рассмеялся, негромко и неубедительно, как если бы весь разговор был затеян ради шутки.

– Ладно… – промолвил он, глядя в зеркало. – Значит, ты говоришь мне «нет»?

– Нет?

Наполеон обернулся.

– Я так понимаю, что ты не сможешь вызвать сюда «красного человека»?

Денон поклонился с покорной улыбкой:

– Боюсь, что не смогу.

Последовала долгая пауза, после чего Бонапарт опять рассмеялся.

– Тогда уходи, мерзавец. – Для пущей ясности он выпятил губы и подул. – Иди, иди прочь со своими ястребами и змеями, пока не отыщешь что-нибудь по-настоящему достойное моего величия!

Похлопав художника по спине, Бонапарт проводил его из дворца, осыпая шутливой бранью, и удалился в лабиринт из позолоченных галерей и бесконечных отражений.

Дорога к дому от дворца Тюильри занимала немного времени, поэтому в обычные дни (если не приходилось везти особенно ценные экспонаты) Денон ходил пешком. Однако в тот вечер он взял закрытый экипаж и медленно покатил по сонным улицам. И всюду его преследовали призраки Египта: колонны Вандомской площади, сфинксы на столбах ворот, у фонтанов… Даже шлюхи возле Пале Рояль провожали мужчин подведенными черной краской глазами, как у египетских богинь. Господи, содрогнулся Денон, ведь и само название города объявили происходящим от искаженного латинского «Par Isi» – «У храма Изиды».

Если вдуматься: неужели он, или Бонапарт, или кто-то еще доставил Египет в Париж? Или эта страна загадок всегда обитала здесь?

И еще этот «красный человек», le Masque Prophète, – вправду ли он вызывал к себе Наполеона? Или сам был вызван воображением усталого командующего? И скоро ли в нем опять возникнет нужда?

В конце концов, размышлял художник, все сводится к тому, какими пределами человек ограничивает собственные амбиции. Денон мысленно повторил незабываемую последнюю фразу из книги о Махди: «Как далеко заводит нас погоня за славой!», откинулся на мягкую спинку сиденья и прижал к себе папку с эскизами. Оставалось лишь гадать, как далеко Наполеон передвинет границы действительности в погоне за собственным сном.

Глава седьмая
ВЕЛИКИЕ ТАЙНЫ МАНЯТ

В Лондоне, как обнаружил Ринд, египетский стиль преобладал в основном на кладбищах, среди храмоподобных мавзолеев, обелисков, саркофагов, колонн с лотосовидными капителями и урн с прахом. Александра всегда тянуло в подобные места, он любил бродить по извилистым тропкам, как человек, желающий привыкнуть к новому дому, куда еще не успел переехать. Шотландцу отнюдь не казалось неподобающим то, что нетленные архитектурные мотивы Египта, этой гробницы великих империй, много столетий спустя возникли здесь, чтобы навек заключить в себе разлагающиеся останки знатных чиновников и аристократов.

В декабре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, когда Ринд писал седьмую главу своей книги о методах археологии, в Крыму разгорелась война; сэр Гарднер Уилкинсон временно покинул город, уехав однажды поутру с тяжело дышащим Наполеоном и кучей внушительных чемоданов, при этом беззаботно объявив, что понятия не имеет, когда вернется.

– Может, он хотя бы намекнул, куда собирается? – допытывался у молодого человека У. Р. Гамильтон. – Случайно, не в замок Алник, резиденцию герцога Нортумберлендского?

– По-моему, он упоминал место под названием Ллановер.

– Точно, это в Уэльсе. Он там часто бывает, но это вас пока не касается. А как же вы, юноша? Остаетесь в доме?

– Я пробовал отказаться, но хозяин решительно не желал ничего слушать.

– Что ж, это совсем неплохо, – рассудил Гамильтон. – Настало время продолжить ваше образование, так что лучше не отвлекаться. И потом, наверняка вам успело приесться общество сэра Гарднера.

