Текст книги "Империя Вечности"

Автор книги: Энтони О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– А вы, сэр, – она устремила голубые водянистые глаза на шотландца, – полагаю, мистер Александр Генри Ринд.

Молодой человек протянул было руку, затем поспешил убрать ее, испуганно воззрился на кукольную ладонь королевы, раздумывая, не полагается ли в подобном случае целовать пальцы, и в конце концов, подражая своему спутнику, ограничился поклоном.

– Да, это я, ваше величество, – произнес он и зачем-то кивнул.

– Прошу прощения за то, что наша встреча проходит в столь необычных условиях, – изрекла королева. – Однако, учитывая тему предстоящей беседы, вы сами должны понимать: секретность не помешает. Мы же не хотим, чтобы хоть единое слово просочилось в Придворный циркуляр. [12]12
  Ежедневный бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях; рассылается редакциям газет и журналов. Введен королем Георгом III в 1803 г.


[Закрыть]

Заметив, что венценосная особа и впрямь испытывает неловкость, Ринд осмелел:

– Ну… конечно же, ваше величество.

Гамильтон одобрительно кашлянул.

– Я слышала, вы родом из Шотландии.

– Из Сибстера, что под Уиком.

– Я много раз бывала в Шотландии.

– Приезжайте сколько угодно, Вам всегда будут рады, – выпалил Ринд и тут же мысленно выбранил себя за самонадеянность.

– Эту акварель, – королева кивнула на недурное изображение горы, поросшей вереском, – я написала в окрестностях Питлохри. [13]13
  Курорт в графстве Перт, Шотландия.


[Закрыть]

Ринд не знал, что ответить.

– Очень… очень похоже, ваше величество.

Придворный спаниель в конце коридора потянул носом воздух.

Королева еле заметно подалась вперед и приглушенно заговорила:

– Уильям представил вас как весьма достойного молодого человека.

– Надеюсь… надеюсь, что это так, ваше величество.

– Без сомнения, вы осознаете всю серьезность положения и важность вашей миссии.

– Конечно, ваше величество.

– Чертог вечности… Разумеется, мы уже много лет о нем слышим, но лишь сейчас его тайны стали всерьез затрагивать интересы национальной безопасности. Сэр Уильям, безусловно, предъявил вам исторические свидетельства?

Ринд неопределенно кивнул.

– Конечно.

– Как вы знаете, совсем недавно мы оказались втянуты в весьма неприятный конфликт с Россией. Остается горячо молиться, чтобы он не привел к более серьезным последствиям, но даже в этом случае от его исхода будет зависеть будущее Оттоманской империи, Леванта [14]14
  Общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря.


[Закрыть]и, если на то пошло, всей Европы. Настал переломный момент в истории.

Ринд во все глаза уставился на бледный шрам на широком белом челе королевы.

– Вот почему нам следует вооружиться всеми необходимыми сведениями.

– Понимаю, ваше величество.

– К тому же, как вам известно, об этом чертоге ходит множество противоречивых легенд – о точном содержании пророчеств, их смысле или, лучше сказать, ценности, и главное, о том, что именно «красный человек» поведал Бонапарту.

– Конечно, – ответил шотландец, совершенно сбитый с толку.

– Но я, в конце концов, правящая особа. У меня столько же прав на приобщение к тайнам чертога, сколько было у Бонапарта – или у Клеопатры. Нельзя позволить, чтобы ими воспользовались вражеские силы, а то и просто какой-нибудь любитель истории Египта.

– По-моему, это… разумно.

Королева ответила простодушной улыбкой.

– Мне понятны ваши колебания, мистер Ринд. Уверяю вас, что я бесконечно восхищаюсь сэром Гарднером Уилкинсоном – как-никак, я собственноручно посвятила его в рыцари. Но если он столь упорно отказывается раскрыть нам то, что узнал о чертоге, если он столь упорно держит свои изыскания под покровом тайны, то я уверена, что этому есть рациональное объяснение. Должно быть. В конце концов все непременно выяснится. Мы ищем истину и очень надеемся, что вы нам поможете.

– Для… для меня это великая честь, ваше величество. – Молодой человек поклонился.

На лице королевы появилось благосклонное выражение.

– Тогда мне остается только благословить вас на этот путь, мистер Ринд. Верю, что и Господь благословит вас.

Шотландец снова кивнул.