По правде сказать, это было не так: в первые же дни Ринд осознал, что ужасно скучает по вездесущему археологу, по шалостям четвероногого Наполеона. К тому же единственный гость начал подозревать, что его присутствие тяготит экономку, поэтому все чаще проводил время вне дома – бродил по городу и думал о Египте, как мог бы думать о женщине, в которую постепенно и безнадежно влюблялся. В особенности его привлекал фасад Египет-холла на Пикадилли, по большей части грубо сработанный в тысяча восемьсот двенадцатом году по эскизам Денона; здесь молодой шотландец, при всей своей немощности и скромной самооценке, ощущал духовную связь с художником, разглядывая причудливые узоры, некогда представавшие глазам француза, – пусть даже трижды переделанные, черные от сажи, в кучках воробьиного помета и в трещинах от зимних морозов.

Вот почему приглашение У. Р. Гамильтона в зал манускриптов для изучения оригинальных рисунков Денона (в спешке забытых автором при отъезде из Каира) вызвало у Ринда плохо скрываемый восторг.

– Вы говорите, это его рука?

– Именно так.

– И что, Наполеон Бонапарт лично смотрел эти эскизы?

– По всей вероятности.

Молодой человек уловил неодобрение в голосе собеседника, однако не мог ничего с собой поделать.

– Кажется, будто видишь все собственными глазами, – заметил он, трепетно прикасаясь к бумаге, будто к одной из бесценных реликвий своей родины. – А ведь чувствуется, что художник очень спешил.

– Он-то спешил, это верно. А вот вы совершите большую ошибку, если станете торопиться.

Ринд поднял глаза.

– Мы и сами много лет упускали рисунки из виду. Покуда главный помощник хранителя рукописей доктор Кюретон не совершил одно важное открытие.

– Открытие?

– Здесь – одна из причин, почему Бонапарт считал себя неуязвимым.

Шотландец еще раз перелистал страницы и пожал плечами.

– Мне ничего не бросилось в глаза.

– Подлинные сокровища никогда не лежат на поверхности. Подумайте как следует. Времени у вас достаточно.

Ринд очень внимательно, до боли в глазах, всматривался в рисунки с изображениями склепов, святилищ, пышнотелых танцующих дев, полуобнаженных рабов, благородных лиц – живых и высеченных из камня…

– Я просто в недоумении, – обратился он к доктору Кюретону, вошедшему в зал с чернильницей.

– Боюсь, я не вправе что-либо вам объяснять, – ответил тот.

И Ринд вернулся к работе под перестук и звон молотков рабочих, которые строили для музея гигантский читальный зал, но так ничего и не нашел, если не считать парочки относительно любопытных страниц. Уже приготовившись расписаться в своем поражении, он вдруг обнаружил, что в зале стемнело, грохот утих, а часы на стене отбивают шесть вечера. Будто бы очнувшись от сна, молодой человек поднялся, чтобы уйти, – и лишь теперь с изумлением увидел Гамильтона, который хищно следил за ним, стоя поодаль.

Ринд поморгал.

– Я не заметил, как вы вернулись.

– Ну что, вы нашли их?

– Кого – их?

Бывший шпион подошел к столу, шурша фалдами фрака.

– Отличная работа, юноша, – произнес он, указывая на отложенные листы. – Я знал, что вы быстро справитесь.

– Вот эти? – Ринд уселся обратно. – Я и сам не понимаю, почему отобрал их.

– Конечно.

– Мне вдруг померещилось некое…

– Несоответствие? Так я и думал. – Гамильтон поднял первый лист. – Расскажите-ка мне вот об этом. Что вас насторожило?

Ринд посмотрел на цветной портрет мужчины в тюрбане, в сияющей маске и развевающемся красном плаще, с воздетыми, как у пророка, руками.

– Не знаю, – ответил шотландец. – В этом рисунке есть что-то странное. Нереальное.

– В отличие от прочих портретов?

Ринд перебрал в уме остальные лица – шейхов, крестьян, бедуинов, турок – и согласно кивнул.

– А что? Вы знаете, кто это?

Но Гамильтон уже держал в руках портрет молодого туземца с густыми, как шерсть, волосами, ясным взглядом и таинственной, словно у сфинкса, улыбкой.

– Ну а как насчет этой работы?

– Здесь тоже что-то необычное… Какой-то неземной лик… Будто у святого… Не знаю.

Гамильтон прищелкнул языком.

– Значит, вы не заметили… – Он указал на борозды на бумаге. – Правда не видите?

– Отпечатки? Ну да. – Страницы в папке часто носили подобные следы: очевидно, работая в жутко стесненных условиях, Денон для удобства подкладывал под рисунок другие листы. – Но они же нечеткие, как всегда.