– Можете на меня положиться, ваше величество, – произнес он и невольно попятился к раздвижным дверям, распахнутым рукой Гамильтона, а потом шумно выдохнул, когда очутился в Тронном зале и королева пропала из виду.

Надо же было так далеко продвинуться всего лишь за двенадцать дней, размышлял молодой человек некоторое время спустя. Еще совсем недавно он, к своему стыду, не узнал сэра Гарднера Уилкинсона в Хрустальном дворце – и вот уже получает приказы от королевы Виктории в Букингемском дворце. Не считая второй подобной встречи в Виндзорском замке примерно двадцать два месяца спустя, нынешнее событие так и останется важнейшим в его жизни. Но, как всегда безукоризненно верный своему слову, Ринд не обмолвился об этом ни единой душе, даже намеком, не доверил подробностей даже личному дневнику, сохранив бесценное воспоминание в сердце, и в свой час благоговейно унес его с собой в вечность.

Глава вторая
ВСЕ ВЕЛИЧИЕ МИРА СОКРЫТО ЗДЕСЬ

– Вы в самом деле не знаете, кто это?

Шелковый вкус, ум, голос, волосы, кожа, язык и… ну да, представьте себе, душа, хотя, конечно, не здесь же ее раскрывать… Виван Денон подошел к буфету и только что наполнил стакан благоухающим лимонадом из великолепного хрустального графина. Кто же сказал, шепнул эти слова? Гражданин Поль Баррас [15]15
  Баррас, Поль Жак Франсуа (1755–1829) – граф, революционный деятель; 1789 – член национального собрания; 1794 – комендант Парижа, участник террора, потом виновник падения Робеспьера; 1795 – президент конвента, способствовал выдвижению молодого Бонапарта, назначил его главнокомандующим армией в Италии в 1796; после захвата власти Бонапартом в 1799 (18 брюмера) удален от дел, а в 1810 году ему было запрещено жить во Франции. Вынужденный поселиться в Риме, он оставался там вплоть до первого отречения Наполеона. Любовница Барраса Жозефина Богарне впоследствии стала любовницей Наполеона.


[Закрыть]из Комитета общественной безопасности. Время? Лето тысяча семьсот девяносто пятого года. Место? Позднее Денон и не вспомнит этого в точности. Может, салон мадам Таллиен? [16]16
  Таллиен, Мария Игнация Тереза (1770–1835) – жена Жана Ламберта Таллиена, одна из выдающихся женщин времен Революции. Имела благодаря красоте и уму успех в парижском обществе, и ее салон был одним из самых популярных.


[Закрыть]Бальная зала Талейрана? [17]17
  Талейран, Перигор Шарль Морис (1754–1838) – князь Беневентский (1806-15), герцог Дино (с 1817), дипломат, государственный деятель.


[Закрыть]Или что-то совсем другое? Да какая, в сущности, разница? Безумная пора, наступившая, когда миновали худшие дни Революции и представители высших классов французского общества провозгласили моду на декаданс, окрестив его новым именем liberte, [18]18
  Свобода (фр.).


[Закрыть]промчалась, точно в угаре, оставив после себя лишь размытые воспоминания о бархатных драпировках, прозрачных платьях, облегающих брюках и фланелевых туфлях.

– Дорогой мой Поль, – сказал Денон и приглушенно хихикнул, – о чем вы, чума вас возьми, говорите?

– Mon ami, [19]19
  Мой друг (фр.).


[Закрыть]я не мог не заметить вашей рассеянности.

– Рассеянности?

– Это бросилось в глаза уже от камина! Вы якобы вели беседу с тем молодым человеком, а сами так и пожирали взглядом некую юную особу в дальнем конце комнаты.

Денон ухмыльнулся, при этом на его щеках появились пошлые ямочки.

– Просто я залюбовался алой лентой вокруг ее прелестной юной шейки. Надо же, восхитительная мода! Как, по-вашему, это может называться? А-ля гильотина?

– Полагаю, друг мой, о моде вам известно гораздо больше моего. Не говоря уже о гильотинах.

Денон только хмыкнул (в тяжкие дни работы национальным гравером он слишком часто видел, как на Гревской площади скатывались отрубленные головы), но уклонился от прямого ответа:

– А почему она так завладела вашим вниманием, старый вы греховодник? Засмотрелись на свежий персик? Или сей нежный плод уже сорван?