– Нечеткие? Ничего подобного. Доктор Кюретон способен расшифровать самые слабые отпечатки с такой же уверенностью, как сэр Гарднер может разбирать египетские письмена – или как мы читаем вечерние газеты. По большей части это архитектурные фрагменты. Хватает и разных иероглифов. Однако следы на этом портрете прежде всего не совпадают ни с одним эскизом. Очевидно, месье Денон избавился от оригинала. – Гамильтон протянул собеседнику чернильную перерисовку, выполненную рукой доктора Кюретона. – Взгляните поближе, юноша.

Ринд посмотрел. Перед ним тянулись три строчки символов: явные иероглифы постепенно уступали место более современным символам.

– Наброски от скуки?

– Нет, не от скуки.

– Нет…

Знаки располагались в продуманном, почти хронологическом порядке и вовсе не походили на плод праздного воображения.

– Что-нибудь узнаёте? – спросил Гамильтон.

Шотландец пожал плечами.

– Кинжал… патриархальный крест… [57]57
  Символ Православной церкви, который также называют «католическим крестом кардинала» и «крестом с двумя перекладинами». Верхняя перекладина служит для надписи «Иисус Христос, Царь Иудейский», сделанной по распоряжению Понтия Пилата. Под названием «архиепископальный крест» он часто встречается на гербах архиепископов.


[Закрыть]трезубец…

Гамильтон указал на другие:

– Римский орел. [58]58
  Римские орлы (истор.) – знамена римских легионов (серебряные изображения орла на высокой ручке).


[Закрыть]Знак алхимиков. Византийская монограмма. Навигационный символ.

Осознав наконец, куда он клонит, Ринд ощутил неприятный холодок. Одно дело – понимать, что рисунки были начертаны не от нечего делать; но если они составляют шифр, возможно, скопированный с некоего образца… Ринд попытался представить, но скептицизм взял верх над воображением.

– Кажется, я не совсем понимаю… – произнес молодой человек, поднимая глаза. – Нет, совершенно не понимаю.

Его собеседник выпрямился, нимало не удивившись и даже отчасти забавляясь подобным упрямством.

– Скажите, в котором часу экономка сэра Гарднера накрывает на стол? В половине восьмого?

– Ну да, как правило.

Гамильтон собрал разложенные листы.

– Вы всегда были пунктуальны, не стоит изменять этой доброй привычке, – промолвил он, застегивая папку. – Желаю вам выспаться, юноша, и хорошенько, а завтра мы продолжим наш разговор.

Однако той ночью шотландец приложил все силы, чтобы отвлечься от дум о Египте. Ринд нарочно засиделся допоздна у камина со свежим выпуском «Таймс», но даже газета напоминала, сколь многое зависит его миссии. Чего только стоили, например, последние депеши из Крыма: «Наши окопы в ужасном состоянии; нет никакой возможности осушить их, и люди вынуждены по двенадцать часов проводить в сырости… болезни распространяются с пугающей быстротой… солдаты одеты из рук вон плохо, мундиры протерты до дыр… новая вспышка холеры… вчерашняя битва унесла тридцать три жизни…» По какому-то роковому совпадению следом ему на глаза попалась заметка о ее величестве, отобедавшей накануне с герцогиней Кентской и графом Абердинским, после чего, как сообщал придворный циркуляр, коронованная особа «не стала покидать Виндзорский замок по причине неблагоприятной погоды».

Уже погружаясь в сон, Ринд продолжал скорбеть о судьбах наций. Однако в причудливых грезах ему, как ни странно, явились не продрогшие в окопах солдаты и даже не обеспокоенные монархи, а фантастический «красный человек».

Нескончаемый стук молотков распугал голубей музея; растревоженные птицы кружили над районом Блумзбери целыми тучами. Внутри же здания постоянная вибрация выгнала из укрытий сонмы прежде незаметных паразитов, не исключая особенно свирепого подвида прожорливых кровососов, известных как «музейные блохи» и вечно роившихся под паровыми котлами этого храма истории.

– Вот ведь чума на наши головы, – посетовал У. Р. Гамильтон.

Ринд сочувственно кивнул в ответ.

– Боюсь, как бы не притащить их в дом и не заразить собаку сэра Гарднера.

– Вообще-то, юноша, – фыркнул собеседник, – я говорил о строителях.

Спасаясь от какофонии, Гамильтон и Ринд бродили по территории подземного хранилища, где блохам приходилось довольствоваться почти несъедобными шкурами чучел животных.

– Я регулярно докладываю ее величеству, как продвигается наше дело, – сообщил Гамильтон.

Шотландец поморщился.

– И что же, она довольна?

– Вполне. Королева прекрасно понимает: вам нужно время.

– Да, но скольковремени? Я ведь не первый месяц ищу вслепую, война идет своим ходом, а между тем от всех моих стараний – никакого прока.

– Это не так. Поверьте, сэр Гарднер лишь тогда приоткроет свои секреты, когда совершенно уверится, что перекроил вас по собственному образу и подобию. Если не ошибаюсь, до сих пор вы весьма убедительно играли роль… – Гамильтон окинул собеседника быстрым, но цепким взглядом. – А что это за одежда? Новая?

Ринд посмотрел на себя: пиджак оттенка индиго, багровый жилет, блуза цвета календулы… Неужели он и вправду так легко поддается влиянию?

– Ну да, это все вещи из гардероба сэра Гарднера. Ему они были не впору… Сэр Гарднер настаивал… И потом, я приехал в Лондон в таком затрапезном виде, что не нравился даже самому себе.

– Юноша, да вы похожи на рыцаря с витража в каком-нибудь баварском соборе.

– Но…

– Ладно. Не обращайте внимания. Главное – помните, что ее величество на вас рассчитывает. А ее доверие дорогого стоит.

– Конечно… – протянул Ринд неуверенно.

– Знаете, – продолжал Гамильтон, – вот уже несколько десятилетий тайна чертога – это моя путеводная нить. Моя цель и долг перед родиной. Подозреваю, что только благодаря ей ваш покорный слуга и живет по сей день на свете. Я просто уверен, что не умру, пока не найду разгадки. Или покуда вы не найдете и не посвятите в нее королеву.

Эта новая ответственность легла на плечи Ринда столь неожиданным бременем, что молодой шотландец опустился на первое попавшееся сиденье.

– Значит, – вымолвил он, – вы твердо убеждены в существовании чертога?

Будучи на полсотни лет старше собеседника, Гамильтон остался стоять, опираясь на трость.

– Скажите, вы хорошо поразмыслили над символами, которые я вам показывал?

– Да, пожалуй…

– И что же вам кажется наиболее невероятным?

– Хотя бы то, – начал Ринд, которому стало не по себе от снисходительного тона собеседника, – что Виван Денон скопировал символы со стены древнеегипетского храма. Что эти иероглифы, или пиктограммы, или как их там, были в чертоге вечности. Если я правильно понял, к чему вы клоните.

Он-то надеялся услышать разумное объяснение или по крайней мере возражение, однако старик ответил улыбкой.

– Понимаю ваши сомнения. Но прошу вас не забывать: я изучал Египет более пятидесяти лет. Это добрых полвека. И поверьте, я – человек, привыкший к логическим рассуждениям и не склонный к полетам фантазии.

Ринд тряхнул головой.

– Но разве нет никакой вероятности… даже самой маленькой… что символы нарисованы просто от скуки?

– Юноша, – вздохнул Гамильтон, – по правде сказать, я и сам поначалу искал толкование попроще. Что-нибудь не столь опасное, вплоть до ошибки или даже мистификации. Однако в ходе скрупулезных исследований, прибегнув к твердой логике, я вынужден был прийти к выводам, от которых много лет назад отмахнулся бы как от полной нелепицы. Начнем с того, что Денон рисовал в чрезвычайно стесненных условиях и вряд ли нашел бы время для праздных набросков. Вы же читали его «Путешествия».

Ринду вспомнилось авторское извинение за качество рисунков, «которые нередко приходилось выполнять прямо на колене, или стоя, или даже в седле. Целый год я не мог найти времени, чтобы довести до ума хоть одну работу, поскольку ни разу не сидел за столом».