– Ни то ни другое, друг мой. Честное слово! Девушка меня совсем не интересует. Куда занятнее тот молодой человек, с которым вы только что беседовали.

– Этот? – Пораженный до глубины души, Денон бросил взгляд через всю комнату.

Коротышка, о котором говорил Баррас, стоял в одиночестве под центральной люстрой, украдкой поглядывая на отражения в зеркалах, оправленных в золоченные рамы, как если бы прежде ни разу не наблюдал обнаженной груди. Вид у него был немного помятый, даже болезненный: не припудренные волосы до плеч, впалые щеки, потертый черный фрак, да еще этот грубый корсиканский акцент – трудно представить себе существо, более далекое от предпочтений бисексуального Барраса.

– Вы не шутите?

– Ну разумеется! – воскликнул собеседник. – Вы что же, не знаете, кто это?

– Очевидно, неудавшийся отпрыск какого-нибудь развратника или злодея?

Баррас хохотнул.

– Да это же бригадный генерал Бонапарт. Я лично поздравлял его с назначением.

– Бригадный генерал? Серьезно?

Из разговора с молодым человеком Денон заподозрил в нем всего лишь артиллерийского офицера; по правде сказать, он и завел беседу только для того, чтобы укрепиться на выгодной позиции, откуда можно было созерцать припудренные плечики очаровательной нимфы. Да и что это за беседа? Парочка ни к чему не обязывающих замечаний – о шуме, кажется… Да, верно: гул окружающих разговоров подвиг юношу пробормотать отчаянную пошлость о музыке пушек и грохоте, который, дескать, по многу дней после битвы звучит у него в ушах. Не очень занятная тема. Денон из вежливости заставил себя несколько раз хмыкнуть, изображая интерес.

– Совершенно незаурядный воин, – промолвил Баррас. – При Тулоне он разработал блестящий стратегический план и сумел исполнить его с бесстрашием одержимого человека. Представьте, он захватил английский форт и загнал на море объединенные силы четырех наций!

– Да неужели? – Денон недоверчиво изогнул бровь.

– И это еще не все: в бою его лошадь подстрелили, а самому Бонапарту проткнули ногу штыком, едва не задев бедренную артерию. Однако нашего героя было уже не остановить. Это редкостный офицер, доложу я вам, чистый метеор!

Денон посмотрел на молодого человека внимательнее и мысленно решил, что первое, отнюдь не лестное впечатление, оказалось неверным. На второй взгляд военный даже как будто стал выше ростом, глаза его засверкали потаенным блеском. Явные же следы усталости – не есть ли они признак напряженного интеллектуального труда, а не телесной распущенности?

Баррас похлопал приятеля по плечу.

– Мой добрый Виван, я замечаю в нем некое величие, какого он сам в себе пока не видит. В наше опасное время, когда ни в чем нельзя быть убежденным, нужно учиться втираться в доверие. – Он хихикнул. – По крайней мере хотя бы запомните, как его зовут.

Рассеянно шагая через комнату якобы для того, чтобы утолить жажду нимфы с красной ленточкой, Денон неожиданно понял, что уже не помнит имени юного генерала. И тем не менее некий поток неудержимо влек его за собой, и вот уже «добрый Виван», почти против собственной воли, поспешил предложить незнакомцу лимонад, предназначавшийся для куда более сладких губ.

– Merci, [20]20
  Благодарю (фр.).


[Закрыть]– произнес молодой генерал, осушив стакан, точно измученный жаждой верблюд. – Должен признаться, шампанское здесь… м-м-м… суховато.

Денон снисходительно улыбнулся.

– Гражданин Баррас, – проговорил он, еще не вполне овладев собой, – только что предположил, что вас ожидает великая слава, мой дорогой генерал, если только уже не дождалась.

Молодой человек усмехнулся, изогнув чувственные губы (собеседник с изумлением обнаружил, что почти готов целовать их), и ответил:

– Боюсь, я не столь известен. Могу поспорить, в этой комнате не отыщется человека, которому мое имя хоть что-то скажет.

Денон кашлянул.

– Уверен, что скоро все переменится. Военные вообще склонны оставлять в истории очень яркий след.

– Великие военные, – уточнил генерал. – Но даже им никогда не сравниться с пророками.

– А как насчет военных-пророков?