– Как нам известно, – продолжал Гамильтон, – Денон исполнял в Египте некую загадочную миссию. Мы знаем, что Бонапарт покинул страну внезапно – после того как тайно посетил Великую пирамиду. И что в течение тысяч лет бесчисленные монархи снаряжали посланников на поиски чертога вечности. Он обладает властью над человеческими жизнями, над судьбами целых империй. Пока что все факты неоспоримы. Теперь, после многих лет расследований, можно предположить: легендарный чертог действительно скрывает иероглифический код к истории прошлых и грядущих веков, настолько ясный и настолько потрясающий, что Денон, подобно своим предшественникам, передавал его правителю через посредничество египетского мистика, а сам уклонился от любой ответственности, дескать, знать ничего не знаю, из страха перед тем, как полученные сведения повлияют на Бонапарта. И вот теперь все, что он видел, вернее, все, что осталось нам, уложилось в три ряда символов. Они, естественно, кажутся анахронизмами…

– Это уж точно, – согласился Ринд. – Анахронизмами. И менее всего – работой древних египтян.

– Вполне возможно, с тех пор были внесены добавления, и все-таки в них сокрыто определенное пророчество.

Молодой человек покачал головой.

– Тор о питесь с выводами, юноша. – Гамильтон опустился в кресло возле тотемного орла. – Какая, в сущности, разница, во что верим я или вы? Главное, что этому верили сотни монархов. Тайна чертога влекла их веками, меняла их судьбы. Следовательно, перед нами истина, освященная монаршим авторитетом.

Его слова напомнили Ринду рассуждения сэра Гарднера о том, что мифы сильнее исторической истины.

– Значит, вы сами в это не верите?

– Позвольте сначала задать один вопрос. Что вам известно об иероглифах Египта, об их истории?

Ринд почувствовал себя надоедливым студентом.

– Ну, они много веков не поддавались расшифровке…

– Продолжайте.

– Иероглифы принимали за магические формулы, за аллегорические символы и тому подобное. Но потом обнаружили Розеттский камень, код наконец был разгадан, язык… оказался намного более приземленным. Он сочетал пиктограммы, идеограммы и фонетические символы.

– Вы правы, – подтвердил Гамильтон. – После того как ученые прочитали текст на Розеттском камне, иероглифы утратили в их глазах любые магические свойства. С другой стороны, поняв язык древнего народа, мы многое узнали о нем самом. Известно ли вам, что в Египте было весьма любопытное представление о вечности? Люди верили, будто прошлое, настоящее и будущее можно переживать в одно и то же мгновение; в их представлении время закручено в кольцо, оно повторяется снова и снова ad nauseam [59]59
  До отвращения (лат.).


[Закрыть]вплоть до эпохи хаоса. И потому фараон может возвращаться на землю через определенные исторические промежутки. Вы знали это?

Однако Ринд, в чьей памяти, разумеется, блеснули слова о Наполеоне как вечно возвращающемся фараоне, лишь покачал головой:

– Нет…

– Далее, богу Тоту приписывались тайны сверхъестественной мудрости. Считалось, что он мог открывать людям будущее в виде мистических символов. Одни лишь верховные жрецы и особые писцы – «дети Тота» – имели доступ к его великим тайнам, непостижимым для непосвященных. И конечно же, с давних пор нам известно, что древнеегипетские оракулы слыли лучшими в мире римлян и эллинов, их совета искали монархи со всех концов света. Александр Македонский, Август, Клеопатра – все прибегали к их мудрости. По словам знаменитого греческого географа Страбона, эти оракулы хранили секреты старинной магии, а также тайное знание, нисходящее с небес.

– Вы говорите об астрологии? – спросил Ринд.

– И не только о ней, юноша. Вы, разумеется, христианин?

– Разумеется.

– Тогда как насчет Моисея, Исайи, Иеремии… Откровений Иоанна Богослова? Что вы думаете об этих пророчествах? О подобных провидцах?

– Я считаю, они изъяснялись…

– Образно? Метафорами? – Гамильтон торжествующе улыбнулся. – Известно ли вам, что в эпоху Ренессанса мудрость Тота всерьез пытались соединить с учением церкви? И было время, когда ее ценили весьма высоко, даже в сравнении с христианской доктриной. Во главе движения стоял среди прочих Джордано Бруно, бывший монах-доминиканец, который много странствовал по Европе – к примеру, преподавал в Оксфорде – и призывал людей к просвещению. Однако его заявления о том, что Моисей занимался колдовством в Египте, что в иероглифах содержатся пророчества о грядущем и что христианство произошло из культа Осириса, – все это навлекло на него гнев Римской церкви. Как вы помните, в итоге Бруно заключили в Кампо ди Фьори, после чего сожгли заживо. И вместе с ним погибла последняя возможность на примирение двух учений. Представляю, как нелегко вам преодолеть столетия вражды между ними; не думайте, будто я не ценю ваших усилий. Однако символы древности продолжают жить, чертог существует, а в нем… что же, там, внутри, нас могут ожидать необычайные открытия.