– Вот у них, вероятно, самые лучшие шансы, – с довольным видом согласился генерал. – Чего не скажешь о людях искусства, – прибавил он, очевидно намекая на собеседника. – Настоящая слава их тоже не балует.

– Живущих – очень редко, – парировал Денон, остроумно обыграв свое имя. [21]21
  Vivant – имя героя в переводе с французского означает «живущий, живой».


[Закрыть]

Генерал оценил его тонкий выпад.

– Ну а художники?

– Тоже не добиваются большой известности, особенно когда забывают подписывать собственные труды.

И все же Денон был удивлен: похоже, молодой человек (оказавшийся гораздо умнее и глубже, чем это виделось поначалу) слышал и о его анонимной книге.

– Всегда найдется художник – и, думаю, сочинитель, – которому слава безразлична, – заметил тот.

– А может, он умышленно избегает ее жадных объятий.

Генерал усмехнулся.

– Полагаю, встречаются и такие, кому приятна сама погоня, кто счастлив терзаться и мучиться вдали от предмета своих желаний.

Денон усмехнулся в ответ.

– Уверяю вас, дорогой генерал: будь моей целью слава, я ни за что на свете не позволил бы ей терзать и мучить меня.

Молодой человек хитро прищурился.

– Значит, вы совершенно убеждены, что желаете именно сам предмет? – Он указал взглядом на нимфу с красной ленточкой. – Или все-таки наслаждаетесь охотой?

– Предмет?..

Денон был воистину ошарашен. Неужели этот юноша с самого начала подозревал о его рассеянности? И говорил банальные вещи в полной уверенности, что его не слушают?

– Как вам сказать, – польщенно усмехнувшись, выдавил Денон. – Охотник-практик занимается своим делом ради выживания, а не ради забавы.

Молодой генерал поднял пустой стакан.

– Тогда – за охотника. За художника. Писателя-порнографа. Дипломата. Шпиона.

Денон всеми силами попытался не выдать крайнего изумления.

– Боже мой… Похоже, вы действительно обо мне наслышаны.

– Я и сам не очень знатного происхождения, поэтому восхищаюсь людьми, сумевшими разорвать оковы неблагосклонной судьбы.

– Позвольте?..

– Чтобы сын провинциального адвоката сделался дворцовым камергером за два коротких года… Как тут не позавидовать?

Денону, употребившему все усилия на то, чтобы скрыть свое происхождение, все труднее удавалось сохранять на лице подобие отрешенной невозмутимости.

– Ну… – начал он. – Говорят, это крупное достижение. Видите ли, достаточно иметь хорошо подвешенный язык, чтобы продвинуться в свете.

– Ваша правда, – согласился генерал. – Тем более что вы у нас по меньшей мере Александр Македонский среди рассказчиков.

Денон смущенно хохотнул в ответ, однако не нашелся, что возразить: еще в молодые годы он так прославился своим талантом излагать истории, подобным дару знаменитой Шехерезады, что сам Людовик XV, услышав об очередном занятном случае, частенько требовал пересказать его остроумному придворному юноше, дабы к вечеру весь королевский чертог мог насладиться анекдотом в очищенном, как переплавленное золото, виде. Невольно польщенный и вдохновленный – да нет, просто вынужденный – проявить свое умение, Денон позабыл и думать о чарующей нимфе: помыслы о ней отступили подобно бесчисленным полкам, загнанным в море твердой рукой молодого генерала. Вместо этого он принялся перебирать архивы памяти в поисках подходящего рассказа и совершенно нечаянно (в ту пору ему еще не было известно, сколь жадно его собеседник искал экзотики, цели, миссии – предмета, которому он мог бы посвятить свою одержимую душу) выбрал одну восхитительно таинственную египетскую историю.

– Кстати, – начал он, – приходилось ли вам, дорогой генерал, слышать о чертоге царей в Египте?

Собеседник подался вперед.

– Царский чертог? Тот, что в Великой пирамиде? Разумеется!

– Нет, мой дорогой генерал, вы говорите о la Chambre du Roi, который прославлен по всему миру. Я же имею в виду la Chambre des Rois – чертог царей, известный как чертог вечности и куда более загадочный.

Молодой человек заметно напрягся.

– Как вы сказали – чертог вечности? Признаюсь, никогда о нем не слышал.

Денон удовлетворенно кивнул.

– Это произошло несколько лет назад. Будучи conseiller d'ambassade [22]22
  Посольский советник (фр.).


[Закрыть]в Неаполитанском королевстве, я приехал в Портику с дипломатическим визитом, и Франческо де Вегас, набросавший самый первый план раскопок, уговорил меня посетить руины Геркуланума.

(Вообще-то, насколько помнил рассказчик, он умирал от скуки в Неаполе и готов был на что угодно, лишь бы сбежать от лени, вина и устриц.)

– Возможно, вы слышали о том, что Геркуланум, как и соседние с ним Помпеи, погиб во время знаменитого извержения Везувия в семьдесят девятом году нашей эры. Нет слов, это было ужасно для местных жителей, но, к счастью для археологов, огромные участки города сохранились в первозданном виде. Среди уцелевших предметов обнаружилось множество бесценных манускриптов, большинство – на папирусных свитках, все еще намотанных на тонкие палки и разложенных по длинным полкам; казалось, они едва не лопались от желания поведать миру свои секреты, хотя и выглядели столь хрупкими, что могли бы разлететься от малейшего дуновения. Как я узнал, манускрипты перешли в руки падре Антонио Пьяджи, чудаковатого старика-монаха с беззубой улыбкой и трясущимися руками.

(На самом деле Пьяджи оказался на удивление подвижным и сметливым священнослужителем; Денон мысленно извинился перед ним за клевету.)

– Так вот, этот занятный старик, при всей своей дряхлости, собрал гениальное копировальное устройство: бережно закрепив на нем края манускрипта, можно было приложить к оригинальной надписи тонкий слой шелка, вымоченного в ликере, и древние буквы проступали на свет – впервые за сотни лет после извержения. Кое-что из этих сокровищ он показал и мне; я без труда узнал египетские мотивы, которые видел на стенах домов в районе раскопок, и наугад полюбопытствовал, не встречались ли ему рукописи, относящиеся к эпохе фараонов.

Денон, конечно, заметил жадный интерес, вспыхнувший в глазах молодого генерала, но не придал ему особенного значения. В ту пору Париж буквально сходил с ума от всего египетского: вспомним хотя бы фараоновские обряды, исполняемые в поддельных древних святилищах, и безмерную популярность гадальщиков на испещренных иероглифами картах таро.

– Тут, разумеется, монах разволновался, – продолжал рассказчик. – На какое-то время он замолчал, точно собирался с мыслями. Мне даже почудилась тонкая струйка пота у его виска. В конце концов старик решил, что видит перед собой человека, которому можно доверить секрет, и самым таинственным тоном поведал удивительную историю…

(По правде сказать, Пьяджи выложил все свои загадки столь будничным голосом, словно жаловался на подорожание сыра. Но для пущего впечатления Денон понизил голос до шепота. Генерал и художник будто бы отгородились непроницаемой стеной от шумного, переполненного людьми салона и очутились в безлюдном чертоге, куда не долетало ни звука).

– Старик признался, что сам он во время раскопок не находил египетских документов, но год назад некие монахи из Модены, наслышанные о его удивительном изобретении, явились к нему поздним вечером под покровом глубокой секретности. Они принесли с собой тяжелый сундук с висячим замком, открыли потайное дно и достали оттуда документ чрезвычайной редкости, только что найденный, по их собственным словам, в одном из древних подвалов, когда над ним обрушился пол. Как поведали необычные гости, манускрипт, написанный на латыни и греческом, был некогда спасен из Александрийской библиотеки, которая, как вы помните, сгорела дотла во время уличных боев, когда воины Юлия Цезаря захватили город…

– По версии Плутарха, – безотчетно поправил его молодой генерал, впервые за последние несколько минут решившись подать голос. – Другие историки утверждают, что библиотека была уничтожена в третьем столетии, а то и в двенадцатом.

– Да, я об этом слышал, – солгал Денон, вспомнив, что следует быть осмотрительнее. – Между тем монахи бережно развернули исключительно хрупкие свитки, и Пьяджи принялся за работу. Несколько долгих часов он хранил гробовое молчание и не задавал вопросов до самой последней минуты, когда величие находки сделалось ясно как день. «Но это же, – произнес он дрожащим голосом, – это же не что иное, как утерянный манускрипт „Эгиптики“!»

Молодой генерал вмешался снова:

– «Эгиптика»? Энциклопедия Древнего Египта? [23]23
  Сочинение Манефона (III век дон. э.)считается утерянным. Отрывки из него приводятся в книге Иосифа Флавия «Против Апиона».