Ринд помолчал, а затем спросил:

– Вы, случаем, не масон?

– А почему вы спрашиваете?

– Ну… – Молодой шотландец вспомнил о том, что в основе масонства лежало немало заимствований из древнеегипетского мистицизма.

– Лучше не отвлекайтесь, – нахмурился Гамильтон. – А впрочем, говорят, будто многие из генералов Бонапарта, служивших в Египте, принадлежали к вольным каменщикам, вы ведь об этом слышали? В Каире они основали первую ложу Мемфиса, и путешествие Наполеона к царскому чертогу якобы стало частью обряда посвящения, который проводил один почтенный мистик…

Перед глазами Ринда возник эскиз Денона.

– Вы хотите сказать, верховный жрец? Тот, что в красных одеждах?

– Ах, этот пресловутый «красный человек». – Гамильтон произнес последние слова, словно имя заклятого врага. – Оракул. Пророк под маской. Тот, кто, согласно легенде, раскрыл Бонапарту секреты чертога. – Гамильтон презрительно фыркнул. – В том или ином виде «красный человек» существовал со времен Александра Македонского. На самом деле мы полагаем, что прорицатель Наполеона – всего лишь один из долгой череды пророков Египта, почитаемой касты «красных людей» или же высокообразованных стражей мудрости; на протяжении долгих веков каждый из них получал приказ поделиться своими знаниями, расшифровкой кодов чертога, с определенным помазанным на власть фараоном, после чего становился его ангелом-хранителем до самой смерти. К примеру, «красный человек» Бонапарта, по нашему мнению, сыграл в его жизни особую роль, время от времени являясь императору на протяжение всех лет его власти.

Ринд недоверчиво нахмурил лоб.

– Египетский мистик последовал за Наполеоном в Париж?

– Бонапарт первым среди знаменитых правителей, после Александра Македонского, отправился в Египет на поиски чертога. И потом он стал, пожалуй, самым великим после Цезаря. Обладая своего рода властью над Наполеоном, «красный человек» должен был ощущать ответственность за его судьбу и даже вину за его исключительные поступки.

Ринд покачал головой.

– Можете сколько угодно разыгрывать роль Фомы Неверующего. – В голосе Гамильтона прозвучало нетерпение. – В конце концов, это ничего не меняет. Двуличный Денон тоже делал вид, будто «красного человека» не существует, будто все дело в неуемной фантазии Наполеона: ментальные проекции, ожившие грезы и прочее. Однако это не помешало пророку под маской прославиться во Франции. Могу показать вам книги, памфлеты, карикатуры и даже либретто, если желаете. Бальзак называет «красного человека» негодяем, который предал Бонапарта в критическую минуту. Мадемуазель Ленорман, ясновидица Жозефины, – гением, управлявшим судьбой императора. Сам Вальтер Скотт упоминает его как мистика, пытавшегося обуздать непомерное тщеславие Бонапарта. Многие полагали, что загадочный пророк скрывается где-то в Париже, возможно даже, под крышей дворца Тюильри, но этого, разумеется, уже не проверить. Зато нам известно, что Наполеон привез из Египта юного мамелюка по имени Рустам, которого сделал своим телохранителем и с которым не расставался ни в мирной жизни, ни на поле битвы. Так вот, подобный страж мог бы с легкостью обеспечить «красному человеку» доступ к разным потайным помещениям и ходам дворца, а скорее всего – подчинялся ему еще в Каире.

Ринд промолчал.

– Как бы то ни было, поверьте, пророк под маской действительно существовал, он ходил по земле, как и всякий джентльмен из плоти и крови; поверьте, встреча внутри Великой пирамиды была не последней и Наполеон общался с «красным человеком» несколько раз во время каких-то важных событий, в частности накануне коронации. – Старик посмотрел на собеседника. – Вы еще не знакомы с моим сыном, Уильямом-младшим?

– Нет, – растерялся Ринд; ему и в голову не приходило, что Гамильтон может иметь сына.