[Закрыть]Та самая, на которую опирался Цеца, [24]24
  Иоанн Цеца (1110–1185) – византийский писатель. Автор написанной гекзаметром поэмы на гомеровские сюжеты, трактатов по метрике и грамматике, комментариев к древнегреческим поэтам и философам. Главное сочинение – «Книга историй» содержит ценные историко-литературные и мифологические сведения.


[Закрыть]когда создавал свой нетленный труд?

– Видимо, да, – подтвердил Денон, хотя, безусловно, впервые слышал это странное имя. – Надо признать, глазам доброго падре предстало далеко не все, поскольку сам документ был не слишком велик и к тому же грешил пробелами, однако, перенося разрозненные слова на шелк, монах сумел различить несколько упоминаний о так называемом чертоге вечности. Разумеется, Пьяджи уже доводилось слышать о роскошном чертоге, денно и нощно охраняемом свирепыми стражами, хранящем, согласно бесчисленным легендам, секреты человеческого счастья, всех минувших и грядущих веков и другую космическую информацию, предназначенную исключительно для ушей фараонов. Старик знал, что многие короли, императоры и калифы пытались найти это место, подобно тому как прочие искали священный Грааль, и всегда под покровом строжайшей тайны. Считается, что за последние две тысячи лет по меньшей мере некоторые великие исторические фигуры были допущены лично к его секретам.

– Кто? – спросил молодой генерал. – Какие фигуры?

– Август Цезарь, – радостно сообщил Денон. – Клеопатра, Александр Македонский.

– Македонский?

– Так гласит легенда. Дело довольно щекотливое – о нем по сей день перешептываются в высочайших кругах. Честно сказать, я и сам имел отношение к подобным слухам в ту пору, когда служил при дворе Людовика Пятнадцатого, хотя и никогда не придавал им большого значения. Но там, в Геркулануме, я повстречал человека, который своими глазами видел письменное свидетельство, к тому же полученное из первых рук.

– А может, этому падре, – вмешался молодой генерал, явно заинтригованный рассказом, – удалось разгадать и место расположения чертога?

– Пьяджи копировал фрагменты в бессистемном порядке, да и те у него забрали монахи, чтобы спрятать обратно в сундук, покуда старик не увидел слишком многого. Но прежде чем гости растворились в зимнем рассвете, он все-таки не удержался и спросил, что они собираются делать с обнаруженным сокровищем. Можете ли вы представить, каким был ответ?

Генерал энергично помотал головой.

– Монахи заявили, что намерены вернуть манускрипт на прежнее место – и запечатать навеки.

– Значит, никто ничего не узнал? Ни одна душа?

– Даже Папа Римский! – ответил Денон. – Они взвалили себе на плечи бремя ужасной тайны, решив унести ее с собой в могилу.

– Для того, чтобы сохранить чертог вечности? Спасти святыню от надругательства?

– Или из страха перед новыми тайнами! – произнес, упиваясь эффектом, Денон. – Быть может, смирение внушило монахам, что никто из смертных – даже носящий на пальце кольцо святого Петра – не достоин узнать об этих пророчествах.

Генерал закивал, глаза его страстно блестели, и Денон позволил себе сделать паузу, чтобы его слова глубже проникли в сознание честолюбивого собеседника, а сам покуда взял у проходящего мимо слуги бокал шампанского. Потягивая искристый напиток, он между прочим отметил про себя, что выбранная им в добычу прелестница (сама напоминающая дутый бокал с вином) уединилась в уголке с молоденьким кавалером классической внешности и завязала игривый разговор. «Напрасная трата времени», – усмехнулся Денон, знавший наверняка, что юный аполлон частенько ночует на пышных перинах Барраса. Оставалось только вздохнуть и глотнуть еще шампанского.

– Скажите, а вы бывали когда-нибудь на Везувии? – начал было Денон, готовясь поведать очередную захватывающую историю из своих похождений в Неаполе. – Поразительное место. Струи лавы так высоко выстреливают в воздух…

Однако тут, к немалой своей тревоге, он обнаружил, что собеседник не собирается – и никогда не собирался – дать сбить себя с толку.

– А вы совершенно уверены, – на полном серьезе перебил его генерал Наполеон Бонапарт, – что монахи явились из Модены?

Четвертого октября тысяча семьсот девяносто пятого года Денон посетил театр «Фейдо» в приятной компании уступчивой «революционной вдовушки» с короткой памятью и увесистой грудью. Вечер выдался неспокойный, и стоило пылкой парочке, уже втянувшейся в прелюдию к любовной игре, покинуть экипаж, как вдали раздалась барабанная дробь, возвещающая о марше мятежной партии.

– Это роялисты? – спросила дрожащая спутница.

– Национальная гвардия, – ответил Денон, прислушиваясь. – У них превосходные барабанщики.

– Неужели будет контрреволюция?

– Не думаю, если мятежников быстро и своевременно возьмут в тиски.

– Так же быстро, как вы меня? – хихикнула вдовушка, точно кокетливая монашка.

Поглаживая ее полную руку, Денон не удержался от колкости.

– У меня такое чувство, что им достанет гордости для более упорного сопротивления, – пробормотал он.

Пьеса называлась «Примерный сын». Денон сам ее выбрал в надежде на то, что душераздирающая развязка сентиментальной трагедии вынудит его оставшуюся без мужа пассию искать утешения и некой близости, – а впрочем, вряд ли дама нуждалась в подобном подстрекательстве. И вот, сопровождая спутницу к заказанным местам, он с беспокойством заметил в ложе напротив одиноко сидящего, погруженного в раздумья Бонапарта. Как правило, эту ложу снимали Богарне: было уже известно, что молодой генерал ухаживает за светской львицей Розой де Богарне, зрелой вдовой, чья кроткая улыбка скрывала как расчетливую натуру, так и ряд отвратительных зубов.

Опустившись на бархатное сиденье, Денон поспешил спрятаться за занавесками и стал с преувеличенным вниманием смотреть на сцену, тем более что пьеса уже началась. Однако боковым зрением он вдруг увидел, как молодой генерал торопится подозвать его знаками.

Денон невольно отпрянул в тень, но было уже поздно. В конце концов, тяжело вздохнув, он понял, что ничего не попишешь, извинился перед своей изумленной дамой и отправился на зов.

– Я о чертоге вечности, – шепнул Наполеон. – Хочу кое-что спросить.

Ничуть не удивленный, Денон присел на соседнее кресло и подался вперед, изображая напряженный интерес. Последние несколько недель он только тем и занимался, что собирал сведения о молодом генерале, этом сыне адвоката-дворянина, уроженце пропитанной кровью Корсики, и наконец решил: знай он все это раньше, непременно воздержался бы от египетской байки – или по крайней мере не стал бы приправлять ее столь пряными, ударяющими в голову подробностями.

Наполеон Бонапарт отличался цепким умом, достаточным уровнем культуры, природной проницательностью и необыкновенной чувствительностью – все это сразу бросалось в глаза. Но кроме того, с ранних лет он жадно впитывал суеверия, рассказы о призраках, легенды и мифы о королях и калифах, привыкая оценивать людские достижения по самым завышенным и романтическим меркам. Как человек, над чьими недостатками беспощадно глумились в военном училище, он выучился ловить любую возможность, чтобы заглушить голоса насмешников и отомстить за себя, поднявшись на недосягаемую высоту. Однако, словно и этого было мало, Наполеон успел развить в себе исключительную любовь к Востоку: «Все величие мира сокрыто здесь», – провозглашал он, не тая мечты править в этих краях с тюрбаном на голове и новым Кораном в руке. Судите сами, стоит ли изумляться, что Денон раскаялся в собственной неосторожности. Поманить морковкой ручного осла – совсем не то же самое, что дразнить акулу свежей кровью.

– Ну разумеется, мой дорогой генерал.

– Среди посетителей чертога вы, как я отчетливо помню, называли Александра Македонского.

– Все верно, называл.

– И вам, конечно же, известно об этой истории в оазисе Сива?

– Э-э-э… Напомните, пожалуйста, – проронил Денон, не отрывая глаз от далекой, но впечатляющей груди своей дамы сердца.

– Легенда гласит, что шипящие змеи сопроводили Александра в Сиву, прямо к святилищу Амона Ра, верховные жрецы которого открыли полководцу его судьбу, посулили ему не только престол фараона в Египте, но и титул властелина рода человеческого.

– Сива… Властелин человечества… Да-да, припоминаю.

– Разве отсюда не следует, что и чертог находится в оазисе Сива? Ведь это единственное мистическое приключение Александра в Египте.

– Не уверен, – возразил Денон. – Святой отец… м-м-м, говорил, что точное местонахождение чертога во все века старались… утаить.

– Значит, легенда может оказаться просто вымыслом или даже ловушкой для легковерных искателей?

– Во всяком случае, похоже, очень многое было сделано, чтобы сбить охотников со следа.

Прелестная юная актриса на сцене принялась рыдать в носовой платок.

– А как насчет Августа Цезаря? По вашим словам, он тоже посещал чертог. А между тем нет никаких свидетельств тому, чтобы он вообще ступал на землю Египта. После битвы при Актии и разгрома флотилии Клеопатры император вернулся в Рим.

– Неужели я сказал: «Август»? По-моему, это был Юлий Цезарь.

– Нет, вы точно назвали Августа.

– Что ж… – Денон усмехнулся. – Вот вам еще одна тайна, мой дорогой генерал.

Наполеон склонился к собеседнику:

– Я спрашиваю, потому что интересуюсь, так ли необходимо лично побывать в чертоге, чтобы узнать его тайны. По-вашему, Август мог бы послать в Египет доверенного человека за всеми нужными сведениями?

– Звучит правдоподобно.

– Вы ведь знаете, что во времена правления Августа префект Элий Галл в обществе греческого географа Страбона предпринял утомительное путешествие за чудесами Египта?

– Если не ошибаюсь, я совсем недавно слышал это имя.

– Возможно, из уст отца Пьяджи?

– Пьяджи? – Уже не в первый раз Денон поразился памяти собеседника. – По-моему, старого монаха звали…

– Я собственными ушами слышал имя – Антонио Пьяджи.

– Пьяджи… Пьяцци… сколько их было… Но Элий Галл – да-да, чем больше я думаю, тем больше уверен.

– И вы не намекали, что лично слышали при дворе Людовика Пятнадцатого о более современных экспедициях?

– Чего только не услышишь, служа при дворе.

– Можете вспомнить хотя бы некоторых правителей из этой династии?

– Ладно… – Денон помедлил. – Кажется, среди них был… – Он выбрал более или менее случайное имя. – Людовик Четырнадцатый.

Наполеон с готовностью закивал.

– Именно так! Вам известно, что в тысяча семьсот четырнадцатом году Людовик Четырнадцатый посылал в Египет Поля Лукаса?

– Поля Лукаса?

– Но этого мало. В тысяча семьсот десятом году Карл Двенадцатый, король Швеции, снарядил в такую же экспедицию Корнелия Лооса. А еще позже, в тысяча семьсот тридцать седьмом году, датский король Христиан Шестой высочайшим повелением отправил в Египет Фредерика Людвига Нордена!

Тут из соседней ложи послышался негодующий стук. Выглянув, мужчины наткнулись на леденящий взгляд напудренной важной мадам. В ответ Наполеон сверкнул глазами и выставил напоказ плечо с увесистым эполетом. Женщина съежилась в кресле; тем временем пьеса, как ей и полагалось, шла своим чередом.

– Норден? Лоос? – прошептал Денон. – Странно, я о них уже где-то слышал.

– Да-да. Видите, доказательства подбираются. Вот он, давний секрет королевских семейств и высочайших кругов. Предмет вечных поисков, порой, как мне представляется, успешных, но их плоды всегда скрывали от простонародья. Неудивительно, что монахи решили похоронить тайну в подвале! Кстати, не помните, из какого они были ордена?

– Кажется, бенедиктинцы…

– Вы уверены? В тех краях множество орденов. А может, капуцины? Или францисканцы?

– Ну… что-то в этом роде, – с благодарностью подхватил Денон.

– Но по крайней мере они пришли из Модены?

– Пожалуй, да, из Модены. Или Мантуи. Если только не из Милана.

– В общем, это где-то к северу от Неаполя?

– Точнее, где-то в Италии.

Против ожидания, Наполеон просиял.

– Отлично! Раз уж сам чертог находится где-то в Египте, почему бы единственному ключу к разгадке не находиться где-то в Италии?

Он погрузился в молчание, раздумывая над вызовом судьбы – все-таки вызов – это великолепно! – и больше не задал ни одного вопроса. Денон заключил, что может быть свободен, и возвратился к себе в ложу.